CC BY
283
УДК 93/94 ББК 63.0
ТРАВЕЛОГ: ПОИСК УНИВЕРСАЛЬНОЙ ДЕФИНИЦИИ. ЧЕТЫРЕ СТРАТЕГИИ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ПРОСТРАНСТВА
| Г.В. Шпак
Аннотация. В статье рассматривается травелог - понятие, не так давно вошедшее в отечественный историографический обиход и до сих пор не имеющее строгой дефиниции. Показывается возникновение и развитие данного жанра в восемнадцатом веке с закреплением его норм в веке девятнадцатом. Травелог анализируется как развивающаяся структура, в том числе претерпевающая трансформации под влиянием научной революции. Предлагается схема структурирования травелогов на основе отношения героя к фиксируемому пространству. Фиксация пространства в авторской интерпретации является сю-жетообразующим фактором, что обуславливает необходимость изучения данной категории для понимания всей совокупности текстов, попадающих под определение травелога. Автор надеется, что предложенная схема может стать достаточно надежным инструментом для опознавания травелога и, соответственно, для более цельного и системного его понимания.
Ключевые слова: травелог, записки путешественников, экспедиции, литературный травелог, история идей, интеллектуальная история, репрезентация пространства, репрезентация времени.
261
TRAVELOGUE: IN SEARCH OF THE UNIVERSAL DEFINITION. FOUR STRATEGIES OF SPACE REPRESENTATION
| G.V. Shpak
Abstract. The article deals with the concept travelogue in the context of Russian contemporary historiography and still has no strict definition. The emergence and development of this genre in the eighteenth century with its norms going further to the nineteenth century is analysed It is presented as a developing structure being under transformation and influence of the scientific revolution The scheme of structuring travelogues on the basis of the hero's relation to the fixed space is offered. Fixing of space in author's interpretation is a plot- forming factor that causes need for studying of this cate-
gory for understanding of all set of the texts getting under the definition of travelogue. The author hopes that the offered scheme can become a rather reliable tool for identifying the travelogue and, respectively, for more integral and system understanding.
Keywords: travelogue, notes of travellers, expeditions, literary travelogue, history of ideas, intellectual history, representation of space, representation of time.
262
Попытка дать четкую, схожую со словарной дефиницию термина всегда сопряжена с рядом рисков. С одной стороны, существует опасность упрощения вариативности его бытования, с другой — возведение стен, усложняющих его дальнейшую эволюцию, что затрудняет развитие знания как такового. Ведь именно полисемантичность исторических терминов — «характерная черта современного исторического дискурса, свидетельствующая о нормальном развитии исторической науки» [1, с. 7]. Травелог — понятие, не так давно вошедшее в язык отечественной гуманитарной науки и пока не завоевавшее всеобщего расположения. Большинство отечественных историков с опаской смотрят на новые термины, в особенности иноязычные, и это вполне понятно. Однако, несмотря на сопротивление, термин приживается, обрастает коннотациями, завоевывает симпатию, особенно, судя по публикациям, в среде молодых исследователей.
В четвертом издании книги «Американский язык» Генри Льюиса Менкена приводится письмо путешественника Бертона Холмса от 16 января 1935 г.: «В 1904 мы планиро-
вали вторжение в Лондон с курсом лекций — слово, устрашающее потенциальных слушателей1. Мой покойный ныне менеджер Луис Френсис Браун был страшно обеспокоен, чем довел себя до болезни. Выйдя из бредового состояния, вызванного пневмонией, он пробормотал: "Эврика! Травелог!". Мы начали использовать этот термин в рекламной компании. Позже покойный д-р Р.Р. Боукер (R.R. Bowker) написал нам, что стал приемником нового слова и приложил рекламки (circulars) c прошедшего мероприятия: "Каждая из лекций д-р Боукера является травело-гом...". Прежде он этого слова не использовал. Мы тоже никогда не сталкивались с ним прежде. Мы были первыми, кто предал это слово огласке. Вскоре оно широко распространилось, а мы от него отказались в пользу "отчета о путешествии" (travel-revue), "путешествий на экране" (screen-journey) и прочих нововведений. Я слышал о пианологах (pianologes), натурологах (naturelog-es) и других безделках». Далее Генри Менкен замечает: «Похоже, мистер Холмс ошибся с датой своего лондонского дебюта. В дополнении к оксфордскому словарю приводится
1 Одно из определений слова lecture - долгая серьезная беседа, часто нравоучительного характера (Oxford Advanced Learner's Dictionary).
следующая строчка из "the London Daily Chronicle" от 16 апреля 1903 г.: "Мистер Бертон Холмс американский артист прошлым вечером впервые в Лондоне представил первую серию травелогов"» [2, р. 171-172].
Бертон Холмс впервые использует термин «травелог» для обозначения выступлений, на которых рассказывается о проделанных путешествиях, демонстрируются фотографии и прочие визуальные свидетельства. В течение двадцатого века термин распространился на прочие «нарративы», связанные с перемещением в пространстве — «Травелог — отчет о путешествии: книга, статья или фильм описывающие места, которые люди посетили, и то, с чем они столкнулись. В литературе чаще используется более простой вариант — "книга о путешествии" (the travel book)» [3, р. 340].
Среди появившихся в последние годы российских исследований, очерчивающих познавательные возможности травелога и путешествия, можно отметить работы Александра Сороча-на и Александра Эткинда. В книге Эткинда «Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах» не дается определения травелогу. Он выступает как способ перейти к описанию «другого», открывая путь для построения исторических параллелей. С научной точки зрения работа вызывает многочисленные нарекания у критиков (К. Богданов, А. Долинин) [4].
Работа Александра Сорочана «Туда и обратно: Новые исследования литературы путешествий и методология гуманитарной науки» является в научном смысле более корректной. Автор сосредотачивает свое внимание
на травелогах, созданных преимущественно в эпоху романтизма. Сорочан и Эткинд указывают на общую для всех травелогов черту — феномен дома. Первый пишет, что «мобильность предполагает движение откуда-то и куда-то, а значит, "где-то" должен неминуемо обнаружиться "дом"» [5]. О том же пишет Эткинд: «В любом травелоге место отправления и место назначения находятся в отношениях непрерывного, хоть и неравного риторического обмена. Этого, однако, недостаточно. Нужна еще третья сторона, общий фон, независимый стандарт. Если воспользоваться еще одной метафорой, путешественник следует из точки А в точку Б. Но две точки соединены слишком прямой линией. Чтобы придать ей движение, нужна третья точка, вроде опоры для качелей» [6, с. 16].
