Научная статья на тему 'Традиции ораторских жанров в «Объяснении» Ф. М. Достоевского'

Традиции ораторских жанров в «Объяснении» Ф. М. Достоевского Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
107
18
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ / "ОБЪЯСНЕНИЕ ПО ДЕЛУ ПЕТРАШЕВЦЕВ" / "NOTE EXPLAINING ON PETRASHEVSKY CASE" / ОРАТОРСКИЕ ЖАНРЫ / ORATORICAL GENRES / ИСПОВЕДЬ / CONFESSION / ПРОПОВЕДЬ / SERMON / НЕКРОЛОГ / OBITUARY / ПОГРАНИЧНЫЙ ЖАНР / BORDER-LINE GENRE / F.M. DOSTOYEVSKY

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Сафронова Елена Юрьевна

В статье рассматривается использование Ф.М. Достоевским в «Объяснении» по делу Петрашевского как тексте изначально юридической направленности некролога как жанра ораторского искусства. Начиная текст по правилам построения юридического документа, оказавшийся под следствием писатель привносит в него элементы ораторских жанров, что позволяет ему выстроить эффективную коммуникацию и убедить судей в необоснованности подозрения. По воле автора в «Объяснение» вторгаются элементы исповеди, которая незаметно для читателя превращается в проповедь, а подследственный в судию. Кроме того, «Объяснение» Ф.М. Достоевского должно быть осмыслено не столько как самозащита обвиняемого перед следствием, сколько как нападение: некролог опальному критику В.Г. Белинскому и защита литературы от притеснений цензуры. Жанр некролога понимается как пограничный, полиаспектный, сочетающий литературное и публицистическое, ретроспективное и проспективное, исповедальное и институциональное.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The article discusses employment of the oratorical genre of obituary in the initially legal text «Note Explaining» on Petrashevsky Case by F.M. Dostoyevsky. While being in pre-trial detention the writer composes his text as specified by judicial document norms at the same time introducing there oratorical genres to effectively convince the judges of groundless suspicion. By the author’s will «Note Explaining» is permeated with elements of confession which turns into a sermon while the suspect becomes the judge. Dostoyevsky’s «Note Explaining» should be perceived not only as a self-defense of the accused, but also as an attack embodied in the obituary to the ostracized critic V.G. Belinsky and defense of literature against severe censorship. Obituary as a genre is a border-line multi-aspect phenomenon being at once fiction and publicist writing, retrospective and prospective, confessional and institutional.

Текст научной работы на тему «Традиции ораторских жанров в «Объяснении» Ф. М. Достоевского»

ТРАДИЦИИ ОРАТОРСКИХ ЖАНРОВ В «ОБЪЯСНЕНИИ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО

Е.Ю. Сафронова

Ключевые слова: Ф.М. Достоевский, «Объяснение по делу петрашевцев», ораторские жанры, исповедь, проповедь, некролог, пограничный жанр.

Keywords: F.M. Dostoyevsky, «Note Explaining on Petrashevsky Case», oratorical genres, confession, sermon, obituary, border-line genre.

В апреле 1849 года, уже испытав первый литературный успех и последующее разочарование В.Г. Белинского в его таланте, Ф.М. Достоевский внезапно очутился под следствием, в заключении в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Ему инкриминировалась революционная деятельность, что грозило Сибирью, каторгой и даже смертной казнью.

Показания Достоевского Следственной комиссии по делу петрашевцев включают «Объяснение», написанное еще до предъявления официального обвинения, и более поздний текст формального допроса. «Объяснение», наряду с другими показаниями, представляет собой известный, но недостаточно изученный документ. Убористо написанное рукой писателя с множеством поправок, заменой слов и выражений, оно даже внешне напоминает рукопись художественного сочинения.

Задача настоящей статьи - проследить влияние жанров ораторского красноречия на процесс создания «Объяснения» по делу петрашевцев. Исповедь, проповедь и некролог как жанры ораторского искусства нами рассматриваются как жанровые образцы, нарративные модели этого текста Достоевского.

