CC BY
2
ные тексты, напротив, вызывают тревогу, страх (...ночью в окно постучала черная рука.(страшилки)), обиду (выбражала*, хвост поджала, закурила и пошла (дразнилка)), раздражение, гнев или разочарование (Любовь живет три года; Мы разучились делать большие хорошие глупости. Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам (фразы из фильмов)), содержат угрозы (Как дам по башке, улетишь на горшке! (дворовой фольклор)), критику, сарказм или иронию (Разводы совершаются на небесах (афоризмы)).
Цель создания и воспроизведения позитивных текстов заключается в оказании поддержки, выражении поощрения, усилении дружеских связей, создании хорошего настроения, развлечении (Сколько волка не корми, а своя рубашка ближе к телу (пословица-переделка)). Негативные тесты создаются и воспроизводятся с целью критики, выражения неудовольствия, создания конфликта, (Чья б корова мычала, твоя б - молчала! С утра нализался! / Дуры клок (устойчивые разговорные клише)), демонстрации несогласия или указания на негативные стороны жизни или поведения (Тюфяк тюфяком и ходил в одном сапоге, в одном валенке (из семейного предания), Самодельную гранату/В твой швырнула огород.../ Это вот тебе расплата /За раздувшийся живот! (частушка)).
В позитивных текстах используется доброжелательная и благоприятная или нейтральная лексика, в них отсутствуют резкие и оскорбительные выражения, инвективная лексика. В целом позитивные тексты соответствуют культурным ожиданиям и нормам, направленным на поддержание гармонии, социальной стабильности.
В негативных текстах содержится грубая, резкая, критическая или язвительная лексика, присутствуют резкие и оскорбительные выражения, инвектив-ная лексика (автор сознательно не включает в статью примеры со инвективной лексикой), негативные тексты нарушают культурные нормы или высмеивают их, бросают вызов окружающим и обществу в целом. Отметим особую манеру поведения людей продуцирующих негативные тексты: тексты негативного содержания высказываются уверенным тоном, не допускающим возражений, с аргументацией, апеллирующей к явлениям, достойным уважения (Закуришь, затянешь, как родителей помянешь - как оправдание курения) Негативные тексты часто используются для критики существующего порядка, обличения лицемерия или указания на недостатки общества.
Позитивные тексты соответствуют по содержанию этическим нормам (таким как доброта, честность, взаимопомощь (раньше был обычай ходить в по-моща*(семейные предания)), справедливость (Бог шельму метит (поговорка)), передают в мягкой назидательной форме уроки и наставления (Ешь побольше витамин* - будешь толстый как пингвин (детский фольклор)). Негативные тексты, в свою очередь, обсуждают и красочно описывают антисоциальные, аморальные
Библиографический список
действия или призывают к ним (Что делать, что делать - снимать штаны и бегать! (клише), Ты его тихонечко топориком тюкни (из семейных преданий)), одобряют действия, заведомо имеющие отрицательные последствия, призывают к нарушению этических норм (Дерни колечко, ей дядя сказал - долго над полем бантик летал (садистские стишки)).
Грубым нарушением этических норм является использование в текстах инвективной лексики (лат. тео^о - нападки), которую мы рассматриваем как отклонение от языковой нормы, широко распространенное в постфольклоре. Случаи использования инвективой лексики являются деструктивными элементами речевого взаимодействия, а сама инвективная лексика в лингвокультурном контексте считается одним из самых мощных проявлений текстового сегмента какосферы. Осознание существования какосферы и инвективной лексики как её части в лингвокультурном контексте важно для понимания способности сакральных словестных формул вызывать эмоциональные и энергетические реакции у людей. В настоящее время инвективная лексика стала частью нашего повседневного общения, использование инвективной лексики связано с высоким уровнем стресса и накоплением неразрешенных проблем [11, с. 174]. Использование инвективной лексики оправдывается ее способностью снимать напряжение и выводить человека из стрессовой ситуации и не всегда подвергается анализу и контролю в социальном и научном планах.
Проведённое исследование посвящено изучению текстосферы и какосферы, пересечение которых образует сегмент, наполненный текстами негативного содержания. Деление текстов на позитивные и негативные происходит под влиянием культуры и норм языка. Социальные процессы, тенденции моды в языке, поп-культура, социальные сети и другие формы массовой коммуникации влияют на восприятие того, что считается приемлемым в языке.
Постфольклорные тексты негативного содержания воспроизводят и закрепляют образы и идеи, связанные с негативными характеристиками. Культурное пространство наполняется текстами, которые не просто фиксируют негативные стороны жизни или поведения, но активно конструируют миры, пронизанные злом. Воспроизводя подобные тексты с целью развлечения, люди подсознательно формируют собственное восприятие моральных норм, создавая устойчивые образы зла как части культурного опыта. Использование инвективной лексики, составляющей текстовый сегмент какосферы, усиливает агрессивность и враждебность между участниками речевого взаимодействия.
Изучение постфольклорных текстов, созданных для развлечения с целью напугать, обидеть или унизить кого-либо, выходит за рамки только лингвистических исследований, но должно привлечь внимание социологов, политологов и педагогов.
1. Кубрякова Е.С. О тексте и критериях определения его. Текст. Структура и семантика. Москва, 2001; Т. 1: 72-81.
2. Лихачев Д.С. Концептосфера русского. Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993; Т. 52, № 1: 3-9.
3. Волошин А.И. Политическая текстосфера и генезис политики. Вестник Московского государственного областного университета. 2015; № 3: 1-10.
4. Фольклор и постфольклор. Available at: http://www.ruthenia.ru/folklore/folklorelaboratory/index.htm
5. Каргин А.С. Прагматика фольклора. Москва: ГРЦРФ, 2008.
6. Ильина Л.Е. Семантические коды постфольклорных текстов. Мир науки, культуры, образования. 2023; № 2 (99): 447-449.
7. Заварзин Г А. Какосфера. Москва: Ruthenica, 2011.
8. Лосский В.Н. Очерк мистического Богословия Восточной Церкви. Догматическое Богословие. Сергиев Пасад: Издательство Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2012: 242.
9. Коломыц Д.М., Коломыц О.Г Паранаучные концепции в России (эзотерические концепции и «новый век»). Вестник Казанского государственного университета культуры и искусств. 2015: 12-16.
10. Орлов М.О., Торяник Ю.А. Архетип зла в постсекулярном обществе: социокультурные основания. Общество: философия, история, культура. 2021; № 8: 32-36.
11. Ильина Л.Е. Деструктивные элементы постфольклора: лингвокультурный контекст. Вестник Костромского государственного университета. 2023; Т. 29, № 4: 141-149.
References
1. Kubryakova E.S. O tekste i kriteriyah opredeleniya ego. Tekst. Struktura i semantika. Moskva, 2001; T. 1: 72-81.
2. Lihachev D.S. Konceptosfera russkogo. Izvestiya RAN. Seriya literatury i yazyka. 1993; T. 52, № 1: 3-9.
3. Voloshin A.I. Politicheskaya tekstosfera i genezis politiki. Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo oblastnogo universiteta. 2015; № 3: 1-10.
4. Fol'klor ipostfol'klor. Available at: http://www.ruthenia.ru/folklore/folklorelaboratory/index.htm
5. Kargin A.S. Pragmatika fol'klora. Moskva: GRCRF, 2008.
6. Il'ina L.E. Semanticheskie kody postfol'klornyh tekstov. Mirnauki, kul'tury, obrazovaniya. 2023; № 2 (99): 447-449.
7. Zavarzin G. A. Kakosfera. Moskva: Ruthenica, 2011.
8. Losskij V.N. Ocherk misticheskogo Bogosloviya Vostochnoj Cerkvi. Dogmaticheskoe Bogoslovie. Sergiev Pasad: Izdatel'stvo Svyato-Troickoj Sergievoj Lavry, 2012: 242.
9. Kolomyc D.M., Kolomyc O.G. Paranauchnye koncepcii v Rossii ('ezotericheskie koncepcii i «novyj vek»). Vestnik Kazanskogo gosudarstvennogo universiteta kul'tury i iskusstv. 2015: 12-16.
10. Orlov M.O., Toryanik Yu.A. Arhetip zla v postsekulyarnom obschestve: sociokul'turnye osnovaniya. Obschestvo: filosofiya, istoriya, kul'tura. 2021; № 8: 32-36.
11. Il'ina L.E. Destruktivnye 'elementy postfol'klora: lingvokul'turnyj kontekst. VestnikKostromskogo gosudarstvennogo universiteta. 2023; T. 29, № 4: 141-149.
Статья поступила в редакцию 28.08.24
УДК 882 (075.8)
Kirillova E.O., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Far Eastern Federal University; senior research associate, Institute of History, Archaeology and Ethnography of Peoples of the Far East FEB RAS (Vladivostok, Russia), E-mail: [email protected]
TRADITIONAL AXIOLOGY OF THE CULTURE OF THE PEOPLES OF THE FAR EAST (USING THE EXAMPLE OF THE WORK OF EMIGRANT WRITER N.A. BAYKOV). The article continues the topic of studying the dynamics of ethnicity, cultural and historical traditions and spiritual and value guidelines of the population of the Russian Far East and the countries of the Asia-Pacific region in the late XIX - first half of the XX century. The material for the analysis of the spiritual and value potential of the literature of the Russian Far Eastern Abroad in the context of interethnic relations and intercultural interactions was the works of the emigrant writer
N.A. Baykov (1872-1958). He lived and professionally developed in Northeast China (Manchuria). The writer's texts study oriental images, multi-component and diverse. This is due to the fact that the various connections of these images are thematically, plot and motivatively based on Far Eastern (Asian and foreign) mythologies and cultures. For the first time, this oriental concept is realized by considering in the author's picture of the world examples of likening zoomorphic images to humans. A literary attempt was made to comprehend the approach of the Russian prose writer to the artistic representation of animal images from the point of view of the motive of animalism, zoolatry and humanization.
Key words: N.A. Baykov, literature of Russian Far Eastern emigration, image of tiger, motive of zoolatry
Е.О. Кириллова, канд. филол. наук, доц., Дальневосточный федеральный университет, ст. науч. сотр. Института истории, археологии и
этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения Российской академии наук, г. Владивосток, E-mail: [email protected]
ТРАДИЦИОННАЯ АКСИОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ НАРОДОВ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА (НА ПРИМЕРЕ ТВОРЧЕСТВА ПИСАТЕЛЯ-ЭМИГРАНТА Н.А. БАЙКОВА)
Статья продолжает тему исследования динамики этничности, культурно-исторических традиций и духовно-ценностных ориентиров населения Дальнего Востока России и стран Азиатско-Тихоокеанского региона в конце XIX - первой половине XX века. Материалом для анализа духовно-ценностного потенциала литературы русского дальневосточного зарубежья в контексте межэтнических отношений и межкультурных взаимодействий послужили художественные произведения писателя-эмигранта Н.А. Байкова (1872-1958), жившего и профессионально сложившегося в Северо-Восточном Китае (Маньчжурии). В текстах писателя изучаются ориентальные образы, многосоставные и разноплановые, поскольку их различные связи тематически, сюжетно, мо-тивно основаны на дальневосточных (азиатских и инородческих) мифологиях и культурах. Впервые эта ориентальная концепция реализуется посредством рассмотрения в авторской картине мира примеров уподобления зооморфных образов человеку. Предпринята литературоведческая попытка осмыслить подход русского прозаика Н.А. Байкова к художественной репрезентации животных образов с точки зрения мотива анимализма, зоолатрии, очеловечивания.
