CC BY
31
УДК 821.161.1 КУРГУЗОВА Н.В.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории русской литературы XI-XIX вв., Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: marusia_nv@mail.ru
UDC 821.161.1 KURGUZOVA N.V.
Candidate of Philology, associate Professor, Department of history of Russian literature of XI-XIX centuries, Orel State University named after I. S. Turgenev E-mail: marusia_nv@mail.ru
ТРАДИЦИИ РУССКОГО ЭПОСА В ИСТОРИКО-ЛЕГЕНДАРНЫХ ПОВЕСТЯХ XVII ВЕКА (НА МАТЕРИАЛЕ «СКАЗАНИЯ О КИЕВСКИХ БОГАТЫРЯХ» И «ПОВЕСТИ О СУХАНЕ»)
THE TRADITIONS OF THE RUSSIAN EPIC IN THE HISTORICAL AND LEGENDARY STORIES OF THE XVII CENTURY ( THE MATERIAL OF «TALES OF KIEV EPIC HEROES» AND «THE STORY ABOUT SUKHAN»)
Предметом анализа в статье стали особенности сюжетного строения, композиции, системы образов в историко-легендарных повестях XVII века («Сказании о киевских богатырях» и «Повести о Сухане»), исследуется соединение в текстах традиционных эпических мотивов, исторических реалий и значимых идей XVII веков.
Ключевые слова: фольклоризм, эпическая традиция, традиционная культура.
The subject of the analysis in the article became the features of the plot structure, composition, system of images in the historical and legendary stories of the XVII century («the Legend of the Kiev epic heroes» and «the Story about Sukhan»), there is a reseach in connection in the texts of traditional epic motives, historical realities and significant ideas of the XVII century.
Keywords: folklorism, epic tradition, traditional culture.
Если начало XVII века - это время смуты и полного разрушения средневековой русской государственности, то середина и конец столетия становятся периодом энергичного роста централизованного Русского государства. Аналогичные процессы в общественно-политической жизни русского общества ХШ-Х^ веков способствовали сложению русского эпоса и появлению классических былинных сюжетов. Временем формирования репертуара и поэтики былин в том виде, в каком они дошли до нас, исследователи называют эпоху, когда сложилось представление о «золотом веке» Киевской Руси, своего рода утопия о домонгольских временах. Идея государственного единства оказалась весьма актуальной для семнадцатого столетия, а потому закономерным образом находит свое отражение в ярко выраженном интересе писателей XVII века к былинам. Вот и «Сказание о киевских богатырях» представляет собой оригинальную авторскую интерпретацию устно-поэтического былинного сюжета «Илья Муромец и Идолище Поганое».
Героями «Сказания» стали киевские богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич, Дворянин Залешанин, Алеша Попович, Щата Елизынич, Сухан Доментьянович и Белая палица. Следует отметить использование книжником в тексте фольклорного числа семь, которое все же чаще встречается не столько в былинах, сколько в сказках («Семь Семеонов», «Девка-семилетка и т.д.). Книжник, как это ни странно, был не очень хорошо знаком с эпической традицией, иначе за-
чем ему понадобилось откровенно выдумывать имена богатырей (Щата Елизынич, Белая палица, Дворянин Залешанин), когда можно было бы использовать имена многочисленных богатырей классических былинных сюжетов. Книжнику были знакомы имена Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алешы Поповича и Сухмана Дудентьевича, больше никаких имен он не знал. Особенно интересно имя Дворянин Залешанин, которое, несомненно, напоминает прозвище. Дворянин, это, вероятно, представитель служилого дворянства, имеющий от царя свою вотчину для «кормления», вотчина же эта находится где-то на границе царства, «за лесом». Появление такого героя однозначно указывает на литературный характер текста и на влияние общественных реалий 16-17 веков.