Арест и заключение в Алексеевском равелине - месте недавнего пребывания А.Н. Радищева, а затем декабристов П.П. Пестеля, К.Ф. Рылеева, П.Г. Каховского - волей-неволей заставляли Достоевского личностно и психологически самоопределиться относительно ранее художественно осмысленных категорий: «преступление», «вина», «ответственность», «жертва», «грех», «наказание». «Здесь -

бытие» заключения поставило Достоевского перед необходимостью непосредственного переживания себя и мира, интерпретации и наделения смыслом. Так экзистенциальный опыт породил экзистенциальную рефлексию, стимулировал поиск своей подлинности, специфики своего человеческого существования перед угрозой смерти и / или невозможности творчества. Напряженная рефлексия спасла автора от обострения болезни - припадков ипохондрии, которыми он страдал до этого в течение двух лет (по его собственному признанию) и психического расстройства, которого не избежали другие участники процесса (например, А.П. Баласогло и М.В. Буташевич-Петрашевский). Несомненно, что оказавшись в культурной и социальной изоляции (заключенным запрещали встречи с родственниками и чтение), Достоевский мог опереться только на собственную память и культурную традицию, стремясь выстроить эффективную коммуникацию в кризисной ситуации.

Достоевский как писатель, вынужденный защищать людей, обвиненных в участии в революционном кружке и почти в государственной измене, должен быть постараться максимально отвести подозрение и смягчить степень вины и приговор соответственно. Поэтому он создает текст, не вписывающийся в узкие рамки юридического документа. Первоначальная «юридическая» цель «Объяснения» - «показание фактов и личного мнения <...> об этих фактах»1 [Досто-евский,1978 с. 117] - заменяется целью риторической, суггестивной: «мне хотелось высказать свое убеждение, а вовсе не защищать себя» (с. 122).

В «Объяснении» Достоевский использует трехчастную композицию, руководствуясь следующим планом для «отчетливого ответа»: 1) «каков характер Петрашевского», 2) «что бывало на вечерах», 3) «не было ли какой тайной скрытой цели в обществе», «вредный ли человек сам Петрашевский?» (с. 117). Избранная писателем триада соотносится с трехчастной композицией ораторских произведений.

«Объяснение» Достоевского по жанровому признаку тяготеет к исповедальному дискурсу, к «автобиографии признания» (термин В. Подороги). В этом плане Достоевский мог опереться на обширную литературную традицию «Исповеди» Августина Аврелия, «Истории моих бедствий» Пьера Обеляра, «Опытов» Мишеля Монтеня, «Исповеди» Жан-Жака Руссо и других. Уже само повествование от первого

1 Здесь и далее текст «Объяснения» Достоевского цитируется по изданию: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч: В 30-ти тт. 1978. Л., Т. 18. Далее в круглых скобках указывается только номер страницы.

лица, необходимое в «Объяснении» как юридическом документе, задавало жанровую форму исповеди, чистосердечного признания с такими жанровыми особенностями, как психологическая самоуглубленность, искренность в раскрытии своих ошибок, беспощадность самооценок, пафос покаяния. Об особой искренности и исповедаль-ности повествования свидетельствует обильное включение констру к-ций: «скажу от чистого сердца» (с. 119), «Мне всегда было грустно видеть» (с. 121), «Мне грустно было» (с. 123), «Мне грустно слышать» (с. 124), неуместных в показаниях обвиняемого.

В данной ситуации - заключении до предъявления официального обвинения (что противоречит юридическим нормам) - правительство по сути провоцировало заключенных на чистосердечное признание, поскольку не располагало достаточными сведениями о степени опасности для общества кружка М.В. Буташевича-Петрашевского и мере вины его участников. В этой связи уместно вспомнить старинное название тюрьмы - покаянная.

Под влиянием необходимости создания текста, отвечающего ритуализированной модели письменного чистосердечного признания, Достоевский и пишет «Объяснение». По замечанию М.С. Уварова, «исповедь возникает как самоотчет души, как снятие границ историчности и вечности, как Совесть» [Уваров, 1998, с. 26], «слово исповеди органично и ценно не просто как слово сакральное, тайное. Оно всегда произносится и прочитывается как текст самой жизни» [Уваров, 1998, с. 46]. Кроме того, «архитектоника исповедального слова сопряжена со спецификой предельно напряженных вопросов бытия. Они проявляются не только в традиционных сферах философского, религиозного и литературного опытов (жизнь-смерть, вечное-временное, земное-небесное и др.), но и в менее очевидных случаях (дилеммы исповедь-покаяние, исповедь-проповедь)» [Уваров, 1998, с. 222]. Поэтому автор «Объяснения» перед лицом возможной смерти предельно откровенен в заявлении своих нравственных принципов.

