CC BY
63
____________ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА_____________
№ 301 Август 2007
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 830
Д.Н. Жаткин
ТРА ДИЦИИ ТВОРЧЕСТВА Ф. ШИЛЛЕРА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.А. ДЕЛЬВИГА
Исследование осуществлено при поддержке гранта Президента Российской Федерации МД-1752.2007.6.
Впервые выявлены и проанализированы традиции Ф. Шиллера в идиллиях, антологических эпиграммах, анакреонтических одах, а также литературно-критических статьях А.А. Дельвига. Особую ценность для русского поэта имело привнесение Шиллером в литературное творчество сугубо национальных начал, обусловленных характерными романтическими приоритетами. Показана преемственность творчества русского поэта по отношению к наследию немецкого предшественника на уровне мотивов, образов, символики, художественных деталей и др.
В процессе изучения творчества А.А. Дельвига в контексте русско-немецких историко-культурных и литературных связей XIX в. особое внимание привлекают обстоятельства влияния на русского поэта со стороны выдающегося немецкого писателя Ф. Шиллера. Уже в ранних анакреонтических одах Дельвига можно видеть традиционный мотив воспевания радостей жизни, пришедший в русскую литературу под влиянием немецкого рококо, прежде всего, творчества Хр.М. Виланда (см. гл. 32 «Диогена Синопского») [1. С. 124; 2], гимнов «К радости» Ф. Хагедорна и И.П. Уца, оды Ф. Шиллера «К радости» [3. С. 41; 4. C. 18].
Традиция изображения современности средствами античной поэзии (с учетом характерной образности, ритмико-композиционной схемы стиха) была воспринята русскими романтиками, в том числе Дельвигом, из творчества А. Шенье, а также из немецкой литературы (сочинения И.В. Гёте, Ф. Шиллера, И.Г. Гердера, И.Х.Ф. Гёльдерлина). Дельвиг, в соответствии с традицией, не стремился в антологических эпиграммах, равно как и в произведениях некоторых других жанров, даже к условному воссозданию картины античной жизни, ее внешних примет, а представлял далекое прошлое как светлое, возвышенное время, выгодно отличающееся от современности. Противопоставление прошлого и настоящего во многих его произведениях только намечается, подразумевается, тогда как в некоторых текстах, таких как эпиграмма «Переменчивость», оно проступает вполне определенно. На материале «анфологических эпиграмм» Пушкина, совершенно отображавших как формы древнегреческой поэзии, так и метод мифологизации, раскрывавших сущность художественного по преимуществу мышления древней Эллады, Д.Д. Благой пришел к выводу, что по содержанию своему такие произведения, реально не имеющие никакого отношения к Греции, написаны поэтом «на важные для него и волнующие его темы, подсказывавшиеся и его собственным духовным развитием, и русской жизнью «железного XIX века» [5. C. 517], т.е. содержат взгляд на реальность через призму духовного комплекса античности. Вместе с тем античное начало как идеал и норма не могло раствориться в эмпирической действительности, поскольку противостояло ей «как эталон и корректив, как ее возвышенно героизированный и требовательный лик» [6. C. 120].
Дельвиг предпочитает начинать свои антологические эпиграммы, неизменно сохраняющие дидактическое начало, с обращения не к конкретному лицу, а к предмету размышлений или неопределенному адресату («Мы», «Грусть», «Слезы любви», «Удел поэта» и др.). Подобный прием использовался и другими поэтами пушкинского круга (в частности, В.К. Кюхельбекером, Е.А. Баратынским), однако только Дельвиг применял его в своих антологических сочинениях систематически. В этом, на наш взгляд, следует видеть существенное влияние, испытанное поэтом в результате прочтения на языке оригинала некоторых, в ту пору еще практически не переведенных на русский язык, произведений Ф. Шиллера («Эпиграммы», «Заметки», «Мелочи»).
