CC BY
80— совокупная семья (две разведенные пары с детьми вновь вступают в браки, вводя детей от обоих браков (как и взрослых) в новый, расширенный тип семьи; полагают, что 25% американских детей уже являются или скоро станут членами таких семей)
Сказанное выше является одним из индикаторов того, что современные, крайне динамичные общества стартуют в неизведанность новой «антропологической революции» . Свидетельством последней и является шок сексуальной революции, потрясающей сами основы человеческого общежития . Однако революция есть революция: что произошло, как показывает вся предшествующая история, то уже не
обратить — меняются и сознание, и поведение людей Надо учиться жить с этим и искать пути создания новой человеческой культуры, нового гуманизма
1 Красиков В. И. Буду умирать молодым (радикальное сознание молодежных культур) // Экстремизм: паттерны и формы . М ., 2009. С . 182-226 .
2 Райх В. Сексуальная революция . СПб .-М ., 1997. 352 с .
3 Бовуар де С Второй пол . М ., 1997. Т. 1 : Факты и мифы . С . 174-179.
4 Брайсон Валери. Политическая теория феминизма . Введение . М . , 2001. 304 с .
5 Кон И. С. Лунный свет на заре . Лики и маски однополой любви . М . , 2003 . 574 с .
УДК 141.4 © В. Б. Яшин, 2013
Русское неоязычество в контексте проблемы религиозно-политического экстремизма
В. Б. Яшин *
Феномен неоязычества поливариантен и внутренне противоречив, но в целом обладает повышенным потенциалом радикализации, что обусловлено его контркультурным характером. Последовательное неоязычество не может довольствоваться статусом субкультуры и нацелено на полную трансформацию современного социума в соответствии с сакральными паттернами мифа.
Ключевые слова: неоязычество, новые религиозные движения, религиозный экстремизм.
В работах, посвященных русскому неоязычеству, часто цитируется высказывание В . Прибыловского о том, что оно представляет собой «самую политизированную квазирелигию» 1 . Такая категоричность, конечно, спорна
Во-первых, неоязычество в России, имея достаточно давние истоки, впервые громко заявило о себе и проявилось как заметное общественно-политическое и духовное течение в конце 80-х — начале 90-х гг. ХХ в . — во времена радикальных перемен нашей страны: политического, социально-экономического и культурного укладов Характерной приметой того периода можно назвать широкую вовлеченность граждан в политические процессы, что закономерно стимулировало политизацию религиозной сферы . Повышенная политическая актив-
ность охватила тогда и значительную часть новых религиозных движений (далее — НРД), в них особо следует отметить:
— учение «Богородичного Центра» («Церковь Божьей Матери Державной»), оно во многом базировалось на принципах идеологии ультрадемократии и бескомпромиссного антикоммунизма;
— адептов «Живой Этики» и дочерних доктрин, среди которых преобладали прокоммунистические настроения;
— представителей неопротестантских деноминаций, ратовавших за решительные рыночные реформы, и т д
В этом отношении политические амбиции неоязычества не были чем-то эксклюзивным, кроме того, в условиях стабилизации российского социума,
* В нашем журнале опубликовал статью «Новые религиозные движения: между экстремизмом и индифферентизмом» (2012 . № 3) .
наметившейся с начала XXI в . , политика вышла из моды, а потому в современной России наблюдается резкий спад общественно-политической активности НРД вообще и неоязычества в том числе .
Во-вторых, неоязычество характеризуется исключительной неоднородностью и противоречивостью. Исследователи выделяют две его основные разновидности, отмечая при этом размытость и нестабильность границ между ними: политизированную, интолерантную, агрессивную; аполитичную, толерантную, либеральную
В первом случае неоязычество представляет духовно-идеологическую основу непримиримого национализма, сближающегося с откровенным фашизмом, во втором оно сводится к увлечению фольклорно-этнографической стариной и стремлению жить в гармонии с природой. С позиции религиоведения любые однозначные суждения и обобщения относительно неоязычества (как и феномена НРД в целом) не могут быть признаны корректными
Тем не менее неоязычество обладает повышенным мобилизационным потенциалом (в качестве инструмента воздействия политических субъектов на социум), причем возрождение архаических верований здесь не является самоцелью. Как справедливо отмечает В. А . Шнирельман, в неоязычестве «миф играет инструментальную роль — он обслуживает совершенно конкретную современную задачу, будь то территориальные претензии, требования политической автономии или стремление противодействовать культурной нивелировке и сохранить свое культурное наследие» 2 .