Семи киевским богатырям противопоставлены ца-реградские богатыри, в том числе Идол Скоропеевич и Тугарин Змеевич (этот герой ни в одном былинном сюжете не фигурирует рядом с Идолищем). В качестве антагониста выступает царьградский царь Константин. Император Константин, причисленный к лику святых, -защитник истинной христианской православной веры, становится в данном сюжете царем татар, бусурманом, стремящимся разорить богатый и благочестивый Киев. Рядом с Константином закономерно возникает и имя царицы Елены, обращающейся со своей просьбой к богатырям. Царьград, Константинополь, в XVII веке уже является столицей Османской империи, оплотом «бу-
© Кургузова Н.В. © Kurguzova N.V.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
сурман» и «татар». Название города Стамбул русскому эпосу неизвестно, а вот в Константинополь неоднократно наведывались русские богатыри. Но из столицы православного мира Константинополь превращается в столицу мира мусульман, что для русского эпоса совершенно нехарактерно. Имена святых Константина и Елены появляются в связи с семантикой самого названия города - Константинополь - «город Константина».
Нельзя не отметить разрушение традиционной былинной поэтики, что проявляется в том числе и в разрушении «эпического мира». Русская и «чужая» земля разделены некой Смугрой-рекой, что вполне соответствует сказочной традиции, называющей в этом случае реку Смородиной. Название реки в «Сказании» представляет собой контаминацию традиционного сказочного мотива с народной огласовкой реки Угры, на которой в 1480 году сошлись войска Ивана III и хана Ахмата в 1480 году. Так причудливо соединяется фольклорная традиция с историческими реалиями.
«Сказание» начинается в соответствии с былинной поэтикой с традиционного топоса - пира у князя Владимира. В разгар пира Владимир говорит «Илье Муромцу с товарищи»: «Или то вам не сведомо, богатырем, что отпущает на меня царь Костянтин. Из Царяграда 42 богатырей, а велит им Киев изгубити И вы б нынеча никуды не розъежалнся, берегли бы естя града Киева и всей моей вотчины» [1]. Богатыри просят князя отпустить их «в чистое поле»: они узнают «прямые вести» и приведут ему «языка добраго». Князь боится приезда в Киев цареградских богатырей, но, несмотря на княжеский запрет, русские богатыри уезжают.
«Сказание» начинается с конфликта Владимира с богатырями, что вполне характерно для былины. Но в былине конфликт возникает из-за того, что князь не позвал кого-либо на пир, то есть не проявил уважения, не признал равным братству богатырей. Здесь же причина конфликта неясна, почему же богатыри не хотят остаться в Киеве да еще говорят на слова князя: «Лучше бы мы той срамоты великыя не слыхали, нежели мы от князя в очи такое слово слышали! Хотя бы мы людей не дородились, да были бы мы богатыри не добрыя, и нас бы в Киеве сторожи стеречи не заставливали» [1]. Богатыри, как и позже служилое дворянство, охраняли границы государства, организуя постоянно и временно действующие разъезды и заставы, они не несли службы при дворе государя. Охранники же низводились до уровня холопов. В данном случае, обида на Владимира и прямое неповиновение связано с несоответствием предлагаемой Владимиром службы и статусом «богатырей», служилых дворян.
«Сказание» продолжается эпизодом с переодеванием богатырей в платье калик, что соответствует как сюжету «Илья Муромец и Идолище Поганое», так и «Алеша Попович и Тугарин Змей». Образы богатырей поэтому получают не только эпические, но и трикстер-ские черты. В целом, сюжет «Сказание» немотивированно усложнен, в сравнении с сюжетами названных былин, вслед за борьбой на дворе царя Константина
следует избыточный, на наш взгляд, эпизод битвы в «чистом поле». Былина «Илья Муромец и Идолище Поганое» заканчивается победой Ильи в поединке во дворце византийского императора. Включение второго эпизода борьбы, вероятно, связано с характером сражений, принимаемых служилыми людьми. Отражение набегов татар происходило не во дворцах, а в чистом поле, вблизи старых татарских шляхов и бродов.
