CC BY
13А. М. Ранчин
ТРАДИЦИОННОЕ И НОВОЕ В «ЗАПИСКЕ О ЖИЗНИ ИВАНА НЕРОНОВА >
Так называемая «Записка о жизни Ивана Неронова» — памятник древнерусской книжности второй половины XVII в. Ее предполагаемый составитель — игумен московского Златоустовского монастыря Феоктист, создавший этот текст на основе устных рассказов Неронова. Как полагает Н. С. Демкова, к составлению «Записки», возможно, причастен сам Иван Неронов: «в тексте часто встречаются формы повествования от первого лица» '. «Записка» дважды издавалась исследователями2 и неоднократно использовалась как документ по истории раннего старообрядчества и как один из основных источников биографических сведений об Иване (в монашестве Григории) Неронове — влиятельном учителе старообрядчества и противнике церковной реформы патриарха Никона, позднее примирившемся с Никоном и господствующей Церковью на условиях, подобных тем, что были позднее приняты единоверцами. («Записка» охватывает события жизни Неронова начиная со ссылки в Спасо-Каменный монастырь в августе 1653 г. и заканчивая январем 1659 г.) Как памятник книжности «Записка» совершенно не исследована; неясна и история текста этого произведения, и прежде всего — ее соотношение с «Житием» Ивана НероноваВ данной статье я не ставлю задачей решение этого текстологического вопроса, ограничиваясь лишь некоторыми наблюдениями, относящимися к поэтике «Записки» и свидетельствующими о нетривиальном сочетании в ней традиционных и новаторских для древнерусской книжности черт. Эта особенность «Записки» объяснима как временем ее возникновения (XVII столетие в истории русской словесности, как хорошо известно, — эпоха, характеризующаяся сложным и порой парадоксальным соединением нового и старого), так и духовным контекстом памятника (соединение, порой совершенно неожиданное, нового и старого свойственно ста-
рообрядческой книжности раннего времени, и сочинения протопопа Аввакума или автобиографическое «Житие» инока Епифания — лишь наиболее известные примеры такого рода).
Выбор отрезка жизни Ивана Неронова в «Записке» определяется ее установкой: этот текст представляет собой как бы своеобразную «заготовку» к житию Неронова, при этом жизнь Неронова рассматривается как подвиг во имя исповедания истинной веры, т. е. как деяния исповедника. Соответственно, хронологические границы повествования — от ссылки Неронова Никоном («ЛЪта 7161 (1653) августа в 4 день, при патриархЪ Никоне <...> протопоп Иоаннъ Нероновъ сосланъ был в сылку от патриарха Никона, за Вологду, въ Каменской монастырь» ') до примирения с Никоном, дозволившим Неронову служить по книгам старой печати, и встречи с местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Крутицким Питиримом, которому Неронов поведал о бывшем ему чудесном видении, в котором сам Господь Иисус Христос открыл бывшему Казанскому протопопу, а ныне иноку Григорию, что дарует ему благодать как поборнику святой веры и благословляет служить в пустыни, где Григорий подвизался, литургию по старым книгам. И согласие Никона разрешить Григорию служение по старым книгам, и готовность московского протопопа послушать инока и не «четверить» аллилуйю при богослужении «въ соборной церкви на крылосахъ» (с. 349) истолковываются в «Записке» как победа Неронова. Возможно, для составителя «Записки» существен и уход Никона с патриаршего престола, пришедшийся именно на 1658 г. — год бесед с Нероновым, обличавшим «новизны» Никона. (На самом деле, оставление Никоном патриаршего престола никак не было связано с неприятием старообрядцами проведенных им реформ, но книжник мог предполагать именно такую читательскую трактовку событий.) Царю Алексею Михайловичу Неронов так говорит о Никоне: «ДоколЪ, государь, тебЪ дотерпеть такову Божию врагу? Смутилъ всею Рускою землею и твою царьскую честь попралъ, и уже твоей власти не слышать, — отъ него, врага, всЪмъ страх!» (с. 347). Отказ царя разрешить Никону, в 1658 г. удалившемуся из Москвы и оставившему патриарший престол, предстает в «Записке» словно бы как следствие и исполнение призыва из речи Неронова, в которой старец Григорий обличает Никона, в том числе и за властолюбивое притязание на роль государя.