Среди антологических эпиграмм известны произведения, содержащие обращение к личности Гомера и его творчеству. В античности гомеровская тема затрагивалась в эпиграммах Леонида Таренского, Антипатра Си-докского, Алфея, а также неизвестных поэтов [7. C. 126, 149]. Первая антологическая эпиграмма Дельвига, затронувшая гомеровскую тему, была написана под впечатлением от отрывка из осуществленного Н.И. Гне-дичем перевода «Илиады», достойного, по мнению Дельвига, благожелательного внимания самого Гомера («Н.И. Гнедичу», 1821 или 1822). Завершение многолетнего труда Гнедича обусловило появление антологических эпиграмм А.С. Пушкина «На перевод «Илиады» (1829) и «К переводу «Илиады» (1829). Гомеровская тема была развита в эпиграмме Ф. Шиллера «Илиада»: «Рвите Гомеров венок и считайте отцов совершенной, // Вечной поэмы его...» [8. C. 119]. Эпиграмма Шиллера представляла собой гневную отповедь сторонникам теории Вольфа (так называемой теории «малых песен»). Негодование по поводу данной теории также выражал в поэме «Рождение Гомера» Н.И. Гнедич [9. C. 11].
Реминисценция из «Илиады» Ф. Шиллера содержится в стихах антологической эпиграммы Дельвига, посвященной Ф.Н. Глинке, - «Рви их, любимец богов, и сплетай из них русским каменам // Неувядаемые, в Хроновом царстве, венки» [10. C. 137]. Впоследствии эту мысль повторил в антологической эпиграмме «Homer» (1829)
В.А. Жуковский: «.вечен Гомеров венец» [11. C. 179]1. Дельвиговская эпиграмма «Ф.Н. Глинке» (1820), сопровождавшая пересылку греческой антологии (вероятно, популярной в те годы книги И.Г. Гердера «Цветы из гре-
ческой антологии»), создавала впечатление программы определенных действий по современному переосмыслению античной лирики. Дельвиговское сопоставление антологии с пленительным цветочным убранством «легких харит» было обусловлено буквальным пониманием слова «антология», обозначающего в переводе с греческого «цветник», «букет цветов», и полностью соответствовало литературной традиции. Очевидно, под влиянием присланной антологии в 1820 г. Ф.Н. Глинка написал вольный перевод из Агафия «Греческие девицы к юношам (из Антологии)» и расширенный вариант дистиха Лукиана «К недостойному бессмертия (из Антологии)».
Обращение к жанру идиллии стало для Дельвига одним из путей к осознанию и принятию культурноэстетических достижений и этических норм Античности. Представление о далекой исторической эпохе, о мире души и особенностях отношений идиллических героев Дельвиг сформировал на раннем этапе творчества в результате знакомства с переводами идиллий, а также оригинальными произведениями и общественными взглядами немецких поэтов эпохи раннего романтизма, в частности Л.Г.К. Гельти, Ф.Г. Клопштока, Ф. Шиллера. В изучении немецкой литературы Дельвигу помогал В.К. Кюхельбекер, на что, в частности, указывал А.С. Пушкин: «Клопштока, Шиллера и Гельти прочел он с одним из своих товарищей, живым лексиконом и вдохновенным комментарием» [14. С. 293]. Поэты, творчество которых привлекало Дельвига и Кюхельбекера, критикуя классические нормы, прокладывали дорогу новому романтическому движению, в котором особое значение приобретало национальное своеобразие искусства. По наблюдению В.Э. Вацуро, «Шиллер, как и Гете, воплотил в своем творчестве дух этой переходной эпохи» [15. С. 6]. Обращение к Античности позволяло поэтам отчасти нивелировать влияние французской традиции, ставшей своего рода символом всего вненационального, классического в литературе и искусстве. Возвышенное романтическое восприятие названных немецких авторов, отразившееся на содержании их произведений, в том числе и идиллий, гармонично сочеталось с идеализацией далекого прошлого самим Дельвигом, который «безошибочно угадывал <. .> дух и способ мышления, порядок мыслей и систему мирочув-ствования человека, выходца из “золотого века”, открывая в том времени недоступные для современного мира мудрость и великие простоты» [16. С. 2].