Д. Галковский проницательно замечал, что «в русской культуре есть дар молчания, но нет дара умолчания. Русский человек не может вовремя остановиться и начинает выговариваться, <...> раз начав говорить, говорит до конца» [Галковский, 1998, с. 5]. Действительно, Достоевский высказывает самые сокровенные мысли, открыто выражает свою позицию и в его словах «слышится голос судьи, обвинителя, а не подсудимого» [Бельчиков, 1971, с. 49]. Он намекает на неспособность государственной юстиции разобраться в характере и поступках обвиняемых в силу того, что следствие пытается свести всю широту души русского человека к узким рамкам юридических фор-

мулировок. «Кто видел в моей душе? Кто определил ту степень вероломства, вреда и бунта, в которой меня обвиняют? По какому масштабу сделано это определение?», «судят по нескольким словам, <...> схваченных на лету и записанных на клочке бумаги» (с. 120). Автор «Объяснения» возмущен боязнью слова, системой слежки всех за всеми, при которой «на громкое, откровенное слово, сколько-нибудь похожее на мнение, высказанное прямо и без утайки, уже смотрят как на эксцентричность!» (с. 121). В сложившейся ситуации Достоевский обвиняет общество: «А кто виноват в этом положении? Мы, мы сами и более никто, - я всегда так думал» (с. 121). Следуя своему убеждению о том, что «если бы мы все были откровеннее с правительством, то было бы гораздо лучше для нас самих» (121), автор касается запрещенной темы - революции во Франции -«зрелища страшного», «драмы беспримерной» (с. 122), объясняя «историческую необходимость» кризиса и неприемлемость подобного сценария развития событий для родины: «для меня никогда не было ничего нелепее идеи республиканского правления в России» (с. 123).

Г. Ибатуллина указывает на деятельный, прагматический аспект исповедального дискурса: «исповедание предполагает не оценивающую жизнь, а творящую жизнь, жизнетворческую позицию; смысл исповедальной активности - не просто в оценке и обсуждении духовной и бытийной ситуации, а в изменении этой ситуации - от отчужденности и изолированности к единению, пониманию» [Ибатуллина, URL].

При такой смысловой напряженности текста постепенно, незаметно для читателя происходит инверсия смыслов: покаянное слово подменяется словом проповеди, исповедальный дискурс превращается в проповеднический. При этом важно, что ораторский жанр проповеди предполагает суггестию, передачу некоего состояния, в этом жанре формируется «не столько понимаемое только самим автором содержание, сколько присутствует желание заразить им своего читателя» [Уваров, 1998, с. 71].

От событий на Западе Достоевский переходит к защите искусства - самой близкой и важной для автора теме. По его мнению, развитию литературы препятствует чрезмерная строгость цензуры: «звание писателя унижено в наше время каким-то темным подозрением», «на писателя <...> цензура смотрит как будто на какого-то естественного врага правительству» (сс. 123-124). Для доказательства «напряженного положения», при котором не могут существовать «целые роды искусства» (сатира, трагедия), художник ссылается на собственный пример несправедливого запрещения сочинения, написан-

ного «слишком мрачными красками» (с. 124). С искренностью и глубокой убежденностью он говорит Комиссии, а через нее и правительству, не только об общественной, но и о государственной значимости словесности, называя литературу сподвижницей реформ Петра I. Провоцируя правительство на реформу сверху, Достоевский выступает не как обвиняемый, но как имеющий право судить - демиург, создатель Текста: «Без литературы не может существовать общество, а я видел, что она угасала, и в десятый раз повторяю, недоразумение, возникшее между литературой и ценсорами, волновало, мучило меня» (с. 126).

Выходя за рамки собственно оправдания, автор намеренно расширяет «правовой дискурс», включая в него самые разнообразные компоненты. В «Объяснении» Достоевский «по собственному почину затронул и осветил такие существенные для его идейно -политической позиции вопросы, как притеснение цензуры, судьбы России, значение деятельности Петра I, вопрос о революции на Западе и социализме», - указывает Н.Ф. Бельчиков [Бельчиков,1971, с. 48].

Специфика используемого писателем исповедального дискурса, переходящего в проповеднический, заключается в том, что «читатели в этом случае не только сами выносят приговор, но и сталкиваются с собственным вердиктом, который текст предвосхищает, с которым полемизирует или которого опасается. И тогда чтение перестает быть чем-то невинным или произвольным, но превращает читателя в судящую фигуру текста. Как таковой, читатель читает себя, и его суждение или приговор - составная часть выходящей за пределы текста выдуманной диалоговой ситуации» [Зассе, 2012, с. 15-16].

