CC BY
39
Пригожая О.В.
Череповецкий государственный университет
ТОПОС УСАДЬБЫ КАК СТРУКТУРООБРАЗУЮЩИЙ ФАКТОР ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ПЕРЕПИСКИ
А.С. ПУШКИНА
Предметом исследования в данной статье является топос усадьбы (топосы Тригорского, Малинников) в переписке А.С. Пушкина 1824-1826 гг., второй половины 1820-х гг., 1830-х гг. как фактор, обуславливающий пространственно-временную организацию писем поэта и его корреспондентов. В результате анализа определяется содержание топоса усадьбы, связанное с двумя аспектами значений - «культурным» и природным пространством, и его роль в формировании целостного текста переписки Пушкина.
Л.И. Вольперт, И.А. Паперно, анализируя феномен целостности переписки Пушкина, указывают два основных условия формирования целостного текста. Во-первых, наличие в реальной жизни корреспондентов «общего мира»; во-вторых, эстетическую организованность переписки, что связано с художественной природой писем. Уровнями, на которых формируется целостный текст переписки, согласно концепции Л.И. Вольперт и И.А. Па-перно, являются идейно-тематический, сюжетно- к о м позиционный, стилистический [3, 50; 12, 214-215; 13, 71, 80]. Исследовательницы также в качестве важного фактора целостности переписки называют ее принадлежность определенному пространству-времени. С точки зрения Л.И. Вольперт, И.А. Паперно, пространственно-временной план переписки Пушкина (он складывается из отдельных хронологических периодов) изначально является «внешним» признаком целостности ее текста [3, 49; 13, 71]. Письма корреспондентов, относящиеся к одному времени, «закрепленные» за определенным местом, тяготеют к объединению в единую структуру. Обозначая роль пространства-времени в формировании целостного текста переписки Пушкина, литературоведы вместе с тем не рассматривают эту проблему как самостоятельную.
Развивая концепцию предшественников, мы определяем пространственно-временную организацию как один из наиболее важных способов создания целостного текста переписки Пушкина. Хронотоп переписки, подобно хронотопу художественного произведения, складывается из двух составляющих
- пространства и времени. При этом пространство, с нашей точки зрения, осознает-
ся как содержательная, «ведущая» категория, а время (в переписке оно «одноплановое» -фиксирует настоящий момент; за исключением ретроспективного плана) - как второстепенная составляющая.
Актуальным в этом контексте оказывается понятие топоса - единицы, которая конституирует пространственно-временной план переписки Пушкина. Топос, согласно концепции В.С. Баевского, Ф.П. Федорова и других исследователей, - это дефиниция, обозначающая «место действия» в художественном тексте [1, 51; 15, 5; 18, 81; 19, 706-707]. Топос осознается как категория, синонимичная ло-кусу, но принципиально дифференцируемая от него. Функционируя в художественном тексте как единицы художественного пространства, топос и локус находятся в отношениях строгой иерархии. Общим является обозначение топосов как «самых крупных подразделений художественного пространства», а локусов как «подразделений топосов» [1, 51], т. е. принципиальным становится их различие по признаку «широты» - «узости» обозначаемых ими участков художественного пространства.
Образ усадьбы как культурно-исторический феномен жизни русского дворянства ХУШ-Х1Х веков всесторонне исследован современной наукой [6, 7, 8, 11, 16, 17]. Усадебный мир - явление, складывающееся из многих сфер, важнейшими среди которых оказываются материальная (природный ландшафт, архитектурно-парковый комплекс) и духовная (культурная жизнь обитателей усадьбы, определяемая кругом их занятий (литература, чтение, музицирование, библиофильство)) [6, 16; 17, 10-11].Соответствен-
но, топос усадьбы - это пространственная категория, включающая два типа пространства - материальное и «культурное».
Топос усадьбы в переписке Пушкина представлен топосами Тригорского и Малинников, которые формируются в письмах поэта и его корреспондентов 1824-1826 гг., второй половины 1820-х и 1830-х гг.
В данной статье мы ставим задачу: определить содержание топоса усадьбы, реализующегося через топосы Тригорского, Малинников, и выявить его роль в создании пространственно-временной организации переписки Пушкина.
