CC BY
133УДК 140.8: 298.9
ТРАДИЦИЯ И ИСТОРИЧЕСКОЕ МИРОВОСПРИЯТИЕ В ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОМ МИРЕ НЕОЯЗЫЧЕСТВА1
© Чудинов Сергей Иванович, к. филос. н., доцент
Новосибирский государственный архитектурно-строительный университет
(Сибстрин) (Россия)
Неоязычество представляет собой крайне бессистемное и спонтанно развертывающееся явление интеллектуального и контркультурного порядка, в котором, тем не менее, можно вычленить несколько узловых экзистенциально-философских проблем, которые будучи смысловыми аттракторами, «собирают» внутренне антиномичный семиотический и феноменологический универсум неоязыческого миросозерцания в некоторую неравновесную и слабо интегрированную систему.
Задача данной статьи - исследовать нравственно-мотивационную подоплёку «традиционалистической» ориентации неоязыческого движения в современной России и объяснить общий характер обращения к архаической традиции. В связи с данной темой мы неизбежно обратимся к выяснению социальной базы неоязычества и феноменологическому описанию мировосприятия носителя неоязыческих ценностей.
Заранее автор хотел бы упредить возможную реакцию читателя на нижеизложенную точку зрения. В данном скромном исследовании отражена лишь одна из сторон неоязыческого движения, которая связана с его бунтарским и контркультурным характером, поэтому образ неоязычества, далее рисуемый на страницах этой статьи, несколько упрощает действительное социокультурное содержание этого идеологического и культурного феномена. Помимо этого, стоит также заметить, что неоязычество - сам по себе очень ёмкий термин, вбирающий в себя множество мало похожих и порой противоречащих друг другу форм внеконфессиональной религиозности, радикальных политических идеологий, контркультурных группировок, «общественно-просветительских» кружков и т. п. В контексте нашего экскурса в мировоззренческий мир «возрождённого» язычества под термином неоязычество мы будем подразумевать, прежде всего, идеологические течения нового язычества с выраженной социально-политической ориентацией, т. е. политизированное ультрарадикальное неоязычество.
Поднимаемую нами проблему следует начать с характеристики национальнопатриотической основы неоязыческого движения. Национальная идея - одна из центральных тем, вплетённая в неоязыческий дискурс, иногда становящаяся предметом целенаправленного теоретического анализа, но чаще лишь подразумеваемая как исходная для смысложизненных поисков экзистенциальная проблема. Методы теоретической рефлексии над этой темой у адептов неоязыческих идеологических течений значительно отличаются от научно-гуманитарного и философского обоснования самобытности национальной жизни и судьбы Отечества.
Если мы обратимся к классикам русской религиозной философии, которые положили начало фундаментальной философской рефлексии на тему «русской идеи» (В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, Л. П. Карсавин, И. А. Ильин), мы заметим, что все они пытаются интуитивно в целостном предметном созерцании увидеть и описать своеобразие коллективной народной души, имеющей преломление в оригинальных началах культуры (формах культа, искусстве,
1 Статья подготовлена при поддержке Гранта Президента Российской Федерации для государственной поддержки молодых российских учёных (МК - 530.2014.6).
морали, праве), национальной психологии и национальном характере, а также определить духовное предназначение русского народа в его взаимосвязи с действительной исторической судьбой.
В качестве аксиомы здесь принимается целостность исторической ткани, несмотря на все взлёты и падения, радикальные разрывы в традиции и возвращениях к ней, в которой соборная душа народа свершает свои интенции и волевые акты.
По мнению новосибирских профессоров В. Ш. Сабирова и О. С. Соиной, русская идея выросла из сотериологических исканий русской философии, сочетавшей в себе как опыт православной духовности, так и некоторую степень свободомыслия в отношении церковного учения о спасении. «...Это идея о том, как сохранить, преобразить и спасти Россию и русского человека» [Сабиров, Соина 2010: 57]. При этом русская национальная идея изначально была чужда какому-либо национализму, поскольку её экзистенциальным корнем было стремление обретения пути преодоления смерти в самом широком смысле (как гибели личности, народа и человечества). Что делает её не просто решением социальных и духовных проблем отдельного народа, но универсальной идеей «о сохранении, преображении и спасении человека вообще» [Сабиров, Соина 2010: 57].
