CC BY
36
КОНСТИТУЦИОННОЕ И МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО
УДК 342.41
В.В. Еремян
ТРАНСФОРМАЦИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ СКВОЗЬ ПРИЗМУ КРИЗИСА «ЗАПАДНОЙ» МОДЕЛИ ДЕМОКРАТИИ
Введение: в статье рассматриваются наиболее примечательные для современного этапа развития государственности в западных странах аспекты функционирования демократических институтов. Цель: выявление исторических особенностей генезиса и становления институтов непосредственной и представительной демократии в зарубежных государствах. Методологическая основа: диалектический, сравнительно-правовой, формально-юридический методы. Результаты: проведен анализ политической практики в США и государствах Европы, в первую очередь — с точки зрения влияния избирательного корпуса на принятие политических решений. Вывод: в целях совершенствования рассматриваемого механизма необходимо переосмысление стереотипа об эталонном характере «западной» модели демократии.
Ключевые слова: народовластие, демократия, «западная» модель демократии, охлократия, конституция, референдум.
V.V. Eremyan
TRANSFORMATION OF SOCIAL INSTITUTIONS THROUGH THE PRISM OF THE "WESTERN" DEMOCRACY MODEL CRISIS
Background: the article deals with the most relevant aspects of the functioning of democratic institutions at the modern stage of the statehood development in Western countries. Objective: to identify the historical features of the Genesis and formation of institutions of direct and representative democracy in foreign countries. Methodology: dialectical, comparative legal, formal legal methods of research were used in the study. Results: the analysis of political practice in the United States and European countries, primarily in terms of the influence of the electoral corps on political decision-making. Conclusions: in order to improve the mechanism under consideration, it is necessary to rethink the stereotype of the reference character of the "Western" model of democracy.
Key-words: sovereignty of the people, democracy, "Western" model of democracy, ochlocracy, constitution, referendum.
© Еремян Виталий Владимирович, 2018
Доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой конституционного права и конституционного судопроизводства Юридического института (Российский университет дружбы народов) © Eremyan Vitaliy Vladimirovich, 2018
Doctor of Law, Professor, Head of the Constitutional law and Constitutional proceedings of the Law Institute, Peoples' Friendship University of Russia (RUDN University) 157
Недавно ушедший в историю некалендарный год, начавшийся, условно говоря, президентскими выборами в Соединенных Штатах и завершившийся избирательной кампанией по формированию германского Бундестага (между которыми кардинальным изменениям подвергся политический класс ряда европейских государств), можно рассматривать своего рода квинтэссенцией-тенденций (фундаментальный характер которых, несмотря на игнорирование со стороны правящих элит, становится все более очевидным и от этого — все менее предсказуемым), в частности свидетельствующих о том, что системно-институциональный кризис «западной» модели демократии вступил в острую фазу, в той либо иной степени обусловленную переходом к постмодернизму, ассоциируемому с политкорректностью и мультикультурализмом, и отказом от консервативных христианских ценностей. Судя по всему, был прав один из «отцов-основателей» Соединенных Штатов Джон Адамс, констатировавший много лет назад: «Помните, демократия никогда не длится бесконечно. Она увядает, слабеет и убивает себя. На свете не было демократии, которая не совершила бы самоубийства...» [1, c. 73]. Как ни парадоксально (особенно учитывая «конец истории», который с подчеркнутым пафосом провозгласил известный футуролог), обобщения подобного рода не только актуальны, исходя из их «возраста», но и подтверждаются практикой государственного строительства, какую бы из стран «коллективного Запада» мы ни взяли в качестве примера.
Когда-то, прозябая за пресловутым «железным занавесом», российский ученый-компаративист даже в страшном сне не мог представить ситуации, что станет очевидцем (вольным или невольным) краха стереотипов, посредством а которых в теории государства и права было принято идентифицировать ре? спубликанскую форму правления и демократический политический режим, § противопоставляя их общественным и властным структурам тоталитарного, в
» т.ч. «советского», типа.