Топос Тригорского обнаруживает значение, соотносимое с понятием «культурного» пространства, в переписке Пушкина с П.А. Плетневым, В.Ф. Вяземской, Н.Н. Пушкиной
1824 г., 1825 г., 1835 г. Культурная атмосфера дома Осиповых-Вульфов складывается из нескольких составляющих. Музыка занимает значимое место в жизни представительниц Тригорского. В письме (черновое) к В.Ф. Вяземской от конца октября 1824 г. (написано по-французски) из Михайловского в Одессу Пушкин определяет характер занятий тригорских барышень: «Ее дочери (П.А. Осиповой. - О.П.) <.. .> играют мне Россини»[14, XIII, 532]. Спустя почти год в письме, датируемом около (не позднее) 19 июля 1825 г. из Тригорского(?) Пушкин сообщает Плетневу о вдохновенном исполнении А.П. Керн романса И.И. Козлова: «.недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет <.> Венецианскую ночь.» [14, XIII, 189]. Другое обязательное занятие в Тригорском - чтение. Находясь в Тригорском осенью 1835 г., Пушкин сообщает жене в письме от 25 сентября: «.читаю романы В.<альтер> Скотта» [14, XVI, 51]. Ло-кус тригорской библиотеки появляется в письме Пушкина Н.Н. Пушкиной от 29 сентября 1835 г.: «Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах.. .»[14, XVI, 52].
Помимо традиционных форм культурного быта важной сферой реализации творчества в Тригорском являлась эпистолярная игра. Сущность эпистолярной игры состоит в том, что текст реальной переписки строится по литературному образцу, усваивает художественную форму и обнаруживает раз-
личные признаки литературности. Эпистолярная игра была частью литературного быта пушкинской эпохи, предельно ориентированного на искусство (литература, театр), осваивавшего его различные жанровые формы (шарада, экспромт и др.). С точки зрения Ю.М. Лотмана, искусство в начале XIX века становится «моделью, которой жизнь подражает» [10, 272].
Рассматривая игру как проявление артистической натуры Пушкина, Л.И. Вольперт определяет ее в качестве структурного принципа текста переписки поэта 1824-1826 гг. с представителями Тригорского - П.А.Осипо-вой, А.Н. Вульфом, Ан.Н. Вульф, А.П. Керн [4, 209; 5, 33-37]. Л.И. Вольперт устанавливает, что источником возникновения игры в переписке Пушкина, моделью ее создания становится жанр эпистолярного романа («Опасные связи» Шодерло де Лакло) [2, 90-92], близкий по своей природе явлению переписки. Спецификой эпистолярной игры, которая обнаруживается в переписке Пушкина, является то, что она могла реализоваться только в границах определенного пространства. Эту закономерность - обусловленность ситуативного поведения пространством - выявляет Ю.М. Лотман, исследуя семиотику бытового поведения русского дворянства начала XIX века. Ученый отмечает, что «.. .определенными пространствами определялись стилевые константы поведения» [9, 253]. Л.И. Вольперт вводит емкое определение топоса Тригорско-го - «отгороженный топос» [5, 37]. Исследовательница подчеркивает таким образом «от-граниченность», локализованность усадебного мира (Тригорское) относительно внешнего пространства. Усадьба - пространство, живущее по собственным законам, лишенное в отличие от города регламентированных устоев жизни, а потому «открытое» для свободных проявлений творчества, в том числе игры.
Мир игровых отношений, закрепленный за топосом Тригорского, находит воплощение в переписке Пушкина с Л.С. Пушкиным, А.П. Керн, Ан.Н. Вульф, П.А. Осиповой 1824-1826 гг.
Ограничим круг исследуемых писем перепиской Пушкина с женщинами. Интересным в эпистолярном диалоге поэта с А.П. Керн,
Ан.Н. Вульф, П.А. Осиповой представляется процесс моделирования пространства, что, с одной стороны, становится частью игры (наравне с сюжетными ситуациями, «заимствованными» из эпистолярного романа), с другой, необходимым условием для ее реализации.