Для теоретиков неоязычества русская идея скорее идеологема, которую следует наиболее верно рационально-логически выявить, сформулировать и предложить в качестве основы, «нового закона» для «новой эпохи», способного вновь объединить духовно и нравственно распавшийся русский народ. Вся эта интеллектуальная процедура выдаётся как теоретическая экспликация первоначального образа национального духа, очищенного от всех позднейших культурных и идеологических наслоений. Апелляция к «этнографическому периоду» культуры (Н. Я. Данилевский), наиболее архаичному её пласту, теряющемуся в веках и тысячелетиях формирования праславянского племени, считается вполне оправданной в перспективе углубляющегося кризиса цивилизации. Можно подумать, что эту попытку выявления неких исконных, ещё «неискажённых» начал русской культуры следовало бы классифицировать в качестве разновидности идейного фундаментализма. Но так только кажется на первый взгляд. Этот своеобразный «фундаментализм» не сопряжён ни с ретроградским консерватизмом, цепляющимся за отжившие формы при утере духа национальной культуры, ни со здоровым и гибким традиционалистским мироощущением, для которого ценна своя традиция как хранитель и транслятор родных, имманентных духу своего народа ценностей, нравов, идеалов, обычаев. Он устремлён к культурной основе, которая сохранилась лишь в виде развалин бессистемного исторического и этнографического материала, которые волюнтаристски собираются в относительно непротиворечивый искомый образ.
Для живой традиции необходим активный субъект, сохраняющий её и ретранслирующий из поколения в поколение. Каков же субъект русской истории, носитель национального духа в мировосприятии новых язычников?
Субъект представляется затерянным в исторической действительности, утерявшим подлинность социально-исторического бытия. Народная стихия, самоорганизующаяся сила социальной жизни (светлое и подлинное начало исторического бытия) воспринимается захваченной в тисках политической власти (этнокультурно чуждое и репрессивное начало), задушенной институционально и идеологически. Вся история русского народа с определённой временной точки в далёком прошлом (Крещения Руси) есть череда ошибок и падений, и что важнее, есть объект манипуляции. Ключевой в этой своеобразной герменевтике истории выступает мифологема о Владимире Святославовиче, который из святого равноапостольного князя превращается в изгоя-полукровку и предателя собственного этноса. В русле этой мифологемы сложилась конспирологическая версия реформы языческой обрядности и централизации пантеона князем до принятия крещения как целенаправленного извращения гуманного духа языческой религиозности и первого, подготовительного этапа идеологического переворота в сознании народных масс [см., к примеру, Емельянов 2002].
Такое миросозерцание можно назвать историософским гностицизмом, поскольку народный дух воспринимается как заключенный в оковы ложной исторической судьбы, навязанной могущественными социальными силами с враждебной волей. Причём это смешение тотально. Это не просто доминирование этнически чуждой политической элиты над народом страны, не внешнее завоевание, при котором возможна ассимиляция самих завоевателей. Это захват самого духа и ценностного ядра культуры. Выход из этой ситуации видится в бескомпромиссном нравственном отрицании исторической традиции и выходе из неё в сторону возрождения «примордиального состояния» народа. Так происходит конструирование нового мифа об изначальной расово-антропологической сущности и историческом предназначении русского народа. Миф этот имеет различные вариации, но так или иначе облечен в форму славяно-арийской мифологемы. Итак, какой же характер приобретает ответ на вопрос о национальной идее?