Ключевые слова: литература русской дальневосточной эмиграции, Н.А. Байков, «Великий Ван», образ тигра, мотив зоолатрии
Актуальность обращения к теме продиктована важностью осмысления духовных ценностей в современном цивилизованном мире. Особый смысл и значение для русской культуры этот призыв обретает в соответствии с Указом Президента Российской Федерации «Об утверждении основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» (от 09.11.2022).
Актуальность исследования обусловлена необходимостью воссоздания полной и объективной картины историко-литературного процесса первой половины ХХ века. Как известно, русская литература после 1917 года искусственно разделилась на два самостоятельных потока, которые, несмотря на общественно-политические события, были связаны тесным генетическим единством. Один из потоков развивался в метрополии, в рамках советской действительности, другой - в эмиграции, в условиях иноязычного окружения. Восточная ветвь русской эмиграции приобрела свои уникальные черты и особенности, но, к сожалению, остаётся изученной недостаточно. При этом на сегодняшний день констатируется растущий интерес к осмыслению значимости творчества авторов русского зарубежья Дальнего Востока. Произведения харбинской лирики и прозы, написанные на протяжении 1900-1940-х годов, являются составной частью русской литературы. Созданные творческими представителями проживавшей на русском материке диаспоры они демонстрируют особенности фронтирной культуры, постулаты религиозно-философской аксиологии в преломлении китайской и русской этноментальностей, восприятие и переработку мифопоэтических установок, их синкретизм, а также многое другое.
В последние десятилетия разрабатывается ориентальная тема в творчестве поэтов и прозаиков восточной ветви, как российскими, так и иностранными (в основном китайскими) специалистами. Добавим, что в современных гуманитарных науках, в том числе в литературоведении, активизировались перспективные исследования имагологического характера, Имагология - научная дисциплина междисциплинарного характера о законах создания, функционирования и интерпретации образов «других», «чужих» наций, стран, культур, сознаний, инородных для воспринимающего субъекта. В одном из направлений сравнительного литературоведения (компаративистике) особое внимание уделяется способам анализа образа «чужого» в произведениях художественной литературы. Е.В. Папило-ва, автор статьи «Имагология как гуманитарная дисциплина», отмечает: «Образ "чужого" изучается в имагологии как стереотип национального сознания, т. е. как устойчивое, эмоционально насыщенное, обобщённо-образное представление о "чужом", сформировавшееся в конкретной социально-исторической среде. Из этого следует, что имагология не только раскрывает образ "чужого", но также, в связи с процессами рецепции и оценки, характеризует и сам воспринимающий субъект, т.е. отражает национальное самосознание и собственную систему ценностей» [1, с. 31].
Имагология анализирует данные, полученные из различных источников, тем самым стремится к их обобщению и выявлению внутри национального сознания общих представлений о внешних объектах. На наш взгляд, произведения писателя-эмигранта Николая Аполлоновича Байкова (1872-1958), привлечённые для размышлений над заявленной темой, служат показательным иллюстративным материалом для изучения инокультуры и межкультурных взаимодействий в литературе. «В отличие от исторической имагологии, материал которой отличается высокой степенью достоверности, художественная имагология обладает достоверностью иного рода: литература при всей её условности способна полнокровно, живо воссоздать атмосферу человеческих отношений, менталитет, характеры, речь, стереотипы обыденного сознания, сформированные в той или иной национальной или социальной среде. Вместе с тем художественная имагология
требует междисциплинарного подхода, т. е. привлечения данных истории, культурологии, этнопсихологии, данных о национальном характере, образе жизни, поведении, обычаях, религии и т. п.» [1, с. 32].
Объектом исследования в данной статье стали анализируемые художественные произведения Н.А. Байкова. В качестве материала послужили роман писателя «Великий Ван» (1936), таёжная быль «Тигрица» (1940), а также рассказы из сборников «В горах и лесах Маньчжурии» (1915) и «Сказочная быль» (1940). Изучение художественной концепции Ориента, положенной в основу творчества русского писателя, заявлено широкой целью исследования. В качестве соответствующих конкретных задач для достижения поставленной цели в работе выделены следующие. 1. Обозначить значение роли Н.А. Байкова и его художественных произведений для азиатской культуры, акцентировать внимание на степени восприятия произведений писателя в странах Азиатско-Тихоокеанского региона (Китай, Корея, Япония). 2. Обратиться к анализу образа Горного Духа, так именуется тигр - священный Ван, один из главных героев в многочисленных повествованиях русского писателя-натуралиста и этнографа. 3. Исследовать у автора приём очеловечивания зверя и рассмотреть мотив наследственной памяти у животного. 4. Привлечь для сопоставления примеры из текстов других дальневосточных писателей (В.К. Арсеньева). 5. Обозначить наличие мотивов очеловечивания и зоолатрии как характерные черты ориентальной культуры.
Работа представляет собой историко-литературное исследование с элементами междисциплинарного подхода. Она опирается на такие научные методы и подходы, как биографический, сравнительно-исторический, типологический. Теоретико-методологической базой стали труды по истории культуры и литературы Дальнего Востока России, в том числе фундаментальные работы всемирно известного путешественника, географа, этнографа, писателя, исследователя, военного востоковеда В.К. Арсеньева [2-5]. Учитывались исследования современных этнографов и антропологов: С.В. Березницкого [6], А.Ф. Старцева [7]. Важную роль при анализе сыграла мемуарная литература, различного рода воспоминания и составленные в ХХ веке библиографии: работы В.Н. Жернакова [8], ГВ. Мелихова [9], Е.П. Таскиной [10], Н.И. Дмитровского-Байкова [11; 12; 13]. Использовались также исследования учёных, внесших значительный вклад в изучение культурно-исторического контекста литературы русского дальневосточного зарубежья, в их числе значатся и те, которые были посвящены писателю-натуралисту Н.А. Байкову. Это работы Е.А. Неживой [14], Н.Н. Плостиной [15; 16; 17], С. Крюкова [18], Е.В. Меряшкиной [19], Е. Ким [20; 21; 22] и др. При изучении разных аспектов ориенталистики возникла также необходимость обращения к трудам, посвящённым культуре Китая, в том числе древним памятникам литературы, мифологии и демонологии древнего Китая: Де Гроота [23], Н.Т. Федоренко [24], ГА. Ткаченко [25].
Предпринятое исследование отличается высокой практической значимостью. Система выводов, думается, может служить образцовой в последующих работах, посвящённых художественной этнографии, поскольку установленные типологические черты художественной стратегии писателя Н.А. Байкова могут быть применимы и к другим персоналиям.
Научная новизна видится в закономерном продолжении предпринятых ранее исследований, которые связаны с релевантностью проблемы изучения реализации ориентальных тем, мотивов и образов в творчестве писателей русского зарубежья Дальнего Востока. Уже в XXI веке благодаря доступности неизвестных ранее художественных текстов писателя Н.А. Байкова стало возможным глубокое изучение его творчества. Так, начиная с 2000-х годов, на научной базе кафедры русского языка и литературы Восточного института - Школы региональных и международных исследований Дальневосточного федерального университета
(ранее - до структурной реорганизации и переименований - кафедры истории русской литературы ХХ века и теории литературы Института русского языка и литературы Дальневосточного государственного университета) были защищены кандидатские диссертации по разным аспектам творчества дальневосточного писателя. Е.А. Неживой [14] была защищена диссертация под руководством кандидата филологических наук, доцента Л.М. Свиридовой; Н.Н. Плостиной [15] - под руководством доктора филологических наук, профессора С.Ф. Крившенко.
Однако со временем в свободном доступе появляются ранее хранившиеся в архивах или непереизданные произведения Н.А. Байкова, что, в свою очередь, стимулирует очередной исследовательский интерес и неизбежно дополняет, корректирует предыдущие концепции по изучению творчества этого крупнейшего прозаика русской эмиграции на Дальнем Востоке. На сегодняшний день обращение к жизни и книгам Н.А. Байкова выражается не только в создании различных культурно-исторических проектов по сохранению памяти о восточной эмиграции, но и в написании по особенностям творчества самобытного дальневосточного автора выпускных квалификационных работ студентов-филологов (как бакалавров, так и магистрантов), а также защите диссертаций аспирантов. Подобные работы защищаются по кафедре русского языка и литературы и кафедре русского языка как иностранного; под руководством кандидата филологических наук, доцента Н.С. Милянчук, кандидата филологических наук, доцента Е.О. Кирилловой, кандидата филологических наук, доцента И.А. Фадеевой. Обе кафедры входят в состав Восточного института - Школы региональных и международных исследований Дальневосточного федерального университета.
Отметим, что ранее в авторской монографии и статьях нами уже предпринималось обращение к теме реализации зооморфных и фитоморфных образов у дальневосточного прозаика Н.А. Байкова [26; 27; 28], однако эти работы не имели завершающего характера. Неоднократно доказывалось, что художественная концепция писателя-натуралиста базировалась на ориентальных взглядах [29-35].
Продолжая широко заявленную тему изучения Ориента в творчестве писателя, необходимо подчеркнуть, что в первой половине ХХ века Н.А. Байков имел статус одного из самых популярных русских писателей-эмигрантов не только в Маньчжурии, но и во всей Юго-Восточной Азии. В 1944 году он вступил в число действительных членов Клуба естествознания и географии Христианского союза молодых людей (ХСМЛ) в Харбине. Отмечают, что «в секции молодых археологов, натуралистов и этнографов при Бюро по делам российских эмигрантов (БРЭМ) в Харбине маньчжурский писатель состоял почётным старшим другом» [20, с. 50]. В Харбине также был учреждён Литературный кружок имени Н.А. Бай-кова.
Особенно полюбили творчество Н.А. Байкова в Стране восходящего солнца. Сохранилась переписка писателя с японскими школьниками [20, с. 50]. Известно, что в начале 1940 года в Харбине, где проживал Николай Аполлонович, его посетил японский художник Н. Томизава. 13 апреля 1940 года состоялась знаковая в жизни писателя встреча с популярным писателем и издателем Каном Кикути (1888-1948), который помог с изданием книг Н.А. Байкова в Японии. В мае 1940 года журналисты из «Manchuria Daily News», газеты, выходящей на английском языке, взяли интервью у Н.А. Байкова, в результате чего была опубликована серия из трёх статей, описывающих его жизнь и творчество. В это же время один из культовых деятелей японской Маньчжурии Шун Хасегава (1884-1963) перевёл роман «Великий Ван» на японский язык и напечатал его в мукденской «Мансю нитинити симбун» («Ежедневной газете Маньчжурии»). Подобную публикацию книги писателя «В дебрях Маньчжурии» также осуществил Хасегава [12, с. 257].
