CC BY
7
тия европейской культуры XX века. Однако, в отличие от Дягилева, масштаб его личности по достоинству еще не оценен. Между тем, обладая ярким общественным темпераментом, универсализмом, будучи увлеченной натурой, Сув-чинский всегда находился в эпицентре культурных событий и принадлежал к художественной элите Парижа. Он общался с видными политиками, философами, учеными, писателями своего времени, состоял в переписке с И. Стравинским, С. Прокофьевым, Б. Пастернаком, М. Цветаевой, М. Юдиной, Р. Шаром, А. Камю, Ж.-П. Сартром и многими другими.
5Сувчинкий П. П. Типы творчества. Памяти А. Блока // Петр Сувчинский и его время. М., 1999. С. 132.
6 Там же. С. 133.
7 Там же.
8 Там же. С. 131.
9 Бежар М. Мгновение в жизни другого (книга 1). Мемуары. / М. Бежар. М., 1998. С. 27.
10 Сувчинский П. П. По поводу «Апокалипсиса нашего времени» // Петр Сувчинский и его время. Указ. изд. С. 153.
Г.С. СМИРНОВ
Ивановский государственный университет
ТРИ ВЛАДИМИРА: РАЗМЫШЛЕНИЯ О НООСФЕРНОЙ ИСТОРИИ И НООСФЕРНОМ БУДУЩЕМ РОССИИ
XXI век — для России эпоха переосмысления всего гигантского пройденного страной пути. Каждая прошедшая эпоха создавала свои собственные мифы, прятала скелеты и страшные чучела в шкаф, чтобы никто не увидел, сочиняла оды и пыталась создать о себе желаемое представление. Теперь пришло время истины, современный человек глобального информационного общества может в действительности утвердиться в том, что «нет ничего тайного, чтобы не стало явным». Пришло время, когда каждая страна может и должна предъявить миру свои идущие из глубины веков цели и ценности.
Исторический персонализм в российской метаистории — спорная интерпретационная парадигма. Однако весьма не случайно, что почти тысячелетнюю историю России окаймляют имена Владимиров — Владимира Красное Солнышко и Владимира Владимировича. Эпоха жизни «в лад и мир» редко приходит на терри-
торию нашей страны, но когда эта эпоха наступает даже на короткое время, народ это чувствует и прочно сохраняет в памяти (даже НЭП Владимира Ульянова, несмотря на свою краткость, оставил для советского народа память-надежду, жившую вплоть до горбачевской перестройки).
Соединение в одном дискурсивном пространстве фигур Владимира Соловьёва (1853-1900), Владимира Ульянова (18701924) и Владимира Вернадского (1863-1945) может показаться некорректным, однако с точки зрения принципа дополнительности все три фигуры мыслителей отражают аттракторы будущего России: первый - самый отдаленный - софийного и богочелове-ческого, второй - (по принципу противоположности) самый близкий - уравнительно-справедливостного материально-экономического, а третий - (по принципу «среднего») - «позитивно-позитивистского» - ноосферно-реалистического. В социокультурном пространстве модели нового миропостроения представлены в традиционных философских формах: объективно-идеалистической (B.C. Соловьёв), диалектико-материалисгической (В.И. Ульянов), реалистической (В.И. Вернадский). Именно по этой причине сведение таких противоречивых фигур не только корректно, но и даже необходимо для понимания судеб развития России. (Попытку такого рода сближения см.: Смирнов Г.С. Россия Вернадского: сравнительный анализ моделей миропостроения В.И. Вернадского и В.И. Ульянова-Ленина // Интеллигенция и мир. 2004. № 3-4.)
Обосновать целесообразность такой компаративистской работы поможет творчество В. И. Вернадского, анализирующего две парные картины «Четыре апостола» знаменитого немецкого художника Альбрехта Дюрера. В. И. Вернадский пишет: «Передо мной до сих пор стоят некоторые образы Дюрера, и я редко видел что-нибудь более могучее, более чудное, чем 4 фигуры апостолов... Сколько мысли в них, чувства и понимания всей силы религии. Это не обыкновенное изображение старой символики, где мысль и понимание пробиваются только рабски, исподтишка, -это мощное, яркое изображение и всей силы, всей прелести и всей мерзости страстных народных религиозных движений. В этих четырех лицах совместилось все. Ты видишь глубоко проникающую в искание правды душу одних деятелей религии - они все
забывают, они совсем ушли в эту правду. Ты видишь, как рядом к этому же стремится и другое лицо, которое не может понимать всей сути, для которого дорога буква, который ближе к жизни - и который потому будет понятнее массам. Он в конкретных словах разъяснит то, что говорил другой, то, к чему мчались мысль и чувство другого, более глубоко понимающего человека. Он не поймет его, исказит его - но именно потому его поймут массы: потому что он ухватит частичку нового и соединит его с вековым, народным. Дюрер представил таким апостола Петра, с ключами от царства правды. Но вся фигура, лицо и выражение этих искателя-мыслителя и искателя-казуиста так цельно и глубоко переданы, как только можно их передать.