Раскрывая мифологическую перспективу, к которой должны стремиться в своих помыслах человек и общество, Дельвиг показывал, что основу идеального мира традиционно составляла гармония, всесторонне развивавшая человека, формировавшая полнокровное, дружелюбное, лишенное зла и насилия окружение. В дель-виговском творчестве отразились взгляды Ф. Шиллера, утверждавшего, что цель идиллии «состоит всегда и везде одна - изобразить человека в состоянии невинности, то есть состоянии гармонии и мира с самим собой и с внешней средою» [17. С. 440]. Ф. Шиллер называл идиллию «прекрасной возвышающей фикцией» и при этом подчеркивал ее значимость, состоявшую в предоставлении отклонившемуся от естественных, природных норм человеку возможности «вновь созерцать законы природы в чистом образце и, глядя в это зерка-
ло, вновь очиститься от пороков искусственности» [17. C. 441]. Несколько иной была изначальная посылка античных идиллий, авторы которых искали в гармонии природы и близких ей наивных, нравственно чистых людей спасение от жестокости окружающего мира. В отличие от античных поэтов Дельвиг не верил в реальность такого спасения, показывая, как гармония постепенно уходила из мира, оставляя людей наедине с многочисленными пороками. «Прошли, пролетели те времена!» [10. C. 192], - восклицал поэт в идиллии «Друзья», ненавязчиво напоминая о былом, уже несбыточном человеческом радушии. К утрате гармонии как главнейшей конструктивной составляющей жизни вело трагическое мироощущение, с особой силой выраженное Дельвигом в идиллии «Конец золотого века», испытавшей несомненное влияние зарубежных барочных и романтических идиллий, в частности творчества
В. Вордсворта, Ф. Гельдерлина [18. C. 70], а также «Аркадского памятника» Н.М. Карамзина («Мороз может в одну ночь побить самые прекраснейшие цветы, а заразительный порок может в малое время переменить народные нравы» [19. C. 323]).
В те годы, когда Дельвиг создавал свои идиллии, популярностью среди просвещенных кругов России пользовались сочинения С. Геснера. Последователем Геснера, идиллии которого, впервые показавшие пастухов, подверженных всем человеческим заботам и нуждам, «органически входили в литературу» [20. C. 227], стал в России
В.И. Панаев, который в рассуждении «О пастушеской или сельской поэзии» призывал описывать идеальную древность, поскольку быт современных крестьян чужд идиллической гармонии2. Обратной точки зрения придерживался Ф. Шиллер, призывавший к созданию новой современной идиллии, которая сохранит «пастушескую невинность также в носителях культуры, в условиях самой воинственной и пламенной жизни, самого развитого мышления, самого рафинированного искусства, высшей светской утонченности». Это была бы «идиллия, ведущая в Элизиум человека, для которого нет уже возврата в Аркадию» [17. C. 441].
В «Дамоне» Дельвиг точно отобразил представления древних греков, согласно которым солнце поднимается из окружающего землю океана, а при заходе вновь погружается в него, причем за далекими водными краями живут бессмертные боги: «Вечернее солнце катилось по жаркому небу, // И запад, слиянный с краями далекого моря, // Готовый блестящего бога принять, загорался // <. .> // В прохладе и блеске кати-лися волны Алфея» [10. C. 152]. Мифологическая картина солнечного заката, согласно которой «морская богиня Фетида встречает спускающегося на колеснице к морю бога Солнца» [23. C. 694]3, получила художественное воплощение не только в «Дамоне» Дельвига, но и в произведениях других писателей, в частности в стихотворении С.П. Шевырева «Вечер (Из Шиллера)» (1826): «Зри, кто из моря в волны кристальны // С милой улыбкой друга манит! // Быстро помчались грозные кони // В царство богини морей!» [26. C. 150]4. Данное произведение является переводом стихотворения Ф. Шиллера «Der Abend». В этой связи нельзя исключить возможного влияния Шиллера на появление указанного мотива в дельвиговской идиллии.