Глава харбинского бюро газеты «Мансю нитинити симбун» Иокибэ говорил по поводу японского издания «Великого Вана», что его «газета считает чрезвычайно важным вопрос о сближении ниппоно-маньчжурской культуры с русской, эмигрантской... Сближение культур лучше всего может быть сделано путём знакомства с литературой» [36]. В воспоминаниях о деде внук Николая Аполлонови-ча, его тёзка Николай Иванович Дмитровский-Байков уточняет, что 14 мая 1940 года Н.А. Байков с дочерью Наталией Николаевной (матерью Николая Ивановича) присутствовал в Синьцзине на встрече с японскими писателями, устроенной Литературно-художественным обществом. «Целью встречи было опять-таки сближение русской и японско-маньчжурской литератур. Это сближение было частью японского плана включить русское население в маньчжурскую культуру, содержащую русские, китайские, маньчжурские, корейские и японские элементы. Н.А. Байков, однако, был далёк от таких политических устремлений» [12, с. 257].
Япония, оккупировавшая в 1930-е гг. территорию Северо-Восточного Китая, делала ставку на Н.А. Байкова - бывшего белого офицера и монархиста. Так, известно, что во время Второй мировой войны японские правящие круги стремились использовать популярность литератора. «Япония со своей стороны всячески поддерживает Байкова как писателя Великой Восточной Азии. В это время она занята продвижением идеи "паназиатизма" (в противовес "европеизму")», - отмечает биограф писателя Е. Ким [20, с. 41]. 12 мая 1942 года Литературно-художественное общество в Харбине отметило 40-летие литературой деятельности Н.А. Байкова. Юбилейное торжество эмигрантского писателя и маньчжурского краеведа было устроено также при содействии Ниппонской военной миссии, Главного бюро эмигрантов и всей местной прессы. Сообщение, разосланное членам Литературно-художественного общества, гласило: «После особого заседания в программе вечера приняли участие крупнейшие литературные, художественные и музыкальные силы. Юбилей Н.А. Байкова в современных
условиях представляется явлением большой культурой важности и поэтому носит всеманьчжурский характер: к нему привлекаются все круги ниппонской, маньчжурской и эмигрантской общественности, зарубежные научные организации и культурная молодёжь» [20, с. 50]. В одном из залов собрания была устроена художественная выставка писателя: его акварелей, эскизов, рисунков природы и животного мира Маньчжурии. Примечательно, что почти все рисунки на обложках и иллюстрации к своим произведениям Байков делал сам.
H.A. Байков был «одним из шести писателей, представлявших литературу Маньчжоу Го на состоявшемся в ноябре 1942 года в Токио съезде писателей "Великой Восточной Aзии", созванном, чтобы продемонстрировать поддержку писателями "священной войны". Сам H.A. Байков, чьё творчество лишь в начале 1990-х годов по праву стало возвращаться в Россию, и в первую очередь, конечно, в русскую дальневосточную литературу, высоко ценил народ и культуру Японии, но не японскую военщину», - отмечал один из первых биографов писателя Ким Рехо [37, с. 57-58]. Внук ^колай Дмитровский-Байков пишет, что, когда тот со своей семьёй поехал в Токио в ноябре 1942 года на съезд, то «рассматривал своё присутствие на съезде в качестве обозревателя, а не участника. Хотя приглашение на съезд было для него честью, признанием его литературной деятельности. Кроме присутствия на съезде писателей, Байковы участвовали в поездках по Японии, ходили на выставки, в музеи, на театральные представления; повсюду их встречали с почестями. Всё это было устроено по почину К. Кикути. Hиколай Aполлонович остался доволен приёмом, оказанным ему коллегами по перу и японскими читателями» [12, с. 257]. Однако было и ещё одно японское знакомство в лице некоего Сигенобу Кагава, председателя Общества литературы и искусства в Харбине, а на самом деле - агента японской военной миссии, который постоянно старался изолировать H.A. Байкова от его японских поклонников и друзей, расстраивал творческие встречи и перехватывал подарки, предназначенные для писателя [12, с. 257].
Собирая библиографию русского дальневосточного писателя, отметим, что в крупнейших издательствах Японии в разные годы и в различных переводах вышли, а также многократно были переизданы следующие книги Hиколая Aпол-лоновича: «Великий Ван» (Токио: Изд-во «Бунгэй сюндзюся», 1941), «Шу-Хай Северной Маньчжурии» (Осака: Изд-во «Осакая сётэн», 1942), «Тайга шумит» (Токио: Изд-во «Бунгэй сюндзюся», 1942), <Жаши друзья» (Токио: Изд-во «Бунгэй сюндзюся», 1943), «Тигрица» (Мукден (Шэньян): «Мансю нитинити симбун», 1943), «Дневник маньчжурского охотника» (Мукден (Шэньян): «Мансю нитинити симбун», 1944). Продолжали печатать книги писателя в Японии и после 1945 года, когда в самой Маньчжурии уже перестали.
С приходом в 1945 году в Маньчжурию Советской армии ^колай Aполло-нович вынужден был вновь думать об эмиграции. После допросов в СМЕРШе книги краеведа и учёного были изъяты из всех библиотек и сожжены, а сам он чудом избежал ареста и депортации. В 1950 году в Японии выходят послевоенные издания «Великого Вана» и «Тигрицы» (Токио: Изд-во «Маньюся», 1950). В послесловии каждого из них сообщалось, что H.A. Байков умер от сыпного тифа. И дата смерти - 15 марта 1946 года. Шесть лет спустя, в 1956 году, в токийской газете «Иомура» появилась заметка: «В Гонконге на углу центральной улицы Hатан находится отель "Шамлок", предназначенный Комитетом ООH по оказанию помощи беженцам специально для русских белоэмигрантов, ожидающих выезда из страны» [20, с. 51]. «Здесь, на третьем этаже, в маленькой комнате из шести татами уже шесть месяцев живёт Байков, с ним жена и дочь», - писал корреспондент ^симура [20, с. 51]. Оказалось, что после долгих проволочек и отчаянных попыток вырваться, перед Рождеством 1955 года благодаря содействию Международного союза церквей Байковы получили, наконец, разрешение выехать в Парагвай. «Пришло время, - с горечью отмечал Байков, - расстаться с милым Харбином, Маньчжурией, ставшей нашей второй родиной, где я провёл полвека своей жизни» [Э8, с. 134-135]. Hо на переезд просто не было денег. В ожидании перемен к лучшему они около девяти месяцев ютились в этой гонконгской гостинице.
Hовость о том, что H.A. Байков жив, быстро разлетелась по Японии. В адрес Hисимура пришло много восторженных писем для любимого писателя -Байкова-сан. Последовали приглашения посетить Японию, но они были отклонены из-за состояния здоровья писателя. ^симура передал H.A. Байкову не только письма, но и гонорар. Hеожиданный подарок судьбы позволил семье Байкова выехать из страны. В декабре 1956 года в возрасте 83-х лет с чрезвычайными трудностями Байковым удалось переехать, но не в Парагвай, а в Aвстралию. Сделать это они смогли, по сути, на подарок судьбы - гонорар в 20 тысяч иен, полученный любимым японцами писателем «Байковым-сан» за переиздание «Великого Вана» и «Тигрицы». Прожив в Aвстралии всего полтора года, б марта 1958 года дальневосточный писатель-натуралист скончался от атеросклероза. Был похоронен на кладбище Брисбена. Последним его произведением стала книга «Прощай, Шухай!».
Повесть «Великий Ван», самое известное произведение дальневосточного писателя, была переведена на многие языки, как европейские, так и Восточной Aзии. В 1936 году в Лондоне вышел перевод книги «В дебрях Маньчжурии» под названием «Big Game Hunting in Manchuria», в 1938 году - французский перевод «Mes chasses dans la taiga de Mandchourie», в том же году был издан перевод «Великого Вана» - «La Grand Van». Книги H.A. Байкова удостоились внимания итальянского короля Виктора Эммануила и югославского короля Петра II
[12, с. 257]. На китайском языке «Великий Ван» был опубликован в 1942 году (в переводе с японского), двумя годами раньше, в 1940-м, газета «Мансю нити-нити симбун» («Ежедневная маньчжурская газета»), выходящая в Порт-Артуре на японском языке, из номера в номер печатала произведение. В 1941 году в Японии отдельной книгой «Великий Ван» был напечатан в количестве 100 тысяч экземпляров и, к удивлению издателей, повесть разошлась очень быстро. После окончания войны книга претерпела несколько изданий. В 1952 году она вышла сразу в трёх крупнейших издательствах Японии, причём в трёх различных переводах [39, с. 41-43]. Последнее было осуществлено в 1989 году. В Корее повесть впервые появилась в 1993 году в издательстве Кэмонса (Сеул) [20, с. 43].
В Японии, уже после действительной смерти автора, увидели свет следующие дополнительные тиражи его книг: «Тигрица» (Токио: Изд-во «Коцубодэн сёбо», 1959; Токио: Изд-во «Тюокоронся», 1990), «Повесть о Шу-Хае» (Токио: Изд-во «Коцубодэн сёбо», 1960; Токио: Изд-во «Бантё сёбо», 1972), «Наши друзья» (Токио: Изд-во «Иванами сётэн», 1972), «Жизнь в Шу-Хае» (Токио: Изд-во «Тюокоронся», 1990), «Маньчжурская тайга Байкова» (Токио: Изд-во «Сюэйся», 1995). По замечанию старожила Харбина Г Мелихова, некоторые произведения Н.А. Байкова вообще были изданы только на японском языке, например, сборник рассказов «Дикие звери люди» (или «Люди и звери») - «Хаха нару Карина - ядзю то хито» (Токио, 1959), или «Рассказы девственного леса» - «Мицурин моногарати» (Токио, 1960). «А многие до сих пор остаются в рукописи», - писал Г Мелихов [9, с. 13]. Констатацией этого утверждения может служить тот факт, что перед своим отъездом в Австралию Николай Аполлонович, действительно, передал рукописи неизданных книг японскому издательству [12, с. 258]. Сделано было это, вероятно, через посещавшего в Гонконге семью Байковых японского журналиста Нисимуру. Японские издания книг прозаика продолжают печатать, по соглашению с наследниками, и в настоящее время [12, с. 257; 13]. Переиздаются произведения писателя и в Корее.
