CC BY
281
РУССКИЙ ОРИЕНТАЛЬНЫЙ ТРАВЕЛОГ
КАК ЖАНР ПУТЕВОЙ ПРОЗЫ КОНЦА XVIII - ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА1
П.В. Алексеев
Ключевые слова: русский травелог, ориентальный травелог, путевая проза, ориентализм, путешествия, просвещение, русский романтизм.
Keywords: Russian travelogue, oriental travelogue, travel writing, Orientalism, travel, Enlightenment, Russian Romanticism.
Жанровое, тематическое и стилистическое своеобразие травелогов как художественно-документальных текстов, именуемых иначе литературой путешествий, путевой литературой, путевыми очерками, путевыми поэмами (в зарубежной критике - travelogue, travel writing, travel literature) и т.п., неоднократно становилось предметом исследований, в результате которых создана определенная, хотя и не бесспорная, теоретическая база. Генезис, поэтика и теоретические аспекты жанра травелога изучаются в трудах Е.Г. Проценко, В.М. Гуминского, В.А. Шачковой, М.С. Стефко, С.А. Козлова, Е. Андреевой и др. В то же время редкая диссертация или монография, посвященная путевой прозе, обходится без того, чтобы не констатировать отсутствие целостного осмысления этой части словесности. Большая часть отечественных исследований травелогов посвящена русско-европейским культурным связям, повсеместно игнорируя описания путешествий на Восток. Цель настоящей статьи -показать, что русская литература ориентальных путешествий должна закрепить за собой жанровое определение «ориентального травелога» и должна быть рассмотрена как единое целое.
В западной мысли бум исследования травелогов приходится на 1990-е годы, сопрягаясь с тендерными исследованиями, а также с колониальными и постколониальными штудиями, в рамках которых была проведена блестящая аналитика образа европейского путешественника (и женщины-путешественницы), было собрано и
1 Статья подготовлена при финансовом содействии гранта Президента Российской Федерации для поддержки молодых российских ученых МК-1840.2014.6
систематизировано большое количество травелогов, начиная со Средневековья до Нового времени. Среди большой массы исследований можно отметить работы Р. МакДугалла, С. Кларка, Дж. Дункана, Дж. Робертсона, Б. Блэкстоуна, К. Лоуренс, С. Миллс и др. Мэри Луиза Пратт в своей знаменитой работе «Imperial Eyes: Travel Writing and Transculturation» (1992) задается характерным для постколониального дискурса вопросом: «how travel books by Europeans about non-European parts of the world went (and go) about creating the "domestic subject" of Euroimperialism?» [Pratt, 1992, с. 4]. Особое место в этих исследованиях отводится путешествиям на Восток, однако специальной номинации вроде «oriental travelogue», которая бы закрепилась в качестве жанрового определения за корпусом этой литературы, обнаружить не удается.
Монография Андреаса Шенле «Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий 1790-1840» - одно из самых интересных и, потому, активно цитируемых исследований, претендующих на комплексный подход к проблеме русского травелога. Касаясь литературных путешествий на Восток в рассуждении об эволюции путевой литературы в России, автор не использует термин «восточный травелог», но устанавливает, что в начале XIX века, в особенности, после наполеоновских войн, интерес к Западной Европе несколько слабеет, и появляются новые направления движения - окраины Российской империи (Крым, Украина) и Кавказ. В качестве причины появившихся изменений Шенле указывает на эстетические и исследовательские интенции путешествующих писателей, которые отправлялись в неевропейские области «отчасти в поисках дикой природы, отчасти для познания исторического прошлого» [Шенле, 2004, с. 18]. Автор делает большой шаг к пониманию ориентального травелога, определяя связь между познанием исторического прошлого и общеромантическим стремлением к экзотизму. Таким образом, в дискурс путешествий на Восток входят описания не только заграничных поездок в Иран, Сирию, Палестину (о которых Шенле почти не говорит), но и во «внутренний Восток» - азиатские окраины Российской империи.