Финал идиллии «Конец золотого века» создавался под впечатлением от четвертого акта трагедии Шекспира «Гамлет», на что указывал сам Дельвиг: «Читатели заметят в конце сей идиллии близкое подражание Шекспирову описанию смерти Офелии. Сочинитель, благоговея к поэтическому дару великого британского трагика, радуется, что мог повторить одно из прелестнейших его созданий» [10. С. 204]. Известную аналогию сюжету дельвиговской идиллии представляет создававшаяся позднее «Русалка» (1829-1832) А.С. Пушкина. О «гамлетизме» русской литературы писали М.П. Алексеев, Ю.Д. Левин [28. С. 196; 29. С. 176]5, однако нас в контексте заявленной темы прежде всего интересует внимание Дельвига к творчеству Шекспира и его переводчика Шиллера, нашедшее отражение в статье в «Литературной газете», содержащей оценку переводческой деятельности А.Г. Ротчева.
В «Литературной газете» от 17 ноября 1830 г., вышедшей из-за цензурного конфликта только 9 декабря [30. С. 265-271], увидела свет рецензия на книгу известного переводчика, постоянного автора «Московского телеграфа» А.Г. Ротчева, включавшего «трагедию Шакспи-ра “Макбет” из сочинений Шиллера». Почему Дельвига привлек именно перевод «Макбета»? Ответ на этот вопрос можно найти в обстоятельствах биографического характера. Находясь в тюремном заключении, В.К. Кюхельбекер сделал перевод «Макбета» и переслал его родным, о чем сообщил Дельвигу в письме от 18 ноября 1829 г., переданном с оказией. В «Литературной газете» от 31 января 1830 г. Дельвиг анонимно поместил статью
B.К. Кюхельбекера «Мысли о Макбете» и начал предпринимать попытки по подготовке перевода к изданию [31.
C. 191-192; 32. С. 30-58]. В письме Н.М. Коншину в декабре 1829 г. Дельвиг сетовал на медлительность в переписке трагедии; 18 июня 1830 г. Дельвиг сообщал А.П. Елагиной-Киреевской, что так и не удалось напечатать добротного труда Кюхельбекера [33. С. 340, 343]. Принципы перевода великого произведения Шекспира, изложенные в статье Кюхельбекера «Мысли о Макбете», оказались очень близки Дельвигу, по сути повторившему их в критическом отзыве о новой работе А.Г. Ротчева.
В указании «трагедия Шакспира из сочинений Шиллера», свидетельствовавшем о том, что переводчик работал не с английским оригиналом, а с переводом на немецкий язык, осуществленным с некоторыми текстовыми изменениями, Дельвиг видел внушенное «Московским телеграфом» «неуважение к творениям великих писателей и пренебрежение к своим читателям»: «Как Шиллер сочинил трагедию Шекспира? - Шиллер перевел “Макбета” с некоторыми изменениями; он мог и сочинить трагедию “Макбет”, взяв для своей драмы один предмет с Шекспиром; но как мог написать написанное другим - не понимаем» [33. С. 264-265]. Дельвиг сетовал, что похвалы критики, высказанные осуществленным Ротчевым переводам «Мессинской невесты» и «Вильгельма Теля» Шиллера, не пошли на пользу молодому дарованию и призывал сравнить перевод если не с английским оригиналом, то хотя бы с немецким текстом: «Вы увидите, что ни один даже удачный стих Шиллера не остановил переводчика и не заставил его постараться верно передать себя. Одна безотчетная поспешность добраться поскорее до конца выглядывает из
каждой сцены, из каждого стиха, даже из корректуры типографской!» [33. С. 266]. Дельвиг делает во многом символичный вывод - «Макбет» ещё не переведен в России - и тем самым подсознательно оставляет надежду на публикацию перевода В.К. Кюхельбекера.
Привлекают внимание оссианические мотивы в раннем стихотворении Дельвига «Настанет час ужасной брани.» (1812 или 1813), отражавшем характерные для периода наполеоновских войн эсхатологические фантазии. Дельвигом создавалась мрачная картина невиданного разгула утопических сил и вселенского краха - «типично “оссианический” пейзаж в том виде, как он воспринимался русскими подражателями» [34.
С. 101] шотландского барда: «Чудовища с цепей сорвутся // И полетят на мир толпой. // Моря драконом потрясутся, // Земля покроется водой. // Дуб твердый и ветвисты ивы // Со треском на луга падут. // Утесы мшисты, горделивы // Друг друга в океан сотрут» [10.