В переписке Пушкина с этими корреспондентками (все рассматриваемые письма написаны по-французски) созидается модель «романтического» пространства. В письме Ан.Н. Вульф от 21 июля 1825 г. из Михайловского в Ригу поэт использует поэтические формулы при обозначении Тригорского: «Все Тригорс-кое поет Не мила ей прелесть №: ночи...» [14, XIII, 538]. Вспоминая ситуацию исполнения А.П. Керн «Венецианской ночи», Пушкин раскрывает романтическую атмосферу Тригорс-кого, которая для него связана с образом А.П. Керн. В письме Пушкина А.П. Керн от 25 июля
1825 г. в Ригу Тригорское предстает как место романтической встречи: «Ваш приезд в Три-горское оставил во мне впечатление<...>глу-бокое и мучительное.» [14, XIII, 539]. Модель «романтического» пространства, связанная с топосом Тригорского, формируется в письме Пушкина П.А. Осиповой от 29 июля 1825 г. из Михайловского в Ригу: «Вчера я посетил Три-горский замок, сад, библиотеку. Уединение его поистине поэтично<...>вспоминайте иногда Тригорского (т. е. Михайловского) изгнанника - вы видите, я, по старой привычке, путаю и наши жилища» [14, XIII, 540]. Локусы сада, замка, библиотеки обозначают усадебный мир. Замок - такое обозначение дома в Три-горском - вписывается в общий контекст эпистолярной игры, ориентированной на «Опасные связи» - французский эпистолярный роман. Замок - аналог русского усадебного поместья во французской культуре. Кроме того, замок - определение, в наибольшей степени соответствующее образу изгнанника, в котором предстает Пушкин перед корреспонденткой. Другая характеристика дома Осиповых-Вульфов - «жилище» - также включается в общий поэтический контекст письма Пушкина. Библиотека, сад - пространство, связанное с уединенными размышлениями.
Игровая атмосфера Тригорского раскрывается в эпистолярном диалоге Пушкина с А.П. Керн. Сохранилось 11 писем Пушкина
к Керн (7 из них - 1825-1827 гг. - связаны с эпистолярной игрой) и 2 письма Керн к Пушкину (одно, написано совместно с А.Г. Род-зянко, от 10 мая 1825 г. и также реализует игровую поэтику). Литературный характер переписки Пушкина с Керн раскрывается в письме поэта от 28 августа 1825 г. (написано по-французски) из Михайловского в Ригу. Конструируемый в письме Пушкина сюжет по своим ключевым положениям напоминает сюжет эпистолярного романа. Письмо Пушкина включает череду романных ситуаций. Центральная среди них - романтический побег, свидание влюбленных: «...приезжаете <...> в Михайловское!<...>. Согласитесь, что мой проект романтичен!» [14, XIII, 546]. Творческий процесс построения романной ситуации, осознанно, открыто переживаемый, приобретает значение эстетического, художественного явления. Логическое продолжение ситуации - тайные встречи с доверенным лицом: «Представляете себе удивление вашей тетушки? Последует разрыв. Вы будете видаться с вашей кузиной тайком.» [14, XIII, 546]. Пушкин включает в воображаемую любовную историю, которая должна развиться в пространстве Тригорского, событие обязательное для эпистолярного романа - перехват писем влюбленных: «.каким же образом буду я получать от вас письма <...>. Наши письма наверное будут перехватывать, прочитывать, обсуждать и потом торжественно предавать сожжению» [14, XIII, 546].
«Обманное» письмо - сюжетный ход (традиционный для эпистолярного романа) Пушкин применяет в моделируемой романной ситуации. В письме А.П. Керн от 28 августа 1825 г. Пушкиным было отправлено второе письмо, якобы адресованное П.А. Осиповой, но в действительности предназначенное для Анны Петровны: «Прилагаю письмо для вашей тетушки; вы можете его оставить у себя, если случится, что они уже уехали из Риги» [14, XIII, 546]. Этот ход Пушкину подсказывает сама А.П. Керн. Отвечая на несохранившееся письмо корреспондентки, Пушкин замечает: «.можно ли быть столь ветреной? Каким образом письмо, адресованное вам, попало не в ваши, а в другие руки» [14, XIII, 546]. Информация о путанице с письмом, содержавшаяся
в несохранившемся письме Керн, осознается Пушкиным как свидетельство игровой установки, выражаемой корреспонденткой. Высказывая запрет на прочтение чужого письма («Не распечатывайте прилагаемого письма» [14, XIII, 547]), Пушкин предполагает совершение корреспонденткой противоположного действия: «.как с божьей помощью все перемешалось: г-жа Осипова распечатывает письмо к вам, вы распечатываете письмо к ней, я распечатываю письмо Нетти - и все мы находим в них нечто для себя назидательное.» [14,
XIII, 547]. В нарушении запрета усматривается источник для появления новых поворотов в игре. «Обманное» письмо - прием, позволяющий Пушкину выразить точку зрения, противоположную той, которая представлена в письме поэта А.П. Керн. Перед А.П. Керн Пушкин играет роль влюбленного, вырабатывающего дерзкий план побега. В письме, якобы адресованном Осиповой, поэт, напротив, предстает в образе наставника, выступающего за сохранение семейного союза: «Я напишу ей (А.П. Керн.- О.П.) другое (письмо. - О.П.) <.> и решительно порву с ней всякие отношения; пусть не говорят, что я старался внести смуту в семью.» [14, XIII, 547]. Обнаруживаемая противоречивость оценок определяет смысловую многозначность, открытость многостороннего эпистолярного диалога и, следовательно, свободу корреспондентов в выборе ими собственной диалогической позиции.