Кажущееся отсутствие фабулы, нарочитая литературная необработанность, обилие «лишних», с художественной точки зрения, бытовых деталей, превращающих текст в путеводитель, и, наконец, подчеркнутая документальность большинства произведений о восточных путешествиях формируют «проблему жанра» ориентального травелога: не ясно, каковы его границы и формы, какие тексты включаются в него, какие, напротив, относятся к другим жанрам
литературы или выводятся во внелитературное поле. В то же время ряд важнейших особенностей путевой прозы конца XVIII - первой трети XIX века свидетельствуют о том, что описания русских путешествий на Восток объединены не только направлением движения, но и концепцией «русского европейца на Востоке». Это позволяет говорить об особом дискурсе русского ориентального травелога, имеющем внутреннее единство концептосферы и нарратива, обладающего собственным словарем и вектором динамичного развития, не обусловленного рамками какого-то одного стиля или направления.
«Письма русского путешественника» (1791) Н.М. Карамзина, сформировали жанровую модель для всей последующей литературы путешествий, в рамках которой начал выделяться ориентальный травелог. Карамзинский образ русского образованного путешественника с книгой в руках оказался настолько мощным в семиотическом отношении, что большинство последующих травелогов XIX века, в том числе ориентальных, были написаны с оглядкой на карамзинский текст. В частности, утверждается, что один из самых значительных ориентальных травелогов первой половины XIX века «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» А.С. Пушкина представляет собой не что иное, как «внутренний диалог» с карамзинским травелогом [Шенле, 2004, с. 180].
Между тем, жанровое определение самого карамзинского травелога представляет известную литературоведческую проблему, которая была отражена в работах В.В. Сиповского, Г.А. Гуковского, Л.В. Пумпянского, Е.Н. Купреяновой, М.В. Иванова и др. Следует выделить точку зрения Ю.М. Лотмана: он убедительно доказал, что «Письма русского путешественника» не были строго документальной публикацией, поскольку они несли отпечаток глубокой литературности, образ автора не равен в них биографическому автору, и реальная поездка совершенно отличается от того, что нашло отражение в произведении. То, о чем умолчал Карамзин, вероятно, не менее интересно, чем то, о чем он сказал: травелог предоставляет автору полную свободу в выборе объектов, достойных занять место в тексте, однако «правдивость» и «документальность» путевого текста иллюзорна, потому, что всегда наличествует факт их отбора.
Таким образом, вопрос о принадлежности к литературе путевых текстов, независимо от того, в каком направлении было совершенно путешествие (на Запад или Восток), отодвигается на второй план, если анализировать жанр травелога в структурно-семиотическом плане: в таком случае все тексты с нарративом путешествия будут элементами единой системы, где «жизнь писателя просматривается сквозь призму
литературы, а литература - сквозь призму быта» [Лотман, 1997, с. 486]. Движение в пространстве в художественном, документально -художественном и собственно документальном тексте, в таком случае, должно быть идентифицировано как отражение лежащей в его основании идеи, вскрытие которой и поможет, говоря словами К.В. Сивкова, проследить культурную эволюцию русского дворянства [Сивков, 1914, с. 5]. Если говорить об ориентальном травелоге, то его идейной основой был «восточный вопрос», связанный с имперскими амбициями России в отношении балканских народов, находящихся под игом слабеющей Османской империи [Sedivy, 2013, с. 16].
Дискурс ориентального травелога включает в себя все мыслимые формы выражения путевого нарратива, не ставя при этом вопроса об их литературности. В этот контекст следует поместить не только описания реальных путешествий на Восток, но и литературный прием, чрезвычайно важный для беллетристических жанров. В этот ряд попадет, к примеру, большинство произведений в жанре плутовского романа типа «Похождения Хаджи-Бабы из Исфагана» Дж. Мориера, переведенного О.И. Сенковским в 1831 году.
В связи с тем, что Россия, будучи страной с неопределенным статусом в западно-восточной дихотомии, была Востоком для Запада и Западом для Востока, русские ориентальные травелоги не могут рассматриваться отдельно от литературы путешествий в страны Европы, поскольку составляют с ними единый дискурс русского травелога. Этот дискурс сформировался в России под влиянием европейской имагинативной географии, в которой ориентализм, делящий мир на Запад и Восток, выступил одним из самых эффективных инструментов формирования национальной идентичности, поэтому подавляюще большинство современных критиков «travel writing» в западной антропологии и филологии возводят дискурс травелога к проблеме национальной идентичности: ее генезиса и путей развития.