^ 7
i К сожалению, диссонанс между абстрактными концепциями, изложенными
| в монографиях и других печатных изданиях, убеждавших нас в необходимости i и целесообразности радикальных преобразований «базиса» и «надстройки» (по | западному, точнее сказать, англосаксонскому образцу), и их практическим во-| площением, прежде всего в странах, освободившихся от колониальной зависи-| мости, превзошел любые гипотетические ожидания.
'g Так с чем же мы столкнулись, отказавшись от ложно понимаемых (как нас
| пытались убедить) идеологем «единственно верного учения», лежавших в основе | сравнительного правоведения предшествующего периода, в какой степени оправдались надежды научного сообщества и рядовых граждан при соприкосновении с тем, о чем, механически конспектируя соответствующую работу «классиков g марксизма-ленинизма» или готовясь к политинформации, тайно мечтали и что § воспринимали в качестве примера для подражания? Как объяснить тот факт, что, | за исключением «либеральной общественности» и апологетов постмодернизма, J население никак не может (вполне допустимо, что и не хочет) адаптироваться к привнесенным или заимствованным извне новым алгоритмам и принципам социальных отношений, настойчиво отторгая их, вытесняя из частноправовой и публичной сферы?
Складывается впечатление, отражением которого, с одной стороны, является ностальгия большого числа граждан страны по «прежней жизни», с другой — 158 перманентная неудовлетворенность «итогами 1990-х», многократно усиленная
стойким неприятием т.н. «европейских ценностей» (во главу угла которых поставлены и «обожествлены» отношения, вызывающие шок и недоумение), противоречащих не только национальным традициям, но и менталитету, что разочарование «западной» моделью демократии, при всех издержках сложившейся в Российской Федерации политической системы приобретает вполне реальный нигилистический оттенок. Противоречия лишь расширяются и обостряются от того, что наблюдается в последние годы как в Соединенных Штатах, так и в Европейском союзе, где фиктивный характер народовластия, несмотря на электоральные процедуры и все прочие формы непосредственной и представительной демократии, уже просматривается — причем зримо и отчетливо — невооруженным взглядом. Последней каплей, переполнившей «чашу терпения», стал государственный переворот 2014 г. на Украине, послуживший поводом для актуализации двойных стандартов, заставивших усомниться в объективности демократических тенденций даже тех, кто идеалистически воспринимал «коллективный Запад» ничем иным, как «лучом света в темном царстве».
Справедливости ради нельзя не подчеркнуть, что первыми «каплями», на которые сейчас уже никто не обращает внимание, стали геноцид коренного индейского населения Америки, насильственное насаждение пуританской этики и протестантской морали (достаточно вспомнить ирландских католиков, уничтоженных по приказу Оливера Кромвеля или отправленных в Новый Свет в качестве рабов), не говоря уже о таких «мелочах», как сепаратизм тех же британских североамериканских колоний, без согласования с метрополией инициировавших принятие «Декларации независимости» и создание нового государственного образования), нарушение ^херри^хориальнойцелос^хнос^хии е незыблемости границ (в результате перманентной экспансии Соединенных и Штатов Мексика утратила суверенитет не менее чем над третью территорий, с а колониальной эпохи входивших в ее состав). о
В этом же ряду стоят ограничение избирательных прав по признакам пола, К расы, цвета кожи (более того, не следует игнорировать имущественный ценз, о
с
отмененный только XXIV поправкой, ратифицированной 23 января 1964 г., | согласно которому не могли участвовать в выборах граждане, имевшие задол- в
е
женность перед федерацией и штатом по уплате избирательного либо другого о налога) и т.н. «федеральная интервенция». Хотелось бы уточнить, считается ю
"О
ли государство демократическим (подчеркнем, речь идет не только о Соединен- |
ных Штатах, но и Франции, Соединенном Королевстве, Швейцарии, Италии и К
ряде других стран), если женщины были ограничены в праве избирать и быть а
избранными вплоть до ХХ в.? Так, в Соединенных Штатах, благодаря XIX по- |
правке, гендерный ценз перестал существовать лишь с 1920 г. — через 133 года и
после принятия на Филадельфийском конвенте действующей Конституции, в №
Соединенном Королевстве — спустя чуть менее 700 лет с момента учреждения 1
первого английского парламента, а во Франции — примерно через 155 лет с даты )
вступления в силу «Декларации прав человека и гражданина» (на завершающем 8 этапе Второй мировой войны). Нам могут возразить, почему-то забывая при этом о вечевой демократии (традиции которой насчитывают — более пяти столетий) и Земских соборах, наделенных, помимо прочего, учредительной властью, что в России государственные институты представительной демократии появились только век назад, тем не менее, факт остается фактом: начиная с Конституции
РСФСР 1918 г., нет никаких законодательных ограничений избирательных 159
прав, основанных на половой, расовой или этнической принадлежности граждан нашей страны. В то же время нельзя не учитывать, что в отдельных регионах Империи, в частности в пределах Великого княжества Финляндского (жители Федерального округа Колумбия получили возможность избирать президента с 1961 г.!) этим правом женщины стали обладать еще раньше — с 1906 г.