В 2000-х годах в Британии издаются работы, в которых травелог осмысляется как развивающаяся структура. Джон Демарей в 2006 г. выпускает книгу «От паломничества к истории: ренессанс и глобальный историзм», в которой проводит связь между путешествиями и развитием исторического знания. Его работа проливает свет на борьбу двух идеологий, происходившую в травелогах, начиная с конца шестнадцатого века. Его основная цель — показать, как преобразуются библейские начала под влиянием новейших философских концепций. Началом семнадцатого века он датирует рождение нового историзма. Собрания Ричарда Ха-клюйта приводятся им как пример смешения старого и нового историзма, то есть провиденциализма и эмпирики, работы Перчейса — как пример рационального осмысления би-
263
264
блейского сюжета. Две главы в его работе посвящены Мильтону, его «Краткой истории Москвы» и «Потерянному раю». В работах Мильтона Демарей видит окончательное становление нового историзма [7].
В предисловии к сборнику научных статей «Дискурс травелога» 2008 г. указывается, что «понятие это по существу еще только входит в серьезный научный оборот и пока еще не затвердело в границах строгих дефиниций. Это связано с разнообразием феноменов художественного и научного творчества, охватываемых общим термином "травелог"» [8].
А.А. Майга в статье «Литературный травелог: специфика жанра» объединяет в рамках травелога наррати-вы, герои которых совершают путешествие. Отказываясь от однозначного определения, Майга пишет: «Основной жанрообразующей чертой траве-лога, на наш взгляд, является стремление к достоверному изображению "чужого мира", пропущенного через восприятие путешественника» [9].
Анализ травелога с точки зрения когнитивной лингвистики дан в статье Н.А. Никитиной и Н.А. Туляковой «Жанр травелога: когнитивная модель». В качестве элементов жанрового «ядра» ими выделяются: наличие фигуры повествователя-путешественника и пространственно-временная дискретность. На примере «Путевых картин» Г. Гейне устанавливается вариативность жанра — наличие в нем художественного элемента, препятствующего строгой жанровой дифференциации [10].
А. Бондарева в статье «Литература скитаний» отмечает: Травелог — «журнал, диалог, дневник, в современном понимании еще и блог, по-
священный описанию странствий». Она указывает, что, «помимо физического перемещения тела в пространстве, этот жанр предполагает и метафизическое путешествие, в финале которого происходит если не взросление, то, как минимум, уму-дрение (как повествователя, так и читателя)». Причем одна из главных задач путешественника видится ей в фиксации новых знаний [11].
О. Балла, признавая недостаточную освоенность жанра, вводит новые формулировки для его понимания: «их совокупность (травелогов) и процесс их изготовления со всеми его особенностями для удобства обозрения будем именовать "травелогра-фия", а пишущих такие тексты, соответственно, "травелографами"». Основной функцией травелога она указывает открытие, познание, однако замечает, что «не в меньшей, а иной раз и в большей степени это оказывается познанием самого себя» [12].
О. Мамуркина не дает точного определения травелога, но предлагает схему дифференциации на художественный, документальный и художественно-документальный, основываясь на русских текстах XVIII— XIX веков [13].
Наиболее интересными в этой области представляются исследования Е.Г. Милюгиной и М.В. Строганова. В работе «Русская культура в зеркале путешествий» авторами ставится вопрос о характерных особенностях тра-велога и делается вывод о его обязательной документальности — «даже если автор склонен к вымыслу и перекомпоновке фактов, он перекомпоновывает реальные факты и вымышляет факты псевдореальные, непременно ориентированные на реаль-
ные» [14, с. 12]. Отмечается эволюция жанра в восемнадцатом веке с закреплением его норм в веке девятнадцатом. «Под влиянием Карамзина литературное путешествие было привито к сухому, специальному статистико-географическому справочнику, в результате чего появился занимательный художественный ландшафтно-исторический экскурс, который мы и называем теперь травелогом» [14, с. 27]. Из затронутых Е.Г. Милюгиной и М.В. Строгановым проблем, стоит отметить проблему функции автора в травелоге [15] и проблему функциональности среды, то есть природоори-ентированного анализа, при котором предметом исследования становится окружающая путешественника природа [16].
Необходимо пояснить, что исследования, нацеленные на понимания травелога как некой типовой категории, актуальны как в отечественной, так и в западной историографической практике. В качестве примера можно привести такие работы последних лет, как "The Cambridge Introduction to Travel Writing" Тима Янгса, в которой анализируются ключевые травелоги от эпохи средневековья вплоть до наших дней, и "Travel Writing. The New Critical Idiom" Карла Томпсона, в которой также осмысливается феномен травелога [17]. Основными поставленными проблемами являются — мотив гостя, внутреннее путешествие, травелог и постколониализм, гендер и сексуальность. Стоит сказать, что в данных работах термин "travelogue" синонимичен термину "travel writing" и используется с ним на равных.
Трудности с поиском универсальной дефиниции возникают, как пред-
ставляется, в связи с нацеленностью исследователей на анализ определенного комплекса травелогов, что исключает из него тексты, не соответствующие заявленной проблематике. Можно сказать, что оптика исследователей откалибрована под узкую группу текстов и в этом, разумеется, есть свои плюсы. Однако, как мы видим, под определение травелогов в разное время попадали и документальные хроники, и хождения, и материалы академических экспедиций, и отчеты послов, и заметки туристов и, что не менее важно, литературные путешествия. Из этого следует, что для более точного определения группы текстов, именуемых травелогами, необходимо рассматривать всю совокупность текстов, использующих специфический «язык» травелога, учитывая различные жанровые варианты его фиксации в тексте.
Ключевой особенностью травело-га является его нацеленность на фиксацию внешнего. Авторская речь вложена в уста героя, воспринимающего пространство и описывающего его. Именно описание пространства явля- 265 ется главным сюжетообразующим фактором. Таким образом, автор изначально заключен в границах пространства, которое всегда в той или иной степени вымышлено. Как писал Умберто Эко в «Заметках на полях "Имени розы"» «...в прозе ограничения диктуются сотворенным нами миром» [18, с. 30]. Автор изначально не свободен, даже если пространство полностью вымышлено, как, например, в научно-фантастических произведениях. Необходимы законы, по которым герой сможет действовать, а иначе сама сущность героя будет разрушена. Вспомним Бахтина: «хроно-
топ как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ всегда существенно хронотопичен» [19].