Если усложнение композиции отвечает историческим реалиям борьбы с татарами в XVII веке, то вот оружие, с помощью которого богатыри побеждают врагов, имеет архаический эпический характер. «И как съезжаются с злыми полки татарскими и с сорок и дву богатыри цареградскими, свиснули, крикнули богатыри богатырским голосом. От свисту и от крику лес розсти-лается, трава постилается, добрыя кони на окарашки падают, худыя кони и живы не бывали. ... Говорит царе-градским богатырь Идол Скоропеевич: «Государи мои товарищи! Сердце у меня ужаснулося, и голова вкруг обходит, и очима не мощно на свет глядят: болшо, ей, нам бытии побитыми всем!» [1]. Особенно интересно в свете использования былинной поэтики сравнение, которое несколько раз повторяет автор в «Сказании»: «Не птицы соловьи в дубраве просвистали, свиснули, гаркнули русския богатыри, Илья Муромец со товарищи» [1]. В тексте прослеживается косвенная аппеля-ция к сюжету «Илья Муромец и Соловей-разбойник». Богатыри устрашают врагов чудовищной силы свистом и криком, это еще раз подтверждает обращение книжника к популярнейшему сюжету о Соловье-разбойнике. Е. А. Костюхин отмечает, что древнейшим мотивом тюр-коязычного эпоса является крик героя, которым он поражал соперника, когда другое оружие было бессильно. Аналогичным образом безоружный Ахилл отгоняет троянцев» [2].
О.В. Творогов, как и многие другие исследователи, отмечают в языке и мотивах поступках главных героев реалии московского быта XVII века. Богатыри бьются не за «за веру, за отечество, за церкви, ведь за народ божий, за Киев-град», а за «государеву великую хлеб-соль». Илья Муромец себя и своих товарищей называет «холопами», а в награду получают не «честь и славу великую», а «шубы под аксамиты, и чепи великия зла-тыя, и сверх того казны несметно» [1]. Перед нами уже совсем не былинный тип отношений между князем и богатырем, «Сказание» отражает отношения между государем Московским и служилыми дворянами, которые все перед ним суть «холопы». Герои «Сказания», несмотря на всю идеализацию и гиперболизацию, утрачивают черты эпических богатырей.
Былинная традиция прослеживается и в «Повести о Сухане», которая была найдена в 1948 г. Как показывает исследование В. И. Малышева, автор Повести был хорошо начитан и пользовался в своем произведении широко известными среди посадских и служилых людей воинскими повестями, такими, как "Сказание о Мамаевом побоище", "Повести об Азове", "Повесть о разорении Рязани Батыем" [3]. Однако главным источ-
ником Повести о Сухане все же остается русский эпос.
Героем повести является богатырь Сухан Дамантьевич, который находится на службе у киевского князя Мономаха Владимировича. Имя этого богатыря не давало покоя исследователям, которые предлагали разного рода интерпретации. Например, «Су хан» - «хан воды», а отчество героя соотносили с именем псковского князя Довмонта. В Повести мы встречаем нехарактерное для былины указание возраста героя - ему больше девяноста лет. В Повести Сухан предстает уже не богатырем, а служивым человеком, хотя его сила все еще гиперболизируется. Сухан увлекается соколиной охотой, которой предается в ущерб службе, а это деталь также не характерна для былины.
Представляется неслучайным, что в Повести вполне конкретно назван день, когда произошли описываемые события (для эпической хронологии подобная конкретика, как и вообще упоминании церковных календарных праздников нехарактерно) - день Усекновения Иоанна Предтечи, «скорбный» день в христианском православном календаря. «По народному убеждению, «непростительным грехом» было в день Усекновения главы Иоанна Предтечи брать в руки что-либо острое - ножи, топоры и т. д., так как это якобы напоминает тот меч, которым отсекли голову Крестителю. Соответственно, грехом считалось и резать что бы то ни было. В крестьянском быту в этот праздник «в особенности непростительными считаются пьянство, песни и пляски» [4]. Показательно, что у Сухана в руках и при себе не было вообще никакого оружия, что свидетельствует о знании им православного этикета, с другой стороны, как благочестивый человек, он должен был не предаваться суетной соколиной забаве, но находиться в храме. Сухан пренебрегает церковными обязанностями и, когда узнает о вторжении татар, воспринимает это как наказание за грехи, за свое легкомыслие. Сухан, оказавшийся без "ратного оружия" (в том числе и колюще-режущего), вырвал с корнем молодой дуб и этим "падубком" перебил всех "татар".