Что касается «федеральной интервенции», которой так любят попрекать Россию (имеется в виду первая и вторая Чеченские войны), то было бы уместно напомнить, кому в данном вопросе в действительности принадлежит «пальма первенства»: так, чтобы не допустить политико-юридической легитимации «Южной конфедерации» (в Конституции которой официально закреплялось рабство) и ее сецессии из состава Соединенных Штатов, президент Линкольн ввел на территорию этого «образования» войска, чем спровоцировал начало Гражданской войны (позднее с целью кардинально переломить ход военной кампании устанавливается экономическая блокада, а затем, издав 1 января 1863 г. подзаконный акт под названием «Прокламация по освобождению рабов», сыгравший позитивную роль не только в период активных военных действий, но и на следующем этапе процесса государственного строительства, верховный главнокомандующий в пределах Юга отменяет институт рабства, сохранив его на Севере), итоги которой — о чем наглядно свидетельствует стихийный демонтаж большого числа обелисков и памятников — в последние месяцы подвергаются жесткой критике. Однако участники протестных акций, предлагающие по-новому, вариативно взглянуть на результаты достигнутого между Севером и Югом компромисса, судя по всему, и не предполагают, что в противном случае о а государстве речь могла бы идти лишь в сослагательном наклонении, в крайнем
0
? случае — символически. В своей преобладающей массе поверхностно знакомым
§ с историей собственной страны выпускникам школ и колледжей, видимо, не
» известно, что к началу Гражданской войны половина штатов носила статус
1 рабовладельческих (любопытно, что штат Миссисипи ратифицировал XIII по-| правку, внесенную в Конституцию в 1865 г. только в середине февраля 2013 г.), ! поэтому еще не факт, что на политической карте мира сохранилось бы такое
| государство, как Соединенные Штаты.
ф
| Спрашивается, почему в борьбе с региональным, национальным либо религи-
| озным сепаратизмом запрещено использовать те же инструменты и публичные 'I механизмы, что и Соединенным Штатам, которые, несмотря ни на что, сумели | преодолеть вооруженное сопротивление противников единого федеративного | союза? Вопрос, как говорится, риторический, вместе с тем, как только какое-то «этническое меньшинство», заручившись поддержкой Белого дома или брюссельской бюрократии, позиционирует себя «порабощенным народом» (при этом § никого, по большому счету, не волнует, как на самом деле обстоят дела!?), в ход § сразу же идут дежурные декларации типа права наций на самоопределение, как | в ситуации с Косово, и, наоборот, демагогическая по аргументации риторика о | территориальной целостности и неукоснительном соблюдении норм международного права, как в случае с Крымом, Иракским Курдистаном или Каталонией.
