CC BY
84
Секция «История литературы»
Традиция готического романа в повести A.A. Бестужева-Марлинского «Кровь за кровь»
И.А. Рыбко,
студент группы ВКжурн-4-1
Имя A.A. Бестужева-Марлинского занимает видное место в прозе русского романтизма. Без преувеличения можно сказать, что Мар-линский - открыватель жанра исторической повести эпохи романтизма в России. Его сочинения 1820-х гг. - обсуждаемые события русской литературы того времени.
Среди ранних повестей Бестужева-Марлинского «Замок Вен-ден» (1821), «Замок Нейгаузен» (1824), «Ревельский турнир» (1825), «Кровь за кровь» («Замок Эйзен») (1825), «Роман и Ольга» (1823) и другие. Первые четыре относятся к так называемым «ливонским» повестям автора.
Повесть «Кровь за кровь» была написана Бестужевым-Мар-линским для публикации в альманахе «Звездочка» на 1826 г., который должен был завершить цикл книг альманаха «Полярная звезда», издаваемых К.Ф. Рылеевым и Бестужевым. Однако после восстания декабристов тираж «Звездочки» был арестован, и копии альманаха остались лежать на складе типографии Главного штаба.
Е.В. Аладьин опубликовал повесть Бестужева-Марлинского в «Невском альманахе» на 1827 г. без указания автора и с измененным названием по сигнальному экземпляру «Звездочки». Это была первая публикация повести под заглавием «Замок Эйзен», в настоящее время распространенным наряду с оригинальным названием «Кровь за кровь».
В данной работе мы остановимся на своеобразии повести «Кровь за кровь», рассмотрев некоторые ее особенности с точки зрения традиции готического романа.
Тему готики затрагивают авторы, исследующие русскую романтическую повесть. Существуют монографии, целиком посвященные судьбе готического романа в русской литературе [4, 11]. Особо выделим работу В.Э. Вацуро «Готический роман в России» [3], в которой автор подробно рассматривает повесть «Кровь за кровь».
В то же время тема, на которой мы останавливаемся, не является закрытой. Мы подробно скажем о некоторых моментах, в которых готическая традиция ярко обозначена в повести Марлинского.
Заметим, что, говоря о традиции готики в повести, мы будем упоминать имя Вальтера Скотта. Это вполне естественно, если учесть, во-первых, что готические мотивы, усвоенные «шотландским бардом», -традиционная тема, возникающая при исследовании творчества Скотта (так или иначе ее касаются литературоведы в самых разных работах [8, 5, 6 и др.]), а, во-вторых, тот литературный фон, на котором формировались во многом произведения Марлинского 1820-х. Вальтер Скотт, уже популярный автор в России (в начале 20-х появляются первые русские переводы из Скотта [7]; сам Бестужев-Марлинский упоминает его в своих статьях для «Полярной звезды» на 1824, 1825 гг.), оказывается в едином тематическом пространстве с готической прозой, известной читателю в России. (Подробно рассматривает вхождение готики в круг русского читателя Вацуро в своей монографии.)
Также немаловажно, что Скотт - открыватель исторического романа эпохи романтизма, и его проза - маркер, отделяющий историзм предромантический от историзма романтического (мы обратимся к историзму в повести Марлинского).
Ливония в повести Бестужева - Ливония готическая. Об этом говорит уже экспозиция повествования. Ее образный ряд - образный ряд готики. Его характерные черты здесь: развалины замка, оставленная мельница (к мотиву обветшания в готике), «старинный каменный крест», надгробный камень.
В этой экспозиции появляется и замечательная, на наш взгляд, характеристика, которая может быть отнесена ко всему повествованию в целом. «Один из наших капитанов» - «охотник до исторических былей и старинных небылиц» [1, с. 106]. Сама повесть, действие которой разворачивается в отдаленном прошлом, в своей историографии находится где-то между «историческими былями» и «старинными небылицами».
Этот момент интересен в контексте нашего исследования. Готическая литература обращается к прошлому повсеместно, однако ее историчность носит характер более условный по сравнению с историчностью литературы романтизма. Обращение ее к истории - возможность рассказать о преданиях давних эпох, оставляя при этом без внимания конкретные детали времени. Так, Г. Уолпол в предисловии к первому изданию своего «Замка Отранто» (1764) писал: «Если бы она
(повесть - прим. ИР) возникла приблизительно в то же время, когда якобы происходило рассказанное в ней, то следовало бы заключить, что это имело место где-то между 1095 и 1243 г., то есть между первым и последним крестовым походом, или немного позже. В повести нет никаких других обстоятельств, которые позволили бы определить, к какому периоду относится ее действие...» [9, с. 561].
Точность «датировки» событий исторического повествования эпохи романтизма выходит на новый уровень. Это хорошо видно по романам Скотта. В основе каждого из них определенный исторический период, существование которого в тексте точнее подкрепляется как на уровне происходящего исторического события, так и на уровне конкретной бытовой детали, описания.