Среди первых зарубежных (в основном японских) библиографов Николая Аполлоновича и исследователей его творчества можно назвать известного прозаика, драматурга и сценариста, его близкого знакомого Кикути Кана [40], в 1923 году основавшего на родине литературный журнал «Бунгэй Сюндзю», задачей которого было противостоять пролетарским течениям в искусстве. О русском авторе писали Хадзимэ Наката [41], Токио Сайками [42], Сэцу Канэмицу [38], Уэваки Сусуму [43], Ким Рехо [37, с. 57-58; 39, с. 41-49; 44, с. 270-297], Такэси Сакон [45]. Первоначальные осмысления творчества автора были сделаны русскими харбинцами, первыми исследователями культуры русской эмиграции в Китае: Георгием Мелиховым [9, с. 13-14], Еленой Таскиной [10, с. 194-202], австралийцем, другом Н.А. Байкова по Харбину, Владимиром Жернаковым [8], внуком писателя Николаем Дмитровским-Байковым [11; 12]. В работе В.Н. Жернакова, кстати, был приведён перечень почти всех произведений дальневосточного писателя. «Их 306, включая переведённые на иностранные языки. Государственная парламентская библиотека в Токио помогла автору составить библиографию произведений Н.А. Байкова» [45, с. 269].
Встреча Н.А. Байкова с природой Маньчжурии, выстраданные в этом суровом, необжитом крае эмоции, пережитые впечатления, особенно сюжеты и события, связанные с тиграми, а также полученные об этих животных знания, легли в основу глубинной, философской книги «Великий Ван». Существуют разные жанровые определения этого нетривиального произведения, думается, это связано с ориентальной составляющей текста, подобный тип изложения не является характерным, тем более традиционным для русской литературы. Поэтому некоторыми исследователями «Великий Ван» именуется повестью, другие видят в нём близость к романной структуре и относят к жанру романа. В любом случае данный вопрос дискуссионный.
Уникальная книга русского писателя-натуралиста по праву считается одной из наиболее востребованных у читателей. Повесть «посвящена поэтическому описанию маньчжурской тайги, жизни её обитателей и прежде всего её признанному владыке (по-китайски - вану) - длинношерстному маньчжурскому тигру, сказаниям и легендам местного населения, связанным с "Великим Ваном"» [9, с. 12]. И трудно не согласиться со следующим высказыванием: «Специалистами признано, что ни одно другое произведение не сочетает так глубоко философию и мудрость России и Восточной Азии» [18]. Во вступительном слове к первому изданию «Великого Вана» в 1936 году белый генерал, политический деятель, писатель и публицист Пётр Николаевич Краснов писал: «Вступительное слово. Да нужно ли оно автору, чьё имя само за себя говорит? И мне, лишь скользнувшему по этому прекрасному миру природы, писать о том, кто в нём постоянно жил и до тонкости изучил его» [12, с. 253].
«С незапамятных времён многие народы Юго-Восточной Азии считают тигра существом сверхъестественным, одарённым мудростью и другими человеческими и божественными качествами. Под страхом величия этого зверя народы Азии создали особый культ тигра, распространившийся по всему Китаю, Японии, Монголии, Маньчжурии и Корее» [7, с. 86]. Как и всем тотемным животным, тигру приписывались человеческие свойства и способность к перевоплощению. Тигр - хозяин тайги и зверей - бродяжничает днём и ночью. Ареал его владений огромен - сотни квадратных километров: будь то джунгли или Уссурийская тайга. «В Маньчжурии тигр не имеет определённого жительства, он вечно бродит, преследуя стада кабанов», - пишет Н.А. Байков в очерке «В лесах Чапи-Гоу» [21, с. 110]. В честь священного зверя на горных перевалах строятся кумирни
и алтари, что фиксируется у других дальневосточных писателей, не только у Н.А. Байкова, но и у В.К. Арсеньева, С.-М. Салинского, Вс. Сысоева. Священный зверь - владыка маньчжурской тайги почитался особенно. На всех дорогах, идущих через горы, на перевалах, всюду можно видеть маленькие кумирни из дерева или сложенные из дикого камня с изображением богов. «Кумирни эти поставлены китайскими охотниками и искателями женьшеня. Тут же, где-нибудь поблизости, повешены на дереве лоскутки красного кумача с надписями, сделанными тушью, следующего содержания: "Господину истинному духу гор, охраняющему и леса. Моя радость сверкает, как чешуя у рыбы и красивое оперение феникса. Владыке гор и лесов, охраняющему прирост богатства. Если просишь, то непременно и обещай - тогда просящему нет отказа и т. д."» [5, с. 214]. Известный учёный и этнограф Дальнего Востока В.К. Арсеньев в сноске к своему тексту добавляет, что переводы всех китайских рукописей, добытых им во время путешествий, сделаны окончившим Восточный институт Павлом Васильевичем Шкуркиным.
Отметив, что литературное творчество малоизвестного в наши дни синолога, востоковеда, этнографа П.В. Шкуркина (1868-1943) ещё ждёт своего вдумчивого исследователя, добавим лишь, что по личному приглашению губернатора Приморской области П.Ф. Унтербергера в 1893 году он стал приставом Верхне-Уссурийского участка. Род профессиональной деятельности позволял совершать множество поездок, составлять карты и главное - Павел Васильевич начать собирать образцы устного творчества местного инородческого населения. Мало кому известно, что брат Дерсу Узала Степан был непременным проводником пристава Шкуркина в его рейдах по приморской тайге. В 1903 году, с отличием окончив Восточный институт, будущий писатель получает должность помощника Владивостокского полицмейстера, участвует в русско-японской войне, служит в чине штабс-капитана и командира разведки генерала П. Ренненкамфа, неоднократно награждён. В начале 1920-х гг П.В. Шкуркин работает переводчиком на КВЖД и преподаёт в учебных заведениях Харбина, является членом-учредителем Общества изучения Маньчжурского края, а после эмиграции - Русского исторического общества в США. В 1924 в Китае он публикует свой самый известный сборник этнографических рассказов «Хунхузы» [46], в которых настаивает, что хунхузничество как бытовое явление должно явиться предметом серьёзного научного исследования. Кроме художественных и этнографических сборников рассказов, легенд, повестей [47-50], очерков истории, быта и торговли Китая [51; 52], учёный является автором ряда книг, статей, учебников, справочников по востоковедению, вышедших в издательствах Харбина [53; 54].
Анализ традиционных верований и ритуалов - промысловых культов, культа животных и других - показывает разную степень почитания тигра у разных территориальных групп одного этноса или у разных этносов. Неодинаковыми были и названия тигра, что отмечается в книге С.В. Березницкого со ссылкой на ряд исследователей. Так, орочи и ульчи называют зверя термином «дуся», удэгейцы - «куты», нивхи - «ат». По данным В.К. Арсеньева, удэгейцы обозначают животное термином «куты-мафа», а китайцы - термином «ломаза» [2, с. 51]. Отмечено интересное сходство орочских и китайских терминов «дуся» и «ду-сы». Последним термином китайцы обозначали кровожадных тигров-оборотней, в которых могли обращаться люди посредством заклинаний [23, с. 268]. Катанглий-ские нивхи используют термин «милк нга», когда ведут речь о тигре как о злом духе [6, с. 207]. Писатель и путешественник В.К. Арсеньев на обширном этнографическом материале удэгейцев построил своеобразную классификационную схему, в которую включил хищников семейства кошачьих по степени их влияния на мировоззрение народа: пантера, тигр, рысь [6, с. 208]. Художественная реализация многочисленных представлений, подтверждающих священность почитаемого всеми инородцами Дальнего Востока владыки тайги, воздаяние ему коленопреклоненных молитв, обнаруживается и у Н.А. Байкова: «Старые звероловы, не покидавшие своих фанз даже летом, поспешили к древним кумирням, воздвигнутым с незапамятных времён на высоких горных перевалах, и совершали там моления Великому Духу гор и лесов, с возжжением благовонных курительных свечей и продолжительным коленопреклонением. По окончании каждой молитвы мерные удары в чугунный колокол раздавались под сводами дремучих лесов, и металлические звуки эти неслись в вышину, будя далёкое горное эхо» [20, с. 127].
В произведениях «Тигрица», «Чёрный капитан», а также в отдельных рассказах из сборника «В горах и лесах Маньчжурии» Н.А. Байков изображает тигра существом, которое почти не отличается от человека. Но в «Великом Ване» автор выходит на новую ступень осмысления ориентального образа - этот зверь у дальневосточного писателя имеет разум и душу. С самого начала повествования в описаниях проскальзывает некое уподобление животного человеку, приписывание ему людских качеств, что подтверждают глаголы именно человеческой деятельности, например: выбирая логово получше, тигрица «ломает голову», «рассуждает» о достоинствах выбранного места, «напевает любимую песенку», «думает неотвязную думу» [20, с. 58, 63]. А взрослый тигр, случайно встреченный ею вскоре после рождения тигрят, «как бы конфузится» [20, с. 61], поняв, что потревожил мать с детьми. К этому эпизоду писатель даже добавляет следующее: «Великий закон природы руководил обоими: в ней говорило материнство, в нём инстинкт самца - продолжателя рода» [20, с. 61]. Подобных примеров как бы «очеловеченности» тигра в тексте великое множество: «Ван обернулся к ней (тигрице - Е.К) и сказал ей что-то на своём зверином языке», «настроение у Вана было подавленное», «глаза зверя были закрыты, это было забытье, граничащее
с потерей сознания» [20, с. 186, 214, 217]. Перед последним боем тигра с человеком «зловещий, недобрый сон снился Вану», «он решил выручить тигрицу во что бы то ни стало», «мозг Вана был подавлен и угнетён невиданным зрелищем, он не верил своим глазам», «во взоре тигрицы светились мольба и отчаяние» [32, с. 218-219], «тигр-самец понял намерение охотников и старался увести тигрицу, путая следы и направляя её в недоступные дебри» [20, с. 209] и т.п. Писателю важно подчеркнуть, что Ван мог уйти от преследовавших его и самку с котятами охотников, «но чувство привязанности не позволяло ему бросить тигрицу, и он, заставляя её двигаться, уводил всё дальне и дальше в глубину тайги» [20, с. 214]. Потеряв свою первую любовь - молодую тигрицу и поняв, что это человек отнял у него спутницу, повелитель зверей испытывает бурю эмоций, и они -человеческие. Так, после смерти подруги от заряженного ствола Ван подходит к телу мёртвой тигрицы, ложится рядом с ней: «Он положил на её холодеющую грудь свою прекрасную могучую голову» [20, с. 146]. А после, сделав несколько напрасных попыток поднять её на ноги, Ван «почувствовал около себя смерть, и в мозгу его созревали решения, основанные на требованиях и законах первобытного мира и зовах отдалённых предков» [20, с. 145]. Дикий ум зверя помутился, вся психика его перевернулась, «в глазах, дотоле спокойных и безмятежных, блеснул огонь кипучей злобы и бешенства. Он взвился на дыбы во весь свой гигантский рост и заревел. Рёв этот был голосом отчаяния и горя» [20, с. 145-146].