Парадокс состоит в том, что для достижения необходимого результата — развала государства, смены формы правления или политического режима — используются двойные стандарты (на фоне которых международное право и его европейский аналог рассматриваются в качестве декоративной ширмы), 160 предназначенные для оправдания неконституционных актов, легализующих
процесс несанкционированной суверенизации соответствующей территории. Наиболее показательный пример — провозглашение независимости Косово и ее последующее юридическое обоснование в решении международного суда, не только создавшее прецедент с весьма непредсказуемыми последствиями, но и заложившее своего рода «замедленный взрывной механизм» под здание многонациональной государственности. Можно было бы согласиться с чем-то подобным, если вопрос о выходе автономного края из состава Югославии стал бы предметом референдума, на котором квалифицированное большинство граждан высказалось в его поддержку, или при условии, что учредительными прерогативами наделен общегосударственный парламент либо какой-то иной властный институт (например, Конституционное собрание, формируемое по особой процедуре), однако «акт о независимости» был одобрен всего лишь региональным представительным органом, не предусмотренным Основным законом страны. Но как только Белградом была инициирована «федеральная интервенция», его обвинили в геноциде этно-религиозного меньшинства со всеми вытекающими экономическими и политическими последствиями.
Не секрет, что даже на уровне повседневной общественной лексики, не говоря уже о печатных и электронных средствах массовой информации, в т.ч. Интернете, дилетантами (от журналистов до депутатов, чиновников и блогеров) используется юридическая терминология, правовой смысл которой часто выходит за рамки некомпетентных политологических интерпретаций, не имеющих ни прямого, ни косвенного отношения к существу конкретных проблем, обусловленных конституционно-правовой спецификой, в т.ч. формой правления, государственным устройством и политическим режимом. На этом фоне почти никого не е интересует вопрос, почему в наиболее развитых демократиях (и республикан- и ского, и монархического типа) отсутствуют такие механизмы народовластия, а как императивный мандат и отзыв депутатов, посредством которых процесс о взаимодействия населения и правящего класса имел бы более конструктивный К алгоритм? Как минимум, не совсем логично (в то же время понятно, с историче- о
с
ской точки зрения, в чем причины такого рода противоречий) выглядит практика а реализации ассиметричного статуса ветвей власти, выраженного как в процедуре в
е
отстранения от должности президента, так и в лимитировании двумя сроками о подряд периода его полномочий. ю
_ "О
Предельно контрастно указанная «проблема» выглядит с учетом того об- |
стоятельства, что не в пример президенту Соединенных Штатов, согласно XXII К
поправке, ратифицированной 27 февраля 1951 г., не имеющему права ни при а
каких, в т.ч. форс-мажорных, условиях претендовать на третий срок, федераль- |
ный канцлер как лидер, победившей на выборах политической партии (блока ии
партий) Германии, может занимать этот пост сколько угодно — 4, 5, 6 и более раз, №
без каких-либо временных ограничений. Как ни странно, это не противоречит 1
«духу и букве» Конституции 1949 г., хотя и имеет отношение не только к системе )
парламентаризма, но и коммунальному самоуправлению, допускающих, в отли- 8 чие, в частности, от Франции и многих других стран, совмещение депутатского мандата и министерского портфеля с одним существенным исключением — общий период нахождения в должности федерального президента ограничен его конституционным статусом. Поэтому не может не вызывать недоумение совершенно некорректный тезис о том, что Президент РФ слишком долго, по
мнению «либеральной общественности», занимает кресло главы государства. 161
Непроизвольно возникает вопрос: почему правовое положение ветвей публичной власти носит дифференцированный характер, в рамках которого лишь депутатский корпус (в данном случае речь не идет о досрочном роспуске одной из палат либо парламента в целом или привлечении «слуги народа» к уголовной и административной ответственности), с институциональной точки зрения, неприкосновенен в течение всего срока, на который были избраны по партийным спискам или мажоритарным округам конкретные парламентарии, не обремененные «императивным мандатом», т.к. даже наследственного монарха, при желании элиты, наличии необходимых инструментов, можно — путем абдикации — вынудить отречься от престола в пользу одного из членов правящей фамилии? Единственное, что имеется в распоряжении электората — национальные, региональные и местные выборы, в процессе которых лица, обладающие активным избирательным правом, периодически решают судьбу своих представителей, пролонгируя или нет их общественный статус.