Говоря о цикле «ливонских» повестей Марлинского, обычно вспоминают о поездке автора в Прибалтику, совершенной в самом начале 1820-х гг., и опытах по изучению истории Ливонии, о которых автор косвенно сообщает также, например, в рассматриваемой нами повести («Нравы и случай сей повести извлечены из ливонских хроник» [1, с. 119]).
Однако историзм «Крови за кровь» специфичен. Бестужев-Марлинский обращается к эпохе крестовых походов (в них по тексту участвовали как Бруно, так и его брат), но вместе с тем исторический фон в повести оказывается далеко на периферии. Продолжая традицию Вацуро, назовем «Кровь за кровь» Марлинского повестью действия. Автор не уделяет в небольшом по объему тексте значительного внимания истории ни на уровне самих событий, ни на уровне бытового описания.
На уровне лексики можно отметить отдельные детали, обращающиеся к историческому колориту. Бестужев-Марлинский вспоминает брантвейн (нем. Branntwein) как напиток, любимый Бруно и рыцарями, говорит о дамах в фишбейнах (нем. Fischbein - относится к юбке с каркасом). Другие детали, создающие исторический фон повествования: рыцарь, оруженосец, замок, погреба, кандалы, власяница, монастырь, органы и другие, - многие из которых связаны с общим нейтральным планом, относящимся к далеким рыцарским временам. Все они по большому счету находятся «вдалеке» от действия повести и обращаются к эпохе весьма опосредованно.
Даже среди других «ливонских» повестей (не в последнюю очередь также ввиду сказовой стилистики, придающей повествованию очень своеобразное звучание). «Кровь за кровь» - наименее историческая. Если готические романы - «старинные небылицы», а романы Скотта - «исторические были», то историзм Марлинского в повести оказывается гораздо ближе к первым.
Вацуро убедительно характеризует в своем труде Бруно фон Эйзена как «готического тирана».
«...Взгляд его был так свиреп и пронзителен, что убивал на лету ласточек, а коли заслышит проезжий его свист на дороге, так за версту сворачивает в сторону, будь хоть епископ, хоть брат магистру». «Завидел деревню - подавай огня. Вспыхнуло - кидай туда все, чего увезти нельзя. Кто противится - резать, кто кричит - того в пламя. Позабывшись, и даром, правду сказать, порубливали встречного и поперечного.» [1, с. 107-108].
Вацуро также пишет о «преступлении со скрытым мотивом инцеста», совершенным Бруно, которое находится «в полном соответствии с готическим каноном».
Скажем, вообще, что сама тема крови, появляющаяся в повести, характерна для готических произведений. В готике она может реализовываться по-разному. Во-первых, инцест - кровосмешение. О его присутствии в повести мы только что упомянули.
Во-вторых, тема крови как тема родства, что может быть связано с кровосмешением, но проявляет себя и на других уровнях. Готический роман - роман, в котором отношения между героями сильно драматизированы родственными узами (например, зачастую изначально они неизвестны самим действующим лицам (Теодор оказывается сыном Джерома в «Замке Отранто», история Эллены и Скедони в «Итальянце» А. Радклиф (1797). Это влияет на структуру конфликта, превращая готический роман в роман «семейный». Сама повесть Марлинского -повесть, в которой тема родства имеет первостепенное значение. Луиза говорит Регинальду, готовому убить Бруно: «Не убивай. Он злодей, но он мой муж, но он твой кровный!». И ответ Регинальда: «Неужели хочешь ты, чтобы зверь еще свирепствовал надо всеми? Он разорвал родство.» [1, с. 116]. Можно привести и другие цитаты.
Близко к крови - теме родства - находится тема крови, относящаяся к теме мести. Сам мотив мести характерен для готического повествования. Очень часто он оказывается усложнен присутствующими в романе родственными связями, образуя с ними единое целое. В «Итальянце» Радклиф мотив мести появляется главным образом в связи с преследованием возлюбленных маркизой и Скедони. Очевидно, что он развивается на фоне семейных отношений. Для повести Марлинского соседство мотивов мести и родства, связанных с символикой крови, важно как ничто другое. «.но он твой кровный.» / «Он разорвал родство.» - уже приводившиеся слова из диалога Луизы и Регинальда. А до этого Регинальд произнес Бруно длинную отповедь: «Ты выучил меня лить невинную кровь по своей прихоти, так теперь не дивись, что я хочу напиться твоею из мести. Помнишь ли, что ты лишил меня именья и воли, помыкал родного как служку, унижал, обижал, презирал меня, наконец отнял мою невесту. Ты уничтожил злодейски все, что для души дорого на земле и лестно на небе.» [1, с. 116]. Месть как важнейшая
мотивировка суда Регинальда. Но особенно ярко такая связность (кровь -родство - месть) отражена в кульминации повести. «Отвори, отвори!» -загремело за дверью и отдалось в куполе... Все обмерли: никто ни с места... «Отвори!» - повторил страшный голос, и слышно было, как ржал конь и топал по плитам подковами. И вдруг двери, застонав от удара, соскочили с петлей и рухнули на пол. Воин в вороненых латах, на вороном коне, в белом с крестом мантии, блистая огромным мечом, ринулся к налою, топча испуганных гостей. Бледное лицо его было открыто. глаза неподвижны. И что ж? В нем все узнали покойного Бруно.» [1, с. 117-118]. Голос брата убитого Бруно гремит в церкви: «Кровь за кровь, убийцы!» «Кровь за кровь» Бестужев-Марлинский выносит в заглавие.
