CC BY
649
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2012. № 4
ПРОБЛЕМЫ ПРАВОПРИМЕНЕНИЯ
п.с. яни, доктор юридических наук, профессор кафедры уголовного права и криминологии МГУ*
вопросы толкования уголовного закона
Статья посвящена проблемам толкования уголовного закона в процессе уголовно-правовой квалификации преступных деяний. Рассматриваются вопросы, связанные с определением объема толкования, системы юридических терминов как объекта толкования, способов толкования.
Ключевые слова: уголовный закон; толкование закона.
The article is devoted to the problems of interpretation of criminal legislation in the criminal-legal qualification of offenses. The issues associated with determining the scope of interpretation, system of legal terms as an object and methods of interpretation are examined.
Keywords: criminal law; interpretation of the law.
Толкование (или интерпретация) норм уголовного закона в процессе уголовно-правовой квалификации является одной из наиболее сложных проблем, стоящих перед правоприменителем. Особая значимость интерпретационной деятельности для уголовно-правовой оценки позволяет согласиться с мнением крупного дореволюционного юриста П.И. Люблинского (чьи идеи, изложенные в специально посвященном вопросам толкования труде, до сих пор активно заимствуются отечественной наукой) о том, что толкование следует рассматривать как основную задачу юриста1.
С методологической точки зрения первым вопросом, который надлежало бы осветить, должен стать вопрос о том, обязательно ли подвергать толкованию всякий уголовный закон. Однако, на наш взгляд, ответ на него может быть найден лишь в результате изучения целого комплекса проблем (в том числе о роли толкования и его конкретном объекте), которые будут излагаться в определенном порядке и таким образом подведут к разделяемому большинством юристов заключению о необходимости интерпретации текста любой уголовно-правовой нормы в ходе квалификационного процесса.
* pavel_yani@rambler.ru
1 Люблинский П.И. Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса. Пг., 1917. С. 139. Следует, правда, заметить, что высказывались и противоположные точки зрения, в частности о том, что толкование является «низшей юриспруденцией» (см. критику этих взглядов: Черданцев А.Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993. С. 132-133).
Первоочередным же видится вопрос об одном из наиболее важных принципов, в соответствии с которым устанавливаются объем, предмет и метод интерпретационной деятельности в процессе правоприменительной практики. Говоря о нем, следует присоединиться к тем представителям школы российского уголовного права, которые объективно, пусть даже не прямо, а иными словами, ставят под сомнение правильность проникновения в процессе правоприменения в ДУХ закона, полагая достаточным и исчерпывающим обращение к его БУКВЕ. Это в целом правильное, очевидно, положение корреспондирует вполне обоснованному утверждению о том, что толкованию подвергается не сама норма права, а ее текст, описывающий содержание нормы.
Вкратце надо отметить, что позиция отечественных юристов по данному вопросу выражалась порой не очень четко. Нередко, например, утверждалось, что «задача толкования советского уголовного закона заключается в том, чтобы установить его смысл и этим выявить воплощенную в нем волю советского законодателя»2. Использование в контексте слова «смысл» в сочетании с определениями «социально-политический», «общественно-политический» если не противопоставляло, то, очевидно, отделяло толкование от уяснения содержания нормы.
Оценивая подобный подход, В.Н. Кудрявцев указывал, что хотя «для правильного применения ...нормы необходимо глубоко уяснить ее социально-политическую направленность», тем самым раскрыв ее смысл, однако «термин "раскрытие смысла закона" следует понимать лишь как наиболее глубокое и правильное уяснение его буквы» (выделено мною. — П.Я. )3.
Многие решения вопросов конкретного правоприменения (но не научные исследования) фактически основываются на позиции, выраженной В.Н. Кудрявцевым. При этом в теории права это не заслуживает особого упрека (если не говорить о методологии научного исследования, особенно de lege ferenda). И на самом деле вполне понятно, что в условиях непризнания за правоприменителем правотворческой функции результаты толкования не могут выходить за рамки текста уголовно-правовой нормы. Более того, даже при дефектах процесса и результата создания нормы законодатель не может смоделировать ее так, чтобы образующие ее признаки не соответствовали бы определенной взаимозависимой группе фактических обстоятельств. Процесс «расшифровки» признаков состава преступления, составляющий существо толкования, должен поэтому приводить и приводит при правильной их интерпретации только к одному результату (при этом, как будет показано далее, такой результат понимается, естественно, не как решение, годное только для одного частного случая). И что бы ни имели в виду авторы законопроекта при создании нормы (как это может
2 Шляпочников А.С. Толкование уголовного закона. М., 1960. С. 82.
3 Кудрявцев В.Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 1972. С. 102-103.
быть установлено из пояснительных записок, материалов обсуждения в законодательном органе и т.п.), но если в итоге предложенное ими и закрепленное в законе описание группы реальных жизненных фактов соответствует иному, применяться норма может только в соответствии с написанным, а не с желаемым.
Трудно согласиться с П.И. Люблинским в том заключении, что «всякое толкование, основанное на дефекте законодательной воли, будет до известной степени толкованием правотворческим», а «... толкование стоит в подчинении закону в том смысле, что не может противоречить всем другим постановлениям закона, где воля закона выражена ясно»4. Неточность в этом утверждении состоит, полагаю, как раз в оценке такого толкования как правотворческого, поскольку толкование в принципе не может быть таковым: результаты его всегда, по самому определению, находятся внутри следствия или предполагаемого законодателем следствия действия конкретной нормы, которое нельзя противопоставлять совокупному действию всей системы норм. Во всяком случае, этот вывод бесспорно, по моему убеждению, верен для норм об уголовной ответственности. Проникновение в ДУХ закона необходимо в условиях действия в уголовном праве института аналогии. Заполнение аналогией тех мест в законодательстве, где правоприменитель (!) видит пробел5, предопределяет особые способы толкования закона, его систему в целом. И только восполнение же правоприменителем пробела следует относить к нормотворчеству6.
Следует заметить, что в литературе не очень четко выражена идея о возможности применения по аналогии положений Общей части Уголовного кодекса. Ряд юристов, соглашаясь с тем выводом, что восполнение пробела в уголовном праве может означать только аналогию закона, и называя при этом собственно пробелами лишь пробелы в Общей части уголовного права, допускают аналогию некоторых норм этой части данной правовой отрасли. Причем нормы, применение аналогии которых считается возможным, четко не определяются7. Не имея намерения дать глубокий анализ затронутой проблемы, скажу лишь, что поскольку, как указывалось выше, ряд признаков состава преступления описан как раз в Общей, а не в Особенной части уголовного законодательства, применение аналогии этих признаков недопустимо.