Особенность текста, фиксирующего пространство, как раз и заключена в том, что автор накладывает это пространство на определенную схему, шаблон, позволяющий осуществить иллюзию фиксации реальности. То есть необходим язык, на котором будет рассказываться о пространстве. «Язык — систематизированная совокупность знаков и правил» [20, с. 121]. Или, говоря иначе, травелог является непроизвольной системой. «Система произвольна если ее знаки основаны не на договоре, а являются продуктом одностороннего решения» [20, с. 135]. Здесь можно вспомнить о функциональности метафоры: «человек воспринимает неизвестное по аналогии с известным, метафорически упорядочивая опыт» [21, с. 105]. Сама суть языка обуславливает его метафоричность.
„„„ «Не бывает такой вещи, как немета-
266 форический язык» [22, с. 43].
Можно смело утверждать, что пространство, как и время, не являются универсалиями. Необходимы определенные фреймы, позволяющее фиксировать его. То есть необходимо выявить характерные особенности отношения героя к пространству, операциональную логику, позволяющую это пространство зафиксировать в тексте. Автор статьи выделяет четыре идеальных типа травелога, предлагая собственный инструмент анализа подобных текстов. Не менее важно, что пространство в травелоге становится частью личного опыта, происходит своеобразная интериоризация
реальности. Отсюда следует, что одной из неочевидных задач травелога является формирование определенной модели поведения. Соотнесение читателя с героем, заимствование им опыта рассказчика.
Выделим четыре позиции, занимаемых автором относительно фиксируемого пространства:
1. Преодоление (метафора жизни)
2. Освоение (метафора истории)
3. Изучение (метафора истины)
4. Со-знание (метафора красоты).
Не вдаваясь здесь в детальное
рассмотрение историко-научных особенностей восприятия пространства и времени, подчеркнем, что первая стратегия характерна для до- или вне- научных описаний, вторая — для механистической научной картины мира, четвертая — для органи-цистской. Третья позиция находится на периферии, то есть автор, ученый, участник экспедиции, стремиться занять метапозицию. Пространство для него является объектом, требующим особого методологического подхода. Именно в этой позиции возможно порождение новой теоретической программы.
Охарактеризуем каждую из предложенных позиций.
Самой распространенной моделью описания пространства является мотив преодоления. Герой сталкивается с чуждой ему средой, априорно враждебной в силу своей неопределенности. Основная цель путешествия в данном контексте — достижение конечной точки — дома, как в случае с Одиссеем или же святой земли — как в многочисленных паломничествах. Зачастую в текстах преодоления герой сталкивается с образом другого — неизвестного, а,
следовательно, опасного мира. Подобное встречается уже в ранних мифах, где герою, дабы пройти обряд инициации, приходится преодолевать неведомое пространство, населенное всем, что только может породить первобытное сознание. Здесь уместна метафора лабиринта, пугающего своим однообразием и созданного, будто специально, чтобы помешать путнику достичь цели [23]. Предполагаемая опасность не исключает наличия добрых сил, случайности, помощника, позволяющих в конечном итоге завершить путь. Д. Кэмпбелл ищет истоки подобного восприятия пространства в глубинах человеческого сознания и приводит, как пример, сон одной оперной актрисы. «Вначале на пути сновидца возникает открытая сточная канава, затем абсолютно чистая река, бегущая по траве, затем появление добровольного помощника в критический момент и высокий берег за последним потоком (Земной Рай, Земля за Иорданом) — вот вечно повторяющиеся темы чудесной песни возвышенного путешествия души. И каждый, кто отважился прислушаться и последовать тайному зову, познал опасности рискованного одинокого перехода: Остер, как лезвие бритвы, неодолим, недоступен этот путь — говорят мудрецы» [24, с. 21]. Наличие героя, как существа, наделенного памятью и, соответственно, делающего пространство протяженным, сопрягается с метафорой жизни. Преодоление пути не исторично, даже в некоторой степени статично, что позволяет перенести ощущение статичности на саму жизнь. Из примеров более поздних можно вспомнить «Путь паломника» Д. Беньяна,
где аллегория жизни как тернистого пути, становится сюжетообразую-щим фактором. Параллели между жизнью и путешествием не редки и в русской литературе. Так, Н.И. Новиков в «Детском чтении для сердца и разума» сравнивает трудности жизни и путешествия, напоминая, что на пути немало скалистых гор, которые необходимо преодолеть, дабы достичь пологой долины [25, с. 65].
Перейдем к следующей позиции. Уже в ранних хождениях, как, например, в «Хождении игумена Даниила» происходит фиксация пройденного пространства с его описательной стороны [26]. Травелог призван облегчить путь будущим читателям, что опосредует его включенность в исторический контекст. Память в данной категории выступает фактором, позволяющим придать пространству объем, путем наложения на определенные исторические шаблоны. Как писал Бахтин: «Местность — это след события ее оформившего. Такова логика всех местных мифов и легенд, осмысливающих пространство историей» [18, с. 223]. В хождении Игумена Даниила встречаем большое количество отсылок к библейским сюжетам: «Прямо к востоку небольшая горка, и на ней круглый камень выше колена. С этого камня и вознесся Христос на небо». «Здесь же есть другая дивная пещера, где жил Илья-пророк со своим человеком Елисеем. Все это я видел очами своими грешными». Заметим, что уже здесь возникает необходимость доказательности увиденного. Свидетельство видения выступает как одно из обязательных факторов соотнесения сказанного с реальностью. Подобную включенность пространства в истори-
ческий контекст встречаем у Г.Ф. Миллера в «Описаниях окрестностей Москвы» [27]. Описание географическое и историческое сливаются здесь в одно, поскольку механизм фиксации подразумевает вспоминание прошлого. Пространство никогда не фиксируется как оно есть, только как оно было. Таким образом, механизмы сознания, отвечающие за вспоминание, работают в обоих случаях схожим образом.