Сам Н.А. Байков, вторя ориентальным представлениям о тигре, называет тигра особенным, не похожим на всех прочих животных, священным зверем. Как уже отмечалось нами в предыдущих работах, степень почитания царственного животного у населения Северо-Восточного Китая, Кореи и российского Дальнего Востока заключается в определённой системе установившихся правил и верований [31; 33]. Так, к примеру, в очерке «Труженики леса» писатель подчёркивает, что выработанные веками традиции отразились на отношении маньчжурского зверолова к тигру. У таёжников существует особый взгляд на этого зверя, в котором они видят особое существо, одарённое душой и разумом человека. Этот хищник никогда не служит объектом их промысла. «Зверолов живёт с ним в мире и при встречах в тайге уступает ему дорогу, постукивая палкой по стволу дерева, чем даёт знать Великому Вану о своих добрых намерениях. Тигр как будто понимает эти знаки и не трогает бедного охотника. Зверолов знает хорошо всех тигров своего района и некоторым даёт свои имена: "Великий старик", "Хромой инвалид", "Одноглазый", "Владыка лесов". Если такому хищнику угрожает опасность от охотников, русских или китайцев, таёжник старается спасти его, угоняя подальше из района» [22, с. 367]. При этом создаётся такое впечатление, что тигр «понимает покровительство человека и никогда на него не нападает, тогда как к пришельцам из Чифу относится совершенно иначе и не упускает случая полакомиться их мясом. В этом убеждены и сами маньчжуры-звероловы, считая тигра существом высокоодарённым» [22, с. 367-368].
Зоолатрия, теротеизм, анимализм, как следует из научных источников, -это совокупность обрядов и верований, связанных с религиозным почитанием животных, поклонением им. «Материалистическая наука объясняет происхождение зоолатрии бессилием первобытного человека в борьбе с природой. Зоолатрия и теротеизм как одни из первобытных форм религии демонстрируются многочисленными историческими и этнографическими примерами: почитание медведя в Северной Америке и Северной Азии, ягуара в Южной Америке, акулы в Океании, леопарда в Африке, волка в Европе, коровы, обезьяны, крысы в Индии, тигра и змеи в Южной и Юго-Восточной Азии и т. д.» [55]. Немалое количество примеров в подтверждение такому обозначению обнаруживается в текстах дальневосточных писателей. Для сравнения приведём одно из описаний медведя в книге В.К. Арсеньева «В горах Сихотэ-Алиня (очерк экспедиции Приамурского отдела РГО с 24 июня 1908 года по 20 января 1910 года»): «Чёрный предмет шевельнулся, и я тотчас узнал в нём медведя. Он стоял на задних лапах, а передними делал какие-то странные движения и кивал головой. Потом он сел на камень и стал смотреть в море. В движениях зверя было так много человеческого, что я невольно попросил Чжан-Бао не стрелять в него. Медведь, по-видимому, услышал мой голос и стремглав бросился наутёк. Раза два он останавливался, оглядывался и бежал дальше. Вскоре он скрылся в расщелине между скал» [4, с. 349]. Глядя на медведя, известный писатель-путешественник поясняет свои доводы и вступает в диалог с китайцем-проводником. «Я понял, почему многие туземные народности Сибири очеловечивают его (медведя - Е.К.) и почему он фигурирует у них в сказках. Эти мысли я высказал своему спутнику» [4, с. 349]. И китаец в рамках своей национальной ментальности проводит аналогию мира человеческого и животного: «На это Чжан-Бао ответил мне, что не один медведь, а всякое животное хочет сделаться человеком. Некоторым это удаётся: так, есть люди, в которых можно узнать обезьяну, в других лису, черепаху, какую-нибудь птицу или паука. Такие люди при желании могут принимать свой первоначальный вид и затем опять делаться человеком. Чаще всего они видят себя во сне в зверином образе. Подражание людям у некоторых животных столь велико, что они устраивают себе жилища, мягкие ложа для спанья и делают запасы продовольствия на зиму» [4, с. 349].
Мотив очеловечивания в произведениях Н.А. Байкова напрямую связан с ориентальным мотивом оборотничества, перевоплощения или переселения душ, чему планируется посвятить отдельный разговор. Отметим лишь несколько значимых в контексте размышлений моментов. Так, к примеру, примечательными видятся в рассказе Н.А. Байкова «По тигровым следам» представления Мун-Ки-
ма, выходца из Северной Кореи, пришедшего в леса Маньчжурии на заработки. Здесь, в непролазных суйфунских дебрях, тот спасается от преследований японцев, подозревающих его в участии в каком-то заговоре. Японцев он называет «хищными волками и хитрыми лисицами» [21, с. 251]. Оторванный от людей, ведя в глухой девственной тайге, где круглый год слышатся лишь крики диких зверей и птиц, одинокую отшельническую жизнь, Мун-Ким озвучивает свою философию «сравнения» человека с различными животными. Таёжный бродяга объясняет это, во-первых, национальной принадлежностью. Во-вторых, рефлексии корейца основаны, вероятно, на собственных, имевших место нелицеприятных контактах с представителями цивилизованного общества. Подобные жизненные драмы этого инородца никак не раскрываются в сюжете самого произведения Н.А. Байкова, но хорошо могут быть «додуманы» чутким читателем: «О китайцах он отзывался неодобрительно и называл их то хитрыми лисицами, то трусливыми зайцами. В мировоззрении лесного жителя все люди походили на каких-нибудь зверей, добрых и недобрых, хитрых и простых. Русских он сравнивал с медведями и находил большое сходство. Корейцы - это олени, с которых снимают, когда надо, панты. Англичан он почему-то называл красными обезьянами и прибавлял, что они умнее и хитрее лисицы» [21, с. 252-253].
В «Энциклопедическом словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона» отмечается, что у некоторых народов животные считались не только основателями рода, но и участниками творения Вселенной (дракон у китайцев, мамонт у северных народов). «Теротеизм коренится в воззрениях первобытного человека на окружающий мир. Анимист, он видит даже в объектах неодушёвленной природы существа столь же одарённые разумом и волей, как и он сам; не усматривает он точно так же никакой пропасти между своей душой и душой животных. Животные - младшие братья человека. Даже внешнее различие между человеком и животными - только кажущееся: облик животного - только видимая оболочка, под которой скрывается настоящий человек. "Медведь снял свою шубу (шкуру) и стал человеком", - говорит гиляк (нивх - Е.К.). Поклоняясь животному, первобытный человек сразу (а не постепенно) усматривает в нём антропоморфное существо, существо по образу и подобию своему» [55]. Неудивительно поэтому, что нанаец Дерсу Узала, известный проводник путешественника и исследователя В.К. Арсеньева, называет диких кабанов людьми, они тоже люди, считает гольд. «"Его всё равно люди, подтвердил он, - только рубашка другой. Обмани понимай, сердись понимай, кругом понимай! Всё равно как люди..." Для меня стало ясно. Воззрения на природу этого первобытного человека были анимистическими, и потому всё окружающее он очеловечивал» [3, с. 69]. В книге «По Уссурийскому краю. Путешествие в горную область Сихотэ-Алинь в 1906 году» попавшие во внезапно начавшуюся снежную пургу на озере Ханка и чудом спасшиеся наутро мужчины застают картину смерти. Дерсу, оглядывая ближайшую местность, говорит Владимиру Клавдиевичу о том, как много погибло людей. Оказывается, следопыт имеет в виду не сумевших спастись, замёрзших птиц. «Как бы желая перевести разговор на другую тему, он сказал: "Сегодня ночью много люди пропади". Я понял, что "люди", о которых говорил Дерсу, были пернатые. <...> После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали - все куда-то исчезли. По буро-жёлтому фону большими пятнами белели болота, покрытые снегом» [3, с. 94].
В текстах и В.К. Арсеньева, и Н.А. Байкова в ритуале поклонения тотемному животному человек трактует это божество то под видом животного, то под видом человека, не делая при этом существенных различий. Подтвердим это заявление ещё одним эпизодом из книги «Дерсу Узала», когда старый гольд упрекает писателя в напрасной расточительности еды и нежелании думать о братьях меньших, которых называет «людьми». Бросивший в огонь кусочек мяса рассказчик получает отповедь Дерсу: «"Как можно его (мясо - Е.К.) напрасно жечь! Наша завтра уехали, сюда другой люди ходи - кушай. В огонь мясо бросай, его так пропади". - "Кто сюда другой придёт?" - спросил я его в свою очередь. - "Как кто? - удивился он. - Енот ходи, барсук или ворона; ворона нет - мышь ходи, мышь нет - муравей ходи. В тайге много разный "люди" есть. Мне стало ясно: Дерсу заботился не только о людях, но и о животных, хотя бы даже и о таких мелких, как муравей. Он любил тайгу с её населением и всячески заботился о ней» [3, с. 533-534].
Хорошо помнится и эпизод, когда Дерсу разговаривает с тигром, который мешает экспедиции своим преследованием. «Посмотри, капитан, это Амба. Его сзади наша ходи. Это шибко худо. След совсем свежий. Его сейчас тут был.», -опасается таёжный следопыт [3, с. 227]. Однако не успели люди сделать и двухсот шагов, как снова наткнулись на следы тигра. Зверь всё время идёт за ними по пятам, скрадывает. «Страшный зверь опять шёл за нами и опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования: "Что ходишь сзади?.. Что нужно тебе, Амба? Что ты хочешь? Наша дорога ходи, тебе мешай нету. Как твоя сзади ходи? Али в тайге места мало?!" Он потрясал в воздухе своей винтовкой» [3, с. 228-229]. Насколько эта заочная встреча с повелителем гор и лесов была значима для инородца и об отношении нанайца к тигру можно судить по дальнейшей реакции следопыта. Дерсу обращается к тигру - как к человеку. Гольд надеется, что тот услышал его слова и внял им. «В таком возбуждённом состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна глубокая вера в то, что тигр, Амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оста-
вит нас в покое и уйдёт в другое место. Прождав минуты три, старик облегчённо вздохнул, затем, закурив свою трубку и взбросив винтовку на плечо, уверенно пошёл дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно сосредоточенным. Он "устыдил" тигра и заставил его удалиться» [3, с. 229]. Однако, испробовав и благопожелательные, и укоряющие увещевания и поняв, что царственный зверь по-прежнему их скрадывает, Дерсу решается на последнее - уступить повелителю тайги данное место, скорее покинув его. Старый гольд списывает преследование на то, что Амба сердится, поскольку это место принадлежит ему, следовательно, человек должен уйти, уступить место зверю. Точно так же, как уступают дорогу священной особе маньчжуры-звероловы в произведениях Н.А. Байкова. Но это тема особого разговора - в самой ближайшей перспективе.