Таким образом, отказ при уголовном правоприменении и уголовно-правовой оценке деяния от института аналогии и от возможности нормотворчества в целом исключает обращение правоприменителя к
4 Люблинский П.И. Указ. соч. С. 174.
5 На самом деле пробела может и не быть. Как представляется, делать выводы о наличии пробела в уголовно-правовом регулировании — исключительная прерогатива ученых. В правоприменении можно говорить лишь о том, что такие-то действия не охватываются признаками состава преступления.
6 Люблинский П.И. Указ. соч. С. 186-189 и далее.
7 Наумов А.В. Применение уголовно-правовых норм. Волгоград, 1973. С. 143.
ДУХУ закона. Противоречие же данному принципу в силу многих причин, в том числе ввиду новизны в значительном числе случаев предмета уголовно-правового регулирования и спорности доктринальных трактовок положений УК, неизбежно приводит к неединообразию следственной и судебной практики и большому числу квалификационных ошибок. В этом свете излишними представляются и указания на необходимость установления общественно-политического содержания закона, если корректировать эти указания (так, как это делает В.Н. Кудрявцев) уточнениями относительно цели толкования, которой является уяснение БУКВЫ закона.
В пользу отстаиваемой мною позиции, безусловно, говорит ст. 3 УК РФ, закрепившая понимание содержания принципа законности, согласно которому преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только законом (Уголовным кодексом). Применение уголовного закона по аналогии не допускается.
Приведенные выше заключения оказывают серьезное влияние на решение едва ли не наиболее дискуссионного, «внутреннего» для института интерпретации вопроса об объеме толкования. Удивляет то, что несмотря на практически всеобщее признание особой важности и спорности данного вопроса в большинстве работ по правоприменению его рассмотрение незаслуженно помещено в завершающие разделы. Этот подход нельзя, на мой взгляд, признать методологически верным. Во всяком случае, придерживаться его мы не можем, поскольку, во-первых, переход к освещению данной проблемы логически вытекает из результатов обсуждения вышеназванного принципа толкования по букве закона и, во-вторых, утверждение той или иной точки зрения на объем толкования позволяет понять и аргументировать подходы к решению иных проблем интерпретационной деятельности.
Ряд ученых вообще отрицали и отрицают возможность распространительного и ограничительного толкования, полагая, что это приводит к искажению содержания, которое законодатель вкладывает в текст конкретного установления8. Другие считали правомерным лишь аутентичное толкование либо такое, которое, по выражению А.А. Герцензо-на, санкционировано законодателем9. Однако большинство правоведов признают возможность и необходимость как буквального, так и ограничительного и распространительного толкования. Разделяющие это мнение исследователи в числе оснований для такого вывода указывают
8 Марчук В.П. О так называемом распространительном и ограничительном толковании советских уголовных законов // Социалистическая законность, толкование и применение советских законов: Материалы науч. конф. Киев, 1961. С. 24-27. Сходные точки зрения см.: Голунский С.А., Строгович М.С. Теория государства и права. М., 1940. С. 265; Темушин О.П. Толкование закона Пленумом Верховного Суда СССР // Сов. гос. право. 1976. № 12. С. 30.
9 Герцензон А.А. Уголовное право. Часть Общая. М., 1948. С. 197.
прежде всего на допущенные законодателем недостатки юридической техники, конструктивные недочеты диспозиции статьи уголовного за-кона10.
Практически все юристы, стоящие на такой позиции, говорят (в том числе в работах, обращенных непосредственно к правоприменителю) о том, что словесная формулировка нормы бывает шире или уже мысли законодателя и в этих случаях, по их мнению, соотношение буквального понимания текста нормативного акта и выводов о действительном содержании правовой нормы выражается в распространительном или ограничительном по объему толковании11. Мне трудно согласиться с таким утверждением, поскольку исхожу из того, что в установлениях уголовно-правового характера нет ничего такого, что не было бы указано законодателем в тексте нормы. После введения в законодательный массив конкретной нормы путем ее опубликования судить о смысле, который вкладывал в эту норму законодатель, можно лишь по самому ее тексту. Если даже, как уже говорилось, воля законодателя искажена с точки зрения ученых или практических работников, а также инициаторов введения закона в действие и его главных разработчиков дефектами юридической техники, то и это не дает права правоприменителю корректировать ее на том основании, что он, видите ли, лучше понимает ее (волю законодателя), чем сам законодатель (не разработчик закона). С учетом сказанного следует рассматривать мнение исследователей, которые со ссылкой на отдельные примеры заключают, что законодатель, очевидно, неверно изложил свою мысль, когда приемы логического толкования закона «изменяют в некоторой степени смысл правовой нормы, установленный на основе ее грамматического толкования»12.
Необходимо сказать несколько слов о содержащихся в литературе перечнях обстоятельств, предложение толковать которые распространительно или ограничительно является, на мой взгляд, принципиальной ошибкой. Так, А.Ф. Черданцев считает возможным использовать названное толкование в случаях применения а) норм, содержащих признаки, которым даны легальные дефиниции (ограничительное либо распространительное толкование), б) общей нормы при наличии специальной или исключительной (ограничительное), в) норм Осо-
10 Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. М., 1962. С. 111; Брай-нинЯ.М. Уголовный закон и его применение. М., 1967. С. 237.
11 См.: Шляпочников А.С. Указ. соч. С. 228; Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм. М., 1960. С. 434; БрайнинЯ.М. Уголовный закон и его применение. С. 233; Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Толкование норм права в правоприменительной деятельности органов внутренних дел. М., 1991. С. 54. Интересно, что иногда это утверждение удивительным образом сочетается с прямо противоположным по существу выводом о том, что границей толкования является опубликованный текст закона (см.: Шляпочников А.С. Указ. соч.).
12 Пиголкин А.С. Применение норм советского права и социалистическая законность // Сов. гос. право. 1957. № 10. С. 115.
бенной части той или иной отрасли права на основе норм Общей части, выведенных, по его выражению, «за скобки» норм Особенной части (ограничительное), г) норм одной отрасли права в том случае, если нормы другой отрасли права, регулирующие те же отношения, предусматривают особый порядок этого регулирования (ограничительное)13, д) признаков, описанных в так называемых незаконченных перечнях14.