Русская идея обретается в этнической сущности русского духа, истоки которого теряются в древнейшей истории времён становления праславянского племени. Следствием этого становится формирование этноцентрического этоса, который призван создать новое значение «русскости». Националистический не совсем точный термин для смыслового схватывания характера этого этоса. Поскольку, отрицая модерновую цивилизацию и её последствия в виде унифицированного государственно-гражданского порядка, технократизма и утилитарной системы ценностей, многие идеологи неоязычества часто отказывают в праве на существование самому концепту нации. Другие используют его, но наполняют скорее дорефлексивным этническим значением.
Романтизация архаики времён первопредков своего народа (и шире - славяноарийской расы) при отвержении более чем тысячелетней традиционной культуры и духовности русского народа есть не что иное, как новый нигилизм. Миросозерцание неоязыческого движения в современной России компаративно сопоставимо с революционнонародническим духом леворадикальной интеллигенции пореформенного и предреволюционного времени. Более того, оно связано с последним историко-генетически. Об этом свидетельствует наследование ряда феноменологических эмоционально-заряженных концептов, таких как «политическая власть», которая воспринимается в качестве экзистенциально чуждой силы, «царства зверя», «народ» в виде пассивного объекта идеологических манипуляций (как со стороны врага-власти, так и собственной - хоть и в завуалированной форме).
Субъектом идеологического конструирования системы мировоззрения, несущего метафизический переворот, вновь выступает та же социальная сила - секулярная интеллигенция с радикализированным миросозерцанием. Но на это раз она обращается к обществу с проповедью, облечённой в архаические и внешне религиозные формы.
Отечественные социологи давно зафиксировали факт преимущественно интеллигентского и городского характера неоязыческого движения. Автор довольно глубокой научной статьи о мировом языческом ренессансе и его взаимосвязи с глобализацией утверждает: «Не секрет, что уже сегодня во многих регионах Евразии большинство языческих общин составляет так называемая городская интеллигенция, — люди, как правило, оторванные от какой бы то ни было исторической религиозной традиции» [Коскелло 2009: 302]. Другой исследователь неоязычества высказывается подобным же образом: «Необходимо подчеркнуть именно "городской" характер
неоязычества - оно возникло и развивается именно в городах, современные язычники являются носителями именно городского менталитета, хотя чаще всего провозглашают необходимость физического единения с Природой, чему, впрочем, следуют немногие» [Прокофьев 2002]. У самих адептов неоязычества, как правило, нет особых иллюзий по поводу своей социальной принадлежности. Скажем, весьма показательно определяет ближайшую задачу движения один из его интеллектуалов-идеологов: «Большинство современных русских язычников - люди городского проживания и культуры. Но надо попытаться создать хотя бы одну языческую деревню»! [Щеглов 2002].
Экзистенциальная оторванность, отколотость от общенациональной жизни и народного бытия не менее явно, чем у народников ощущается во всей палитре феноменологических реакций и оценок новых язычников. Но механизм компенсации этого экзистенциального переживания избирается совершенно иной. Что связано как с изменившимися политическими (либеральная идеология и парламентская демократия с российской спецификой), так и социокультурными условиями (аномичное состояние общественных нравов, дезинтеграция социальных связей, поглощённость социума потребительской культурой). Неоязычество - это новая попытка исхода в «народ», но только не в исторически наличный социум, а в мысленно формируемый, гипостазированный образ «славного прошлого» этого социума. Исход не реально-исторический, но метафизический, равный духовному и нравственному эскапизму.
Все эти симптомы говорят о том, что часть маргинальной, теперь уже российской, интеллигенции захвачена очередным идейным фантомом. Феноменология её сознания показывает ту же нигилистическую ориентацию, что и у дореволюционной интеллигенции. Однако по содержанию этот нигилизм имеет иное аксиологическое наполнение и другую интенциональность. Народническо-революционное миросозерцание, вне зависимости от его вариаций (религиозно-жертвенное сознание, воинственное безбожие с хилиастическими интенциями и др.), имело корреляцию с христианской духовностью и христианским самоотречением, прошедшим через неполную нигилистическую переоценку (этика служения народу как замена заповеди любви к ближнему, социализм как царство Божие на земле, героизм и борьба с правительством как мученичество и принесение в жертву субстанциального «я»). Современное сознание маргинальной интеллигенции, выступающей в качестве субъекта, конструирующего оппозиционную и контркультурную идеологию, своим характером указывает на разочарование в социально-жертвенной этике революционно-народнической и, шире, леворадикальной традиции, которая задала импульс для революционного брожения умов в царской России и впоследствии стала фундаментом советской системы ценностей.