Особо подчеркнем, что неоязыческий дискурс допускает (и в определенной степени даже стимулирует) использование для решения актуальных политических и социокультурных проблем методов радикального и экстремистского порядка
Это обусловлено не просто альтернативной, но и контркультурной направленностью неоязычества . «Нет никакого сомнения, что общие константы этноса, которые заложены в духовном фундаменте движения за возрождение дохристианских ценностей в любой из его идеологических вариаций, выражают принцип морального радикализма и духовной оппозиционности, причем не столько в смысле оппозиции политическому режиму или исторически сложившемуся социальному устройству, сколько в значении более глубокого экзистенциального отказа от социокультурных и духовных реалий современного социума и его идеально-нормативной сферы» 3 .
В своем противостоянии современности неоязычество ведет борьбу на нескольких «фронтах» Основной из них — «война» с христианством и другими монотеистическими религиями, которые интерпретируются адептами русского неоязычества как инструмент
установления мирового господства евреев. Параллельно идет противостояние с глобализацией, нивелирующей локально-этнические традиции, с технократической цивилизацией, с установками «общества потребления», с «официальной» наукой (особенно исторической), искажающей, по мнению неоязычников, славные деяния «святомудрых предков» и скрывающей от народа их священные знания
Тем самым неоязычество неизбежно провоцирует «оборонное сознание» и ощущение тотальной порочности существующего мироустройства, дифференцирует людей на «наших» (избранных, лишенных малейших недостатков) и «врагов», «чужих», воплощающих мировое зло в самых отвратительных проявлениях. Собственно, это и есть сектантское мировоззрение, определяющее конфронтацию с социокультурным мэйнстримом
Из «тупика» модерности есть несколько выходов . Первый — поиск компромисса между личными убеждениями, поэтизирующими быт и верования «незапамятной древности», и наличествующими социокультурными нормами, далекими от идеалов языческой архаики (в этом случае имеет место своеобразная реинкарнация принципа двоеверия в новых конкретно-исторических обстоятельствах — в форме сочетания язычества с установками секулярно-го общества) . Второй — ретроутопические проекты возвращения к языческим корням, предполагающие разрыв с современностью в форме робинзонады либо в виде создания общин, основанных на принципах натурального хозяйства, автаркии и самоизоляции от мира, «зараженного» цивилизацией
В России явно преобладает первый вариант, это можно с уверенностью утверждать уже на том основании, что ключевыми центрами неоязыческого движения являются крупные города (Москва, Санкт-Петербург, Омск и др.) . Городские неоязычники на досуге усердно штудируют «Велесову книгу» и «Славяноарийские веды», общаются с единомышленниками через Интернет или на собраниях небольших (как правило, неформальных) групп, по возможности стараются выезжать на природу отмечать праздник Ивана Купалы, но в целом ведут образ жизни, типичный для среднестатистического представителя современной урбанизированной цивилизации
Второй вариант (при всей своей очевидной бесперспективности) постепенно становится все более востребованным, о чем свидетельствует появление многочисленных родовых поместий, экопоселений, сельских «духовных коммун» и т. п .4 Основаны они как на принципах абстрактной внеэтнической неоархаики матрицы New Age (примером чему служит движение почитателей Анастасии «Звенящие кедры России»), так и на реконструкции дохристианских этнических культов (вроде общины волхва Доброслава —
бывшего москвича А А Добровольского — в деревне Весенево Шабалинского района Кировской области)
Однако последовательному неоязычеству этого недостаточно, ведь оно целенаправленно активирует мифологические архетипы, а миф тотален по своей природе, он не предполагает разрыва между должным и сущим Архаика, к которой апеллирует неоязычество, базируется на синкретизме макро- и микрокосма, социальное здесь не вычленяется из предельно целостной сакральной модели мира Иначе говоря, миф постулирует неразрывное органическое единство человека, общества и Вселенной, основанное на универсальных священных паттернах. Поэтому в масштабах одной отдельно взятой головы (или даже субкультуры) возврат к «чистому» язычеству невозможен по определению — миф может полноценно функционировать только в масштабах всего социума Но для этого сам социум должен стать (подобно природному Космосу) иерофанией, проявлением сакральной реальности мифа До конца продуманное неоязычество ориентировано исключительно на макроколлектив-ные субъекты и требует тотальной революционной перестройки современного общества в целом, предполагающей решительный отказ от существующего порядка Вполне логичным выводом из такой мировоззренческой установки может стать стремление не только ускорить крушение цивилизации, уклонившейся от «естественных» законов языческой архаики, но и разрушить до основания миропорядок модерна, чтобы из наступившего Хаоса быстрее возродился священный социальный Космос