Один из главных вопросов, который должен быть задан: почему до семнадцатого века мы практически не встречаемся с травелогами, фиксирующими пространство с позиции освоения? В самом вопросе уже заложена ловушка. Во-первых, вспомним, травелог «Хождение игумена Даниила в святую землю», где пространство, как видим, теряет свою полифактур -ность и становится территорией, подконтрольной человеческому взору. Соединение реальных объектов и библейских преданий подтверждает, что перед нами травелог, нацелен-чпо ный на освоение пространства. Обра-268 зы пространства у Даниила сопряжены с образами святости и чуда, черпаемыми из прошлого. В этом Даниил близок к Карамзину, который, кстати, одним из первых открыл его травелог для широкой читательской аудитории. Во-вторых, необходимо учитывать, что и пространство, и его восприятие в средние века сильно отличалось от того, каким оно предстало в Новое время в результате множества трансформаций, вплоть до концепций Лейбница и Канта. Например, восприятие реальности как естественной данности, требующей «естественного разума» в средние века, уже не играет главенствующую роль. Чело-
век перестает быть частью космоса. Теперь он, как и мир вокруг, есть творение, следовательно, и познаваться мир должен с точки зрения «веры в сверхприродного бога». Пиама Гай-денко пишет: «...остраненное отношение к естественному опыту и естественному разуму открывает широкое поле для воображения — способности, получившей особые права в западноевропейском варианте христианской культуры» [28]. «Воображаемая реальность» не есть мир фантазий или выдумок. Это вполне объективное восприятие мира, при котором задействуются непривычные нам механизмы. Здесь сплетаются опытные знания о мире, представления о том, каким он должен быть, и внутренние переживания автора.
Рост числа торговых и политических отчетов о путешествиях в XVI веке приводит к необходимости переосмысления реальности как таковой, в том числе рефлексии по поводу путешествия и его фиксации. Именно тогда разрабатываются схемы, дающие нам чувство реальности описаний, позволяющие фиксировать географические и исторические реалии в качестве истинного знания. Реальность воплощается в текст. Одним из элементов такого воплощения является наличие героя, наделенного авторским голосом. «Автор — это то, что лишающему покоя языку вымысла дает формы его единства, узлы связности, прикрепление к реальности» [29, с. 64]. Рефлексию по поводу путешествий мы можем встретить в трудах Френсиса Бэкона, Оуэна Фелтхама, Рене Декарта [30; 31; 32]. На первый план выступает значение путешествия для путешественника. Познавательная потен-
ция, заключенная в поездке, способна необратимо изменить представления путешественника о мире, задать для него новые модели поведения. Роль познающего субъекта выходит на первое место. Это связано в том числе и с экономическими причинами, ведь текст позволяет путешественнику неплохо подзаработать. Джон Тайлор в травелоге 1649 года пишет:
This long walke (first and last)
I undertook On purpose to get money by
my Booke: My friends (I know) will pay me
for my paine, And I will never trouble them againe
[33, p. 3]
Сей долгий путь предпринял я не зря, На книгу раскошелятся друзья: Оплатят труд скитаний не простых, И боле я не потревожу их.
Путешествие должно иметь практический смысл, но на этот раз оно выгодно в первую очередь самому путешественнику. Однако травелог, нацеленный на освоение, должен приносить практическую пользу и читателю, поэтому в нем часто описываются трудности пути, маршруты, полезные советы, цены, интересные сведения о различных местах, в том числе исторические, хотя автору важна не сама реальность, а то, как она фиксируется. По сути, такой тра-велог должен не столько обучать, сколько развлекать. Отсюда в дальнейшем возникнет роман-травелог, хотя и снабженный сведениями о пространстве, но более сосредотачивающийся на герое, пребывающем в
нем. И примерно тогда же обособляется вид травелога, который можно назвать научным травелогом. То есть в семнадцатом веке происходит своеобразное расслоение восприятия мира. Шаблон описания перестает быть универсальным — каждый выделяет то, что кажется ему наиболее актуальным. Антикварии описывают руины замков, Селия Файнс — манеры и привычки жителей Бада, У. Кембден размышляет о ракушках, найденных им вдали от моря. Количественный рост описаний приводит к необходимости их систематизации. Возникает представление, что географическое описание должно отличаться от этнографического или ботанического. Научный текст требует строгости формы, что приводит к возникновению новых шаблонов упорядочивания реальности, а ответственность за их закрепление берут на себя возникающие в семнадцатом веке академии. С началом их деятельности возникают новые тексты, основной задачей которых служит фиксация истины.
Перейдем к третьей позиции восприятия пространства как источника знаний.
Утверждение, что в лице человека природа впервые сумела осознать себя, верно в том смысле, что именно человек задал критерии истины, которым должны соответствовать описания. В 1660 г. Королевское общество опубликовало инструкцию для исследователей, призывавшую к детальному описанию увиденного и научному стилю повествования [34, p. 23]. Обратившись к журналу Королевского общества "Philosophical transactions", издаваемому с 1665 г., мы обнаружим, что научный харак-
269
270
тер статей требует от путешественников особого формата описания увиденного. Роберт Бойль в статье "General heads for a natural history of a country" 1666 г. предлагает разделить все наблюдаемые явления на четыре группы — небесные, воздушные, земные и водные [35, р. 186189]. И действительно, в журнале Королевского общества мы не встретим травелогов, охватывающих все, что было увидено ученым, — каждое будет сосредотачиваться только на своем узком поле. Регламентация научного стиля предполагала минимальное количество художественных отступлений, что осложняло понимание текста и делало его труднодоступным для обывателя. С этого времени встречаемся с новым типом произведений, представленным на страницах журнала "Philosophical transactions". Предмет наблюдения становился гораздо более узким и рассматривался детальнее, будь то ловля китов у берегов Шотландии или случаи с ударами молний в Оксфорде. Отныне только подобные тексты могли претендовать на звание «научных». Пространные же тра-велоги, ранее воспринимавшиеся мыслителями как источник научного знания, называться в полной мере «научными» уже не могли. В русской традиции понятие ученого путешествия встречается в восьмитомном «Полном собрании ученых путешествий по России», издаваемом с 1818 г. в Санкт-Петербурге. Здесь под «учеными» понимаются путешествия, организованные Академией наук с целью исследования российских земель. Подобные путешествия также могут быть названы экспедициями. Исследователь отправляется
в конкретный район с целью получить определенные сведения о флоре, фауне, истории, языке и т.д. Инкорпорирование сперва государством, а после академией особого дискурса описания фактически было нацелено на устранение субъекта исследования. Отсюда и антропоморфизм государственных институтов, которые посылают путешественника для исследования и после публикуют тексты. «Дискурс диктует позиции адресата и адресанта, единство языковой формы, значения, действия» [36, с. 19]. Примерно в это же время происходит разделение текстов научных и философских. Так, в отличии от философского текста, контекст которого — пространство мышления, мир идей, контекст травелога — мир вещественный, материальный, включенный в дискурсивную реальность посредством непосредственной фиксации.