С. 64]. Появление оссианических мотивов в русской поэзии [35] свидетельствовало о завершении столь характерной для эпохи классицизма «монополии» античной литературы, выступавшей в качестве единственного образца для подражания [36. С. 86]. Открытие древней поэзии и культ Оссиана становились теми явлениями, которые сопутствовали в поэзии пушкинского времени «коренному преображению эстетической мысли», являясь «отчасти и одной из его причин» [37.
С. 63]. В этой связи влияние на русских романтиков оказало высказывание Ф. Шиллера об Оссиане, у которого «переживания определенных утрат расширились до идеи всеобщей бренности» [17. С. 423]. К примеру, под влиянием новой традиции в думе К.Ф. Рылеева «Петр Великий в Острогожске» (1823) был создан романтический пейзаж «оссианического» типа; Д.В. Веневитинов написал на оссиановскую тему стихотворения «Освобождение скальда», «Песнь Кольмы».
В письме А.С. Пушкину из Харькова, написанном около 18 февраля 1828 г., Дельвиг отмечал большое влияние на харьковских профессоров со стороны Ф.В. Булгарина, выразившееся, в частности, в превознесении пушкинских «Цыган» «выше всех произведений европейских муз» [33. С. 328]. Видимо, харьковские профессора находились под впечатлением только что опубликованной в «Северной пчеле» статьи Ф.В. Булгарина «Обозрение русских альманахов на 1828 год», где «Цыганы» были названы одним из «лучших созданий поэзии в Европе, а не в одной России», а в связи с «Борисом Годуновым» была брошена крайне популярная в те годы фраза: «Тени Шекспира, Шиллера, возрадуйтесь» [38].
Упоминания имени Шиллера встречаются в литературно-критических статьях Дельвига. Так, при критическом анализе поэмы А.И. Подолинского «Нищий», рассуждая о «благозвучных стихах без мыслей», обнаруживающих «не талант поэтический, а хорошо устроенный орган слуха», Дельвиг противопоставлял им гармонию стихов Шиллера, которая «есть, так сказать, тело, в котором рождаются поэтические чувства и мысли», и делал вывод, что «у истинных поэтов каждая мысль и каждое чувство облекаются в единый, им свойственный гармонический образ» [33. С. 226]. Перепечатывая в № 54 «Литературной газеты» от 23 сентября 1830 г. заметку Ф.В. Булгарина в «Северной пчеле», настоятельно реко-
мендовавшую читателям познакомиться с «Историей русского народа» Н.А. Полевого, Дельвиг сопровождал ее редакционными примечаниями, в одном из которых приводил анекдот о Ф.Ф. Кокошкине, драматурге, переводчике, противнике романтического направления, также содержавший упоминание о Шиллере: «Некто, почитающий себя классиком, браня романтизм, важно говорил однажды знакомому молодому поэту: «Ну, послушай, любезный, ведь ты меня знаешь, не правда ли? Ведь я честный человек? Ведь мне никакой пользы нет тебя обманывать? Поверь же, милый, старику: и Шиллер твой, и Гете - не писатели, а дураки» [33. С. 256]. Анекдот о Ф.Ф. Кокошкине, отразивший литературные споры своего времени, сохранился также в «Старой записной книжке» П.А. Вяземского [39. С. 81].
Цитату из «Орлеанской девы» Ф. Шиллера в переводе В.А. Жуковского Дельвиг использовал в рецензии на «Теоретико-практическое наставление о виноделии» А.И. Стойковича, помещенной в «Литературной газете» 13 октября 1830 г. Характеризуя бездарное управление многими помещиками своими имениями на Юге России, Дельвиг вместе с тем выражал уверенность в скором исправлении положения под влиянием экономических условий: «.сколько земель, способных про-
изводить самыя нежные растения юга, оставлены на произвол природы невнимательностию помещиков, Безмятежных, не желающих,
Не скорбящих, не теряющих, но зато ничего и не выигрывающих! Однако число этих неприступных духов Шиллеровых приметно уменьшается. Нужда пробуждает деятельность общую, и богатая земля наша скоро будет приневолена платить нам все, что может» [33. С. 262].