Рядом - другая группа. Это два строгих лица, это уже не мысль, а рука, это деятели. Один гневно смотрит кругом - он готов биться за правду. Он не пощадит врага, если только враг не перейдет на его сторону. Для распространения и силы своей идеи он хочет и власти, он способен вести толпу. Но он понимает, в чем дело. Это - боец-мыслитель. А рядом фанатичное зверское лицо четвертого апостола. Он мелкий деятель. Это не организатор, а исполнитель. Он не рассуждает, он горячо, резко, беспощадно-узко идет за эту идею. И вот в этих четырех деятелях - в этих четырех фигурах распространителей христианства мощный ум Дюрера выразил великую истину. Мечтатель и чистый, глубокий философ ищет и бьется за правду. От него является посредником более осязательный, но более низменный ученик. Он соединил новое со старым. И вот старыми средствами вводит это новое третий апостол - политик, а четвертый является уже совсем низменным выразителем толпы и её средств. Но он самый понятный и фактически самый сильный. Едва лишь может быть узнана мысль первого в оболочке четвертого, и так, частично, может пройти даже такое, что наиболее сильно и мощно влияло на человечество...» (Цит. по: В. И. Вернадский. Фотоальбом. М., 1988. С. 64-65). Думается, что увидеть в этих строчках лишь психологический анализ или срез социального бытия было бы слишком узко, в них бьётся могучая философская мысль о сущности бытия человека в мире, во вселенной, о роли человека в преобразовании мира, о ноосферном потенциале личности.
Для метаистории наиболее значимыми оказываются те фигуры, которые создают огромные информационные пространства, выступающие аттракторами («манками») разной по своей природе силы. Наследие Владимира Соловьёва, как было заявлено при выпуске первых томов собрания сочинений, составляет 10 томов; полное собрание сочинений Владимира Ульянова, подготовленное Институтом Маркса, Энгельса, Ленина, составило 55 томов; наследие Владимира Вернадского по подсчетам биографов, знакомых с архивом академика, составило бы почти 100 томов. Конечно, дело не только в количестве написанного: культурная «трофическая пирамида» движения от эмпирического (научного) к философско-политическому и идеологическому и далее к религиозно-философскому имеет закономерные основания и позволяет понять логику обоснования моделей миропостроения, характерных для того или иного мыслителя. Важно, что российская культура творчеством очень различных её представителей заявила о своей полноте во всех сферах этнонационального бытия - от религиозно-философской до научной, от государственниче-ской до народной.
Ноосферная история предстает как вершинная история -история эволюции сознания и духа, как на уровне этноса, так и на уровне человечества в целом. Основной ноосферный закон фиксирует специфику исторического развития в формуле «Информация генерирует энергию, энергия структурирует вещество». В этой формулировке можно усмотреть субъективно-идеалистический пафос, учитывая, что носителем того или иного «портфеля информации» всегда является человек - персонаж государственной, церковной, научной или художественной истории, но в универсумном контексте разведенность духовного и телесного, материального и духовного преодолевается. Для информационного общества становится значительно более понятной духовно-знаниевая подоплека исторического развития и ноо-сферной динамики.
Философская дополнительность в рамках «трех линий в философии» во многом определила и специфику мировидения и миропостроения апостолов российской ноосферной истории. Философия миропостроения В. С. Соловьёва проистекает из представлений о цельном знании, о природе софийности, о тен-
денциях богочеловеческого развития цивилизации, в её основе лежит античная триада «Истина - Добро - Красота», взятая как Любовь. Для философии миропостроения В. И. Ульянова характерны доминанты народной самоорганизации, «русского бунта бессмысленного и беспощадного», материально-экономической справедливости, ригоризма и самоограничения в русле революционной («иезуитской» или «исихастской») морали и этики. Бунт народа против власти предстает восстанием «детей», желающих быть свободными, против «отцов», желающих продлить всеобщую «крепостную» зависимость. Для В. И. Вернадского характерна философия ноосферного миропостроения, при котором научная мысль как планетное явление всегда сохраняется в культурном контексте, который и спасает цивилизацию сциентизма, от саморазрушения и разрушения природы.
Отметим, что все три модели миропостроения отражают специфику развития на различных уровнях культурности как в контексте системности культуры в целом (искусство, религия, философия, наука), так и системности общества (человек и Бо-гочеловечество, господствующие и эксплуатируемые классы, народ и власть).
Весьма интересно выстраивается взаимосвязь между русскими мыслителями в геополитическом измерении. На первый взгляд, все они представители европейской традиции, но для каждого из них характерна своя особость «европейскости»: для В. С. Соловьёва на первый план выходит общехристианский концепт культурной Европы, для В. И. Ульянова - протестно-протестанская культура европейского развития, для В.И. Вернадского доминантной оказывается европейская научная традиция, которая интенсивно обретает общемировые размерности. В этом смысле тенденция движения от европейскости к евразийскости и далее к общемировой культурности наиболее ярко проявилась по-разному в творчестве мыслителей.
В образах трех мыслителей перед нами предстают и различные формы культурной биогеохимической энергии и разные модели деятельности, поведения и общения, а также измерения экологии культуры. Когда сейчас российский этнос определяет формы своего дальнейшего вхождения в будущее, он не может игнорировать апробированные модусы российской культуры.