Повествование о борьбе Неронова за «старую веру» открывается перечислением посланий Ивана в защиту церковной старины, адресованных царю Алексею Михайловичу (два письма), его духов-
нику Стефану Вонифатьеву (четыре письма) и царице Марье Ильиничне. При этом неизменно отмечается, что письма составлены «плача», «со слезами», что это «плачевное моление»; отмечен и пророческий пафос Неронова, который составлял их, «известно же творя, яко и гнЪвъ Божий грядет неуправления ради церкви; приписавъже исвоею рукою къпосланию, приводя во свидетельство божественное Писание», «ясно сказуя быти хотящий гнЪвъ от Бога всей Росии за презрение вопля того и за еже оскорбляемымъ быти Божиимъ рабомъ, проповЪдающим истинну и просящим церкви мира» (с. 337—338).
И экзальтация («слезность»), и пророческое обличающее рвение Неронова — черты, отличительные для изображения эмоционального состояния и поведения поборников «старой веры» в старообрядческой книжности. Наиболее выразительный пример — это, конечно же, «Житие» и послания протопопа Аввакума, который был учеником Неронова.
В изложении содержания посланий Неронова местоимение третьего лица («онъ»), обозначающего адресанта-автора, однажды заменяется формой первого лица («я»): «Того же лЪта, майя во 2 день, и къ государони царице и великой княгине Марье Ильиничьне писал я со слезами, прося церкви мира <...>» (с. 337). Употребление местоимения первого лица вместо требуемого нарративной поэтикой местоимения третьего лица может объясняться не только влиянием устных рассказов самого Ивана Неронова на составителя «Записки», но и стремлением сохранить в тексте «Записки» присутствие пишущего обличительное письмо. Показательно, что в большинстве случаев перфектные глагольные формы на «-л», характеризующие писание Нероновым обличительных посланий, даются без обозначения субъекта действия: «писалъ» (с. 337), а не «я писалъ» или «онъ писалъ». Так как в глагольной форме прошедшего времени (собственно, в церковнославянском языке — в форме перфекта) нет различения по грамматической категории лица, наводняющие начало «Записки» глаголы «писалъ» могут интерпретироваться и как «я писалъ», и как «онъ писалъ».
Центральный эпизод повествования о пребывании Неронова в ссылке — самовольный уход из Кандалакшского монастыря вместе с тремя духовными детьми и чудесное спасение во время бури на Белом море. Для описания шторма характерны новые в сравнении с агиографической традицией черты — детализация изображения (положение карбаса), поэтика конкретного (неспособность Неронова и его духовных детей спустить парус) и гиперболизация
(размеры волн), передающая страх застигнутых бурей: «И внезапу бысть буря велия, волнамъ убо восходящимъ на высоту, аки преве-ликимъ горамъ, и кождо ихъ с воплемъ к Богу взываху <...> Буря же преизлиха начать стужати, и карбасъ вмалЪ не опровержеся, зане от страха содержащаго не можаху паруса спустити, и карбасъ на боку волнами носимъ; тЪма же на другую страну от в'Ьтра нападь-шимъ и держащимся за край карбаса, волны же, яко превелие горы, з'Ъло на высоту восхождаху, мнЪти тЬмъ, яко на облакъ подъять ихъ; егда же схождаху долу, мняху, яко покрыти ихъ имать волнами море; и не надЪяхуся кождо ихъ жити <...> в то время работники Ивановы и дЪти духовныя учали межъ собою прекословить, Ивану досаждать: "Кто, де, въ такомъ карбасЪ по морю Ездить, а се, де, и снасти никакой н*Ьть!"» (с. 338).
Достаточно сравнить это описание с изображением случаев чудесного спасения на море, представленных в «Житии Зосимы и Савватия Соловецких» (одном из наиболее читаемых древнерусских житий, содержащем, кажется, наибольшее число таких чудес), чтобы увидеть нетрафаретность изображения бури в «Записке»г>. И установка на поэтику конкретного, и грандиозность изображения роднит это описание с другими памятниками ранне-старообрядческой книжности, прежде всего с автобиографическими «Житиями» Аввакума и Епифания.
Сквозной мотив «Записки» — скитания Неронова, преследуемого за веру: он бежит из Кандалакшского монастыря, тщетно преследуемый «гнавшими» за ним; затем странствует из монастыря в монастырь и наконец скрывается в Игнатьевой пустыни. «Никонъ же патриархъ не остави ни града, ни веси, в ней же не положи заповеди, ища Иоанна: но Богъ, своея ради благодати, своими ему рабы, кры-яще того, зане простии людие зЪло любляху Иоанна, яко проповедника истиннЪ, и пред цари не стыдящеся, по пророку, и много истиннЪ страждуща, — страдальца и мученика того нарицаху.