Подводя некоторые предварительные итоги, ещё раз отметим, что усилившееся в настоящее время в разных областях современной науки значение аксиологической составляющей обозначенных эмиграционных процессов на Дальнем Востоке необходимо анализировать через рассмотрение региональной культуры, которая является ориентальной в своей основе (азиатской и тунгусо-маньчжурской). Как известно, Поднебесная, особенно приграничная Маньчжурия, на долгие годы оставалась вторым домом для большинства российских эмигрантов. Художественное пространство в творчестве прозаиков «русского Китая» было наполнено региональным - дальневосточным - дискурсом и основывалось на традиционных, базовых духовных ценностях народов Дальнего Востока. Писатели-эмигранты, в том числе Н.А. Байков, полно восприняли окружавшую их инокультуру и своеобразно отразили её в своих русских произведениях, что являет сегодня материал для изучения этнокультурных контактов. Добавим, что и проблемы изучения литератур Дальнего Востока и русского дальневосточного зарубежья видятся перспективными в свете межкультурных коммуникаций и межэтнических контактов.
В данной статье исследовательские попытки доказать, что Ориент, положенный в основу творчества Н.А. Байкова - русского автора, который неслучайно
Библиографический список
до сих пор остаётся одним из самых востребованных в странах Азиатско-Тихоокеанского региона (Китай, Корея, Япония), выражается через наличие в произведениях писателя мотивов зоолатрии и очеловечивания зооморфных образов. Возможность анализа примеров уподобления образов животных, особенно тигра, человеку, а также рассмотрение мотива наследственной памяти у животного продиктованы анимистическими верованиями, реконструкцией мифо-ритуального комплекса, реализацией образа инокультурного героя и многим другим. Ориентальный зооморфизм, выражающийся в представлениях о священных животных как воплощении сущности богов, писатель демонстрирует, например, в художественном воспроизведении схода с тропы и обряда моления перед проходящим зверем - тигром, что нами ранее уже исследовалось.
Художественное выражение мотива зоолатрии получило своё обоснование, прежде всего, через репрезентацию образа тигра Великого Вана, являющегося одним из главных, сквозных, метатекстовых героев в творчестве дальневосточного автора. Очеловечивая зверя, наделяя его разумом и даже душой, русский писатель-натуралист обращается к мифопоэтическому осмыслению образа, черпает вдохновение из восточных легенд и преданий. Работая над литературными интерпретациями регионального фольклора коренных народов Дальнего Востока России и духовных представлений жителей Северо-Восточного Китая и Кореи, Н.А. Байков, в соответствии с ориентальными концепциями, возводит священное животное в ранг хранителя космоса природы и её гармоничного существования.
Таким образом, результаты исследования указывают, что в произведениях дальневосточного писателя-этнографа животные выступают полноправными героями. Однако Н.А. Байков убедительно демонстрирует, что, кроме мотива зоо-лоатрии, выражающегося в наличии у зверя разума, души, памяти и привязанности к человеку, дикому животному также свойственен мотив зова предков и зова крови. Подобный дуализм в восприятии образа хищника, а также его конфликтное разрешение в сюжетах произведений открывают новые перспективы для изучения региональной концепции в творчестве автора, и оно будет продолжено.
1. Папилова Е.В. Имагология как гуманитарная дисциплина. Вестник МГГУим. М.А. Шолохова. Серия: Филологические науки. Москва, 2011; № 4: 31-40.
2. Арсеньев В.К. Сквозь тайгу. Москва: Географгиз, 1949.
3. Арсеньев В.К. Собрание сочинений: в 6 т. Владивосток: Альманах «Рубеж», 2007; Т. 1.
4. Арсеньев В.К. Собрание сочинений: в 6 т. Владивосток: Альманах «Рубеж», 2011; Т. 2.
5. Арсеньев В.К. Собрание сочинений: в 6 т. Владивосток: Тихоокеанское издательство «Рубеж», 2012; Т. 3.
6. Березницкий С.В. Этнические компоненты верований и ритуалов коренных народов амуро-сахалинского региона. Владивосток: Дальнаука, 2003.
7. Старцев А.Ф. Тотемические пережитки тазов Ольгинского района Приморского края. Инновационная наука. 2016; № 3-4 (15): 83-90.
8. Жернаков В.Н. Николай Аполлонович Байков [Биографический очерк и библиография работ]. Melbourne: Мельбурнский университет, 1968.
9. Мелихов Г.В. Предисловие к «Великому Вану». Рубеж. 1992; № 1: 13-14.
10. Таскина Е.П. Байков Н. Проблемы Дальнего Востока. 1991; № 2: 194-202.
11. Дмитровский-Байков Н.И. Жизнь и творчество Н.А. Байкова. Брисбен, 1995.
12. Дмитровский-Байков Н.И. Жизнь и творчество Н.А. Байкова. Рубеж. 2003; № 4: 253-258.
13. Дмитровский-Байков Н.И. Писатель-дальневосточник: Н.А. Байков. Available at: https://belayaistoriya.mirtesen.rU/blog/43996583562/Pisatel-dalnevostochnik:-N.A.BAYKOV
14. Неживая Е.А. Художественный мир Н.А. Байкова. Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Владивосток, 2000.
15. Плостина Н.Н. Творчество Н.А. Байкова: проблематика, художественное своеобразие. Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Владивосток, 2002.
16. Плостина Н.Н. Образы «иноплеменников» в творчестве русских писателей-путешественников (Дерсу Узала В.К. Арсеньева и Тун-Ли Н.А. Байкова). Филология и культура: материалы Международного научного форума. Владивосток: Издательство Дальневосточного университета, 2006: 318-324.
17. Плостина Н.Н. Тема смерти в произведениях Н.А. Байкова. Уваровские чтения-Х: Муромский музей. Available at: http://old.museum-murom.ru/nauch-rab/uvar-vi/tema-smerti.
18. Крюков С. Из разведки в философию. Available at: http://maxpark.com/community/901/content/1735688
19. Меряшкина Е.В. Ориентальная специфика повести Н.А. Байкова. Записки Гродековского музея. Хабаровск: КГБНУК ХКМ им. Н.И. Гродекова, 2013; Выпуск 29: 33-40.
20. Байков Н.А. Великий Ван: повесть; Чёрный капитан: роман. Владивосток: Альманах «Рубеж», 2009.
21. Байков Н.А. В горах и лесах Маньчжурии: очерки; Тигрица: повесть. Владивосток: «Рубеж», 2011.
22. Байков Н.А. Тайга шумит; По белу свету; У костра; Сказочная быль: очерки и рассказы. Владивосток: «Рубеж», 2012.
23. Де Гроот Я.М. Демонология Древнего Китая. Перевод с английского РВ. Костенко. Санкт-Петербург: Евразия, 2000.
24. Федоренко Н.Т. Древние памятники китайской литературы. Москва: Наука, 1978.
25. Ткаченко Г.А. Культура Китая. Москва: Издательский дом «Муравей»; Языки стран Азии и Африки, 1999.
26. Кириллова Е.О. Ориентальные темы, образы, мотивы в литературе русского зарубежья Дальнего Востока (Б.М. Юльский, Н.А. Байков, М.В. Щербаков, Е.Е. Яш-нов). Владивосток: Дальневостокский федеральный университет, 2015.
27. Кириллова Е.О. Творчество писателя дальневосточной эмиграции Н.А. Байкова как пример культурного взаимодействия в условиях трансграничья. Региональный образ священного дерева. Вестник Череповецкого государственного университета. 2016; № 4 (73): 92-98.
28. Петраченко О.Н., Кириллова Е.О. Восточные образы животных в творчестве писателя Н.А. Байкова. Учёные заметки Тихоокеанского государственного университета. 2016; Т. 7, № 3-2: 7-12.
29. Кириллова Е.О. Ориентальный образ тайги в произведениях дальневосточного писателя Н.А. Байкова (к проблеме диалога культур Тихоокеанской России). Диалог культур Тихоокеанской России и сопредельных стран: межэтнические, межгрупповые, межличностные коммуникации: сборник материалов II Всероссийской научной конференции с международным участием. Владивосток: ИИАЭ ДВО РАН, 2019: 397-405.
30. Кириллова Е.О. Фитоморфная мифология Тихоокеанской России в прозе маньчжурского писателя Н.А. Байкова (к проблеме духовных ценностей в системе межкультурных коммуникаций). Литература и культура Дальнего Востока, Сибири и Восточного зарубежья. Проблемы межкультурной коммуникации: материалы участников IX Всероссийской науч.-практич. конф. международным участием. Владивосток: Дальневосточный федеральный университет, 2019: 9-17.
31. Кириллова Е.О. Духовно-ценностная концепция Ориента в художественных произведениях Н.А. Байкова: китайские и тунгусо-маньчжурские мифологические представления о тигре. Мир науки, культуры, образования. 2022; № 2 (93): 454-462.
32. Кириллова Е.О. Этнография Ориента в произведениях Н.А. Байкова на примере зооморфных образов, священных локусов и мифохронотопа (к проблеме сохранения традиций в контексте миграционных процессов Дальнего Востока России). Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2022; Т. 15, Выпуск 6: 1731-1743.
33. Кириллова Е.О. Художественная трансляция культурно-исторических традиций населения Дальнего Востока России и стран Азиатско-Тихоокеанского региона: сакра-лизованный зооморфизм в произведениях Н.А. Байкова. Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2022; Т. 15, Выпуск 10: 3054-3062.
34. Кириллова Е.О. Образ владыки тигра как олицетворение таёжного судьи (по произведениям дальневосточного писателя Н.А. Байкова). Мир науки, культуры, образования. 2023; № 2 (99): 363-368.
35. Кириллова Е.О. Мотив ритуального поведения человека при встрече со священным зверем в произведениях дальневосточных писателей Н.А. Байкова и В.К. Арсенье-ва. Русская словесность. 2023; № 2: 80-92.
36. Харбинское время. 1940; 15 мая, № 126.
37. Ким Рехо. Байков Н.А. Русское зарубежье: золотая книга эмиграции: первая треть XX века: энциклопедический биографический словарь. Москва: РОССПЭН, 1997: 57-58.
38. Сэцу Канэмицу. Баикофу но сокусэки о оттэ (По следам Н.А. Байкова). Иван. Токио: Кружок Иван при Ниссо хонъяку конвакаи (Русско-японское общество переводчиков). 1987; № 9.
39. Ким Рехо. Николай Байков. Судьба и книги. Литературное обозрение. 1993; № 7-8: 41-49.
40. Кикути Кан. О Н.А. Байкове. Бунгэй (Литература и искусство). Перевод с японского Ким Рехо. Токио, 1941; № 12.
41. Хадзимэ Наката. Баикофу дэн (Краткая биография Н.А. Байкова). Бунгэй (Литература и искусство). Перевод с русского на японский (автор не известен). 1941; декабрь. Токио: Издательство «Каидо Ша».