Если оставить в стороне острое политическое содержание концепции Саида, упрекающего колониальные державы прошлого (Францию, Великобританию, Россию) и настоящего (США) в мифологических оправданиях своих преступлений на Востоке, в целом, она близка к истине. Деление мира на Запад и Восток, как убедительно показали постсаидовские исследования Л. Вульфа и М. Тодоровой, есть основное требование европейской идентичности. В рамках так называемого «восточного вопроса» о разделе сфер политического (и, как инструмент, - культурного) влияния России, Англии и, в меньшей степени, Франции на Востоке (первоначально - территориального
наследства Османской империи), с конца XVIII века происходит полномасштабная целенаправленная работа колониальных держав по наращиванию знаний о Востоке: географических, культурных, религиозных, демографических, военных и др. В этом отношении необходимо сделать краткий обзор ключевых ориентальных травелогов в России.
Первые ориентальные травелоги в России (кроме паломнических хожений) связны с усилиями торговцев и дипломатов: таковы статейные списки русских послов, а также «хожения» в Индию Афанасия Никитина (вторая половина XV века) и в Персию Федота Котова (первая половина XVII века). По мысли Д.С. Лихачева, не смотря на то, что статейные списки, по существу, не являлись литературными произведениями, нельзя не отметить их художественные достоинства, которые были вовсе не обязательными для дипломатического документа: эмоциональность, стилистическая украшенность и постоянное использование прямой речи [Лихачев, 2008, с. 329]. Этим особенностям полностью соответствуют статейные списки о поездке в Константинополь (1570) И.П. Новосильцева, посланного Иваном IV для установления дипломатических отношений с султаном Селимом II, и Ф. Елчина в Западную Грузию (1639-1640), отразившего в своем отчете, в частности, стремление царя Мегрелии Левана II сблизиться с Константинополем и его нежелание принимать подданство русского царя. Д.С. Лихачев верно указал на то, что «статейные списки сыграли большую роль в развитии русской прозы», поскольку «подготовили появление сложной литературы путешествий» [Лихачев, 2008, с. 346].
Конец XVIII века - это период формирования литературного жанра ориентального травелога. Усилия России, направленные на освоение Порты и, как следствие, на создание русского образа Османской империи, нашли отражение не только в многочисленных дипломатических отчетах, но и в литературных произведениях, рассчитанных на широкий круг читателей. Таковы, например, «Нещастные приключения Василья Баранщикова, мещанина Нижняго Новгорода в трех частях света: в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 год» (1787), «Плен и страдание россиян у турков, или обстоятельное описание бедственных приключений...» (1790), «Цареградские письма» (1789) П.А. Левашова.
«Нещастные приключения Василья Баранщикова» - во многом замечательный травелог, в основу которого положено реальное путешествие нижегородского купца. Выдержавшее в конце XVIII века три издания, это произведение путевой литературы привлекло к себе
пристальное внимание аудитории приключенческим сюжетом. Центральное место в повествовании занимает служба Баранщикова янычаром в Константинополе (после вынужденного обращения в ислам). Повествователь, начиная с заглавия, стремится вызвать жалость у читателя, но при этом повесть полна иронии - несомненно, факты, свидетельствующие о литературной обработке текста. К примеру, показателен плутовской эпизод, когда, проживая в Вифлееме под именем Ислям, Баранщиков восхищает своего хозяина капитана Магомета и четырех его жен, задавшихся вопросом «что есть Россия? и как живут Россияне?» [Нещастные приключения..., 1787, с. 22], исключительно «по-российски» съедая горшок крутой каши из «сарацинского пшена» с тюленьим жиром. Вследствие такого героического поступка Баранщикова капитан Магомет понимает, отчего русские сожгли турецкий флот при Чесме. С точки зрения логики описываемых событий, текст содержит множество противоречий, стиль изложения также не позволяет поставить его в один ряд с «Письмами русского путешественника» Карамзина, однако в контексте эволюции ориентальной путевой прозы в России «Нещастные приключения» должны быть оценены по достоинству.