И Сухан бьет татар падубком
На все четыре стороны.
Куды Сухан ни оборотится,
Тут татар костры лежат.
Тех татар всех побил... [1].
Для Повести в целом не характерен фольклорный прием троекратного повтора, исключение составляет только эпизод со вспугнутыми птицами. Вместо былинного эпизода разговора богатыря с рекой, автор включает в Повесть встречу Сухана с вестовым, рассказывающим о приближении врага.
В финале Повести князь посылает за лекарями для спасения Сухана, приказывает отслужить в Софийском соборе молебен о его здравии, обещает наградить за
«великую службу» городами и вотчинами, но Сухан в ответ говорит: «Дошло, государь, не до городов, не до вотчин, Дай, государь, холопу Жалованное слово и прощение» [1] - и тотчас умирает. Взаимоотношения богатыря и государя отражают особенности отношений царя и служилого дворянства того периода русской истории. Бывшего бражника горько оплакивает мать и хоронит в каменной пещере.
Налицо принципиальное расхождение былинного сюжета и сюжета Повести. В былинном сюжете на первый план выдвинут социальный конфликт - важной оказывается не только победа богатыря, но и его самоубийство, как протест против недоверия ему, проявленного со стороны князя. Сухан в былине не почтенный богатырь, но молодой воин, только появившийся при дворе Владимира, он своего рода «герой-запечник», по терминологии Е. Мелетинского, герой, которого все остальные изначально недооценивают. Его рассказу о подвиге никто не верит, над его доблестью насмехаются, самоубийство богатыря в былине становится способом утверждения попранной воинской чести.
Идеологический посыл Повести о Сухане совершенно иной, кратко он выражается в следующих строках: «... еси дорос человечества, умер на государевой службе» [1]. На первый план выходит, как ни странно, сословная добродетель - исполнение своей службы по отношению к государю вплоть до собственной гибели.
"Сказание о киевских богатырях" и «Повесть о Сухане» свидетельствуют о развитии новых тенденций в повествовательной литературе XVII века, об усиливающемся проникновении в нее фольклора, ее демократизации, а также об отходе от исторических и классических фольклорных сюжетов и стремлении к эпическим обобщениям и занимательности. Эпические мотивы в беллетристике XVII века появляются в связи со становлением молодого русского государства во второй половине века и идеей единства русских земель. В то же время ожесточенная борьба за контроль над приграничными территориями порождает большой интерес к былинному творчеству, которое впервые становится предметом письменной фиксации. Книжные повести и сказания, хотя и основываются на традиционных фольклорных сюжетах, все же представляют собой не механический пересказ, но переосмысленное повествование о подвигах не столько киевских богатырей, сколько служилых людей, охранявших границы государства от набегов татар и иноземного вторжения. Меняется структура художественного мира, перед нами уже не характерный для былин эпический мир, но уже новое представление о пространстве и времени. Меняется характер отношений между богатырями и князем, в беллетристике мы можем наблюдать уже скорее отношения между холопами и государем.
Библиографический список
1. Памятники литературы Древней Руси: XVII век / Вступ. ст. Д. Лихачева. М., 1988.
2. Костюхин Е.А. Лекции по русскому фольклору. М., 2004.
3. Малышев В.И. Повесть о Сухане: Неизвестное произведение русской литературы XVII века// ИОЛЯ. М., 1954. Т. 13, вып. 3.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
С. 282-288.
4. Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под общей редакцией Н. И. Толстого, Т. 2 (Д-К). М., 1999.
References
1. The monuments of literature in Ancient Russia: the XVII century / Introd. article by D. Likhachev. M., 1988. 2
2. Kostyukhin E. A. Lectures about Russian folklore. M., 2004.
3. Malyshev V. I. the Story about Sukhan: an Unknown work of Russian literature of the XVII century// IOLYA. M., 1954. Vol. 13, pub. 3. Pp. 282-288.
4. Slavic antiquities. Ethnolinguistic dictionary / Edited by N. I. Tolstoy, Vol. 2 (D-K). M., 1999.