Никонъ же много клопоть воздвиже, — нЪоткуду вЪсть прии-деть, яко въ пустыни Григорий, — пославъ своихъ ему д%тей боярских с великимъ прещениемъ, и тамо сущия мнихи оскорби, и разосла въ сылку, окрестнымъ же иереомъ и людином многу бЪду сотвори» (с. 341).
При встрече с Нероновым патриарх «скоро на степень усту-пилъ, глаголя: "БЪгунъ!" И старец рече: "Недивися, святитель! Христосъ, учитель нашъ, бЪгалъ, и ученицы его, и мнози от отецъ. Азъ ли надъ тЪми честнейший, и кто есмь?" И благословляя патриархъ старца, рече: "И бЪгаеть, и является!"» (с. 348).
Неронов прямо ссылается на примеры Христа, апостолов и преподобных, обозначая прецеденты-образцы своего поведения. Явное или скрытое уподобление гонимого героя Христу и святым традиционно для агиографии. Но неожиданно, что такое сопоставление, пусть и имеющее ограниченный характер, вложено в уста лица, о котором ведется повествование, а не принадлежит агиографу: тем самым если и не происходит впадение в грех гордыни, то, по крайней мере, не выражается смирение Неронова. Показательно и то, что Неронов ссылается одновременно и на пример Христа, и на пример апостолов, и на пример преподобных, а также святителей («отцов»), В агиографической традиции Христос, принявший смерть на кресте, рассматривался как образец и прообраз для мучеников, апостолы — как прообраз для миссионеров, преподобные следовали ангельскому прообразу Неронов одновременно ссылается на несколько образцов, чинов святости. И действительно, в «Записке» Неронов скрыто уподоблен и Христу — как мученик, и апостолам — как поборник и проповедник истинной веры, и преподобным — как праведный и благочестивый инок.
Скитания Неронова, очевидно, рассматриваются составителем «Записки» как реализация речений из Нагорной проповеди: «Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф. 5: 10—12). В сопоставлении с речениями из Нагорной проповеди и «слезность» Неронова и других учителей старообрядчества воспринимается как соответствие речению из той же проповеди: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5: 4), а не просто как житийный топос смирения или как психологическая характеристика.
Соотнесенность поборника «старой веры» с Христом или апостолами присутствует и в других памятниках раннестарообрядческой книжности. Особенно отчетлива она у Аввакума, прежде всего в его «Житии», и проявляется, в частности, в цитатах из Евангелия, влагаемых в уста составителя «Жития» и его гонителей'.
В «Записке» соотнесенность Неронова с Христом и апостолами не заявлена столь радикально и откровенно, как у Аввакума. В частности, в отличие от Аввакумова «Жития», полного аллюзий на эпизоды осуждения Христа на распятие, в «Записке» есть лишь одна явная аллюзия: Неронов, несправедливо подозревая боярина
Ртищева в доносительстве патриарху Никону, «свирЪпо к нему рекь: "Июдо, предавай! <...>"» (с. 348).
Зато в «Записке» очень много отсылок к житийной топике. Житийный топос — уподобление ангелу: «яко Божия ангела держа-ху» Ивана его приверженцы, не боясь гнева Никона (с. 341). Это «общее место» преподобнической агиографии восходит к переводному «Житию Саввы Освященного», составленному Кириллом Скифопольским; из русских агиографов его первым применил Нестор в «Житии Феодосия Печерского»
О примерах из житий святого Афанасия Александрийского и Афанасия Афонского напоминает старцу Григорию в видении Христос, веля старцу служить литургию: «И паки Господь рече: "Афанасий жидовских при мори детей крести, еще младенец, а моя благодать ему споспешествовала; а Афанасий Афонский, младенец же, от детей игуменом поставленъ, и самъ прочихъ детей в попы и дияконы поставляше, и с ними служаше"» (с. 349—350). Очевидно, составителя «Записки» столь занимал поиск житийных прообразов, что он подбирал даже не очень уместные примеры: детские игры, в которых Авраамия (будущего святого Афанасия Афонского) избирали игуменом, в его «Житии» свидетельствуют не об уже полученном благодатном даре игумена, а о будущем призвании святого''.
Видения, явленные Неронову, также соотносят «Записку» с житиями святых. Нетрадиционные для большинства агиографических текстов черты в этих видениях — апокалиптические коннотации («Исусъ Христосъ, во священней одежди, препоясанъ по чреслехъ, — какъ во Апакалепсисе, въ явлении Иоанна Богослова пишеть, — и окресть его юноши светлы, белая носяще, множество, и со страхомъ тому предстояще» [с. 349]); грандиозный характер видений и их «вещественность» (Сын Божий за непослушание велит «юношам светлым» бить Неронова «дубцами» [с. 350]).