Как видим, традиции Ф. Шиллера получили отражение в идиллиях, анакреонтических одах, антологических эпиграммах, а также литературно-критических статьях Дельвига. Русский поэт был знаком не только с лирикой и драматургией Шиллера, но и с его трактатом «О наивной и сентиментальной поэзии», причем многие теоретические посылы немецкого предшественника были ему предельно близки. Шиллер воспринимался Дельвигом в широком контексте мирового литературного процесса, и потому его имя нередко оказывалось рядом с именами Шекспира, Расина, Гёте и др. Основной заслугой Шиллера было, в восприятии Дельвига, привнесение в литературное творчество сугубо национальных начал, обусловленных характерными романтическими приоритетами.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Следует признать, что лексемы «венок» и «венец» употреблялись поэтами в разных значениях. На данное обстоятельство первым обратил
внимание Ю.В. Манн: «Венец - атрибут славы, чаще всего военной; венок - знак отказа от громкой славы ради жизни неприметной, но исполненной естественных чувств, искренней приязни и любви. И вместе с противопоставлением «венка» «венцу» второй ряд значений ставится выше первого» [12. С. 21]. В «Стихах, сочиненных в день моего рождения» (1803) В.А. Жуковский подчеркнуто противопоставил венок и венец: «Не нужны мне венцы вселенной, // Мне дорог ваш, друзья, венок» [11. С. 35]. О символике венка в поэзии Дельвига см. в одной из наших статей [13. С. 78-80].
2 В.И. Панаев также отмечал необходимость показывать исконную доброту человеческой натуры, художественно воплощать идеал «естествен-
ного человека», избежавшего тлетворного влияния города [21. С. 519]. О позиции С. Геснера см. в книге М.Л. Тронской [22. С. 80].
■* Согласно античной мифологии солнце отождествлялось с конем, мчащим по небу колесницу. «Солнце боролось с мраком и побеждало его в беге, - указывает О.М. Фрейденберг. - Ареной, то есть беговой дорожкой, служило небо, а местом поединка - горизонт» [24. С. 408]. Греческий миф о солнце-Гелиосе, двигавшемся с востока на запад, ночью переплывавшем через реку Океан и снова всходившем на востоке рассмотрен А.А. Тахо-Годи [25. С. 85].
4 О том же писал в 1838 г. П.А. Катенин: «Лучом последних стрел сверкая пред закатом, // Гиперион коней спускает в лоно вод» («Сафо (Кан-
тата)» [27. С. 238]).
5 Можно привести ещё один яркий пример шекспировского влияния на Дельвига: взяв эпиграфом к прозаическому отрывку «Ночь на 24 июня»
(конец 1820-х гг.) слова Шекспира «Есть многое в природе, друг Горацио, // Что и не снилось нашим мудрецам», Дельвиг как бы предопределил балладный характер своего произведения, преобладание взволнованной, эмоциональной лирической интонации, таинственность описываемых событий.
ЛИТЕРАТУРА
1. Wielands C.M. Sämtliche Werke. Carlsruhe, 1815. Bd. 13. 436 s.
2. Данилевский Р.Ю. Виланд в русской литературе // От классицизма к романтизму. Л.: Наука, 1970. С. 79-106.
3. Ausfeld Fr. Die deutsche anakreontische Dichtung des 18. Jh’s. Straßburg: MVG, 1907. 132 s.
4. Данилевский Р.Ю. Шиллер и становление русского романтизма // Ранние романтические веяния. Л.: Наука, 1972. С. 5-32.
5. БлагойД.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). М.: Сов. писатель, 1967. 580 с.
6. Кнабе Г.С. Русская античность. Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России. М.: Слово, 2000. 242 с.
7. Греческая эпиграмма. М.: Худ. лит., 1960. 428 с.
8. Кибальник С.А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX века. Л.: Наука, 1990. 222 с.
9. Савельева Л.И. Античность в поэзии Н.И. Гнедича // Проблемы романтизма в художественной литературе и критике. Казань: Изд-во Казан.