По нашему мнению, исповедь необходима Достоевскому как техника «производства откровенности». Последняя «достигается через различные техники. Бтеегиа8 (лат. искренность) - тактическая откровенность речи, выдаваемой за еоп[е881о, лишь видимой уступки, движения навстречу собеседнику, или играющей роль ргаерагайо, в смысле откровенного или непосредственного предвосхищения хода мысли противоположной стороны, ее контраргументов посредством их называния. Далее еоп[е881о предполагает также и хитрое искажение, подстановку и ошеломление (т8тнайо). Таково мнимое покаяние, при котором слушающий совершенно осознанно наводится на ложный след с целью отвлечения от подлинного процесса» [Зассе, 2012, с. 71]. Применяемые автором риторические техники еоп[е881о -техники тактической откровенности - создавали иллюзию чистосердечного признания, подлинного диалога с читателем, завладевали его сознанием и мышлением.

Жанр проповеди - центральный, ведущий жанр религиозного дискурса - был необходим Достоевскому как инвариант воздействующей речи, опирающейся на длительную историческую традицию. Суть проповеди как жанра составляют призывающая, утверждающая и разъясняющая стратегии. Эти же стратегии использованы Достоевским при создании «Объяснения».

Кроме того, ключевыми параметры коммуникативной структуры проповеди являются диалогичность, фактор двойного адресата, роль личности проповедника. И Достоевский строит «Объяснение» по принципу вовлечения и соучастия собеседника, через головы следователей обращается прямо к императору как идеальному читателю и очень опосредованно, мягко позиционирует себя как писателя-психолога, которому известно все.

Еще одной жанромоделирующей традицией текста «Объяснения», на наш взгляд, является некролог, приобретающий характер политического жеста. В документе пояснение причин и обстоятельств чтения знаменитого письма В.Г. Белинского Н.В. Гоголю 15 апреля 1949 года превращается в некролог опальному критику. Подробнее остановимся на особенностях некролога как жанра. Он является пограничным, ораторским, литературно-публицистическим. С одной стороны, это посмертное слово об умершем: печальная новость, воздающая дань памяти и уважения человеку, ушедшему в мир иной, чем определяется ретроспективный тип наррации в некрологе. С другой стороны, этот жанр исповедальный, очень личностный, тесно связанный с настоящим, поскольку, как говорят, смерть придает жизни главное - смысл. Наконец, некролог - жанр институциональный, поскольку задает систему социальных ценностей и закрепляет личность в культуре, причем не только личность усопшего, но и автора некролога. Эта особенность некролога как жанра особенно важна в России. Поэтому некролог как выражение экзистенциального сознания является не только данью уважения и признания заслуг умершего, но и одновременно - собственным самораскрытием, заявкой на творческую самостоятельность. Этот литературный жест может быть интерпретирован как замещение павшего в общественной борьбе героя литературного фронта новым автором.

«Надо отдать должное мужеству подследственного Достоевского, откровенно признающегося в тесных контактах с крамольным для властей критиком [Достоевский, 1978, с. 397] и утверждавшего, что «переписка с Белинским - замечательный литературный памятник» [Достоевский, 1978, с. 127]. В «Объяснении» Достоевский описывает чтение письма В.Г. Белинского в психологическом ключе, предпосы-

лая ему развернутое вступление об истории его взаимоотношений с критиком и обстоятельствах чтения. Осознавая, что чтение запрещенного в России письма - главный пункт обвинения против него и самое уязвимое место оправдания, Достоевский делает его кульминацией, композиционным центром «Объяснения». Исследователи (С. Ашевский, Н.Ф. Бельчиков) называют показания Достоевского о Белинском мистификацией, предпринятой с целью убедить «судей, что он далек от солидарности со знаменитым письмом» [Бельчиков, 1971, с. 37]. В связи с этим представляется необходимым сравнение текстов. Такое сопоставление тем более важно, поскольку авторы поднимают те же проблемы: истины и справедливости, естественного права и несовершенства законодательства, человеческого достоинства, эгоизма и права человеческого суда, нравственности доносов, сущности самодержавия и цензурной политики. Кроме того, сопоставительный анализ позволит определить степень искренности Достоевского в «Объяснении». Безусловно, Достоевский разделял убеждения критика о том, что «нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства, нельзя умолчать» [Белинский, 1956, с. 221], также видел спасение России «в успехах цивилизации, просвещения, гуманности» [Белинский, 1956, а 213], в правах и законах, сообразных со «здравым смыслом и справедливостью» [Белинский, 1956, с. 213]. Достоевского, при его интересе к праву, не могли оставить безучастными мысли Белинского о необходимости «строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть» [Белинский, 1956, с. 213], выпады против «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года, в которых наказание кнутом заменялось увеличением числа ударов плетью, протест против одобряемых Н.В. Гоголем «национального русского суда и расправы» над «без вины виноватым» [Белинский, 1956, с. 214]. Помимо скрытых аллюзий «Объяснение» Достоевского содержит также прямые реминисценции из письма Белинского, опровергая мысль писателя о нем (письме) как об «образце бездоказательности» [Достоевский, 1978, с. 127]. Так, Белинский утверждал, что писатель дает возможность России «взглянуть на себя самое как будто в зеркале» [Белинский, 1956, с. 213]. Вторя ему, Достоевский пишет, что «литература есть одно из выражений жизни народа, есть зеркало общества» [Достоевский, 1978, с. 126]. Мысль критика о «татарской цензуре» [Белинский, 1956, с. 217] соотносима с признанием его ученика в «непомерной строгости в наше время» [Достоевский, 1978, с. 397] цензоров. Близким оказывается разрешение современниками этических вопросов. Белинский пишет Н.В. Гоголю: «Смирение, проповедуемое Ва-