Модель пространства, организованного по эстетическим законам, раскрывается в письме Пушкина и Ан.Н. Вульф от 8 декабря 1825 г. (написано по-французски) из Три-горского в Ригу, адресованном А.П. Керн. Ан.Н. Вульф сообщает корреспондентке: «Н е бойся за свои письма <.>. Моих писем больше уже не вскрывают<.>. Этой зимой надеюсь непременно уехать в Тверь, а покамест томлюсь, тоскую.» [14, XIII, 551]. Три-горское воспринимается Ан.Н. Вульф как «поднадзорное» пространство, жизнь в котором регламентирована. Письма - единственный способ осуществления связи с внешним миром, подвергаются строгому контролю. Перехват, прочтение чужих писем (типичные сюжетные фрагменты эпистолярного романа) - норма жизни в Тригорском. Ан.
Н. Вульф ощущает себя в образе героини сентиментального романа. Высказываемые ею чувства (томлюсь, тоскую) укладываются в рамки литературной схемы. Тригорское, с точки зрения корреспондентки, предстает местом духовного одиночества, скуки.
Топос Тригорского формируется также в эпистолярном диалоге Пушкина с Ан.Н. Вульф. Известны 2 письма Пушкина к Ан. Н. Вульф (от марта-мая 1825(?) г. из Михайловского и от 21 июля 1825 г. из Михайловского в Ригу) и 6 писем Ан.Н. Вульф к поэту (4 письма 1826 г. - из Малинников в Михайловское; 2 - 1826 г. - из Петербурга в Москву). Письма Ан.Н. Вульф 1826 г., отправленные из Малинников - тверского имения Вульфов, несут в себе информацию об этом усадебном пространстве. Таким образом, переписка Пушкина с Ан. Н.Вульф помимо топоса Тригорского оказывается связана с топосом Малинников.
Первое письмо Ан.Н. Вульф Пушкину из Малинников, датированное концом февраля-8 марта 1826 г. (написано по-французски), осознается как продолжение диалога, происходившего между корреспондентами в Три-горском в 1825 г. Свидетельством этого становятся сюжетные ситуации, в целом характерные для переписки, связанной с топосом Тригорского. Ситуация любовного соперничества является центральной: «.я встретила [здесь] прелестного кузена, который страстно любит меня <.>. Ему нестерпима мысль, что я столько времени провела вместе с вами, таким великим распутником»[14, XIII, 552]. «Великий распутник» - роль, характерная для Пушкина в эстетической системе Тригорско-го, оказывается актуальной в границах другой усадьбы - Малинников, также открытой для игры. Ан. Н. Вульф подтверждает эту роль (литературную по своей природе), избираемую Пушкиным во взаимоотношениях с представительницами Тригорского: «.может быть Нетти сделает вас другим? <.> Аннета Керн также должна приехать сюда; однако между нами не будет соперничества; повидимому, каждая довольна своей долей. Это делает вам честь и доказывает наше тщеславие и легковерие» [14, XIII, 553]. Тайная переписка - закон игры, происходящей в Три-
горском, - продолжает действовать и в пространстве Малинников: «.боюсь <...> что буду лишена возможности писать вам, ибо не знаю, удастся ли мне прятать письма от кузин <...>. Не знаю, как переслать вам это письмо, боюсь, если через Тригорское, как бы оно не попало в руки маменьке.» [14, XIII, 552-553]. Ан.Н. Вульф, воспринимая Пушкина как творца игры, ожидает его ответного участия: «.не писать ли мне через Евпраксию?