Как представляется, все приведенные примеры говорят не об ограничительном либо распространительном толковании нормы права, а об уяснении (или конкретизации) содержания этой нормы, выраженной, если говорить применительно к уголовному закону, в диспозиции статьи Уголовного кодекса. Для пояснения этого тезиса нужно уточнить, что А.Ф. Черданцев, как это явствует из приведенных положений, занимает по крайней мере две позиции, с которыми не могу согласиться. Во-первых, он говорит о толковании правовой нормы, тогда как следует говорить о возможности толкования не нормы, а лишь текста закона. Во-вторых, он ограничивает понятие нормы положениями Особенной части, что также не может быть признано правильным.
Если раскрыть содержание правовой нормы как регулятора конкретного правоотношения, то станет понятно, что действие этой нормы не может быть ограничено ни положениями Общей части права, выведенными «за скобки», ни специальными нормами. Не может оно быть и расширено незавершенными перечнями признаков и т.д., поскольку все указанные (по мнению А.Ф. Черданцева, ограничивающие либо дающие основания для распространительного толкования) признаки содержатся внутри самой нормы. С тем же успехом можно было бы утверждать, что, скажем, любое обозначение в статье УК последствий деяния ограничивает толкование соответствующей нормы. Очевидно, что такое утверждение неверно. Данное правило можно принять лишь в самом общем виде, т.е. как констатацию следующего факта: каждое определение, указывая на конкретные признаки того или иного деяния, ограничивает их понимание в том смысле, что отделяет их от различных смежных обстоятельств и пр. Здесь А.Ф. Чердан-цев прав, указывая на логический закон обратного отношения между содержанием и объемом понятия: с увеличением содержания понятия (т.е. с увеличением его признаков) уменьшается его объем. Понятно, однако, что автор в данном случае говорит об ином значении слова «ограничивает»15.
Исключение из этого правила не составляют, по моему убежде-
13 Применительно к проблемам предварительного следствия можно привести пример уголовно-процессуальной нормы, дающей право следователю на самостоятельный арест любого имущества, и введенной позже нормы банковского законодательства, разрешающей наложение ареста на находящиеся на банковских счетах средства граждан и юридических лиц только с санкции прокурора.
14 См.: Черданцев А.Ф. Толкование советского права. М., 1979. С. 139-141.
15 Там же. С. 140-141.
нию, также и упомянутые А.Ф. Черданцевым нормы иных отраслей права, регулирующие одновременно с применяемой уголовно-правовой нормой (хотя, конечно, различными способами) одни и те же отношения. В случае противоречия этих норм имеет место коллизия и ни одна норма не может применяться ни ограничительно, ни распространительно без специального механизма, эту коллизию устраняющего. В случае же, когда коллизии нет или она устранена, налицо одна «комплексная» правовая норма, относящаяся в равной степени и к той и другой отрасли права. Это положение, как и у А.Ф. Черданцева, является универсальным для различных отраслей права.
Таким образом, норма не уголовной отрасли права, будучи включенной в норму уголовно-правовую, не может в точном смысле этого слова ограничивать действие последней, так как нельзя говорить об ограничении нормой своего собственного действия.
В то же время ответ на вопрос о возможности ограничительного либо распространительного толкования во многом зависит от того, какой смысл мы вкладываем в эти термины. В частности, представляется, что результаты распространительного и ограничительного толкования нельзя сравнивать с результатами толкования буквального, видя в последнем критерий для отнесения выводов интерпретации к одной из этих групп. С учетом сказанного можно назвать целый ряд признаков составов преступлений, действительно подлежащих ограничительному или распространительному толкованию. Но существенная оговорка при этом состоит в том, что результаты толкования в данном случае могут иметь более или менее широкое значение лишь по отношению друг к другу. В число таких признаков входят, как правило, оценочные, а также выраженные терминами признаки, которые не являются бланкетными и не конкретизированы легальными дефинициями.
Сложность указания на способы и приемы толкования при применении норм, выраженных в том числе оценочными признаками, привела ряд исследователей к выводу о том, что уточнение этих признаков, «которое происходит в процессе применения уголовных законов, лишь внешним образом напоминает толкование и не является таковым»16. Это мнение отчасти правильно в тех ситуациях, когда вроде бы неприменим ни один из известных, «традиционных» способов толкования (систематический, грамматический, исторический) и свой вывод правоприменитель основывает исключительно на собственном правосознании.
Чтобы как-то объективизировать понятие применения в рассматриваемых случаях закона «на основе правосознания», устранить из него элементы, которые весьма затруднительно подвергнуть научному анализу, была сделана попытка определить такой способ толкова-
16 Брайнин Я.М. Уголовный закон и его применение. С. 225.
ния оценочных признаков (понятий) как функциональный17, истори-ко-политический18, социологический19. Однако длительное изучение следственной и судебной практики не дает оснований для безоговорочного признания за данными понятиями какого-либо особого способа толкования. Такой вывод основывается на том соображении, что в условиях отсутствия устоявшейся трактовки оценочных признаков правоприменитель приходит на их счет к самым противоречивым заключениям, аргументируя их зачастую отнюдь не беспочвенными, весьма развернутыми рассуждениями, находящимися, что особенно важно, в рамках одного из приведенных способов интерпретационной деятельности.
Поэтому нужно согласиться с тем утверждением, что применение оценочных терминов «в каждом конкретном случае зависит от жизненных условий, окружающей обстановки»20. И, стало быть, по отношению к схожим обстоятельствам данный оценочный признак правоприменитель может и должен в одном случае трактовать одним образом, а в другом — иначе. Но в обоих случаях определение его в науке уголовного права как оценочного показывает, что такие решения принимаются «внутри» содержания нормы, а понимать их уже или шире можно, как говорилось выше, лишь сопоставляя оба результата толкования.
Вместе с тем, когда имеется судебный прецедент, сопровождаемый, как правило, обстоятельной аргументацией, то в случаях, если правоприменитель им руководствуется, налицо применение известных способов толкования, в частности систематического, о чем мы далее поговорим более подробно. Однако при этом данный признак не перестает быть оценочным до появления его законодательного определения.
Практически исключают распространительное или ограничительное толкование признаков состава их легальные дефиниции, а также бланкетность. Оговорка «практически» здесь связана с тем, что порой сами дефиниции либо положения не уголовных нормативных актов, на которые делается ссылка, содержат описания, нуждающиеся в толковании (либо уяснении).
Специальный термин «уклонение от уплаты налогов» необходимо уяснять путем обращения к налоговому законодательству, что, казалось бы, должно исключить возможность его распространительного или ограничительного толкования. Однако поскольку соответствующих дефиниций налоговое законодательство не содержит, конкретизация данного термина и стоящего за ним понятия делается на основе анализа контекста закона, где это понятие используется, а также под-
17 См.: Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 93-95 и далее.