Конкретный контент аксиологических и телеологических интенций социально-политического дискурса неоязычества характеризуется плюральностью В неоязыческой среде постсоветской России представлены идеологемы едва ли не всех возможных ори-ентаций — правой (национал-демократическое движение) и левой («Ведический социализм»), имперской («Духовно-родовая держава Русь») и регионалисти-ческой («Северное братство»), анархической (учение волхва Доброслава) и тоталитарной («Церковь Нави»). Мультивекторность идейных исканий в неоязычестве обусловлена, разумеется, тем, что оно оперирует архаическим наследием как инструментом решения актуальных проблем современности и, соответственно, как ресурсом манифестации и реализации разнонаправленных интересов различных социальных групп Нельзя обойти вниманием и ряд других факторов, которыми обусловлен плюрализм неоязычества
Во-первых, специфика архаического мировоззрения заключается в его синкретизме и диффузно-сти Архаическим моделям мира присуща внутренняя противоречивость, что позволяет неоязыческому дискурсу формировать на их основе полярно противоположные идеологические конструкты
Во-вторых, мировоззренческие основы архаических и традиционных обществ (при всем своем консерватизме) трансформировались по ходу исторического процесса Стадиально-хронологическая глубина «реконструкции» языческого наследия определяется исключительно актом волюнтаризма со стороны того или иного неоязыческого идеолога Сказанное относится и к приданию статуса эталона какому-либо конкретному локальному варианту языческой традиции .
В-третьих, применительно к русскому неоязычеству креативность и инфининтная вариативность интерпретаций «родного» архаического наследия облегчаются и даже становятся неизбежными в связи с тем, что преемственность с аутентичным славянским язычеством давно прервалась и информация о нем в высшей степени фрагментарна .
Таким образом, любая модификация неоязычества (как либерального, так и экстремистского толка) основана на редукции архаического наследия, сведении его исторического многообразия к «единственно верной» мировоззренческой и идеологической схеме Вместе с тем любая модификация неоязычества представляет продукт селекции архаического наследия: харизматические основоположники и идеологи неоязыческих движений отбирают из его исторического многообразия только то, что соответствует их вкусам и убеждениям
Неоязычество выходит далеко за пределы аутентичной «родной» архаики, свободно инкорпорируя практически неограниченный набор идей и допуская любые инновации Пластичность неоязычества базируется на трех ключевых концептах, генетически восходящих к оккультно-эзотерическим и мистическим учениям теософского круга
Первый из них — учение о некой универсальной «тайной доктрине», «примордиальной традиции», ставшей основой всех конфессий, философских учений, частных научных дисциплин и т д В русском неоязычестве этот концепт чаще всего реализуется в виде псевдоисторических повествований о «свято-мудрых предках» арио-славян, передавших частицы своего абсолютного знания («ведения») другим народам На этом основании адепты русского неоязычества с легкостью используют для реконструкции изначальной мудрости своего народа произвольно комбинированные фрагменты самых разных мифологических и религиозных систем: индуизма, верований Древнего Египта и т. д .
Второй концепт представляет идеи тайных орденов посвященных, хранящих и транслирующих по цепи ученической преемственности изначальную священную мудрость вплоть до современной эпохи Ссылкой на получение «сокровенного знания» в подобном невидимом колледже (непосредственно от наставников-волхвов) легитимизируют свой духов-
ный авторитет многие лидеры русского неоязычества (например, глава Древнерусской церкви православных староверов-инглингов А . Хиневич) .