- посоветуйте, как лучше» [14, XIII, 553].
Общей в письме Ан.Н. Вульф Пушкину от второй половины марта 1826 г. (написано по-французски) из Малинников в Михайловское с предыдущим письмом оказывается концепция личности поэта: «Как вы умеете притворяться в чувствах! Я согласна с кузинами, что вы очень опасный человек.» (14, XIII, 554). Поэт предстает в образе героя-соблазнителя. Отношения корреспондентов осознаются как запретные, требующие их сокрытия от окружающих. Ан.Н. Вульф предлагает Пушкину определенную программу поведения в Тригорском: «Если вы не боитесь компрометировать меня перед моей сестрой <.> то заклинаю вас не делать этого перед маменькой.» [14, XIII, 553].
Ответная реакция Пушкина в эпистолярном диалоге с Ан.Н. Вульф передается в письме корреспондентки от 20 апреля 1826 г. (написано по-французски) из Малинников: «Как можете вы, получив от меня письмо, воскликнуть: < «Ах, господи>, какое письмо,
- будто его писала женщина!» - и тут же бросить его, чтобы читать глупости Нетти <.>. Нетти, которая даже не знала, что я писала вам, рассыпается в упреках мне за недостаток дружбы и доверия к ней - вы обвиняете меня в ветренности.» [14, XIII, 554]. Пушкин, принимая игровой настрой писем Ан.Н. Вульф, продолжает игру и становится ее организатором. Поэт на расстоянии - из Тригорского управляет процессом эпистолярной игры, происходящей в Малинниках. Одновременно ведя переписку с Ан.Н. Вульф и А.И. Вульф, Пушкин делает этот факт известным для Анны Николаевны и тем самым определяет новый поворот их диалога.
Мир игровых отношений, связанный с топосом Малинников, раскрывается в пере-
писке Пушкина 1828-1829 гг. В письме от 27 октября 1828 г. Пушкин обращается к А.Н. Вульфу из Малинников (поэт гостил в тверском имении Осиповой с октября (22) по декабрь (5)): «Тверской Ловелас С. Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает» [14, XIV, 33]. На игровое поведение Пушкина в отношении с Вульфом указывает то, что он ориентируется на литературные схемы: поэт именует себя Ловеласом (герой романа Ричардсона «Клариса Гарлоу»), Вульфа -Вальмоном (персонаж «Опасных связей»). Выбранные роли героев-соблазнителей предписывают корреспондентам определенный тип поведения - любовные победы: «.в здешней губернии <.>. Меня приняли с достодолжным почитанием и благосклоннос-тию. Утверждают, что вы гораздо хуже меня (в моральном отношении) <.>пояснения на счет вашего П.<етер>Бургского поведения дал я с откровенностию <.> от чего <.> вырвались некоторые недоброжелательные восклицания, как например: какой мерза-вец...»[14, XIV, 33]. Фразы, выделенные в письме Пушкина курсивом, принадлежат представительницам Малинников и свидетельствуют об их активном участии в игре. Шутливый, игровой настрой определяется через «программирование» поэтом своего чувства: «Марья Васильевна Борисова есть цветок в пустыне<.> я намерен на днях в нее влюбиться» [14, XIV, 33].
Рассматриваемое письмо обнаруживает сюжетное единство с письмом Пушкина А.Н. Вульфу (совместное с Ан.Н. Вульф) от 16 октября 1829 г. из Малинников. Поэт находился в Малинниках в октябре-ноябре 1829 г. «.я <.> прибыл в старицкой уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились» [14, XIV, 49], - как и в письме от 27 октября 1828 г., Пушкин определяет амплуа Вульфа и свое собственное в качестве амплуа героев-искусителей. Присвоение имени Ловеласа Вульфу (ранее в этом образе выступал Пушкин) обнаруживает «гибкость», «пластичность» игры и ее участников, готовых к перевоплощению, смене масок. Пушкин описывает участников игры и круг их занятий: «В Малинниках застал я одну Ан.<ну> Ник.-
<олаевну> <.> с Муром. Она< .> объявила мне следующее<.>Евпр.<аксия> Ник. <олаевна> и Ал.<ександра> Ив.<ановна> отправились в Старицу [п]осмотреть новых ула-нов<.> Г ретхен хорошеет< . >В Павловском <.> Пав.<ел> Ив.<анович> стихотворству-ет с отличным успехом<.> В Бернове<...> №йу<.>Вот уже третий день как я в нее влюблен <.>Поповна (ваша Кларисса) в Твери.» [14, XIV, 49-50]. Мир игровых отношений реализуется не только в пределах Малинников, но находит воплощение и в другом пространстве. Село Берново, село Павловское, город Старица существуют в рамках единой эстетической системы с Малинниками. Показателем игры становятся литературные маски, определяемые Пушкиным и Вульфом для ее участниц. Гретхен - Е. Вельяшева [5, 45]; Кларисса (Смирнова Е.Е. - воспитанница семьи П.И. и Ф.И. Вульфов) - имя, обусловленное ролью А.Н. Вульфа (пара Клари-са - Ловелас в романе Ричардсона).