18 См.: Алексеев С.С. Общая теория права. М., 1982. Т. 2. С. 300.
19 См.: Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Указ. соч. С. 50.
20 Язык закона / Под ред. А.С. Пиголкина. М., 1990. С. 128.
законных нормативных актов, изданных в соответствии с налоговым законодательством.
Во всех остальных случаях, т.е. по отношению к признакам, выраженным в терминах, не «расшифрованных» самим законодателем, результаты их интерпретации могут быть объективно уже или шире по отношению друг к другу. Например, такие признаки мошенничества, как «обман» либо «злоупотребление доверием», наполнялись содержанием, т.е. «расшифровывались», в ходе многолетнего применения статей о мошенничестве и понимались по-разному. Вероятно поэтому, хотя в теории, как правило, такого рода термины не относятся к оценочным, данное обозначение надо распространить и на них.
Определив, что объектом толкования является текст, т.е. некоторым образом структурированный набор символов, отражающих содержание устанавливаемого законодателем правила, мы, таким образом, приходим к выводу, что толкование в самом общем виде являет собой, условно говоря, перевод с юридического языка на обыденный с целью последующего сопоставления в сознании правоприменителя тождества (или отсутствия такового) между описанием казуса и тем результатом перевода текста, в котором заключено содержание правовой нормы.
Хотя слово «перевод» привлекает своей емкостью применительно к описываемой деятельности, согласиться с таким заключением можно лишь при условии признания существования мета-языка, которым законодатель выражает свою волю, в качестве бесспорного фактора, заставляющего выделять переводческую функцию как, пожалуй, одну из главных характеристик интерпретационной деятельности. В поддержку обозначения данной функции как «переводческой» можно привести высказывание С.С. Алексеева о том, что поскольку в «нормативном акте государственная воля выражена на языке права, то для обеспечения реального действия юридических норм нужен, условно говоря, обратный перевод»21.
Вместе с тем интерпретационная деятельность не сводится только лишь к переводу в том виде, в котором это обычно понимается. Правоприменитель или ученый-правовед, толкуя тот или иной нормативный акт, не может (даже если бы захотел этого) установить тождество каждого факта реальной жизни соответствующему описанию, изложенному с помощью мета-языка права, поскольку многочисленным явлениям, подлежащим уголовно-правовой оценке, зачастую соответствует один и тот же термин в этом языке и одно и то же стоящее за термином понятие. Например, невозвращение из-за границы иностранной валюты (т.е. деятельность, названная так в уголовном законодательстве) включает в себя большой перечень самых различных действий, кото-
21 Алексеев С.С. Указ. соч. С. 292.
рые не различаются на данном лексико-понятийном уровне законодательного определения этого правонарушения.
На ином уровне в письмах и телеграммах Центрального банка, Таможенного комитета и других ведомств интерпретатор, вынужденный обращаться к этим документам в силу бланкетности статьи уголовного закона, находит значительно больше семантических тождеств языков обыденного и юридического. В постановлениях Пленума Верховного Суда РФ, в опубликованных решениях высшего судебного органа, приговорах нижестоящих судов и постановлениях следственных органов можно видеть поэтапное, с постоянным увеличением степени соответствия установление тождества конкретной судебной или следственной ситуации составу преступления, описанному в тексте той или иной уголовно-правовой нормы.
В идеале, т.е. в ситуации, когда толкование не требуется, абсолютно каждому казусу соответствует его описание в законе. При этом, видимо, необходимо и описание случаев, не считающихся преступными. Собственно говоря, здесь уже нет надобности в использовании какого-либо специального языка, поскольку составляющие его термины полностью адекватны понятиям языка обыденного. Кстати, стремление правоприменителя к подобному построению системы оценок представляется вполне естественным, поскольку до минимума снижает его энергозатраты на чрезвычайно трудоемкий интерпретационный процесс, который в такой ситуации свелся бы фактически к нулю. Очевидно, однако, что такое положение вещей невозможно даже в условиях отнесения прецедента к источникам уголовного права, а особенно имея в виду высочайшую степень абстракции состава преступления вне зависимости, понимать ли его как законодательную модель или как собственно деяние22.
Учитывая изложенное, достаточно трудно согласиться с весьма распространенной точкой зрения, согласно которой термины, используемые в законодательстве, делятся на общеупотребительные и специальные. Об этом, например, пишет Н.Ф. Кузнецова, подразделяя в свою очередь специальные термины уголовного закона на собственно уголовно-правовые и используемые в других отраслях права23. Этой классификации придерживаются и авторы труда «Язык закона», полагающие, что специальных терминов, значение которых не всегда можно объяснить исключительно с лингвистических позиций, в законодательстве не так много. Вместе с тем они указывают, что «многие термины, взятые из обыденного языка, получают в нормативном акте особое, более точное, специальное значение»24.
22 См.: Брайнин Я.М. Источники уголовного права капиталистических государств. Киев, 1970. С. 55.
23 Кузнецова Н.Ф. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона // Соц. законность. 1973. № 9. С. 32.
24 Язык закона. С. 71, 73.
П.И. Люблинский называл общеупотребительные термины обыденными, а к иным (по современному определению — специальным) относил технические и искусственные. Автор подчеркивал, что использование терминологии первого вида характерно для казуистических диспозиций25. А.Ф. Черданцев, известный автор многочисленных работ по толкованию законодательства и законодательной технике, утверждает, что существо интерпретационного процесса заключается в объяснении знаков естественного или искусственного языка26. Признавая неизбежность создания и использования специальной терминологии в целях четкого и краткого изложения признаков состава преступления в диспозиции статьи УК, В.Н. Кудрявцев в то же время замечает, что «законодатель прибегает к такому языку лишь в ряде случаев» (выделено мною. — П.Я. )27.
Практически во всех работах вывод об использовании законодателем общеупотребительных терминов в значительной мере связывается с необходимостью для закона быть понятным гражданам, а также непрофессиональным судьям (присяжным, народным заседателям)28. По этому поводу нужно заметить, что в таком случае следовало бы вообще исключить использование специальной терминологии, поскольку употребление ее наряду с обыденной все равно делает закон весьма затруднительным для адекватного восприятия неюристом.
И названными, и иными исследователями приводятся многочисленные примеры неясности, противоречивости законодательной терминологии. Призывы к ее единообразию, исключению юридической синонимии и омонимии, введению в закон специальных интерпретационных норм можно встретить практически в каждой работе по пра-воприменению29. В то же время, говоря о соответствующих проблемах, возникающих при применении закона, авторы избирают объектом критики не только специальную, но и согласно данному им определению «общеупотребительную» терминологию.