Жертвенность, мученичество, самоотверженное служение Богу и ближнему (или народу) - понятия крайне не свойственные неоязыческому дискурсу. И это не случайно, поскольку социокультурные реалии постсоветского состояния русского общества крайне сложно идеализировать. Уже давно нет того русского патриархального быта и чистоты нравов русской провинции, которыми восхищались русские поэты и революционеры-народники, нет и советского коллективизма и товарищеской социальной солидарности, сменившей первое. Все это достояние былого. Поворот к этнографическому прошлому, поиск величия в седой древности - вполне закономерный идеологический и логический ход. Необычна глубина проникновения в мысленно осязаемые исторические пласты прошлого, что указывает на подлинный нравственный импульс такого хода мысли, а именно - акт отречения от существующего исторического и социального бытия в сторону идеализированного и мифологизированного и по-настоящему неизвестного, но присваемого в качестве чаемого объекта-идеала собственного феноменологического мира.
Неоязыческое нравственное сознание построено на чувстве отрешённости от эмпирического и исторически определённого состояния национальной и гражданской общности, внутри которой оно существует. Каким-то сложно фиксируемым образом возрождается хорошо известная идеологема, свойственная феноменологическому «универсуму» леворадикального народнического мировоззрения - представление о «народе-рабе». Народ как интенциональный предмет коллективного сознания неоязычников имеет смысл пассивной, безвольной социальной массы, позволяющей над собой манипулирование со стороны власти и агентов глобальных геополитических сил. Это носитель рабской психологии, а значит пластичный социальный материал. Актуализация, казалось бы, забытых семантически и морально нагруженных выражений леворадикальной идеологии, таких как «выдавливать по капле из себя раба», находит значимое место в дискурсе
неоязычества. Основной нравственный императив неоязычества, вокруг которого разворачивается этноцентрический этос, звучит так - «не будь рабом!».
Радикальный разрыв с историей Отечества и традиционной духовностью, отрицание их как ложных форм бытования имеют явно просматриваемую нравственную подоснову этого идеологического мировосприятия - ресентимент «романтического» характера. Романтизация и мифологизация в сущности слабо знакомого прошлого происходит в угоду чувству отвержения всего наличного социального бытия и метафизическому бунту против самой истории и порой даже космического миропорядка. «Один заглядывает в прошлое своего народа, другой - чужого, но объединяет одно: неприязнь к настоящему, это и заставляет идеализировать прошлое», - так описывает Б. Фаликов логику формирования неоязыческого мифа в среде творческой интеллигенции Европы и России на заре исторического поворота от постхристианского сознания к неоязыческому ренессансу [Фаликов 1999].
Как же предполагается возродить славяно-арийское языческое мировоззрение, о сущности которого известно крайне мало, а имеющиеся исторические и этнографические данные противоречивы? Развитие языческой культуры было прервано более чем тысячу лет назад, её наследие представляет собой лишь этнографические пережитки и архаический пласт семиосферы русской культуры (скажем, языковые конструкции, где изначальное означающее утеряно и заменено бытовым смыслом). Ответ на этот вопрос ценен не в смысле лучшего доктринального понимания идеологии, но в смысле дальнейшего вскрытия нравственно-психологической мотивации.