Исследователи сталкиваются с трудностью, когда встает вопрос о том, куда относить литературные путешествия. Чтобы ответить на него необходимо разобраться в его истоках, причинах изменения отношения к пространству и новом стиле его фиксации на письме. Бывает, что создается образ первопроходца, в некотором роде гиганта, на плечах которого располагается плеяда его последователей и подражателей. В работе Милюгиной и Строганова такая роль отводится Н. Карамзину: «Упразднив, как это кажется на первый взгляд, собственно научные, образовательные и коммуникативные задачи вояжа, предписанные путешественнику традицией, сложившейся во второй половине XVIII века, Карамзин поставил перед странствую-
щим по свободной воле субъектом куда более высокую цель — самопознание и самоопределение в контексте открываемой в путешествии новой реальности» [37].
Не вдаваясь в вопрос о роли личности в истории, отметим только, что связывать кардинальное изменение восприятия пространства с «Письмами русского путешественника» было бы преждевременным шагом. Подобная трансформация прослеживается в Европе, начиная со второй половины XVII века.
К тому же смена парадигмы наблюдается не только в литературе, но и в живописи. Об этом писал
A.А. Федоров-Давыдов в работе «Русский пейзаж XVIII — начала XX века». Он обратил внимание на то, что «картины природы играли существенную роль и занимали много места, а часто бывали даже как бы лейтмотивом в литературе путешествий» [38, с. 19]. В качестве примера травелогов с «пейзажным восприятием» можно привести «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина (1791), «Досуги крымского судьи или Второе путешествие в Тавриду» П.И. Сумарокова (1803-1805), «Путешествие в полуденную Россию»
B.В. Измайлова, «Путешествие от Петербурга до Белоозерска» П.Ю. Львова (1804) и др. Карамзин стал одним из авторов, ознаменовавших смену парадигмы восприятия пространства. Но не он совершил этот поворот, трансформация уже произошла. Тем более преждевременным кажется заключение Милюгиной и Строганова, что именно Карамзин открыл новый взгляд на героя и на мир, отказался от риторического мышления и т.д. Карамзин имел перед собой нема-
ло примеров подобного восприятия. Путешествие Карла Морица 1782 г., с которым Карамзин был хорошо знаком, может служить примером включения себя, как мыслящего и чувствующего субъекта, в пространство.
Путешествие Морица проникнуто восторженными описаниями видов природы, каждый раз он уверен, что новый вид — это лучший из тех, что он видел в своей жизни: «Это невозможно описать», «Это нельзя сравнить ни с чем», «Природа и искусство объединились здесь». Подобные описания относится им и к виду Ричмонда. Он умиляется виду молодой пары, гуляющей, держась за руки, вдоль реки. Шелесту листьев и щебету птиц. «Такую зелень можно увидеть только в Англии». «Милый Ричмонд! Никогда, нет, никогда я не забуду твоих сказочных холмов, гостеприимно принявших меня, одинокого странника!». Он останавливается в каком-то доме и, проснувшись в три часа утра, жалуется на вредную привычку англичан вставать поздно, из-за которой он не мог покинуть дом. Но, позавтракав, он берет посох своего «единственного компаньона» и пешим ходом направляет путь в Виндзор, о чем заблаговременно сообщает в последнем предложении письма.
Как замечает Мориц, пеший странник воспринимается здесь как дикарь или же сбившееся с пути создание. Он подозреваем всеми. Так было и с ним на пути из Виндзора в Ричмонд. Устав, Мориц садится в тени и читает Мильтона, но все равно обращает на себя внимание проезжающих. Каждый смотрит на него с жалостью, каждая старушка говорит про себя — «бедное создание». Его
271
поражает свобода, которую ничто не нарушает. Никто не проверяет твой багаж, имперские гвардейцы не требуют паспорта, сплошная свобода и покой. «Мы проходим через деревни и города, как будто через свой собственный дом».
Мориц подчеркивает еще одно обстоятельство — в английских городках нет ни стен, ни ворот, ни часовых, ни гарнизонов. Проходя через Итон, он замечает, что в Англии гораздо меньше этих больших школ, чем кто-либо мог ожидать. Одежда учащихся в Итоне также необычна для немецкого путешественника: «Все они носят черные мантии или платья поверх цветной одежды, в которых проделаны отверстия для рук. Также они носят квадратные шляпы, покрытые бархатом, какие носят многие немецкие клерки». По пути попадается гостиница, в которой он останавливается. Ему кажется, что он первый, кто пришел в это место пешком. Ему предлагают комнату, которую он сравнивает с тюремной „-|„ камерой преступника. На протяже-272 нии путешествия Мориц довольно часто сталкивается с грубым отношением в гостиницах, где должное обслуживание получает только тот, кто имеет деньги. А по виду Морица было сложно предположить, что у него есть хоть что-то. Человек с деньгами едва ли решится на опасное путешествие по стране.
В Виндзоре он снова восхищается открывшимся перед ним видом. «Весь мир лежал передо мной, такой богатый и прекрасный, что это было за гранью понимания. Что в этот момент еще мог пожелать я?». Он недоволен экскурсией, проведенной ему за шиллинг — «эта продажная болтовня не
передала всего величия места, где покоятся Генрих Восьмой, Карл Первый, Эдуард Четвертый» [39]. Сухое перечисление исторических фактов перестает отражать реальность. Прошлое должно окрашивать настоящее, слиться с ним, что и происходит в травелогах Карамзина. Сознание автора как бы сливается с пространством, выражая его суть, преломленную в собственных ощущениях.
Эта позиция свойственна поэзии романтиков. Посмотрим отрывок из хвалебного описания усадьбы Чернышева — оды В. И. Майкова 1776 года:
Куда не обращаю взоры, Везде красы природы зрю, Чрез рощи, чрез высоки горы Я в мысли путь себе творю: Там воды протекают ясны, С душой владетелей согласны
[40, с. 256].