Например, Н.Ф. Кузнецова, сетуя на терминологические неясности, предлагает специальную терминологию разъяснять в самом законе, а общеупотребительную использовать в прямом значении, исключив историзмы, вульгаризмы и иностранные, необщеупотребительные слова30. П.И. Люблинский замечал, что споры юристов нередко длились столетиями из-за ошибки законодателя, допущенной при
25 Люблинский П.И. Указ. соч. С. 12, 20.
26 См: Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 5.
27 Кудрявцев В.Н. Указ. соч. С. 85.
28 См., напр.: Люблинский П.И. Указ. соч. С. 9, 14; Кудрявцев В.Н. Указ. соч. С. 85; Коржанский Н.И. Очерки теории уголовного права. Волгоград, 1992. С. 39.
29 См. также: Шляпочников А.С. Указ. соч. С. 156 и далее; Брайнин Я.М. Уголовный закон и его применение. С. 59 и далее; Карпушин М.П., Курляндский В.И. Уголовная ответственность и состав преступления. М., 1974. С. 177 и далее.
30 Кузнецова Н.Ф. Указ. соч. С. 33.
использовании терминологии, к которой, как сказано выше, он относил и обыденную31.
В свою очередь констатация особой сложности толкования в процессе правоприменения приводит исследователей к выводу о том, что интерпретационная работа возможна лишь при условии достаточного уровня профессиональных знаний. Эту мысль подчеркивают и Я.М. Брайнин, и А.Ф. Черданцев, и другие авторы. П.И. Люблинский писал: «Нужно обладать значительным юридическим развитием, чтобы надлежаще устанавливать фактический состав или "казус"...»32.
Но что же следует из этого заключения? На мой взгляд, анализ правоприменительной практики и научных работ, посвященных данному вопросу, дает основание для вывода о том, что в законодательстве мы сталкиваемся только с такими терминами, которые могут быть названы специальными юридическими. Эти термины действительно можно разделить (хотя довольно условно) на две основные категории, где к первой относятся собственно специальные (т.е. практически не имеющие аналога в обыденной лексике), а ко второй — псевдообщеупотребительные. Как в первом, так и во втором случае имеются в виду такие термины, которые будучи выражены, казалось бы, в той же форме, что и в обыденном языке, в контексте нормативного акта приобретают иное значение: соответственно либо такое, в котором в обыденном языке они вообще не употребляются, либо существенно более узкое по сравнению с общеупотребительным. Степень отличия такого термина от его лексического аналога (омонима) может быть различной. Однако так или иначе это отличие проявляется.
Возможно составить более или менее подробную классификацию факторов, которые влияют на выраженность отмеченных отличий, но это, думается, должно стать задачей, которую вряд ли можно решить в настоящей публикации.
Следует уточнить, что значение специального термина в нормативном акте приобретает не само слово, а его сочетание с другим словом или словами, т.е. употребление в особом контексте. Именно это уточнение сможет примирить приведенные выше точки зрения с позицией, отстаиваемой мною, поскольку, вероятно, ряд авторов, говоря об использовании общеупотребительных слов, имеют в виду значение этих слов в отрыве от контекста.
Так, приводя в качестве образца общеупотребительного термина, которым описываются признаки состава, словосочетание «личное имущество», Я.М. Брайнин, а вслед за ним и В.Н. Кудрявцев33 не замечают, что и сам термин «имущество», и его употребление в сочетании с
31 Люблинский П.И. Указ. соч. С. 16.
32 Там же. С. 70.
33 См.: Брайнин Я.М. Уголовный закон и его применение. С. 62; Кудрявцев В.Н. Указ. соч. С. 128.
определением «личное» в контексте закона представляют собой вовсе не общеупотребительное словосочетание, а специальный юридический термин, знак языка права, такой же, как, скажем, «похищение», который оба юриста к специальным юридическим терминам относят безоговорочно. Мое утверждение основано на том факте, что как за первым, так и за вторым термином стоит соответствующий признак состава преступления, содержание которого намного уже, нежели у фактов и обстоятельств, описываемых тем же словом (словосочетанием) в обыденном языке.
В связи с этим следует повторить, что грань между двумя видами знаков юридического языка весьма условна, и непросто установить критерий, по которому к сугубо специальным следует относить, допустим, одни сочетания нескольких знаков обыденного языка, а к псевдообщеупотребительным — другие. Например, термин «валютные ценности» вроде бы должен признаваться сугубо специальным, а термины «обман» и «злоупотребление доверием» — общеупотребительными. Хотя на самом деле и тот и другой требуют применения особой процедуры уяснения либо толкования при уголовно-правовой оценке.
Конечно же, и те и другие термины выражены словами русского языка, за исключением очевидных заимствований, скажем, из латинского (тех, что до сих пор не используются в обыденном языке), которые в уголовном законодательстве не употребляются. А всякое слово русского языка, использованное в тексте нормативного акта, имеет какое-нибудь значение в языке обыденном. Однако любое содержащееся в тексте нормативного акта слово, взятое само по себе, вне контекста, вне сочетания с иными словами, не может заслужить названия термина, т.е. выраженного в описании специального понятия. И напротив, рассмотренное с учетом своего места в конкретной лексической формуле и тексте нормы и закона в целом, оно, безусловно, должно быть зачислено в разряд не общеупотребительных, а специальных терминов, т.е. знаков специального, юридического языка.
«Расшифровывая» с помощью ориентиров, указанных законодателем, путем установления в качестве символов специального языка псевдообщеупотребительных знаков, а также путем использования интерпретационных норм в качестве примечаний к очевидно специальным терминам (например, «лицо, наделенное правом осуществлять внешнеэкономическую деятельность» в примечании к ст. 189 УК) и норм, к которым отсылают бланкетные признаки и акты легального толкования, в частности оценочных признаков, правоприменитель в каждом конкретном случае осуществляет подобным образом процесс преобразования содержания суждения в некую значительно большую по объему (объему формы, но не содержания) логическую конструкцию, объединяющую описания всех однотипных ситуаций реальной жизни, подобных той, которую ему предстоит оценить с точки зрения закона.
В этом, по нашему мнению, и состоит существо процесса и результата толкования текста закона. Интерпретационная работа, таким образом, представляется процессом, обратным тому, при помощи которого законодатель сжимает в чем-то разнородные ситуации (их отражение, конечно, их описание) до предельно емкой схемы, в упомянутом выражении В.Н. Кудрявцева и Б.А. Куринова — модели.