Одно из первых решений этого затруднения было сформулировано ещё зачинателями советского диссидентства неоязыческого толка. Циклизм природного бытия и её кажущаяся «вечность» по отношению к временности социума аннигилирует культурную традицию, вышедшую за пределы природоцентрического миропонимания. А. М. Иванов (Скуратов) утверждает, что с точки зрения вечности (а бытие космоса - это бесконечный циклизм, замкнутый на самого себя) что сотня, что тысяча лет - это одинаковое ничто: «Начало жизни вечно! Кто сказал, что арийский принцип потерпел поражение? Была только мгновенная вспышка? А может быть вечно только это мгновение, а не окружающие его десятилетия мрака (или даже столетия — какое это имеет значение!)» [Иванов 1998: 118)]. Такой силлогизм имеет явную ресентиментную подоплёку: богатые культурные традиции и целая историческая эпоха, начавшаяся с христианизации Руси, умаляются до незначительного временного промежутка, который может быть легко не замечен потомками, если всё вернётся на языческие «круги своя». Это символическое «унижение» не просто нравственная девальвация всей христианской основы великой культуры, но проявление установки нравственного сознания любыми способами, даже вразрез со здравым смыслом и рациональной логикой оправдать свою жажду ниспровержения иерархии ценностей.
Современные идеологи неоязычества уповают на разные практические пути языческого ренессанса. Многие проповедуют откровенный социологический волюнтаризм. К примеру, идеолог конвергенции неоязычества и постмодерна А. Щеглов прямо говорит о сознательном этноконструировании, т. е. по сути о целенаправленном создании практически с нуля народа с новой языческой культурой и ментальностью [Щеглов 2002].
Доброслав, также считая, что неоязычество - это не простое восстановление былого, а «"воспоминание о будущем", новый виток осмысленного освоения драгоценного Наследия Предков», надеется на подсознательную сферу в человеке, которая «переплетена с жизнью взлелеявшей его Природы множеством незримых нитей и сокровенных зависимостей» [Доброслав 2004: 10]. «Неисповедимыми путями связаны душевные порывы с силами, действующими в мироздании. Единая Истина скрыта в таинствах Природы и в безднах человеческой интуиции» - утверждает Доброслав [Доброслав 1989]. По природе своей человек склонен к языческому мироощущению, если он откроет в себе интуитивное постижение тайн природы, мистический опыт проникнет в подсознательные глубины, а точнее сверхсознание, которым живёт его «бессмертная индивидуальность». Именно в этой
сфере человек способен общаться «с иными духовными сущностями». Погружение в бессознательно-интуитивную стихию и мистический экстаз создаёт основу для открытия родовой, генетической памяти. «Память эта уходит в далёкое, «доисторическое» прошлое, которое давно уже забыто нашим дневным, поверхностным сознанием: там пребывают Светлые Языческие Образы» [Доброслав 2004: 9]. Идеолог неоязычества убеждён, что русское православие само сформировалось как синкретичная вера, соединившая в себе христианский и народно-языческий компоненты. Бытовая народная культура до сих пор сохранила в себе языческие элементы. Поэтому на поверхностном культурном уровне суеверия и предрассудки оцениваются в качестве источника узнавания и воспоминания первоначального мировоззрения древних русов. Но фундаментальный переворот скрывается за возможностью пробуждения коллективного бессознательного в виде родовой памяти, что позволит восстановить архетипические языческие образы [Доброслав 1989], а тем самым погрузиться в архаический пласт культуры и отделить последний от более позднего христианского семиотического и аксиологического слоя.
Другие мыслители неоязычества вообще «не замечают» прерывание языческих культурных традиций, утверждая, что язычество до сих пор живо - в этнографических аспектах культуры (праздниках, фольклоре, суевериях, заговорах и пр.), древнерусской литературе (таких произведениях, как «Слово о полку Игореве»), некоторых бытовых привычках. Стоит лишь приложить усилия и феникс языческой древности восстанет из пепла.