Из сказанного вытекает, что приоритетной парадигмой подавляющего числа современных государств являются институты представительной демократии, где референдум и другие формы непосредственного участия дееспособного населения в осуществлении публичной власти носят чаще всего субсидиарный, или факультативный характер, что выгодно, прежде всего, той части правящей элиты, которая, как та же брюссельская бюрократия, никак не подконтрольна электорату национального и наднационального уровня. Если вспомнить, как был одобрен Лиссабонский договор, то сомнения исчезнут сами собой.
Действительно, если обратиться к статистике, то, по подсчетам ученых, за-а нимающихся проблемами конституционного права зарубежных государств, ? непосредственные формы демократии по существу никогда (в данном случае § имеется в виду период, отправной точкой которого рассматриваются великие » буржуазные революции) не вызывали ни повышенного интереса, ни сколько-I нибудь ажиотажного спроса со стороны правящих элит, не считавших народ | подлинным источником и носителем власти. Об этом ярко свидетельствуют ! самые разные цензы, посредством которых ограничивались права и свободы
§ отдельных групп населения (нередко и сейчас можно услышать призывы об
ф
| ужесточении тех или иных требований), причем подобные механизмы никто | не скрывал, мотивируя их наличие необходимостью иметь профессиональные 'I представительные органы как на национальном, так и региональном уровне. | Например, общеизвестно, что в работе Конвента, созванного для подготовки и | последующего одобрения действующей Конституции Соединенных Штатов, не принимали участие женщины, «цветные» и индейцы, более того, на тот момент | избирательным правом обладали всего лишь менее трех процентов дееспособ-| ного белого населения [2, с. 35].
§ К началу ХХ в. ситуация в определенной степени изменилась (прежде все-
| го, с учетом XV поправки, ратифицированной 3 февраля 1870 г., запретившей | ограничивать право голоса по признаку расы, цвета кожи, прежнего состояния в рабстве), о чем красноречиво говорит значительный рост числа избирателей, насчитывавших уже около двадцати процентов [3, с. 123] мужского электората, т.к. женщины получили возможность голосовать только после вступления в силу 18 августа 1920 г. XIX поправки, увеличив тем самым количество избирателей до пятидесяти процентов. И лишь с 1971 г. (с даты ратификации XXVI поправ-162 ки, снизившей возрастной ценз до 18 лет) правом участвовать в выборах стали
обладать все совершеннолетние граждане, которые, однако, могут это право и не реализовать.
Что касается референдумов, то за период с 1793 по 1900 г. их было проведено (на общенациональном уровне) 61, из которых в Швейцарии, считающейся родиной данной формы непосредственной демократии, только 57. В течение ХХ в. суммарное количество референдумов составило чуть более одной тысячи, 400 из которых прошли в той же Швейцарии. Справедливости ради нельзя не констатировать, что в последние годы к ним прибегают чаще, т.к. с начала столетия их число составило уже 298 [4, с. 13-15] (без учета Вгехй и аналогичных акций).
Не менее «симптоматичным» в контексте кризиса «западной» модели демократии и во многих аспектах чрезвычайно показательным выглядит круг проблем, прямо либо косвенно связанных с перманентной абсолютизацией прав и свобод т.н. «меньшинств». Именно здесь последовательно и целенаправленно прослеживается тенденция максимальной минимизации — использования непосредственных форм демократии для преодоления тех или иных разногласий, время от времени возникающих между консервативной и либеральной (постмодернистской) частями общества. Кто-то может сказать, где и когда политическим классом был санкционирован общенациональный референдум (хотя бы консультативный) о легализации однополых браков или во всех случаях этот вопрос был снят с повестки дня сначала решением суда, а затем законодательным либо подзаконным актом (яркий пример — Германия, канцлер которой в рамках «переходного» — от третьего к четвертому сроку — периода поставила подпись под такого рода документом)? Проводилось что-либо подобное плебисциту в связи с актуализацией пресловутого третьего или «среднего» пола, не говоря уже о «родителе номер один» и «родителе номер два», а ведь это фундаментальные критерии самоидентификации как нации в целом, так и ее «составных» элементов? Возникает справедливое сомнение, что консервативная, не забывшая о правилах общежития часть гражданского общества Соединенных Штатов и Европейского союза поддержала бы такие гендерные новации. Вместе с тем нельзя не отметить, что использование тех или иных механизмов народовластия является одним из базовых признаков суверенного статуса государства, властные органы которого самостоятельно — в рамках конституционных полномочий — реализуют свои прерогативы.