Интерпретационную процедуру можно с некоторыми оговорками уподобить так называемому «разархивированию» информации, когда перед этим (при «архивировании») объем этой информации существенно уменьшается. Обратное же действие — «разархивирова-ние» — восстанавливает информацию полностью и позволяет в восстановленном виде ею пользоваться.
На приведенном положении основываются многие изложенные далее выводы. И одним из главных является заключение о том, что изначально конструирование нормы предполагает ее применение путем, образно выражаясь, движения от описания казуса к скрытому в терминах ее содержанию, когда правоприменитель проходит стадию сопоставления описания фактических обстоятельств деяния с результатом толкования текста данной нормы, завершая этот процесс заключением о соответствии либо, напротив, несоответствии указанных обстоятельств «расшифрованной» им норме. Иными словами, установление действительного содержания нормы при ее применении возможно лишь путем толкования, представляющего собой определенный алгоритм, основные правила которого мы рассмотрим далее.
При обсуждении системы способов толкования под ней только в известной степени будет подразумеваться некая иерархия, последовательность действий интерпретатора, строгость соблюдения которой при любых условиях толкования позволяет говорить об определенной алгоритмизации интерпретационного процесса. Оговорка здесь связана в том числе с тем, что до конца «математизировать» процесс толкования и квалификации в целом достаточно сложно34.
Отличаются ли способы и приемы толкования легального (официального) и доктринального (неофициального)? С точки зрения логики — нет. Такой вывод основан на том заключении, что в отличие от исследования de lege ferenda при интерпретации юрист имеет дело с действующим законом, проводит анализ de lege lata, когда результаты анализа его содержания и практиком, и ученым при соблюдении интерпретационного алгоритма должны совпадать. Это означает, что правоприменитель, равно как и научный работник, может ссылаться
34 «...Одним из барьеров на пути к созданию практически осуществимой кибернетической программы квалификации преступного деяния становится... существование в уголовном законе оценочных понятий, затрудняющих возможность формализации этого процесса и перевода уголовно-правовых норм на язык математической символики» (Наумов А.В. Указ. соч. С. 120).
на все источники толкования, в том числе доктринального. При этом следует исходить из того, что хотя «доктринальное толкование не имеет обязательной силы, оно авторитетно своей разумностью»35.
В литературе приведено довольно много классификаций способов толкования. Большинство юристов утверждают, что первый из способов, который должен применяться интерпретатором, является грамматическим (языковым, текстуальным, словесным, лексическим и т.д.)36. Главной причиной, по которой данный способ указывается первым, является та правильная в целом мысль, что без ознакомления с текстом нормы вообще нельзя вести речь о дальнейшей работе по уяснению ее содержания. Тем не менее из приведенного заключения вовсе не следует, что восприятие текста нормативного акта, выраженного в определенной языковой форме, в любом случае следует относить к анализу текста нормы и поэтому — к способу толкования. Обозначение указанным образом первого этапа работы с текстом нормы во многом связано с тем утверждением, что «законодательные тексты в основном состоят из общеупотребительных терминов, которые принадлежат к обычному, литературному языку», а потому «понимать такие термины следует в их обычном, наиболее распространенном значении»37.
Выше подробно обосновывалась точка зрения о том, что данное утверждение неверно. Ни один термин (но не слово), содержащийся в уголовном законе, не является общеупотребительным в точном смысле этого определения, поскольку ни один термин не соответствует полностью тому значению, которое в него вкладывается в обыденном языке. Кстати, именно поэтому следует признать справедливым указание П.И. Люблинского на то, что участие присяжных (не юристов) в рассмотрении уголовных дел препятствует толкованию закона38. Кроме того, этот дореволюционный криминалист писал, что анализ текста закона, т.е. «то, что обыкновенно разумеют под грамматическим толкованием, в сущности вовсе не есть толкование», а скорее всего лишь усвоение законодательного текста39. Как представляется, эта характеристика относится лишь к первому этапу грамматического толкования текста нормы, действительно предшествующему иным способам толкования, результаты применения которых зависят от усвоения языковых знаков (и их связи), в которых выражено содержание нормы. В этом смысле прав А.Ф. Черданцев, утверждая, что «для того чтобы
35 Люблинский П.И. Указ. соч. С. 109.
36 См.: Шляпочников А.С. Указ. соч. С. 155 и далее; Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 35 и далее; Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Указ. соч. С. 39 и далее; и др. Некоторые авторы находят различие в этих определениях, хотя, на самом деле, использующие их юристы в большинстве случаев понимают под ними в общем одно и то же.
37 Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Указ. соч. С. 40.
38 Люблинский П.И. Указ. соч. С. 140-141.
39 Там же. С. 123.
сравнить окончательный результат толкования с формулировкой, текстом нормы, необходимо уяснение этого текста»40.
В целом же грамматический анализ текста все-таки необходимо отнести к одному из способов толкования, поскольку он отвечает главной цели и условиям этой деятельности: раскрывать, «расшифровывать» при помощи особых приемов содержание терминов и их связей в норме, в случае если этим терминам не дается объяснение в так называемых «нормах дополнения»41 и в легальных дефинициях, а также актах официального толкования. Вместе с тем такой анализ, как было сказано, проходит не в один этап. Первая стадия, на которую многие указывают как на собственно составляющую данного способа интерпретации, заключается в том, чтобы (еще раз подчеркну это) воспользоваться подсказкой законодателя, употребившего в качестве знака метаязыка определенное слово языка обыденного. Выраженное этим словом понятие ближе более всех остальных знаков обыденного языка (и уж, очевидно, более иных символов, знаков иных языков, математического например) к описанию какого-либо конкретного элемента жизненного события. В результате восприятия такой подсказки интерпретатор вычленяет из группы норм только те, смысл которых ему предстоит далее раскрывать. Так, прочитав, например, текст ст. 199 УК РФ, интерпретатор получает представление о том, что в ней содержится общая схема, модель ряда налоговых нарушений, которые выделены законодателем из общего перечня правонарушений этого типа, для того чтобы применять к совершившим их лицам меры уголовного наказания.
Информация, которую получает правоприменитель при первичном ознакомлении с текстом, включает еще множество необходимых для дальнейшего раскрытия содержания нормы сведений. В частности, путем прочтения и усвоения текста он узнает о наличии описаний, подлежащих дальнейшему раскрытию; в приведенном примере он видит, что толкованию подлежит целый ряд признаков состава данного налогового преступления. Именно на этом этапе он также обнаруживает, что в анализируемой статье нет таких терминов, как, скажем, «сделка», «предприятие», «обман», и многих других, которые ему, таким образом, толковать не придется и т.д.