Кроме того, кровь в готическом романе так или иначе на физическом уровне появляется в картинах ран, текущей крови, пятен крови. Такая кровь присутствует в повести Марлинского в сцене убийства Бруно («Лук взвыл. Стрела угодила в сердце, тут и дух вон. только кровь его брызнула на жену и племянника» [1, с. 116]), на нагруднике Бруно в предсказании старой чухонки. С этими сближаются некоторые другие сцены повести. Бруно обращается к Регинальду: «Убить мельника. не прикажешь ли потереть виски?.. Тебе, кажется, дурно от этой мысли становится? Тебе бы не кровь, а все розовое масло!..» [1, с. 113]. Кровь мельника как физическая кровь, о которой, правда, Бестужев-Марлинский не упоминает («.и несчастный мельник рухнул в воду»).
Нужно заметить, что упомянутые здесь типы использования понятия кровь не оказываются обособленными ни на уровне готического романа в общем, ни на уровне конкретной повести Марлинского (о чем мы сказали несколько слов: взаимодействие мотива родства и мотива мести и т. д.), а образуют целое, в котором различные фрагменты символической мозаики взаимодействуют каждый с каждым.
Кроме того, и сама типология использования символики крови вне сомнений может быть расширена как для готического романа, вообще, так и для отдельной рассматриваемой нами повести.
По наблюдению Вацуро, с готической традицией повесть сближает эпизод убийства Луизы «выходцем из могилы». Героиня не понимает, что на самом деле мститель - брат покойного.
Остановимся на, как кажется, существенной детали, связывающей здесь действие с готикой. Сам мотив погребения заживо - мотив, традиционно соотносимый различными авторами с готическим повествованием [10, 2 и др.], по-разному проявляющий себя в готическом романе («Монах» М.Г. Льюиса (1796), «Итальянец» Радклиф). Луиза погребена заживо: «Еще стон, еще усилие, еще глухой вопль из-под земли, и только. Луиза задохнулась, схоронена живая» [1, с. 118].
В заключение хотелось бы сказать, что сама повесть «Кровь за кровь» предоставляет широкий выбор тем для исследования и может
рассматриваться в различных литературных традициях. Интересно обращение к сказовой стилистике повести, «разбойничьей» теме в контексте литературы периода.
Библиографический список
1. Бестужев-Марлинский А.А. Замок Эйзен / А.А. Бестужев-Марлинский // Русская романтическая повесть. - М. : Изд-во Моск. Унта, 1983. - С. 106-119.
2. Богданов К Преждевременные похороны. Филантропы, беллетристы, визионеры / К. Богданов // Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика: сб. статей / под ред. К. Богданова, Ю. Мурашова, Р. Николози. - М. : Новое издательство, 2006. - С. 55-80.
3. Вацуро В.Э. Готический роман в России / В.Э. Вацуро. - М. : Новое литературное обозрение, 2002. - 544 с.
4. Готическая традиция в русской литературе / под ред. Н.Д. Та-марченко. - М. : Рос. Гос. Гуманит. Ун-т, 2008. - 349 с.
5. Григорьева Е.В. Готический роман и своеобразие фантастического в прозе английского романтизма : дис. канд. филол. наук: 10.01.05. - Ростов н/Д, 1988. - 163 с.
6. ДмитриевА.С. История зарубежной литературы XIX века : учебник для вузов / А.С. Дмитриев, Н.А. Соловьева, Е.А. Петрова и др.; под ред. Н.А. Соловьевой. - 2-е изд., испр. и доп. - М. : Высшая школа, Издательский центр «Академия», 1999. - 559 с.
7. ЛевинтонА.Г. Краткая летопись жизни и творчества Вальтера Скотта / А.Г. Левинтон // Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. 20 / под общей ред. Б.Г. Реизова, P.M. Самарина, Б.Б. Томашевского. - М.-Л. : Художественная литература, 1965. - С. 786832.
8. Реизов Б.Г. Вальтер Скотт / Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. 1 / под общей ред. Б.Г. Реизова, P.M. Самарина, Б.Б. Томашевского. - М.-Л. : Художественная литература, 1960. -С. 5-44.
9. Уолпол Г. Замок Отранто / Г. Уолпол // Готический роман : сб. - М. : АСТ: АСТ МОСКВА, 2010. - С. 559-682.
10. Sedgwick E.K. The Character in the Veil: Imagery of the Surface in the Gothic Novel // PMLA. 1981. - vol. 96. - № 2. - P. 255-270.
11. Simpson MarkS. The Russian gothic novel and its British antecedents. Columbus: Slavica Publishers, 1986. - 110 p.