Особая роль в преодолении традиционных поведенческих стереотипов, довлеющих над обществом и мешающих ему в ускоренном режиме перейти к качественно иному соотношению свобод и ограничений, где приоритетом провозглашаются политкорректность, мультикультурализм и толерантность, принадлежит средствам массовой информации, независимый имидж которых вызывает, более того, не может не вызывать, большое количество вопросов, т.к. «знаковые» события последних лет показали, насколько они идеологически ангажированы, несамостоятельны и подвергнуты конъюнктуре, в критические моменты, полностью забыв о правде и этике, штампующие пропагандистские клише «холодной войны», к которым прибавилась (впрочем, она никуда и не исчезала) откровенная русофобия. Не исключено, что «дурной тон» печатных и электронных изданий — это всего лишь внешняя оболочка тех политических процессов, итогом которых станет трансформация не только коллективного и индивидуального сознания, но и «старой» практики социальных отношений.
Что же мы, в конце концов, имеем в виду, говоря о кризисе «западной» модели демократии: кризис институтов, процедур или ценностей? Проблема, при всей очевидности, вне всякого сомнения, носит комплексный, системный характер, в связи с чем однозначных ответов нет. Сравнительный анализ показывает, что диагноз — неудовлетворительный, т.к. негативные явления затронули по существу многое из того, с чем, с формально-юридической точки зрения, ассоциируется «коллективный Запад», по каким-то, лишь одному ему известным причинам, решивший вдруг экспортировать демократию, в т.ч. тем народам и странам, большинство из которых, прямо скажем, этого не очень хотели. Поэтому кризис, поразивший как Соединенные Штаты, так и Европейский союз, прежде всего, имеет мировоззренческий подтекст, одной из предпосылок которого стал отказ от христианских ценностей и моральных ограничений, веками сдерживавших деградацию общества, падение нравов и социальный нигилизм. Фундамент, служивший опорой цивилизации, рухнул, а вслед за ним — началась латентная деформация институтов, олицетворявших собой феномен «западной» модели демократии. Деструктивные процессы, рецидивы которых отчетливо проявились в последние годы, естественно, не могли не затронуть (причем масштабы прямого или косвенного воздействия в отдельных случаях превзошли самые мрачные прогнозы) как англосаксонской и континентальной традиции, так и международного права, отражением чего стал кризис правосознания, материальное воплощение которого все чаще ассоциируется с псевдодемократическими суррогатами и охлократией.
Так как же с учетом не только отмеченных, но и выведенных за скобки тенден-« ций, в большей или меньшей степени обусловленных глобализацией и переходом
0
? к постмодернизму, следует не только воспринимать и оценивать диссонанс между § национальным и универсальным в праве, но и вообще что-либо экстраполировать » на будущее: встать на сторону тех, кто, занимая «позу страуса», предпочитает
1 под самыми благовидными и гуманистическими, на первый взгляд, предло-| гами ничего не делать или, несмотря ни на что, каким-то образом попытаться ! смягчить его «последствия»? Если политкорректность, мультикультурализм и | толерантность и дальше продолжат превалировать над всем остальным, в т.ч. | логикой и здравым смыслом, приобретая при этом вульгарные и экстремист-| ские формы, видимо, нет никаких гарантий, что, периодически возникающие 'I коллизии (число которых только растет), мы сумеем относительно корректным | способом разрешить. Не избавившись от двойных стандартов и опасности заб-| вения идеалов, осуществить это в ближайшей перспективе, скорее всего, не
удастся. Более того, есть все основания полагать, что проблемы, к сожалению, 'I будут лишь усугубляться.