Пространство в данной позиции выступает как универсальная среда воплощения авторских чувств, служит инструментом обозначения внутренних переживаний героя. Не случайно именно в КУП—КУШ веках становится популярна пейзажная живопись. Лишенное предзаданного смысла пространство обретает его, становясь агентом коммуникации художника и зрителя.
В заметке «Странность» о французе, приглашающем детей русских дворян в свой пансион (это вызывает возмущение автора), Карамзин пишет: «Но я, подобно славному рыцарю Дон Кихоту, сражаюсь с ветреными мельницами, принимая их за исполинов». Это замечание приобретет новый смысл, если мы вспомним
«Слова и вещи» Мишеля Фуко, где он вспоминает Дон Кихота, главным подвигом которого было воссоздание истинного значения слов. Фуко пишет: «сходства и знаки расторгли прежний союз»; «письмена и вещи больше не сходны между собой. Дон Кихот блуждает среди них наугад» [41, с. 89]. Знаковая система, усвоенная Дон Кихотом, теряет самобытность, возникает необходимость в выстраивании новых связей между означающим и означаемым. Карамзин, сам того не зная, подметил важную черту своего восприятия пространства. Если механистическая программа XVII века стремится к преодолению пропасти между реальностью и ее восприятием, что видно в травелогах Миллера, то реальность Карамзина неразрывно связана с его воображением, что позволяет ему наполнять пространство различными образами времени, историей, которая подобно исполину доминирует над ландшафтом, притягивая мимо проходящих путников.
Травелог структурно требует передачи познаваемого вне подобий -через знак. Путешественнику XVII и отчасти XVIII века чужда поэтизация видимого. Цель травелога — передача очевидного, что обуславливает необходимость создания новых знаковых форм — искусственных. Однако эта необходимость неочевидна. Мишель Фуко открыто принимает невозможность выявления причинности. Идеи не структурны, их нет ни априори, ни апостериори, но это микропроцессы, приводящие в движение историю. Научная революция — совокупность трансформаций идей XVII—XVIII веков. Язык, утратив непреложную естественность, превра-
тился в сугубо описательный инструмент. Мир — в сумму означаемых явлений, нуждающихся в означивании. Знаки составлялись в системы, позволяющие постичь законы. В контексте нового отношения к языку, особое место отводилось тексту. Тра-велог фиксировал столкновение путешественника с неопределенным, не имеющим места в системе, требовал для него нового знака и фиксированной точки в мировом устройстве. Отсюда вытекает и нацеленность на выявление этимологии географических названий. В седьмом пункте инструкции, данной Миллеру в 1733 г., читаем: «Имена каждого народа, страны, реки, города и проч. точно по-настоящему того народа и соседних народов произношению записывать должно, прибавляя к ним, если только доискаться можно, и происхождение имен» [42, с. 460-461].
По-прежнему актуален вопрос: насколько естественным было разграничение мира, не как совокупности самодостаточных и изолированных друг от друга явлений, объединенных единством происхождения, волей творца, а как таблицы, состоящей из единиц, элементов, упорядоченных в соответствии с только еще создаваемыми законами и последующее торжество воображения? Разрыв произошел. Картины мира могут сосуществовать, но могут ли они соответствовать друг другу в плане точности воспроизведения реальности?
Автором данной статьи предложена схема, в которой анализируются четыре типа восприятия пространства в текстах путешественников. Отдельного обсуждения заслуживает вопрос уместности применения данной схемы для анализа «ли-
273
274
тературного травелога», поскольку необходимо учитывать своеобразность законов, по которым функционирует художественный текст. Внимания также требует травелог, написанный в ироническом ключе, а точнее метатекст, обыгрывающий основные особенности травелога, как, например, «Правдивая история» Лукиана Самосатского, тексты Рабле, Свифта или сологубовский «Тарантас». И тем не менее, данная схема при всех оговорках может служить достаточно надежным инструментом для опознавания травелога и, соответственно, для более цельного и системного его понимания.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Теория и методология исторической науки. Терминологический словарь [Текст] / Отв. ред. А.О. Чубарьян. - М.: Аквилон, 2014. - 576 с.
2. Mencken, H.L. The American Language: An Inquiry into the Development of English in the United States, 4th Edition Knopf, 1984 [Text]. - 816 p.
3. Baldick, C. The Oxford Dictionary of Literary Terms [Text]. - OUP Oxford, 2008. - 340 p.
4. Богданов, К. Александр Эткинд. Толкование путешествий (М.: НЛО, 2001) [Текст] / К. Богданов, А.А. Долинин // Новая русская книга. - 2002. - № 1.
5. Сорочан, А. Туда и обратно: Новые исследования литературы путешествий и методология гуманитарной науки [Текст] / А. Сорочан // НЛО. - 2011. -№ 112.
6. Эткинд, А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах [Текст] / А. Эткинд. - М.: Новое литературное обозрение, 2001.
7. Demaray, G. From Pilgrimage to History [Text] / G. Demaray // The Renaissance and Global Historicism. - New York: AMS Press, 2006. - 250 р.
8. Русакова, О.Ф. Дискурс травелога: Сборник статей [Текст] / О.Ф. Русакова, В.М. Русаков. - Екатеринбург: Издательский дом «Дискурс-Пи», 2008. - 184 с.
9. Майга, А.А. Литературный травелог: специфика жанра [Текст] / А.А. Майга // Филология и культура. - 2014. - Вып. 3 (37). - С. 254-259.
10. Никитина, Н.А. Жанр травелога: когнитивная модель [Текст] / Н.А. Никитина, Н.А. Тулякова // Homo Loquens: Актуальные вопросы лингвистики и методики преподавания иностранных языков. -2013. - С. 132-138.
11. Бондарева, А. Литература скитаний [Текст] / А. Бондарева // Октябрь. - 2012. - № 7.
12. Балла, О. Нефотографизмы: преодоление травелога [Текст] / О. Балла // Homo Legens. - 2013. - № 4.
13. Мамуркина, О.В. Травелог в русской литературе XVIII - нач. XIX в.: трансформация эстетической парадигмы [Текст] / О.В. Мамуркина // В мире науки и искусства: вопросы филологии, искусствоведении и культурологии: материалы XXV Международной заочной научно-практической конференции. - Новосибирск: СибАК, 2013. - С. 199-205.