В письме Пушкина Вульфу также определяются другие характеристики топоса усадьбы. Чтение («В Малинниках застал я одну Ан.<ну> Ник.<олаевну> <.> с Муром» - Пушкин указывает на прочтение Ан.Н. Вульф произведений Т. Мура), занятия литературой («В Павловском <.> Пав.<ел> Ив.-<анович> стихотворствует с отличным успехом») - неотъемлемая часть культурной жизни усадьбы, в данном случае Малинников и Павловского. В письме Дельвигу от 26 ноября 1828 г. из Малинников Пушкин обозначает повседневную усадебную жизнь: «.я <.> играю в вист.» [14, XIV, 35]. Игра, так же как и чтение, - важная часть жизни усадьбы.
Топос усадьбы, реализующийся в переписке Пушкина через топосы Тригорского, Малинников, Павловского, Берново, обнаруживает ретроспективный план содержания. Ряд писем, объединенных ретроспективным значением, открывает письмо П.А. Осиповой Пушкину от 28 июня 1833 г. (написано по-французски) из Тригорского в Петербург. Предметом воспоминаний Осиповой оказывается Тригор-ское, каким оно было летом 1826 г. :«Это лето сильно напоминает лето 1826 года - та же удушающая жара<.>но вместе с тем какая разница!!! - Вам уже известно, что Евпраксия раз-
решилась девочкой Марией. - Мой Алексей сердится, не получая отставки.» [14, XV, 318]. В доме Осиповых-Вульфов, в котором кроме постоянных обитателей летом 1826 г. гостили, находясь на летних каникулах, А.Н. Вульф и Н.М. Языков, частым гостем был Пушкин, существовала атмосфера веселья, беззаботности. При всей неизменности внешней обстановки (явлений природного мира - «та же удушающая жара») контраст между прошлым (1826 г.) и настоящим (1833г.) касается перемен, произошедших в жизни участников мира Тригорского: Пушкин - муж, отец семейства; Е.Н. Вульф - ранее молодая девушка - теперь замужняя женщина, мать; А.Н. Вульф - в 1826 г. студент - с июля 1833 г. отставной штаб-ротмистр. Осознание перемен привносит новое значение в восприятие Осиповой Тригорско-го: «.пойду бродить по саду, думать о вас, о прошлом.» [14, XV, 318]. В отличие от Тригорского в 1826 г., представлявшего собой мир многостороннего дружеского общения, Три-горское в 1833 г. становится пространством «уединения». Сад - место неторопливых размышлений Осиповой о прошлом, оказывается духовным центром Тригорского. Поэт в письме Н.Н. Пушкиной от 21 августа 1833 г. из Павловского, отзываясь о своем посещении Павловского, Малинников, также, как и Осипова при характеристике Тригорского, отмечает временной разрыв между прошлым и настоящим: «.я к тебе пишу: из Павловска; между Берновом и Малинников <.>Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались.» [14,
XV, 72]. Обращаясь в воспоминаниях к 1828 г.
- времени, когда Малинники, Павловское, Берново были охвачены игрой, Пушкин с иронией и одновременно грустью воспринимает ушедший игровой мир, символизирующий молодость, и собственные возрастные перемены: «из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу<.> но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках вместо всех Анет, Евпраксий, Саш, Маш <.> живет управитель.» [14, XV, 72]. Поступки, которые были закономерны в 1828 г., в новой действительности - 1833 г. становятся неприемлемы для Пушкина - степенного семьянина: «Вель-
яшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве. Но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу» [14, XV, 73]. В усадебной жизни Малинников, Павловского, некогда наполненной азартом, на смену приходит прозаическая повседневность: «Здесь объедаюсь я вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист» [14, XV, 73].