ё С другой стороны, отмечая перманентное ухудшение общей ситуации, нам не
§ избежать ряда вопросов, связанных с кризисом права как важнейшего регуля-| тора социальных отношений, и тех основополагающих принципов, на которых | в течение многих лет базировался статус человека и гражданина. Речь идет, в частности, о презумпции невиновности тех физических лиц, чья вина и степень ее общественной опасности не установлены судом. Однако все то, что творится вокруг т.н. «допингового скандала», когда спортсмены по однозначно надуманным предлогам лишаются наград и отстраняются от участия в соревнованиях на фоне того, что их, «больным астмой», коллегам официально разрешено при-164 менение любых запрещенных препаратов, иначе, как легитимацией презумпции
виновности (причем, нередко коллективной) назвать нельзя. Где гарантия, что «опыт» подобного рода с течением времени не получит дальнейшего развития в каких-то других сферах, хотя «сексуальная истерия», странным образом охватившая англосаксонский мир и отдельные страны Европейского союза, провоцирует сомнения в «случайном» характере социальных эксцессов, наличие которых, судя по всему, закономерно.
У кого-то может возникнуть мысль, что, столкнувшись с объективными противоречиями «западной» модели демократии, проще всего, отказавшись от ненавязчиво предлагаемых рецептов оздоровления больного патриотизмом российского общества, не стремиться «придумывать велосипед», на котором страна, в конце концов, сумела бы закончить долгий путь по возвращению в «единую семью» европейских народов, а использовать, как весьма успешно осуществили государства «социалистического лагеря», уже апробированные методы по ликвидации «негативных завоеваний» тоталитарного режима. И не важно, что для этого придется пожертвовать национальной идентичностью и частью суверенитета, главное — ни в чем, вплоть до мелочей и деталей, не отличаться от тех, кто воспринимается «примером для подражания». К чему в итоге это приводит, наглядно свидетельствует практика реализации демократии на Украине, всего за несколько лет изменившейся до неузнаваемости, выбравшей для достижения поставленной цели наиболее радикальный сценарий: получив в наследство от Советского Союза вполне развитую экономическую и общественную структуру, правящие элиты, вооружившись лозунгами о демократии и благе народа, умудрились в кратчайший срок не только довести страну до нищеты, но и внести решающий вклад в процесс дезинтеграции искусственно созданного образования. Знали бы вдохновители косовского прецедента, к каким последствиям приведет стремление окончательно решить «сербский кроссворд», не исключено, что ни о каком абхазском, осетинском, донбасском и прочем референдуме речь бы ни шла в принципе. Прецедент фактически перестает быть «прецедентом» уже при повторном использовании соответствующего публичного механизма.
Библиографический список
1. Бьюкенен Джозеф Патрик. Самоубийство сверхдержавы | пер. с англ. K.M. Королева. M.: АСТ, 2016. 640 с.
2. Лафитский В.И. Основы конституционного строя США. M.: Норма, 1998. 272 c.
3. Тилли Ч. Демократия. M.: Институт общественного проектирования, 2007. 263 с.
4. Маклаков В.В. Референдум в зарубежных странах. M.: ИНИОН РАН, 2014. 127 c.
References
1. Buchanan Joseph Patrick. Suicide of Superpower | transl. from English by K.M. Koroleva. M.: Publishing house AST, 2016. 640 p.
2. Lafitskiy V.I. Basis of the Constitutional System of the USA. M.: Norma, 1998. 272 p.
3. Tilly Ch. Democracy. M.: Institute of social designing, 2007. 263 p.
4. Maklakov HV Referendum in Foreign Countries. M.: ISISS RAS, 2014. 127 p.