Апокалиптические мотивы сближают видения из «Записки» с визионерскими мотивами в других раннестарообрядческих текстах; грандиозность видений вообще характерна для визионерства XVII в.; «вещественность» ш, материальность сакрального и, в частности, видений — черта, отличительная для культуры XVII столетия. Наиболее выразительно она проявилась, кажется, в «Житии инока Епифания» и.
Наконец, весьма интересна такая особенность «Записки», не находящая, кажется, безусловных аналогий в других памятниках раннестарообрядческой книжности, как оппозиция русского и церковнославянского языков, приобретающая семантический
оценочный характер. В противоположность Неронову, обличающему Никона на книжном церковнославянском языке, патриарх дважды отвечает по-русски, причем в обоих случаях ответы демонстрируют несостоятельность его позиции (в первом случае явную, признаваемую, во втором — не признаваемую и проявляющуюся в раздражении и брани).
Случай первый. Григорий произносит пространную речь, начинающуюся: «Кая теб^ честь, владыко святый, что всякому еси стра-шенъ и другъ другу грозя глаголют?» — и заканчивающуюся: «Ваше убо святительское дЪло — Христово смирение подражати и его, пречестнаго владыки нашего, святую кротость». В ответ патриарх произносит лишь: «Не могу, батюшко, терпЪти» (с. 343).
Случай второй. В ответ на обличение Нероновым со ссылкой на святого Ефросина Псковского «четверения» аллилуйи Никон бранится: «Вор, де, блядин сынъ Ефросинъ!» Григорий же отвечает ему по-церковнославянски: «Какъ таковая дерзость и какъ хулу на святыхъ вещаешь? Услышит Богъ и смирить тя!» (с. 349).
Подводя итог вышесказанному, можно охарактеризовать «Записку» как памятник книжности, близкий к другим сочинениям раннестарообрядческой словесности и отражающий основные ее тенденции. Вместе с тем, он менее оригинален, чем наиболее индивидуально отмеченные старообрядческие произведения, хотя и не лишен интересных особенностей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Демкова Н. С. «Записка о жизни Ивана Неронова». Комментарии // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая. М., 1989. С. 634.
2 Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1874. Т. 1. С. 134—166 (публикация Н. И. Субботина); Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая. С. 337—350 (публикация Н. С. Демко-вой).
3 «Житие» опубликовано в изд.: Материалы для истории раскола за первое время его существования. Т. 1. С. 243—305. Об этом памятнике см.: Поныр-коН. В. Житие Иоанна (Григория) Неронова // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1992. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1. А-3. С. 359- 361.
4 Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая. С. 337. В дальнейшем «Записка» цитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках в тексте статьи.
5 Соотнесенность с этим «Житием» значима для «Записки»: Иван и его спутники плывут но Белому морю и пристают в конце концов именно к Соловецкому острову; здесь они поклоняются мощам преподобных Зосимы и Сав-
ватия. В этом контексте спасение Неронова и его духовных детей может быть истолковано как совершившееся по молитвам соловецких преподобных.
Описание бурь на море в «Житии» и сказании о чудесах Зосимы и Савватия менее детализировано и психологизировано. Ср.: «И пршде вурл к-ктренАА в6д1л s'fcao, и ТруСЪ в"ь .иори ВЁЛНКЪ, и ВОЛНЫ .ИОрСКЫА ОуСТре.ИЛДЮфбСА велш 5"Ьло» (текст Первоначальной редакций «Жития» по классификации С. В. Минеевой. — Минеева С. В. Рукописная традиция Жития преп. Зосимы и Савватия Соловецких (XVI-XVIII вв.). М„ 2001. Т. 2. Тексты. С. 43, л. 286); «Внезапу же пршде вурл велика на .uop'fc, мы же в нужи велнц-fe сущи, ову-реваеми ГО л\но[же]ства волн» (текст Первоначальной редакции. — Там же. С. 76, л. 307); «И внезапу дуну в"Ьтр Аръ ГО вр'Ьгл, дзт» же вострепетать, еще же к-ь се.иу падучал вода <...> И косташа волны, и начать выти зыбь велика, вт» мегновенш ока толь .иного ГОплых*ь, гако и вр-fcra не вид^ти» (т. н. «Ранние чудеса», по классификации С. В. Минеевой, —Там же. С. 418, л. 116 об.—117); «Пловуфилгъ же и,уть по .морю <...> ста курл сильна, и воздвиже волнеже велико на мори, претлше потоплежемъ» (т. н. «Новосотворенные чудеса» игумена Филиппа. I вариант. — Там же. С. 424, л. 203); «Внезапу пршде вурд велика на мори, и волны лхорскшА оустре.иляющеся велш з^ло <...>» (тот же текст. — Там же. С. 428, л. 213); «пршде на насъ вурл ветреная вел|'я <...>» («Новосотворенные чудеса» игумена Филиппа. H вариант. — Там же. С. 458, л. 254).