Оппозиция «прошлое-настоящее» актуализируется в письме Пушкина А.И. Беклешо-вой от 11-18 сентября 1835 г. из Тригорского. Учитывая игровой характер общения с Бек-лешовой в Тригорском в 1824-1826 гг., Пушкин сообщает романтический контекст своему обращению: «У меня для вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться» [14,
XVI, 48]. Движимый стремлением «воскресить» те отношения, которые «строили» корреспонденты в 1825 г. - 10-летие назад Пушкин вместе с тем, осознает невозможность осуществления своего желания. Это объясняется произошедшими переменами в жизни Пушкина и Беклешовой. Влюбиться «на досуге» -поэт имеет в в виду свое семейное положение, обремененность заботами. Показательно, что в настоящем Пушкин стремится увидеть прошлое: «Я пишу к Вам, а наискось от меня сидите Вы сами во образе Марии Ивановны. Вы не поверите, как она напоминает прежнее время.» [14, XVI, 48]. М.И. Осипова - младшая сестра А.И. Беклешовой, в 1835 г. уже пятнадцатилетняя девушка. Ретроспективное значение топоса Тригорского повторяется в письме Пушкина жене от 25 сентября 1835 г. из Тригорского и «завершается» в письме поэта Языкову от 14 апреля 1836 г. из Голубово.
Другая смысловая грань топоса Тригорс-кого раскрывается в эпистолярном диалоге Пушкина с Осиповой второй половины 1820х гг., 1830-х гг. Всего сохранилось 42 письма корреспондентов, в 23 из них формируется то-пос Тригорского. В письме Пушкина Осиповой от 24 января 1828 г. (написано по-французски) из Петербурга топос Тригорского определяется через константы природного мира: «.шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды <.>. Я предпочитаю ваш чудный сад и прелестные берега Сороти» [14,
XIV, 384]. Локусы сада, Сороти воссоздают
усадебный ландшафт. Появление природных обозначений Тригорского в этом письме помимо закрепленной за ними семантической нагрузки обусловлено пространственной и временной дистанцией, разделяющей корреспондентов. В 1824-1826 гг. Тригорское являлось для Пушкина частью повседневной реальности, а потому переписка того времени не требовала природных описаний усадьбы (они возникают один раз - в «романтическом» письме Пушкина Осиповой от 29 июля 1825 г.). В переписке 1828 г., 1830-х гг., связанной с воспоминаниями поэта о времени жизни в Михайловском, Пушкину, напротив, важно было конкретизировать визуальный образ Тригор-ского. Возникающая оппозиция «Петербург -Тригорское», заключающаяся в противопоставлении городского - деревенского укладов жизни, направлена на определение Тригорс-кого как усадебного пространства, воплощающего в себе идеалы сельской свободы, поэтического уединения. Новая номинация Тригор-ского - «место дружеских встреч» - утверждается в письме Пушкина Осиповой, датируемом около (не позднее) 10 марта (?) 1828 ^(написано по-французски) из Петербурга: «.я по-прежнему рассчитываю на соседство Тригор-ского <.>мы <.> все же соберемся под рябинами Сороти»[14, XIV, 385]. Тригорское -«место дружеских встреч» оказывается связано для Пушкина с мыслью о мирном соседстве, находящей развитие в эпистолярном обращении Пушкина к Осиповой от 29 июня 1831 г. (написано по-французски) из Царского Села: «.не могу ли я приобрести Савкино<. >Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году» [14, XIV, 430]. Олицетворяющий мир деревенского уединения, литературных занятий, локус хижины входит в одну группу с локусами сада, Сороти, функционирующими в переписке 1828 г., и также соотносится с оппозицией цивилизованного и природного пространства. В письме Осиповой Пушкину от 17 июня 1834 г. (написано по-французски) определяются отдельные контуры тригорской усадьбы: «Соберитесь как-нибудь приехать взглянуть на Тригорское <.>в садовом флигеле Тригорского<.>вы будете жить так, словно вас нет ни в Тригорс-
ком, ни в Михайловском.» [14, XV, 327]. Ло-кус садового флигеля - в данном контексте -«жилища на лоне природы» - определяет Три-горское как уединенное пространство. Примечательна характеристика Тригорского, которую вводит Осипова в письме Пушкину от 18 января 1836 г. (написано по-французски) из Тригорского: «.я уж остерегусь покинуть мою пустыню <.> память тех, кого я [так] люблю, время от времени меня там посещает» [14, XVI, 377]. «Пустыня» - равнозначно «мир, отделенный от внешнего пространства», но духовно наполненный воспоминаниями, - условно-литературное понятие, продиктованное сентиментальным мироощущением Осиповой.