14. Милюгина, Е.Г. Русская культура в зеркале путешествий: монография [Текст] / Е.Г. Милюгина, М.В. Строганов. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2013. - [Электронный ресурс]. - URL: http://www.rfh.ru/downloads/ Books/134493002.pdf (дата обращения: 10.01.16).
15. Милюгина, Е.Г. Личность автора-путешественника в травелоге нового времени [Текст] / Е.Г. Милюгина, М.В. Строганов // Культура и текст. - 2014. - № 3.
16. Милюгина Е.Г. Путешествия по российским рекам: травелог нового времени [Текст] / Е.Г. Милюгина, М.В. Строганов // Quaestio Rossica. - 2015. - № 2. - С. 106116.
17. Youngs, T. The Cambridge Introduction to Travel Writing [Text] / T. Youngs. -Cambridge University Press, 2013. - 256 p.; Thompson, C. Travel writing. (The new crucial idiom) [Text] / C. Thompson. -Routledge, 2011. - 240 p.
18. Эко, У. Записки на полях имени Розы [Текст] / У Эко. - М.: Симпозиум, 2007. - 98 с.
19. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике [Текст] / М.М. Бахтин // Вопросы литературы и эстетики - М.: Художественная литература, 1975. - С. 120-290.
20. Барт, Р. Основы семиологии [Текст] / Р. Барт // Структурализм: «за» и «против». / Сб. статей под ред. Е.Я. Басина и М.Я. Полякова. - М.: Прогресс, 1975. - С. 193-231.
21. Потапова, Н. Лингвистический поворот в историографии [Текст] / Н. Потапова. -СПб.: Изд-во Европейского университета, 2015. - 380 с.
22. Доманска, Э. Философия истории после постмодернизма [Текст] / Э. Доманска. -М.: Реабилитация, 2010. - 400 с.
23. Цивьян, Т.В. Путешествие Одиссея - движение по лабиринту [Текст] / Т.В. Цивьян // Концепт движения в языке и культуре: Сборник статей / Отв. ред. Т.А. Агапкина. - М.: ИНДРИК, 1996. - С. 306-324.
24. Кэмпбелл, Д. Тысячеликий герой [Текст] / Д. Кэмпбелл. - М.: АСТ, 1997. - 384 с.
25. Новиков, Н.И. Детское чтение для сердца и разума. Ч. 2. [Текст] / Н.И. Новиков. -М., 1785.
26. «Хождение» игумена Даниила [Текст] / Подг. текста Г.М. Прохорова // Памятники литературы Древней Руси. XII век. -М., 1980. - С. 25-114.
27. Миллер, Г.Ф. Путешествия по московской провинции [Текст] / Г.Ф. Миллер // Академик Г.Ф. Миллер - первый исследователь Москвы и московской провинции / Подготовка текста, статья С.С. Илизаро-ва. - М.: ИИЕТ, 1996. - 256 с.
28. Гайденко, П.П. Эволюция понятия науки: Становление и развитие первых научных программ [Текст] / П.П. Гайденко. - М.: Наука, 1980. - 461 с.
29. Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти, сексуальности [Текст] / М. Фуко. - М.: Касталь, 1996. - 448 с.
30. Faltham, O. Resolves, Divine Moral and Political [Text] / O. Feltham. - London: Pickering, 1840. - 334 p.
31. Бэкон, Ф. Сочинения в двух томах [Текст] / Ф. Бэкон / Пер. с англ. Н. Федоровой, Я. Боровского. - М.: Мысль, 1972.
32. Декарт, Р. Сочинения в двух томах [Текст] / Р. Декарт / Пер. с фр. И. Вдови-ной. - М.: Мысль, 1989.
33. Tylor, J. Wanderings to See the Wonders of the West - Yeree, 1649 [Text] / J. Tylor. - 24 p.
34. Bohls, E. Travel Writing 1700-1830 [Text] / E. Bohls. - Oxford University Press, 2005.
- 560 p.
35. Boyle, R. General Heads for a Natural History of a Countrey, Great or Small, Imparted Likewise by Mr. Boyle [Text] / R. Boyle // Philosophical Transactions.
- 1665. - Vol. 1. - Рр. 186-189.
36. Корчинский, А.В. Форманты мысли. Литература и философский дискурс [Текст] / А.В. Корчинский. - М.: Языки славянской культуры, 2015. - 288 с.
37. Милюгина, Е.Г. Русская культура в зеркале путешествий: монография [Текст] / Е.Г. Милюгина, М.В. Строганов. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2013 - [Электронный ресурс]. - URL: http://www.rfh.ru/downloads/ Books/134493002.pdf (дата обращения: 10.01.16)
38. Федоров-Давыдов, А.А. Русский пейзаж XVIII - начала XX века [Текст] / А.А. Федоров-Давыдов. - М.: Советский художник, 1986. - 304 с.
39. Moritz, K. Travels in England in 1782 [Text] / K. Moritz. - London: Cassell and Company, 1886.
40. Майков, В.И. Избранные произведения [Текст] / В.И. Майков. - М.; Л.: Советский писатель, 1966. - 502 с.
41. Фуко, М. Слова и вещи [Текст] / М. Фуко.
- М., 1994.
42. Миллер, Г.Ф. История Сибири. Т. 1. [Текст] / Г.Ф. Миллер. - М.; Л., 1937.
REFERENCES
1. Bahtin M.M., "Formy vremeni i hronotopa v romane. Ocherki po istoricheskoj pojetike", in: Voprosy literatury i jestetiki, Moscow, Hudozhestvennaja literatura, 1975, pp. 120290. (in Russian)
2. Baldick C., The Oxford Dictionary of Literary Terms, Oxford, 2008, 340 p.
3. Balla O., Nefotografizmy: preodolenie trav-eloga, Homo Legens, 2013, No. 4. (in Russian)
275
1ЕК
276
4. Bartes R., "Osnovy semiologii", in: Struktu-ralizm: "za" i "protiv", ed. E.Ja. Basina i M.Ja. Poljakova, Moscow, Progress, 1975, pp. 193-231. (in Russian)
5. Bacon F., Sochinenija v dvuh tomah, trans. N. Fedorovoj, Ja. Borovskogo, Moscow, Mysl, 1972. (in Russian)
6. Bogdanov K., Dolinin A.A., Aleksandr Jetkind. Tolkovanie puteshestvij, Novaja russkaja kniga, 2002, No. 1. (in Russian)
7. Bohls E., Travel Writing 1700-1830, Oxford University Press, 2005, 560 p.
8. Bondareva A., Literatura skitanij, Oktjabr, 2012, No. 7. (in Russian)
9. Boyle R., General Heads for a Natural History of a Countrey, Great or Small, Imparted Likewise by Mr. Boyle, Philosophical Transactions, 1665, Vol. 1, pp. 186-189.