Третий концепт связан с представлениями о «засекреченных» артефактах и письменных текстах, якобы свидетельствующих о неимоверном величии древних и их божественной мудрости . В одних случаях имеются в виду некие памятники, до поры скрываемые от непосвященных самими хранителями языческой традиции, в других — источники, которые утаиваются представителями «темных сил» от народа в целях его порабощения посредством отсечения от духовных корней. При любом варианте утверждается, что только духовные вожди неоязычества знают их содержание, на них базируют свои доктрины и для последователей выступают как носители истины в последней инстанции
Апелляция к неверифицируемым аргументам, принципиально не поддающимся рациональной рефлексии, дает возможность позиционировать любой религиозно-идеологический конструкт как восстановление изначальной языческой традиции, забытой и искаженной со временем (либо как раскрытие ее истинной эзотерической сути) . Подчеркнем, именно любой конструкт, далеко не обязательно радикально-агрессивного характера. И все же в неоязычестве эксплицитно представлено несколько конфликтогенных «болевых точек», позволяющих рассматривать его как зону повышенного риска экстремистских проявлений .
Самая очевидная из них связана с национальной идеей По отношению к ней неоязычество дифференцируется на фракции:
1) космополитическое неоязычество, ориентированное на универсальные принципы архаики, понимаемые как близость к природе, здоровый образ жизни, адогматизм и т. п. ;
2) этноцентрическое неоязычество, направленное на возрождение вполне определенных этноло-кальных культов
Неоязычество второго типа подразделяется на экзоэтническое, приверженцы которого культивируют архаические традиции чужого народа (в России это индеанисты, одинисты, неодруиды), и на эндоэт-ническое, чьи адепты претендуют на возрождение исконных верований и обычаев Именно эндоэтни-ческие неоязычники в наибольшей степени склонны акцентировать исключительность и былое величие своего народа, утверждать его превосходство над всеми остальными и наделять его мессианскими чертами, винить во всех национальных трагедиях «враждебных инородцев». В своем крайнем варианте такие мотивы становятся оправданием и санкцией для открытых межэтнических и межконфессиональных конфликтов .
Данные причины определяют еще одну «болевую точку» неоязычества Архаические традиции обязательно имеют конкретную локальную привязку, т е возрождение «своего» язычества логично предполагает распространение его на все территории, занимаемые «своим» народом в незапамятные времена, причем масштабы и локализацию территорий ограничивает только модус креативности неоязыческих духовных вождей . В современных условиях это означает решительный передел существующей геополитической структуры, что естественно невозможно без применения силы
Все это усугубляется факультативностью морали в неоязычестве В данном отношении оно тоже неоднородно: многие неоязыческие сообщества постулируют гуманистическую, высоконравственную сущность архаических традиций и даже разрабатывают собственные кодексы чести (как правило, представляющие переложение библейского Декалога) Но в целом нравственный принцип неимманентен языческой идее Язычество — это сакрализация природного, а стихийная мощь природы не знает добра и зла Поэтому даже верховные божества языческих культов характеризуются амбивалентностью, поскольку выступают не в качестве манифестации абсолютной праведности, а в виде персонификации этически нейтральной сакральной силы Стихийный пантеизм архаики предполагает присутствие этой силы и в человеке, логическим следствием чего являются ярко выраженные оккультные аспекты неоязычества В оккультизме основополагающие понятия — не любовь и добродетель, а воля, находящаяся по ту сторону добра и зла . Очевидно, что архаический принцип строгой демаркации по линии «свой — чужой» неизбежно порождает двойную мораль и подвергает этическому регулированию только взаимоотношения между «своими».
Неоязычество (как и сама архаика) характеризуется неоднозначностью, плюральностью, противоречивостью . Усматривать в неоязыческих исканиях исключительно почву для экстремистских эксцессов было бы грубым упрощением и искажением сути этого многомерного феномена Но любая рефлексия относительно неоязычества непременно должна иметь в виду и его «темную сторону».
1 Прибыловский В. Новые язычники — люди и группы // Русская мысль . 1998. № 4220. 30 апр . -6 мая .
2 Шнирельман В. Ценность прошлого: этноцентристские исторические мифы, идентичность и этнополитика // Реальность этнических мифов . М ., 2000. С. 14 .
3 Чудинов С. И. Историософские аспекты радикального этоса неоязычества // Грамота . 2012. № 11, ч. 1 . С. 212.
4 Экопоселения как форма внутренней эмиграции: мотивация и перспективы распространения : итоговый комплексный аналитический отчет по результатам исследования . М. , 2012. 113 с.