42. Токио Сайками. Писатель маньчжурской тайги Байков. Сэкай. Токио, 1962; № 2: 234.
43. Уэваки Сусуму. Послесловие к японскому переводу повести Н. Байкова «Тигрица». Тигрица. Токио: «Тюокоронся», 1990.
44. Ким Рехо. Байков Н.А. Литература русского зарубежья. 1920-1940. Москва: ИМЛИ, Наследие, 1999. Выпуск 2: 270-297.
45. Такэси Сакон. Сибирь, Харбин и Австралия - жизнь и творчество Н.А. Байкова. Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Сотрудничество на рубеже веков: материалы первой Международной научно-практической конференции. Владивосток: Издательство Дальневосточного университета, 1998; Книга 2: 269-275.
46. Шкуркин П.В. Хунхузы: Рассказы из китайского быта. Харбин: Типолитография товарищества «ОЗО», 1924.
47. Шкуркин П.В. Китайские рассказы и легенды. Перевод с китайского. Харбин, 1917.
48. Шкуркин П.В. Китайские легенды. Харбин: Типолитография товарищества «ОЗО», 1921.
49. Шкуркин П.В. Игроки: китайская быль. Харбин: Типо-Лито-Фото-Цинкография Л.М. Абрамовича, 1926.
50. Шкуркин П.В. Тонкая ива: китайская повесть для дам и для идеальных мужчин. Харбин: Типолитография товарищества «ОЗО», 1922.
51. Шкуркин П.В. По Востоку: очерк истории, быта и торговли Карацу, Вэй-хайвэйя, Чжифу, Шанхая, Хан-чжоу, Сучжоу и Аньцинфу: реорганизация войск в центральном Китае. Харбин: Русско-китайская типография газеты «Юань-дун-бао», 1912; Ч. 1.
52. Шкуркин П.В. Картины из древней истории Китая. Харбин, 1927.
53. Шкуркин П.В. Справочник по истории стран Дальнего Востока. Китай. Полные хронологические таблицы императорской линии собственно Китая, с указанием важнейших моментов китайской и всеобщей истории. Харбин, 1918.
54. Шкуркин П.В. Учебник востоковедения для средних учебных заведений. Харбин: Издатеельство ОИМК, тип. «Заря», 1925.
55. Теротеизм. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Available at: http://alcala.ru/brokgauz-slovari/izbrannoe/slovar-T/T2789.shtml
References
1. Papilova E.V. Imagologiya kak gumanitarnaya disciplina. Vestnik MGGU im. M.A. Sholohova. Seriya: Filologicheskie nauki. Moskva, 2011; № 4: 31-40.
2. Arsen'ev V.K. Skvoz'tajgu. Moskva: Geografgiz, 1949.
3. Arsen'ev V.K. Sobranie sochinenij: v 6 t. Vladivostok: Al'manah «Rubezh», 2007; T. 1.
4. Arsen'ev V.K. Sobranie sochinenij: v 6 t. Vladivostok: Al'manah «Rubezh», 2011; T. 2.
5. Arsen'ev V.K. Sobranie sochinenij: v 6 t. Vladivostok: Tihookeanskoe izdatel'stvo «Rubezh», 2012; T. 3.
6. Bereznickij S.V. 'Etnicheskie komponenty verovanij iritualov korennyh narodov amuro-sahalinskogo regiona. Vladivostok: Dal'nauka, 2003.
7. Starcev A.F. Totemicheskie perezhitki tazov Ol'ginskogo rajona Primorskogo kraya. Innovacionnaya nauka. 2016; № 3-4 (15): 83-90.
8. Zhernakov V.N. NikolajApollonovich Bajkov[Biograficheskijocherki bibliografiya rabot]. Melbourne: Mel'burnskij universitet, 1968.
9. Melihov G.V. Predislovie k «Velikomu Vanu». Rubezh. 1992; № 1: 13-14.
10. Taskina E.P. Bajkov N. Problemy Dal'nego Vostoka. 1991; № 2: 194-202.
11. Dmitrovskij-Bajkov N.I. Zhizn'itvorchestvo N.A. Bajkova. Brisben, 1995.
12. Dmitrovskij-Bajkov N.I. Zhizn' i tvorchestvo N.A. Bajkova. Rubezh. 2003; № 4: 253-258.
13. Dmitrovskij-Bajkov N.I. Pisatel'-dal'nevostochnik: N.A. Bajkov. Available at: https://belayaistoriya.mirtesen.ru/blog/43996583562/Pisatel-dalnevostochnik:-N.A.BAYKOV
14. Nezhivaya E.A. Hudozhestvennyj mir N.A. Bajkova. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Vladivostok, 2000.
15. Plostina N.N. Tvorchestvo N.A. Bajkova: problematika, hudozhestvennoe svoeobrazie. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Vladivostok, 2002.
16. Plostina N.N. Obrazy «inoplemennikov» v tvorchestve russkih pisatelej-puteshestvennikov (Dersu Uzala V.K. Arsen'eva i Tun-Li N.A. Bajkova). Filologiya i kul'tura: materialy Mezhdunarodnogo nauchnogo foruma. Vladivostok: Izdatel'stvo Dal'nevostochnogo universiteta, 2006: 318-324.
17. Plostina N.N. Tema smerti v proizvedeniyah N.A. Bajkova. Uvarovskie chteniya-H: Muromskij muzej. Available at: http://old.museum-murom.ru/nauch-rab/uvar-vi/tema-smerti.
18. Kryukov S. Iz razvedki v filosofiyu. Available at: http://maxpark.com/community/901/content/1735688
19. Meryashkina E.V. Oriental'naya specifika povesti N.A. Bajkova. Zapiski Grodekovskogo muzeya. Habarovsk: KGBNUK HKM im. N.I. Grodekova, 2013; Vypusk 29: 33-40.
20. Bajkov N.A. Velikij Van: povest'; Chernyjkapitan: roman. Vladivostok: Al'manah «Rubezh», 2009.
21. Bajkov N.A. Vgorah i lesah Man'chzhurii: ocherki; Tigrica: povest'. Vladivostok: «Rubezh», 2011.
22. Bajkov N.A. Tajga shumit; Po belu svetu; U kostra; Skazochnaya byl': ocherki i rasskazy. Vladivostok: «Rubezh», 2012.
23. De Groot Ya.M. Demonologiya Drevnego Kitaya. Perevod s anglijskogo R.V. Kostenko. Sankt-Peterburg: Evraziya, 2000.
24. Fedorenko N.T. Drevnie pamyatniki kitajskoj literatury. Moskva: Nauka, 1978.
25. Tkachenko G.A. Kul'tura Kitaya. Moskva: Izdatel'skij dom «Muravej»; Yazyki stran Azii i Afriki, 1999.
26. Kirillova E.O. Oriental'nye temy, obrazy, motivy v literature russkogo zarubezh'ya Dal'nego Vostoka (B.M. Yul'skij, N.A. Bajkov, M.V. Scherbakov, E.E. Yashnov). Vladivostok: Dal'nevostokskij federal'nyj universitet, 2015.
27. Kirillova E.O. Tvorchestvo pisatelya dal'nevostochnoj 'emigracii N.A. Bajkova kak primer kul'turnogo vzaimodejstviya v usloviyah transgranich'ya. Regional'nyj obraz svyaschennogo dereva. Vestnik Cherepoveckogo gosudarstvennogo universiteta. 2016; № 4 (73): 92-98.
28. Petrachenko O.N., Kirillova E.O. Vostochnye obrazy zhivotnyh v tvorchestve pisatelya N.A. Bajkova. Uchenye zametki Tihookeanskogo gosudarstvennogo universiteta. 2016; T. 7, № 3-2: 7-12.
29. Kirillova E.O. Oriental'nyj obraz tajgi v proizvedeniyah dal'nevostochnogo pisatelya N.A. Bajkova (k probleme dialoga kul'tur Tihookeanskoj Rossii). Dialog kul'tur Tihookeanskoj Rossii i sopredel'nyh stran: mezh'etnicheskie, mezhgruppovye, mezhlichnostnye kommunikacii: sbornik materialov II Vserossijskoj nauchnoj konferencii s mezhdunarodnym uchastiem. Vladivostok: IIA'E DVO RAN, 2019: 397-405.
30. Kirillova E.O. Fitomorfnaya mifologiya Tihookeanskoj Rossii v proze man'chzhurskogo pisatelya N.A. Bajkova (k probleme duhovnyh cennostej v sisteme mezhkul'turnyh kommunikacij). Literatura i kul'tura Dal'nego Vostoka, Sibiri i Vostochnogo zarubezh'ya. Problemy mezhkul'turnoj kommunikacii: materialy uchastnikov !Х Vserossijskoj nauch.-praktich. konf. mezhdunarodnym uchastiem. Vladivostok: Dal'nevostochnyj federal'nyj universitet, 2019: 9-17.
31. Kirillova E.O. Duhovno-cennostnaya koncepciya Orienta v hudozhestvennyh proizvedeniyah N.A. Bajkova: kitajskie i tunguso-man'chzhurskie mifologicheskie predstavleniya o tigre. Mir nauki, kul'tury, obrazovaniya. 2022; № 2 (93): 454-462.
32. Kirillova E.O. 'Etnografiya Orienta v proizvedeniyah N.A. Bajkova na primere zoomorfnyh obrazov, svyaschennyh lokusov i mifohronotopa (k probleme sohraneniya tradicij v kontekste migracionnyh processov Dal'nego Vostoka Rossii). Filologicheskie nauki. Voprosy teorii ipraktiki. 2022; T. 15, Vypusk 6: 1731-1743.
33. Kirillova E.O. Hudozhestvennaya translyaciya kul'turno-istoricheskih tradicij naseleniya Dal'nego Vostoka Rossii i stran Aziatsko-Tihookeanskogo regiona: sakralizovannyj zoomorfizm v proizvedeniyah N.A. Bajkova. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii ipraktiki. 2022; T. 15, Vypusk 10: 3054-3062.
34. Kirillova E.O. Obraz vladyki tigra kak olicetvorenie taezhnogo sud'i (po proizvedeniyam dal'nevostochnogo pisatelya N.A. Bajkova). Mir nauki, kul'tury, obrazovaniya. 2023; № 2 (99): 363-368.
35. Kirillova E.O. Motiv ritual'nogo povedeniya cheloveka pri vstreche so svyaschennym zverem v proizvedeniyah dal'nevostochnyh pisatelej N.A. Bajkova i V.K. Arsen'eva. Russkaya slovesnost'. 2023; № 2: 80-92.
36. Harbinskoe vremya. 1940; 15 maya, № 126.
37. Kim Reho. Bajkov N.A. Russkoe zarubezh'e: zolotaya kniga 'emigracii: pervaya tret'XX veka: 'enciklopedicheskj biograficheskj slovar'. Moskva: ROSSP'EN, 1997: 57-58.