10. Civjan T.V., "Puteshestvie Odisseja -dvizhenie po labirintu", in: Koncept dvizhenija v jazyke i kulture: Sbornik statej, ed. T.A. Agapkina, Moscow, INDRIK, 1996, pp. 306-324. (in Russian)
11. Descartes R., Sochinenija v dvuh tomah, trans. I. Vdovinoj, Moscow, Mysl, 1989. (in Russian)
12. Demaray G., "From Pilgrimage to History", in: The Renaissance and Global Historicism, New York, AMS Press, 2006, 250 p.
13. Domanska E., Filosofija istorii posle post-modernizma, Moscow, Reabilitacija, 2010, 400 p. (in Russian)
14. Faltham O., Resolves, Divine Moral and Political, London, Pickering, 1840, 334 p.
15. Fedorov-Davydov A.A., Russkij pejzazh XVIII - nachalaXXveka, Moscow, Sovetskij hudozhnik, 1986. - 304 p. (in Russian)
16. Foucault M., Slova i veshhi, Moscow, 1994. (in Russian)
17. Foucault M., Volja k istine: po tu storonu znanija, vlasti, seksualnosti, Moscow, Kast-al, 1996, 448 p. (in Russian)
18. Gajdenko P.P., Evoljucija ponjatija nauki: Stanovlenie i razvitie pervyh nauchnyh programm, Moscow, Nauka, 1980, 461 p. (in Russian)
19. "Hozhdenie" igumena Daniila", ed. G.M. Pro-horova, in: Pamjatniki literatury Drevnej Rusi. XII vek, Moscow, 1980, pp. 25-114. (in Russian)
20. Eco U., Zapiski na poljah imeni Rozy, Moscow, Simpozium, 2007, 98 p. (in Russian)
21. Etkind A., Tolkovanie puteshestvij. Rossija i Amerika v travelogah i intertekstah, Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2001. (in Russian)
22. Campbell D., Tysjachelikij geroj, Moscow, AST, 1997, 384 p. (in Russian)
23. Korchinskij A.V, Formanty mysli. Literatura i filosofskij diskurs, Moscow, Jazyki slavjan-skoj kultury, 2015, 288 p. (in Russian)
24. Majga A.A., Literaturnyj travelog: specifika zhanra, Filologija i kultura, 2014, Vyp. 3 (37), pp. 254-259. (in Russian)
25. Majkov V.I., Izbrannye proizvedenija, Moscow, Sovetskij pisatel, 1966, 502 p. (in Russian)
26. Mamurkina O.V. "Travelog v russkoj literature XVIII - nachala XIX veka: transfor-macija jesteticheskoj paradigm", in: V mire nauki i iskusstva: voprosy filologii, iskusst-vovedenii i kulturologii: Collection of XXV International conference, Novosibirsk, SibAK, 2013, pp. 199-205. (in Russian)
27. Mencken H.L., The American Language: An Inquiry into the Development of English in the United States, 4th Edition Knopf, 1984, 816 p.
28. Miljugina E.G., Stroganov M.V., Puteshest-vija po rossijskim rekam: travelog novogo vremeni, Quaestio Rossica, 2015, No. 2, pp. 106-116. (in Russian)
29. Miljugina E.G., Stroganov M.V., Russkaja kultura v zerkale puteshestvij: monografija, Tver, 2013 (in Russian)
30. Miljugina E.G., Stroganov M.V., Lichnost avtora-puteshestvennika v traveloge novogo vremeni, Kultura i tekst, 2014, No. 3. (in Russian)
31. Miller G.F., Istorija Sibiri. Vol. 1, Moscow, 1937. (in Russian)
32. Miller G.F., "Puteshestvija po moskovskoj provincii", in: Akademik G.F. Miller -pervyj issledovatel Moskvy i moskovskoj provincii, ed. S.S. Ilizarova, Moscow, IIET, 1996, 256 p. (in Russian)
33. Moritz K., Travels in England in 1782, London, Cassell and Company, 1886.
34. Nikitina N.A., Tuljakova N.A., "Zhanr trav-eloga: kognitivnaja model", in: Homo Lo-quens: Aktualnye voprosy lingvistiki i meto-
diki prepodavanija inostrannyh jazykov, 2013, pp. 132-138. (in Russian)
35. Novikov N.I., Detskoe chtenie dlja serdca i razuma. Vol. 2, Moscow, 1785. (in Russian)
36. Potapova N., Lingvisticheskijpovorot v isto-riografii, St. Petesbourg, Izdatelstvo Evrope-jskogo universiteta, 2015, 380 p. (in Russian)
37. Rusakova O.F., Rusakov V.M., Diskurs trav-eloga: Sbornik statej, Ekaterinburg, Izdatel-skij dom "Diskurs-Pi", 2008, 184 p. (in Russian)
38. Sorochan A., Tuda i obratno: Novye issledo-vanija literatury puteshestvij i metodologija
gumanitamoj nauki, NLO, 2011, No. 112. (in Russian)
39. Teorija i metodologija istoricheskoj nauki. Terminologicheskij slovar, ed. A.O. Chubar-jan, Moscow, Akvilon, 2014, 576 p. (in Russian)
40. Tylor J., Wanderings to See the Wonders of the West - Yeree, 1649, 24 p.
41. Youngs T., The Cambridge Introduction to Travel Writing, Cambridge University Press, 2013, 256 p.
42. Thompson C., Travel writing (The new crucial idiom), Routledge, 2011, 240 p.
Шпак Георгий Владимирович, магистр истории, аспирант, кафедра теории и истории гуманитарного знания, Российский государственный гуманитарный университет, geo.shpak@ gmail.com
Shpak G.V., MA (in History), Post-graduate Student, Department of History and Theory of Humanitarian Studies, Russian State University for the Humanities, [email protected]
277