Если Карамзин, следуя традиции сентименталистов, сосредотачивается на личности путешественника, то повествователь «Нещастных приключений» больше заинтересован в описаниях отношений между людьми, которые грабят его, продают в рабство, бьют, насильно женят, обращают в другую веру и т.п., отношений, которые создают основу лубочного сюжета на фоне экзотического пространства. Нельзя не отметить и поразительное сходство сюжета «Нащастных приключений» с «Хожением» Афанасия Никитина: мотивы вынужденного попадания предприимчивого купца в ориентальное пространство после ограбления, притеснения в вере и, наконец, стремления вернуться домой, сохранив христианскую личность, несмотря на то, что и Никитина, и Баранщикова на Руси ждало неминуемое долговое рабство. Автор «Нещастных приключений», скорее всего, не знал о существовании никитинского травелога, поэтому в отношении повествования Баранщикова можно говорить только о некотором типологическом сходстве нарративных стратегий.
Существеннейшей особенностью ориентальных травелогов первой половины XIX века является их исследовательский характер и опора на большой круг ориенталистских знаний. А.С. Пушкин при написании «Путешествия в Арзрум» использовал большое количество научных и литературных источников. К. Базили, благодаря нескольким
своим книгам о Сирии и Палестине, о современном социокультурном состоянии Греции под турецким игом, а также самой Османской империи стал признанным знатоком «восточного вопроса», поэтому его «Очерки Константинополя» читались с большим интересом как литературный и как научно-популярный текст. В то же время О.И. Сенковский упрекал Базили в том, что тот увлекается занимательностью в ущерб науке, адресуя интереснейшие сведения о Турции невзыскательным в ориенталистском вопросе читателям, «ищущим просто любопытного» [Библиотека для чтения, 1837, с. 21].
Ориентальный травелог первой половины XIX века подразделяется на путешествия во «внутренний» и «внешний» Восток, а также на путешествия реальные и вымышленные. «Внутренние» ориентальные травелоги начала XIX века (в дополнение к концепту Кавказа) обособляются развитием ориенталистских оппозиций «Север-Юг» и «центр - экзотическая окраина»: «Путешествие в полуденную Россию» (1800-1802) В.В. Измайлова, «Путешествие по всему Крыму и Бессарабии» (1800) и «Досуги крымского судьи или второе путешествие в Тавриду» (1803) П. Сумарокова, «Путешествие в Казань, Вятку и Оренбургскую губернию» (1803) М. Невзорова. Все эти произведения, как отмечает А.Я. Кучеров, отличаются бедностью этнографического материала, порой в основных своих чертах напоминая пастораль «из миниатюрных лирических описаний природы, людей, городов и сценок, в карамзинском эпистолярном стиле» [Кучеров, 1941, с. 114]. Сильное влияние Карамзина на жанр ориентального травелога было ослаблено только к концу 1830-х годов, о чем свидетельствует «Путешествие по Египту и Нубии в 1834-1835 годах» А.С. Норова, где «повествователь как композиционный аспект не обнаруживается» [Михайлов, 1999, с. 88].
«Очерки Константинополя» К. Базили, вышедшие в 2-х частях в 1835 году, развивают тематику «восточного вопроса» «Цареградских писем». Они не претендуют на модель классического путешествия, имеющего маршрут (о чем, собственно, автор и сообщает во введении к первой части), но, в то же время, в их основе лежит нарратив ориентального травелога: с первых страниц читатель «Очерков» входит в отряд, состоящий «из двух фрегатов и нескольких бригов» [Базили, 1835, с. 2], который неспешно входит в Босфор и приближается к Константинополю. Далее происходит описание нравов и быта многочисленного населения турецкой столицы, а также того, как на нем отражаются многочисленные внутренние социально-политические и религиозные конфликты. Концепт движения на Восток реализован в тексте таким образом, что первоначальное физическое движение на
кораблях, описанное хорошим литературным языком, незаметно для читателя сменяется ментальным путешествием сквозь Восток. Для повествователя нет закрытых территорий: он легко перемещается из сераля в казармы янычар, из базара в нищие кварталы и потом - снова в дома аристократов Галаты, не забывая разъяснять и приводить многочисленные реалистические подробности. Вследствие этого образ Востока в «Очерках Константинополя» становится одновременно детальным и масштабным.