ун-та, 1976. C. 3-18.
10. Дельвиг А.А. Полное собрание стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1957. 288 с.
11. Жуковский В.А. Избранное. Л.: Сов. писатель, 1973. 478 с.
12. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М.: Наука, 1976. 326 с.
13. Жаткин Д.Н. Символика венка в языке поэтических произведений А.А. Дельвига // Русистика и белорустика на рубеже веков: Тез. докл. Междунар. науч. чтений. Могилев: Изд-во Могилев. ун-та им. А.А. Кулешова, 2001. С. 78-80.
14. Пушкин А.С. О Дельвиге // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. М.: ГИХЛ, 1962. Т. 7. С. 292-295.
15. Вацуро В.Э. Антон Дельвиг - литератор // Дельвиг А.А. Сочинения. Л.: Худ. лит., 1986. С. 3-20.
16. Рудакова С.В. «Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы...» // Литература: Приложение к газете «Первое сентября». 1996. № 31. С. 2-3.
17. Шиллер Ф. О наивной и сентиментальной поэзии // Шиллер Ф. Собрание сочинений: В 7 т. М.: ГИХЛ, 1957. Т. 6. С. 421-447.
18. Тураев С.В. От Просвещения к романтизму: Трансформация героя и изменение жанровых структур в западноевропейской литературе конца XVIII - начала XIX в. М.: Наука, 1983. 256 с.
19. Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений. М.; Л.: Сов. писатель, 1966. С. 323.
20. Тураев С.В. Патриархальные иллюзии швейцарских романтиков // Неизученные страницы европейского романтизма. М.: Наука, 1975. С. 219-236.
21. Вацуро В.Э. Русская идиллия в эпоху романтизма // Вацуро В.Э. Пушкинская пора: Сб. ст. СПб.: Нестор, 2000. С. 503-539.
22. Тронская М.Л. Немецкий сентиментально-юмористический роман эпохи Просвещения. Л.: Изд-во ЛГУ, 1965. 192 с.
23. Киселев-Сергенин В.С. Примечания // Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972. Т. 2. С. 619-754.
24. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Мир, 1978. 536 с.
25. Тахо-Годи А.А. Греческая мифология. М.: Искусство, 1989. 176 с.
26. Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972. Т. 2. 768 с.
27. Катенин П.А. Избранные произведения. М.; Л.: Сов. писатель, 1965. 476 с.
28. Левин Ю.Д. Русский гамлетизм // От романтизма к реализму. Л.: Наука, 1978. С. 171-216.
29. Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования / Отв. ред. Г.В. Степанов, Н.В. Баскаков. Л.: Наука, 1984. 480 с.
30. Замков Н.К. К истории «Литературной газеты» барона А.А. Дельвига // Русская старина. 1916. Кн. 5. С. 245-281.
31. Левин Ю.Д. Кюхельбекер - автор «Мыслей о Макбете» // Русская литература. 1961. № 4. С. 191-192.
32. Левин Ю.Д. «Макбет» Шекспира в переводе В.К. Кюхельбекера // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1981. Л.: Радуга, 1983.
С. 30-58.
33. Дельвиг А.А. Сочинения. Л.: Худ. лит., 1986. 472 с.
34. Городецкий Б.П. Лирика Пушкина. М.; Л.: ГИХЛ, 1962. 596 с.
35. Левин Ю.Д. Оссиан в русской литературе (конец XVIII - первая треть XIX века). Л.: Наука, 1980. 272 с.
36. Федоров В.И. От сентиментализма к романтизму. Поиски нового поэтического содержания и форм его выражения // История романтизма в русской литературе: Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790-1825). М.: Наука, 1979. С. 71-98.
37. Шетер И. Романтизм. Предыстория и периодизация // Европейский романтизм. М.: Наука, 1973. С. 59-76.
38. Северная пчела. 1828. 10 января (№ 4).
39. Вяземский П.А. Старая записная книжка. Л.: Academia, 1929. 414 с.
Статья поступила в редакцию журнала 4 декабря 2006 г., принята к печати 11 декабря 2006 г.