ми, во-первых, не ново, а во-вторых, отзывается, с одной стороны, страшною гордостью, а с другой - самым позорным унижением своего человеческого достоинства. Мысль сделаться каким-то абстрактным совершенством, стать выше всех смирением может быть плодом только гордости, или слабоумия» [Белинский, 1956, с. 218]. В свою очередь Достоевский признается Следственной комиссии, что говоря «о личности и эгоизме хотел доказать, что между нами более амбиции, чем настоящего человеческого достоинства, что мы сами впадаем в самоумаление, в размельчение личности от мелкого самолюбия, от эгоизма и от бесцельности занятий. Это тема чисто психологическая» [Достоевский, 1978, с. 397]. При близком сравнении текстов становится очевидным, что Достоевский не только размышляет в том же духе, что и Белинский о Гоголе, но и прибегает к тому же приему аргументации, объясняя несовершенный продукт творчества физическим состоянием и недостатками характера: письмо Белинского не может быть убедительно, так как писано «в болезни, в расстройстве умственном и душевном» [Достоевский, 1978, с. 397] и по причине самолюбия автора, «крайне раздражительного и обидчивого» [Достоевский, 1978, с. 397].

Как нам представляется, Белинский и Достоевский расходились во взглядах лишь по трем пунктам: в споре о назначении искусства, о религиозности русского народа и необходимости сохранения в России самодержавия. Точек соприкосновения было гораздо больше, поэтому писателю никак нельзя поверить, что он «буквально не согласен ни с одним из преувеличений» «литературного памятника», прочитанного «с полным беспристрастием» [Достоевский, 1978, с. 397].

Говоря о важности обсуждаемых проблем - «тут дело идет об истине, о русском обществе, о России» [Белинский, 1956, с. 220], -Белинский испытывал потребность «высказать все, что лежало на душе. Я не умею говорить наполовину, не умею хитрить: это не в моей натуре» [Белинский, 1956, с. 220]. Та же интенция высказаться до конца руководит автором «Объяснения».

Поэтому так же, как частное письмо Белинского к Гоголю превратилось в «статью», которая «не лишена некоторого литературного достоинства» [Достоевский, 1978, с. 128], в завещание великого критика, в приговор николаевской системе, «Объяснение» Достоевского стало почти художественным сочинением, далеко выходящим за рамки юридического документа, и некрологом опальному критику, которого от николаевской системы спасла только преждевременная смерть.

Таким образом, в «Объяснение», текст изначально юридической направленности, по воле автора вторгаются элементы жанров ораторского искусства: исповеди, проповеди и некролога. Три этих ораторских жанра предполагают экзистенциальную проблематику, ставят философские проблемы перед лицом вечности, проясняют подлинную сущность поднимаемых вопросов. Использование Достоевским религиозных и ораторских техник, наррративных стратегий в юридическом документе позволяет создавать тексты пограничных жанров, чтобы завладеть вниманием читателя, и свидетельствует о полифонизме его художественного мышления.

Литература

Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В XIII тт. М., 1953-59. Т. Х. 1956.

Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971.

Галковский Д. Бесконечный тупик. М., 1998.

Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч: В 30-ти тт. Л., 1978. Т. 18.

Зассе С. Яд в ухо: Исповедь и признание в русской литературе. М., 2012.

Ибатуллина Г. Исповедальное слово и экзистенциальный «стиль» (Экзистенциальное сознание как неосуществлен-ная исповедальность). [Электронный ресурс]. URL: http://library.by/portalus/modules/philosophy/referat_show_archives.php?subaction=showfull& id=1108110880&archive=0215 &start_from=&ucat= 1 &

Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова. СПб., 1998.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.