Таким образом, топос усадьбы в переписке Пушкина - родовой по отношению к топо-сам Тригорского, Малинников, образуется из комплекса значений, реализуемых этими топо-сами. Топос усадьбы в письмах Пушкина и его корреспондентов раскрывается в двух аспек-
тах: «культурное» пространство (чтение, музыка, занятия литературой, карточная игра; эпистолярная игра); природное пространство (определения Тригорского в переписке поэта с Осиповой), которое неотделимо от духовного (оппозиция «город - деревня»). В общей сложности топос усадьбы объединяет 63 письма Пушкина и его корреспондентов разных хронологических периодов - 1824-1826 гг., 1828-1829 гг., 1830-х гг. (при этом общий количественный состав переписки Пушкина включает 1372 письма); 39 писем участвуют в формировании «культурного» пространства, 24 письма связаны с определением природных констант Тригорского, его характеристикой как места дружеских встреч, поэтического уединения. «Оригинальность» топоса усадьбы, формирующегося в письмах Пушкина и его корреспондентов, связана с особым игровым миром, появление которого обусловлено самими жанровыми особенностями переписки.
Список использованной литературы:
1. Баевский В.С. Из наблюдений над художественным пространством «Евгения Онегина» // Художественное пространство и время. Даугавпилс, 1987. С. 51-62.
2. Вольперт Л.И. Пушкин и Шодерло де Лакло (На пути к «Роману в письмах») // Пушкинский сборник. Псков, 1972. С. 84-114.
3. Вольперт Л.И. Дружеская переписка Пушкина Михайловского периода (сентябрь 1824 г. - декабрь1825 г.) // Пушкинский сборник. Л., 1977. С. 49-62.
4. Вольперт Л.И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе. Таллинн, 1980.
5. Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. М., 1998.
6. Дмитриева Е., Купцова О. Жизнь усадебного мифа: Утраченный и обретенный рай. М., 2003.
7. Каждан Т.П. Русская усадьба // Русская художественная культура второй половины XIX в. Картина мира. М., 1991. С. 354-393.
8. Летягин Л.Н. Русская усадьба: миф, мир, судьба // Русская усадьба. Сб. Общества изучения русской усадьбы. Вып. 4 (20). М., 1998. С.253-259.
9. Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. ТЛ. Статьи по семиотике и типологии культуры. С. 248-268.
10. Лотман Ю.М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. ТЛ. Статьи по семиотике и типологии культуры. С. 269-286.
11. Марасинова Е.Н., Каждан Т.П. Культура русской усадьбы // Очерки русской культуры XIX века. I. Общественнокультурная среда. М., 1998. С.265-372.
12. Паперно И.А. Переписка как вид текста. Структура письма // Материалы всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1974. I (5). С.214-215.
13. Паперно И.А. Переписка Пушкина как целостный текст (май - октябрь 1831 г.) // Учёные записки Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1977. Вып. 420. С. 71-81.
14. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1994-1997.В тексте в скобках римской цифрой обозначается номер тома, арабской - номер страницы.
15. Разумова Н.Е. Пространственная модель мира в творчестве А.П. Чехова. Автореф. дисс. .д.ф.н. Томск, 2001.
16. Сельская усадьба в русской поэзии XVШ-начала XIX века / Сост., вступ. ст., коммент. Е.П. Зыковой. М., 2005.
17. Стернин Г.Ю. Об изучении культурного наследия русской усадьбы // Русская усадьба. Сб. ОИРУ. № 2 (18). М., 1996. С. 10-15.
18. Федоров Ф.П. Романтический художественный мир: пространство и время. Рига, 1988.
19. Фрейдин Ю.Л. Заметки о хронотопе московских текстов Мандельштама // Лотмановский сборник. М., 1997.Вып. 2. С. 703-728.