Можно согласиться с П.Е. Люблинским в том, что этот этап действительно более похож на простое усвоение текста закона, поскольку интерпретатор пока еще по существу исследует только грамматическую форму, в которой заключено содержание нормы42. Исключительно к
40 Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 135.
41 А.Ф. Черданцев предлагает делить нормы на нормы отнесения (бланкетные) и нормы дополнения, т.е. те, к которым первые отсылают (см.: Черданцев А.Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 115—116).
42 Вместе с тем как на этом, первом этапе, так и на втором, где речь уже идет об исследовании содержания закона, применимы те многочисленные правила грамматического толкования, которые разработаны в отечественной науке и которые мы не
этому же этапу можно отнести и мнение об общих (позиция М.Д. Шар-городского) целях грамматического толкования, согласно которому оно «ставит своей задачей выяснение буквального содержания закона...»43.
Помимо грамматического все исследователи находят основания для выделения уже неоднократно упомянутого систематического способа толкования. Систематическое толкование некоторыми юристами выделяется как самостоятельный способ наряду, скажем, с логиче-ским44, другими же он включается в логический или оба они понимаются как тождественные45.
Как представляется, оснований для выделения логического способа толкования нет. Если предмет систематического толкования можно определить как совокупность связей норм права, а задачу данного интерпретационного способа как установление связей между применяемой нормой и иными нормами, в случае если этими нормами регулируются одни и те же (но разными способами) либо смежные отношения, то говорить о предмете и цели логического способа толкования, думается, неправильно.
Выделение в специально посвященных этому работах большой группы логических приемов, используемых при толковании, позволяет говорить лишь об особом методе толкования, но методе в то же время универсальном, общем для различных способов интерпретационной деятельности. Если выделять логический способ толкования, то получится, что при других способах толкования использоваться составляющие именно его приемы не могут, тогда как на самом деле все приемы иных способов толкования, безусловно, вытекают из общих законов логики.
А.Ф. Черданцев, настаивающий на наличии особого, логического способа интерпретации, в качестве примера специфического приема этого способа приводит использование логического закона противоречия. По мнению автора, руководствуясь вытекающим из этого закона выводом от противного, Верховный Суд СССР пришел к заключению о том, что сбыт поддельных лотерейных билетов не является сбытом заведомо поддельных государственных ценных бумаг. На самом деле вполне очевидно, что суд лишь использовал, во-первых, систематическое толкование, сославшись на определение ценной бумаги как конкретного обязательства, тогда как лотерейный билет (невыигрышный) таким обязательством не является, и, во-вторых, сочетание система-
будем здесь обсуждать, но в то же время используем при решении конкретных квалификационных задач. Об этих правилах см., напр.: Недбайло П.Е. Указ. соч. С. 364-378; УшаковА.А. Очерки советской законодательной стилистики. Пермь, 1967. С. 36 и далее; Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 35-43; Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Указ. соч. С. 38-42.
43 Шаргородский М.Д. Уголовный закон. М., 1948. С. 163.
44 См.: Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 43-82; Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Указ. соч. С. 44-47.
45 См.: Люблинский П.И. Указ. соч. С. 109-110; Шаргородский М.Д. Указ. соч. С. 163; Шляпочников А.С. Указ. соч. С. 173-174.
тического и грамматического, указав, что эмитентом ценных бумаг, за подделку которых (и их сбыт) предусмотрена уголовная ответственность, может быть только государство, а не общественная организация (как было в рассматриваемом случае)46.
В итоге представляется возможным присоединиться к той точке зрения, что «логическое толкование в широком смысле охватывает все приемы (точнее способы. — П.Я.) толкования и по сути растворяет их в себе», в частности, «систематическое толкование... служит главным образом целям выяснения логической связи между отдельными нормами»47.
Следует заметить, что при систематическом способе толкования анализ связи уголовно-правовой нормы с нормами не уголовных отраслей права не ограничивается установлением внутренних зависимостей применяемой нормы, описанной бланкетными признаками, поскольку, по справедливому утверждению В.Н. Кудрявцева, сопоставительный анализ правовых норм вне рамок уголовного закона может производиться при отграничении преступления от гражданско-правовых нарушений48.
Говоря о систематическом интерпретационном способе в целом, нельзя не заметить, что данный способ толкования осуществим лишь «в случае, если сама система права является логически выдержанной, внутренне согласованной» и т.п.49 Это утверждение, означающее презумпцию «беспробельности» уголовного права, на мой взгляд, неверно. Безусловно, в уголовном праве есть пробелы (эта проблема затрагивалась выше). Однако спор о пробелах (в смысле обсуждения оснований для криминализации еще «неохваченных», объективно вредоносных деяний) — это вопрос криминологических и иных уголовно-правовых исследований de lege ferenda. Правоприменителем же приведенное мнение не может быть воспринято в качестве основания для отказа от использования систематического толкования, потому что он вообще не упра-вомочен делать вывод о пробеле в праве и ссылаться на такой вывод при выборе применяемых приемов толкования. Для практика существуют лишь области отношений, регулируемые уголовным законом, а также находящиеся за границами этого регулирования.
При указанном способе толкования в процессе уголовно-правовой оценки устанавливаются связи норм права. Если на том месте, где, по мнению ученого, должна находиться правовая норма, ее нет, это не означает, что систематический способ толкования неприменим. Из
46 См.: Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 57-58.
47 БрайнинЯ.М. Указ. соч. С. 229. А.Ф. Черданцев также ссылается на ряд зарубежных исследователей, относящих приемы, определяемые им как логические, к толкованию даже и не систематическому, а языковому (грамматическому) (см.: Черданцев А.Ф. Толкование советского права. С. 59).
48 Кудрявцев В.Н. Указ. соч. С. 100.
49 Гранат Н.Л., Колесникова О.М., ТимофеевМ.С. Указ. соч. С. 48.
этого факта следует лишь то, что в результате систематического толкования будут установлены как связи применяемой нормы с другими нормами права, так и отсутствие, образно выражаясь, нити, которая должна была бы тянуться (согласно утверждениям науки) к той норме, которой фактически нет.