Единственное совпадение между описанием шторма в «Записке» и в ряде чудес Зосимы и Савватия — сравнение волн с горами, имеющее целью подчеркнуть их грандиозный размер, высоту: «по такихъ волнахт», гако по сильны^ ropa)fb» (т. н. «Ранние чудеса», по классификации С. В. Минеевой. — Там же. С. 419, л. 117); «воздвижесА Mop"fe мор"Ь ГО з^льнаго в-Ьтра, подобно горами» волны хожлХ\" и Л0А'Ю покрываху < • > бдиною же внезапу возвысив-шуСА волна, аки гора сильная, возъяривсА страшно <...> но тихо и кротко около лодш волны, подобны горам-ь, восхождаху <...>» (т. н. «Новосотворенные чудеса» игумена Филиппа. I вариант. — Там же. С. 425, л. 204—204 об.).
6 См. об этом: Руди Т. Р. Средневековая агиографическая топика (принцип imitatio и проблемы типологии) // Литература, культура и фольклор славянских народов. XIII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации / Отв. ред. д. ф. н. JI. И. Сазонова. М., 2002. С. 40—47.
7 О соотнесенности Аввакума в его «Житии» с Иисусом Христом см.: Hunt P. The Autobioraphy of the Archpriest Avvakum: Structure and Function // Ricerche Slavistiche. 1975-1976. Vol. XXII-XXIII. P. 158, 164-168 ff. О поэтике цитат в «Житии» Аввакума см.: Бороздин А. К. Протопоп Аввакум: Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1900. С. 301; Виноградов В. В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протопопа Аввакума (1921) // Виноградов В. В. О языке художественной прозы. М., 1980. С. 9—10; Герасимова H. М. О поэтике цитат в «Житии» протопопа Аввакума // ТОДРЛ. Т. 48. СПб., 1993. С. 314-318.
8 Кирилл Скифопольский называет Савву: «земный аггелъ и невесныи человек Оава» («Житие святаго отьца нашего и наставника пустыннаго Савы Освященнаго. Списано бысть Кирилом монахом» // Великие Минеи Четий. Декабрь, дни 1-5. М., 1901. Стб. 515). Именование Феодосия Пе-
черского — «по истин'Ь зе.ильнын днг[е]лъ и н[е]е[е]сныи ч[е]л[о]в[-й]къ» (Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971. С. 88). Эта же агиографическая формула встречается в другом житийном тексте, созданном примерно в одно время с «Житием» Феодосия, — в «Сказании о Борисе и Глебе»: «вы у Б О нбБвсьндя члов*Ькд естд, земльная ангела» (Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Приготовил к печати Д. И. Абрамович [Памятники древнерусской литературы. Вып. 2]. Пг., 1916. С. 49—50).
9 Ср. в славянском переводе жития: «егдд же случдшесд е.иЬ' игрдти с еди-новерстны.ии е.мУ отроки и се смотрежемт» Б[о]жт.мъ вивлше. въсхищьше уво его иггроци ижи в пещеру н-Ьку идах*", и не постлвлах^ сего цдрА или воевод^ или женила творАх^, гак® ж6 и'Ькаа многа д'Ьтемъ ижычнд с^ть; но иг^иенд и здконоположителА житво иночьско.иу предлдглх^. х е-Ъшл оуео д-Ьти то.иу повинуюфесА. <...> всако же предпоклзовдше его Б[ог]ъ стлр'Ьишин^ и предстдтелА многими»» (текст жития цитируется по списку Соборника Нила Сорского: Лённгрен Т. П. Соборник Нила Сорского. М., 2000. Ч. 1. С. 272—273, л. 139 об.).
10 См. об этом, в частности, в моей статье «Автобиографические повествования в русской литературе второй половины XVI — XVII в. (Повесть Мартирия Зеленецкого, Записка Елеазара Анзерского, Жития Аввакума и Епифания): проблема жанра» (Ранчин А. М. Статьи о древнерусской литературе. М., 1999).
11 Ср. характеристику визионерства Епифания в кн.: Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследование и тексты. М., 1963. С. 72—73.