Отдельно в ряду ориентальных травелогов стоит «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» (1835) А.С. Пушкина - этот текст выполняет намного больше функций, чем просто формирование образа турков Османской империи, поскольку связан с темой покорения Кавказа, а также распространения колониального влияния России в Закавказье и Иране. Неоднозначное отношение А.С. Пушкина к этому вопросу, а также усложнение образа «русского путешественника с книгой в руках» ориенталистской проблемой колониализма («русский путешественник с книгой и нагайкой в руках» в эпизоде вторжения повествователя в турецкое жилище [Пушкин, 1995, с. 464]) делает «Путешествие в Арзрум» одним из ключевых текстов в дискурсе русского ориентального травелога. Пушкин формирует амбивалентный, реалистический образ Востока в парадигме русского ориентализма, в рамках которой нарратор ставит вопросы о цивилизационной роли России в мире, о личной свободе и нравственном выборе в пространстве восточной тирании.
«Фантастические путешествия барона Брамбеуса» (1833) О.И. Сенковского (в особенности, новелла «Поэтическое путешествие по белу-свету»), а также «Странник» (1831) А.Ф. Вельтмана представляют собой наиболее яркие образцы вымышленного путешествия. Произведения Вельтмана и Сенковского исключительно интертекстуальны, а также обладает всеми основными признаками описания реального путешествия: «принцип жанровой свободы, основополагающая роль автора-повествователя, субъективность авторской точки зрения, присутствие элементов и черт других жанров (автобиографии, письма, дневника, фольклорной байки, газетной заметки)» и др. [Шачкова, 2008, с. 6]. Для обоснования такого необычного способа путешествовать, как «лежа на широком диване», глубокомысленно затягиваясь дюбеком, Вельтман предлагает оригинальную концепцию ментальных путешествий: «разница между нами и прочими путешественниками будет незначительна: они самовидцы, а вы ясновидец. Что пользы все видеть и, подобно Пиррону и его последователям, во всем сомневаться; не лучше ли ничего не
видеть и ни в чем не сомневаться?» [Вельтман, 1978, с. 9]. После этого нарратор достает карту и во мгновение ока перемещается туда, куда ему нужно, постоянно увлекая за собой читателей (или читательниц). После Балкан он может перенестись прямо в «шумный» рай Магомета (у ангелов, живущих там по 70 тысяч ртов), а затем вторгнуться во владения Порты, восклицая: «Подобно набегу какой-нибудь орды, мы пронесемся... нет!., разольемся, как Нил, по владениям Махмуда!.. Ожидает ли он нас? успеет ли он издать хати-шериф, вызывающий к восстанию на брань против необузданной толпы читателей, напавших на топографическую карту его владений, штурмующих девственную Шумлу, прогуливающихся по р. Тундже, отдыхающих в Эски-Сарае и в лавровых рощах Эдрине и, наконец, осматривающих без спросу все редкости Стамбула?» [Вельтман, 1978, с. 103].