Рассмотрение возможности ещё одного из решений этого узлового вопроса для обоснования традиции новых язычников восходит к Ю. Эволе - это самоинициация. Современный автор, последователь одинизма в неоязычестве, так описывает сущность и обоснованность этого решения: «Соглашаясь с Геноном и Эволой, мы признаем, что в Железный Век передача инициации становится практически невозможной, особенно не стоит ожидать её в различных нью-эйдж группах и сектах, равно как и в церквях, где ручей Традиции если и не пересох, то найти его влагу подчас невозможно. <.> Но мы не согласны с абсолютной невозможностью инициации в эпоху Модерна, за неимением опоры в инициатическом сообществе, нам остаётся искать опору только внутри нас. <...> Так как язычество - это манифестационизм, недвойственность, можно утверждать что самоинициация и «трансцендентное вмешательство» равны по принципу «это есть то», «что снаружи, то и внутри». В таком случае отчуждающая толща льда предстаёт иллюзией, Майей. » [Лэкг Svarte 2013].
Как мы видим, любой из предлагаемых ответов выдаёт явное или скрытое признание отсутствия твёрдой социокультурной почвы для строительства традиции (нетрадиционности самой традиции неоязычества), эмоционального порыва над рациональным реализмом. Это указывает на частично ресентиментную основу неоязыческого мировоззрения, в котором метафизический бунт первичен по отношению к познанию исторической и социокультурной реальности.
Неоязычество как идейно-политическое движение в современной России представляет собой своеобразный вариант радикального идеологического сознания, облечённого в квазиэтнические формы. Иногда радикализм переходит в экстремистские формы мировосприятия или граничит с ними. Скажем, такая установка исторического восприятия, как вышеописанный историософский гностицизм, способна в определённых социальных обстоятельствах породить экстремистские методы политического действия. Экстремизм в культурологическом смысле нацелен на разрушение общепринятой системы ценностей социума. Нигилистическая и, в частности, антихристианская духовная направленность, свойственная неоязычеству в целом, отражает наличие в нём мировоззренческого экстремистского компонента. При этом феномен неоязыческих протестных социальных движений в постсоветской России и сама интенция поиска подлинной культурной (этнокультурной) и духовной Традиции, изначально заложенная в нём, отражает серьёзные проблемы социума: неутолённую потребность общества в
традиционалистских ценностных основаниях, имеющих отчетливую национальную окраску, недоверие к институционализированным формам религиозности, бунт против этического утилитаризма и технокрактизма современной цивилизации и болезненное состояние национальной культуры в целом, находящейся в транзитивном состоянии.
Список литературы
1) Доброслав 1989 - Доброслав. Стрелы Ярилы. (http://nfor.org/books/Dobroslav/17.php)
[27.11.2013].
2) Доброслав 2004 - Доброслав. Природолюбивая религия будущего. - Вятка, 2004.
3) Емельянов 2002 - Емельянов В. Н. Десионизация. - М.: Русская правда, 2002.
4) Иванов 1998 - Иванов А. М. Тайна двух начал. Происхождение христианства. - М., 2008.
5) Коскелло 2009 - Коскелло А. Современные языческие религии Евразии: крайности глобализма и антиглобализма // Религия и глобализация на просторах Евразии / под ред. А. Малашенко и С. Филатова. - М.: РОССПЭН; Моск. Центр Карнеги, 2009. - С. 295-329.
6) Прокофьев 2002 - Прокофьев А. В. Современное славянское неоязычество (обзор) (http://www.velesovkrug.ru/obnovleniya-na-sayte/rodnoverie-v-rossii-kratkaya-istoriya.html)
[25.11.2013].
7) Сабиров, Соина 2010 - Сабиров В.Ш., Соина О.С. Идея спасения в русской философии. -СПб.: Дмитрий Буланин, 2010.
8) Фаликов 1998 - Фаликов Б. Неоязычество // Новый мир. - 1999. - №8.
(http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1999/8/falik.html) [26.11.2013]
9) Щеглов 2002 - Щеглов А. Языческая заря: перспективы языческого движения. - М.:
ПР0БЕЛ-2000, 2002. (http://royallib.ru/book/shcheglov_aleksey/yazicheskaya_zarya.html)
[20.10.2013].
10) Askr Svarte 2013 - Askr Svarte. Проблемы языческого традиционализма. - Новосибирск, 2013. (http://nordlux-digi.org/shop/product/45.html) [27.11.2013].