38. S'ecu Kan'emicu. Baikofu no sokus'eki o ott'e (Po sledam N.A. Bajkova). Ivan. Tokio: Kruzhok Ivan pri Nisso hon'yaku konvakai (Russko-yaponskoe obschestvo perevodchikov). 1987; № 9.
39. Kim Reho. Nikolaj Bajkov. Sud'ba i knigi. Literaturnoe obozrenie. 1993; № 7-8: 41-49.
40. Kikuti Kan. O N.A. Bajkove. Bung'ej (Literatura i iskusstvo). Perevod s yaponskogo Kim Reho. Tokio, 1941; № 12.
41. Hadzim'e Nakata. Baikofu d'en (Kratkaya biografiya N.A. Bajkova). Bung'ej (Literatura i iskusstvo). Perevod s russkogo na yaponskij (avtor ne izvesten). 1941; dekabr'. Tokio: Izdatel'stvo «Kaido Sha».
42. Tokio Sajkami. Pisatel' man'chzhurskoj tajgi Bajkov. S'ekaj. Tokio, 1962; № 2: 234.
43. U'evaki Susumu. Posleslovie k yaponskomu perevodu povesti N. Bajkova «Tigrica». Tigrica. Tokio: «Tyuokoronsya», 1990.
44. Kim Reho. Bajkov N.A. Literatura russkogo zarubezh'ya. 1920-1940. Moskva: IMLI, Nasledie, 1999. Vypusk 2: 270-297.
45. Tak'esi Sakon. Sibir', Harbin i Avstraliya - zhizn' i tvorchestvo N.A. Bajkova. Rossiyane v Aziatsko-Tihookeanskom regione. Sotrudnichestvo na rubezhe vekov: materialy pervoj Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. Vladivostok: Izdatel'stvo Dal'nevostochnogo universiteta, 1998; Kniga 2: 269-275.
46. Shkurkin P.V. Hunhuzy: Rasskazy iz kitajskogo byta. Harbin: Tipolitografiya tovarischestva «OZO», 1924.
47. Shkurkin P.V. Kitajskie rasskazy i legendy. Perevod s kitajskogo. Harbin, 1917.
48. Shkurkin P.V. Kitajskie legendy. Harbin: Tipolitografiya tovarischestva «OZO», 1921.
49. Shkurkin P.V. Igroki: kitajskaya byl'. Harbin: Tipo-Lito-Foto-Cinkografiya L.M. Abramovicha, 1926.
50. Shkurkin P.V. Tonkaya iva: kitajskaya povest' dlya dam i dlya ideal'nyh muzhchin. Harbin: Tipolitografiya tovarischestva «OZO», 1922.
51. Shkurkin P.V. Po Vostoku: ocherk istorii, byta i torgovli Karacu, V'ej-hajv'ejya, Chzhifu, Shanhaya, Han-chzhou, Suchzhou i An'cinfu: reorganizaciya vojsk v central'nom Kitae. Harbin: Russko-kitajskaya tipografiya gazety «Yuan'-dun-bao», 1912; Ch. 1.
52. Shkurkin P.V. Kartiny iz drevnej istorii Kitaya. Harbin, 1927.
53. Shkurkin P.V. Spravochnik po istorii stran Dal'nego Vostoka. Kitaj. Polnye hronologicheskie tablicy imperatorskoj linii sobstvenno Kitaya, s ukazaniem vazhnejshih momentov kitajskoj i vseobschej istorii. Harbin, 1918.
54. Shkurkin P.V. Uchebnik vostokovedeniya dlya srednih uchebnyh zavedenij. Harbin: Izdateel'stvo OIMK, tip. «Zarya», 1925.
55. Teroteizm. 'Enciklopedicheskij slovar' F.A. Brokgauza i I.A. Efrona. Available at: http://alcala.ru/brokgauz-slovari/izbrannoe/slovar-T/T2789.shtml
Статья поступила в редакцию 21.08.24
УДК 81'42
Kondrashova N.V., Cand. of Sciences (Pedagogy), senior lecturer, ITMO University (Saint Petersburg, Russia), E-mail: [email protected]
TEXT AS AN OBJECT OF LINGUISTIC RESEARCH: AN OVERVIEW OF APPROACHES TO THE STUDY OF TEXT. The article considers the main directions of text linguistics. An attempt is made to compile an overview of the main approaches to the study of text in Russian and foreign linguistics. The prerequisites that led to the paradigm shift within the linguistics of the text are revealed, and the changes that have occurred in the views of scientists on the nature of the text are analyzed. The ideas underlying each of the linguistic and textual directions described in the work are highlighted. A brief description of each of the highlighted areas is given. The classifications of text categories highlighted within the framework of different approaches to text analysis are given. The most significant results and limitations of each of the directions are revealed. The conclusion is made about the prospects of a communicative and pragmatic approach to the study of the text and the need to attract and integrate all the accumulated knowledge about the nature of the text in its research. The ways of developing the linguistics of the text are indicated.
Key words: text, text linguistics, text category, text analysis, approach to study text, communication, speech activity, cohesion
Н.В. Кондратом, канд. пед. наук, доц., ФГАОУ ВО «Национальный исследовательский университет ИТМО», г. Санкт-Петербург,
E-mail: [email protected]
ТЕКСТ КАК ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ: ОБЗОР ПОДХОДОВ К ИЗУЧЕНИЮ ТЕКСТА
Статья посвящена рассмотрению основных направлений лингвистики текста. Предпринимается попытка составить обзор основных подходов к изучению текста в отечественной и зарубежной лингвистике. Выявляются предпосылки, обусловившие смены парадигмы внутри лингвистики текста, и анализируются изменения, произошедшие во взглядах учёных на природу текста. Освещаются идеи, лежащие в основе каждого из описанных в работе лингвотекстовых направлений. Даётся краткая характеристика каждого из выделенных направлений. Приводятся классификации текстовых категорий, выделенных в рамках разных подходов к анализу текста. Выявляются наиболее значимые результаты и ограничения каждого из направлений. Делается вывод о перспективности коммуникативно-прагматического подхода к изучению текста и необходимости привлечения и интеграции всех накопленных о природе текста знаний при его исследовании. Указываются пути развития лингвистики текста.
Ключевые слова: текст, лингвистика текста, текстовая категория, анализ текста, подход к изучению текста, коммуникация, речевая деятельность, когезия
Как известно, законченное вербальное сообщение, то есть текст, является одним из наиболее эффективных способов кодирования, хранения и передачи информации, поэтому его всестороннее изучение имеет большое значение. Это делает необходимым поиск путей эффективного анализа текста. Чтобы найти наиболее продуктивные методы лингвотекстового анализа, необходимо выявить достоинства и недостатки известных методологий работы со связным текстом. Актуальность исследования обусловлена необходимостью сохранения, обобщения и систематизации информации о подходах к изучению текста в истории лингвистики. Целью работы является выявление достоинств и недостатков каждого направления и обнаружение подхода, наилучшим образом отвечающего практическим задачам и требованиям сегодняшнего дня. Для достижения поставленной цели были решены следующие задачи: проведён анализ источников, описывающих специфику каждого из освещённых подходов к исследованию текста, а также сопоставительный анализ полученных в рамках каждого направления результатов; выявлен вклад в развитие лингвистики каждого из направлений; полученная в ходе исследования информация критически обобщена. Новизна исследования состоит в том, что была предпринята попытка объединить в одной работе сведения о разных подходах к изучению текста в отечественной и зарубежной лингвистике, расположив их в хронологическом порядке их появления. Теоретическая значимость заключается в обобщении и систематизации имеющихся на данный момент разрозненных теоретических знаний о связном тексте. Практическая значимость работы состоит в возможности использования поученных в ней результатов в практике преподавания курсов лингвистики текста, стилистики и других дисциплин, связанных с изучением целостного текста.
Современный этап развития лингвистики характеризуется повышенным интересом к изучению целостного текста. В связи с потребностями науки и практики во второй половине XX века зародилась новая для того времени лингвистическая дисциплина - лингвистика текста: «В настоящее время, можно считать, текст приобрел статус полноправного объекта исследования в лингвистике» [1, с. 4].
Однако, несмотря на единодушное принятие текста в качестве объекта лингвистического исследования, не существовало единого метода анализа этой единицы. В течение полувека существования лингвистики текста достаточно четко обозначились разные направления её развития, которые отличаются друг от друга различной постановкой вопросов исследования текста как основной лингвистической единицы данной дисциплины, а также различной методикой его анализа.
Обзор подходов к изучению текста в лингвистике текста
Можно выделить несколько основных подходов к рассмотрению текста, причём порядок их выделения в некоторой степени отражает хронологию их появления.
1. Для ранних исследований характерен строго синтаксический подход к описанию текста: методы анализа грамматики предложения переносятся на анализ текста. В результате создаётся новая «грамматика текста» (в западной терминологии, например, в немецкой - Textgrammatik, Textstrukturalismus, Kohäsionslinguistik), использующая тот же понятийный аппарат, что и «грамматика предложения». В рамках этого подхода текст понимается как собственно языковая единица. Л.С. Бархударов считал, что текст, являясь единицей языка, представляет собой то общее, что составляет основу отдельных конкретных текстов, т. е. «формулы» построения текста [2]. Текст понимается как «абстрактная единица языка наивысшего уровня» в ранних работах И.Р Гальперина [3]. Методику дистрибутивного анализа связного текста предлагает 3. Харрис, с работами которое связано развитие понятия целого высказывания как объекта лингвистического анализа в американской лингвистике.
Характерное для грамматики текста определение последнего дает Р. Хар-вег: «Текст - это организованная непрерывным местоименным сцеплением последовательность языковых единств» (здесь и далее перевод наш - Н. К.) [4, с. 148].
Отмечая огромный вклад Р. Харвега в развитие понятия «текст», Э. Рольф называет приведенное выше определение «наиболее продуманным из всех существующих ранее определений текста» [5, с. 2], однако нельзя не заметить, что оно остается в рамках структуралистской парадигмы лингвистики.
Понимание текста как последовательности предложений поставило перед грамматикой текста задачу обнаружения правил сцепления предложений в тексте, выделения и описания средств когезии, т. е. грамматических и лексических средств связи между собой компонентов поверхностной структуры текста, поэтому грамматику текста иногда называют лингвистикой когезии (Kohäsionslinguistik) (см., например, [6, с. 102]).
Идея связанности текста, которая имеет различные способы выражения, то есть различные грамматические и лексические инструменты, лежит в основе выделения сверхфразовых единств (СФЕ). СФЕ признаётся основной структурной единицей текста. Бытовало мнение, что только СФЕ обладает собственно конституирующими признаками, текст же - лишь совокупность таких единств, не обладающая набором собственных признаков. Так, например, Л.Г Фридман счи-