Сенковский, подобно Вельтману, также вольно обращается с географией: условно находясь в одесском карантине, повествователь заявляет, что Одесса - «это одно из предместий Константинополя, сорванное бурею с берегов Босфора вместе с огромною полосою ума оттоманского и дрязгами господствующих в Пере мнений, и выброшенное волнами на "Блошиную степь" Российской империи» [Сенковский, 1858, с. 40]. И у Сенковского, и у Вельтмана мысль о посещении Константинополя приходит после того, как они оказываются на южных рубежах России, в зоне активного противостояния европейских и русских интересов, связанных с контролем над балканскими народами. Таким образом, можно заключить, что «восточный вопрос» лежит в основе путевого нарратива вымышленных ориентальных травелогов. В то же время, не следует забывать о том, что Сенковский был автором описаний вполне реальных путешествий на Восток, которые знаково открывают первый том «Собрания сочинений Сенковского (Барона Брамбеуса)»: цикл 1820-1821 годов «Отрывки из Путешествий по Египту, Нубии и Верхней Эфиопии» («Письмо из Каира, от 11/23 декабря 1820», «Посещение пирамид, в 1821 году», «Путешествие в Нубию и Верхнюю Эфиопию», «Возвратный путь из Египта, через Архипелаг») и цикл «Воспоминания о Путешествии в Нубию и Сирию» (1834). Египетские, сирийские, эфиопские и др. путешествия Сенковского имели определенное влияние на развитие жанра (и нарратива) ориентального травелога в России.
В первой половине XIX века большую значимость начинает приобретать кавказская тематика, которая получает свое развитие в рамках идеологемы «восточного вопроса». Объем литературных текстов о Кавказе настолько велик и тема его настолько важна для
русской культуры (как проблема внутреннего Востока), что появляется искушение выделить кавказские путешествия в отдельную жанровую группу. Однако, на наш взгляд, торопиться не следует. Завоевание Кавказа, а также закавказских владений Ирана нашло отражение в многочисленных мемуарах, записках, статьях, очерках, большую часть из которых следует рассматривать все-таки в плане развития жанра ориентального травелога в силу того, что в их основу положено цивилизационное противопоставление христианства и ислама, имеющее прямое отношение к судьбе России в рамках восточного вопроса. «Путешествие в Арзрум» А.С. Пушкина, травелоги и повести А.А. Бестужева-Марлинского, «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова - наиболее ценные образцы художественных текстов, относящиеся к разным литературным жанрам, но включающиеся в дискурс ориентального травелога в силу функционирования в них нарратива ориентального путешествия.
К проблеме Кавказа приближаются путешествия в Иран, замыкая русский ориентальный пояс эпохи романтизма: имперская политика России на Востоке в начале XIX века связывала Турцию, Кавказ и Иран в гордиев узел геополитики, нашедший отражение в литературе путешествий. Исследуя русские путешествия в Иран в контексте «Большой игры», Е. Андреева указывает, что ее мнография основывается более чем на 200 текстах, созданных в период с начала XIX по начало XX века [Andreeva, 2007, с. 37], хотя реальных путешествий было много больше. Наличие столь многочисленного пласта путевой прозы исследовательница объясняет имперскими задачами России, для решения которых в этот регион и были отправлены сотни военных и гражданских лиц. Так, будущий покоритель Кавказа А.П. Ермолов в 1817 году совершает знаменитое посольство в Персию, литературным результатом которого стали «Записки» - отчет, выполненный генералом с большим художественным вкусом. Масштаб мысли Ермолова в этих воспоминаниях чрезвычайно широк: Кавказ, Турция и Иран постоянно связаны в его стратегических задачах «усмирения» Востока и приобретения Россией его территорий. Связь этих стран видна и в «Путешествии в Арзрум»: в 1829 году Пушкин в пересекает Кавказ, чтобы побывать в эпицентре боевых действий в Азиатский Турции, и встречает по дороге в Карс тело растерзанного в Тегеране А.С. Грибоедова.
Еще один важный аспект семиозиса ориентального травелога -это его субъектно-объектный план: кто и с какой целью отправлялся в путешествие на Восток. В отличие от путешествий в Европу,
восточные странствия были крайне опасны и сопряжены с тяжелейшими бытовыми трудностями: непривычная европейцам еда, сложные маршруты и главное - незнание местных языков и культур, что приводило к забавным казусам или гибели. Трансформация в сознании русского путешественника понятия дома (России) - ключевой момент в исследовании всего дискурса русского путевого нарратива безотносительно к направлению движения, поскольку в этом изначально заложен эволюционный момент не только жанра травелога, но и всей культуры. Образ дома наполняется различным смыслом в зависимости от того, каковы причины, побудившие путешественника оставить его и отправиться в путь.
«Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина, а также сентиментальные путешествия испытавших его влияние других русских «чувствительных европейцев» продемонстрировали, что к концу XVIII века русская культура, в дополнение к типам вынужденного самообразовываться путешественника или посланника (с государственными или торговыми целями), сформировала тип частного путешественника, который благодаря своему европейскому образованию и, соответственно, просвещенному складу ума, самостоятельно и с большим интересом отправлялся в Европу как в земли чужие, но не чуждые, каковыми являлись пространства Востока. В первой трети XIX века русский путешественник на Востоке уже становится подлинным ориенталистом, носителем противоречивой цивилизационной идеи: он не только культурно осваивает Восток, как путешественник конца XVIII века, но и «присваивает» его себе, своей культуре, ощущает свою доминанту и, в то же время, диалогическую необходимость появления «русского Востока».
Это привело к тому, что в эпоху романтизма сформировался концепт добровольного изгнанника: чужое и чуждое пространство трансформировало концепт дома и формировало романтическую ситуацию «свой среди чужих, чужой среди своих». Если первое пребывание А.С. Пушкина в ориентальном пространстве и появление «Кавказского пленника» обусловлено ссылкой, то второе, в 1829 году, по сути, было бегством (вспомним: зная, что его не выпустят в Европу, Пушкин готов был бежать куда угодно, даже в Китай). В романе «Герой нашего времени» (1839) Печорин категорически заявляет: «жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь - только не в Европу, избави боже! - поеду в Америку, в Аравию, в Индию, - авось где-нибудь умру на дороге!» [Лермонтов, 2002, с. 244]. Романтические изгнанники, начиная с лорда Байрона, в большинстве своем, также
предпочитают Восток, порой несущий путешественникам смерть, но почти всегда также иллюзию освобождения от самого себя.
Таким образом, русский ориентальный травелог имеет все основания быть рассмотренным как жанровое и идейно-тематическое единство, связанное фундаментальной концепцией «русский человек на Востоке». В конце XVIII - первой трети XIX века активное формирование литературного жанра ориентального травелога было обусловлено развитием и усложнением международного «восточного вопроса», чрезвычайно важного для русской национальной идентичности. Поэтому в этот период «русский человек на Востоке», будучи частным путешественником, был также носителем идей русского ориентализма, в рамах которого Россия преодолевала европейские представления о себе как варварской стране восточного деспотизма.
Литература
Базили К. Очерки Константинополя. В 2-х ч. СПб., 1835.
Библиотека для чтения. 1837. Т. 20. Ч. 1. Отд. VI.
Вельтман А.Ф. Странник. М., 1978.
Кучеров А.Я. Сентиментальная повесть и литература путешествий // История русской литературы : В 10-ти тт. М.; Л., 1941. Т. 5. Ч. 1.
Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений в 10-ти тт. М., 2002. Т. 6.
Лихачев Д.С. Повести русских послов как памятники литературы // Путешествия русских послов XVI - XVII веков. Статейные списки. СПб, 2008.
Лотман Ю.М. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Лотман Ю.М. Карамзин. СПб, 1997.
Михайлов В.А. Эволюция жанра литературного путешествия в произведениях писателей XVIII-XIX веков : дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 1999.
Нещастные приключения Василья Баранщикова, мещанина Нижняго Новгорода в трех частях света : в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 год. СПб, 1787.
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 17-ти тт. М., 1995. Т. 8, Кн. 1, 2.
Сенковский О.И. Собрание сочинений. В 9-ти тт. СПб., 1858. Т. 2.
Сивков К.В. Путешествия русских людей за границу в XVIII веке. СПб, 1914.
Шачкова В.А. Жанр путешествия в творчестве Марка Твена конца 60-70-х годов XIX века : автореф. дис. . канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2008.
Шенле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. 1790-1840. СПб., 2004.
Andreeva E. Russia and Iran in the Great Game : Travelogues and Orientalism. London, New York. 2007.
Pratt M.L. Imperial Eyes: Travel Writing and Transculturation. Contributors. London,
1992.
Sedivy M. Metternich, the great powers and the Eastern question. Pilsen, 2013.