Что касается традиционно признаваемых способов толкования, то следует указать еще на один - исторический. Именно к данному способу в наибольшей степени применимо заключение П.И. Люблинского о том, что способы толкования стоят в зависимости от признаваемого в ту или иную эпоху отношения законодателя и судьи друг к другу50. Можем ли мы обозначить какое-либо общее правило для установления последовательности применения грамматического, систематического и исторического способов толкования?
Вопрос, пожалуй, о наиболее важном принципе, в соответствии с которым должна осуществляться интерпретационная деятельность, освещен выше. Что же касается конкретной последовательности, в известном смысле иерархии способов толкования, то в своей довольно длительной практике по оказанию методической помощи прокурорам и следователям в решении сложных вопросов уголовно-правовой оценки по уголовным делам об экономических и должностных преступлениях мне удалось выработать определенную схему интерпретации, предлагаемую для использования правоприменителем. По сути, в ней заключены выводы, к которым мы должны прийти в результате данного исследования.
Итак, все термины, которыми законодатель описывает признаки состава преступления, следует отнести к знакам юридического языка (не имеющего прямых аналогов в языке обыденном), совпадающих со знаками последнего лишь омонимически, но значительно отличаю -щихся (в сторону сужения) от своих общеупотребительных омонимов по содержанию. Для раскрытия содержания признаков, описанных в тексте закона посредством указанных знаков специального языка, языка права, необходим «перевод», или «расшифровка», или «разархи-вирование». Первый этап грамматического толкования представляет собой лишь усвоение данного термина.
В дальнейшем содержание бланкетных терминов (а таковых абсолютное большинство в статьях, в частности, об экономических преступлениях) определить посредством обращения к положениям не уголовного законодательства или иных нормативных актов, к которым отсылает интерпретируемая статья. Содержание терминов, которые можно, с приведенной выше оговоркой, назвать собственно специальными (скажем, «хищение»), и ряда иных (например, «крупный размер уклонения от уплаты налогов») уясняются посредством легальных дефиниций.
50 См.: Люблинский П.И. Указ. соч. С. 110.
Значение терминов, характеризующих другие оценочные признаки, устанавливается прежде всего путем обращения к актам легального толкования или даже просто к судебным источникам, например опубликованным решениям Верховного Суда РФ по конкретным делам. Таким же образом уясняется значение признаков, выраженных псевдообщеупотребительными терминами. Эти термины, по существу, очень схожи с оценочными. Об этом свидетельствует их различное понимание в правоприменительной практике, объективно подтвержденное необходимостью последующего разъяснения их содержания высшим судебным органом.
В литературе часто перечисленные виды уяснения относят к систематическому толкованию, что, однако, представляется неверным, поскольку, как мы видим, никакого собственно толкования не происходит, правоприменитель в лучшем случае пользуется результатами интерпретационной работы суда.
Грамматическое (на втором этапе) и историческое толкование применяются лишь в том случае, когда результаты применения иных способов оставляют для них какое-нибудь пространство. В то же время при отсутствии всех указанных выше источников уяснения содержания нормы права путем логической «обработки» ее текста интерпретатор вправе обратиться непосредственно к последним способам, например перейти сразу же ко второму этапу грамматического толкования. Таким же образом может поступить, скажем, и Пленум Верховного Суда РФ, когда впервые рассматривает какой-либо не определенный законодательно оценочный либо псевдообщеупотребительный термин (к таким терминам можно отнести, например, словосочетание «предметы, имеющие особую ценность»).
Принадлежность ряда терминов определить сразу нелегко. Например, термин «доход» подвергался в результате таких затруднений различному толкованию и уяснению в судебно-следственной практике. В итоге при обращении к его законодательному определению (точнее к выводам, которые можно сделать из использования этого термина в налоговом законодательстве) правоприменитель в отсутствие легальной дефиниции данного признака в Уголовном кодексе получал в результате грамматического толкования несколько его значений.
В проблеме возможных коллизий результатов толкования для меня очевидным является то, что легальная дефиниция исключает уяснение бланкетного признака путем обращения к нормам дополнения. Допустим, термин «должностное лицо» используется в ряде законодательных актов в несколько ином значении, чем в Уголовном кодексе, однако наличие примечания к ст. 285 УК РФ исключает его «расшифровку» путем обращения к не уголовному законодательству.
Исключает приоритетность грамматического толкования (в полном его цикле) бланкетность термина, описывающего признак соста-
ва. Если, например, из налогового законодательства, позитивно регулирующего отношения в сфере налогообложения, ранее следовало, что законодатель понимает сокрытие объектов налогообложения и как неумышленные действия, то вопреки этому нельзя утверждать, что в уголовном законодательстве преступными полагаются только умышленные действия, поскольку и в налоговом законе, и в Уголовном кодексе законодатель использует один и тот же термин, значение которого соответствует одному и тому же признаку в составе преступления и налогового правонарушения.
Список литературы
1. Алексеев С.С. Общая теория права. Т. 2. М., 1982.
2. Брайнин Я.М. Источники уголовного права капиталистических государств. Киев, 1970.
3. Брайнин Я.М. Уголовный закон и его применение. М., 1967.
4. Герцензон А.А. Уголовное право. Часть Общая. М., 1948.
5. Голунский С. А., Строгович М.С. Теория государства и права. М., 1940.
6. Гранат Н.Л., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Толкование норм права в правоприменительной деятельности органов внутренних дел. М., 1991.
7. Карпушин М.П., Курляндский В.И. Уголовная ответственность и состав преступления. М., 1974.
8. Коржанский Н.И. Очерки теории уголовного права. Волгоград, 1992.
9. Кудрявцев В.Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 1972.
10. Кузнецова Н.Ф. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона // Соц. законность, 1973. № 9.
11. Люблинский П.И. Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса. Пг., 1917.
12. Марчук В.П. О так называемом распространительном и ограничительном толковании советских уголовных законов // Социалистическая законность, толкование и применение советских законов: Материалы науч. конф. Киев, 1961.
13. НаумовА.В. Применение уголовно-правовых норм. Волгоград, 1973.
14. Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм. М., 1960.
15. Пиголкин А.С. Применение норм советского права и социалистическая законность // Сов. гос. право. 1957, № 10.
16. Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. М., 1962.
17. Темушин О.П. Толкование закона Пленумом Верховного Суда СССР // Сов. гос. право. 1976. № 12.
18. УшаковА.А. Очерки советской законодательной стилистики. Пермь, 1967.
19. Черданцев А.Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993.
20. Шаргородский М.Д. Уголовный закон. М., 1948.
21. ШляпочниковА.С. Толкование уголовного закона. М., 1960.
22. Язык закона / Под ред. А.С. Пиголкина. М., 1990.
