CC BY
117
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 23 (352). Филология. Искусствоведение. Вып. 92. С. 115-120.
УРАЛЬСКОЕ ПОЭТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ (1981-2013): ИСТОРИЯ, АНАЛИТИКА, ПРОГНОЗЫ*
М. П. Абашева, А. И. Серина
ТОЧКИ ВХОДА: ГОРОДА УРАЛА В «АНТОЛОГИИ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ»
Исследование выполнено при поддержке гранта 058-П «Программы стратегического развития ПГГПУ».
Проводится количественный и качественный анализ динамики употреблений номинаций уральских городов как маркеров территориальной идентичности. На материале трех выпусков «Антологии уральской поэзии» (1996, 2003, 2011) изучается поэтическая семантика городских топосов (Екатеринбург, Челябинск, Пермь) в зависимости от временного контекста, от поколен-ческих особенностей.
Ключевые слова: Уральская поэтическая школа,региональная идентичность, города Урала.
Уральская поэтическая школа (далее УПШ), представленная в трех томах «Антологии уральской поэзии», легитимированная в специальной энциклопедии [14], явственно нуждается в объединяющих, цементирующих поэтическое сообщество принципах. С самого начала одним из них была географическая, территориальная общность. Автор культурного проекта Виталий Кальпиди определяет УПШ словами «четыре поколения поэтов, сконцентрированные на тридцатилетней временной площадке, сжатой периметром трех городов (плюс еще двумя десятками уральских поселений)» [14. С. 7].
Показательно, что культурологические эссе о трех городах помещены во введении к «Энциклопедии» под рубрикой «Уральский треугольник: город как точка входа» [14. С. 2841]. Города, таким образом, предстают некими ициациальными знаками при вступлении в особый символический мир. Только после этого мы знакомимся с собственно поэтами, истории которых помещены в рубрику с характерным названием «персонажи» (они словно включены в сюжет некоего авторского нарратива - романа или поэмы - каковым в некотором смысле и является УПШ). Выражение «уральский треугольник», пущенное в оборот Алексеем Парщиковым [10], удачно совместило в себе географическую, картографическую метафору с важным для позиционирования уральской поэзии смыслом - магии места. Последнюю
активно использует демиург и культурсозида-тель УПШ Виталий Кальпиди.
Задача исследователя - поверять алгеброй (в нашем случае, скорее, арифметикой) даже самые мистифицированные объекты, каковыми является как УПШ, так и собственно геопоэтическая реальность Урала [1]. Настоящая работа представляет результат изучения смысловых оснований территориальной идентичности, явленных территориальными маркерами - именами городов уральского треугольника: Екатеринбург (Свердловск), Пермь, Челябинск. Для сравнения в контрольную группу вошел также Нижний Тагил, удивляющий и количеством, и качеством представленного в антологиях поэтического материала.
Для объективности картины мы намеренно обращаемся к внешним, по определению неполемичным маркерам названных городов, существующим до любой поэтической идеологии, -к их названиям, а также к имени самого Урала. Контент-анализ номинаций как элементов поэтического дискурса уральской поэтической школы представлен в количественном подсчете употреблений названий городов и последующей содержательной интерпретацией результатов (анализом поэтической семантики). В существующей исследовательской традиции контент-анализ дискурса определяется как количественный анализ текстов и текстовых массивов с целью последующей содержательной интерпретации выявленных числовых законо-
*Научная конференция с международным участием (Екатеринбург, 24-25 сентября 2014 года)
мерностей [9; 12]. Подсчитав частоту употребления лексем, связанных с Уралом и уральскими городами, в трех выпусках антологии и сравнив показатели, мы определили динамику изменения этих маркеров в количественном отношении. Изучение такой динамики и является наиболее информативным результатом: не для того ли и задумана Антология - «периодические "стоп-кадры" литературного, процесса, фиксируемые с продуманной частотой» [5. С. 3], чтобы уловить изменения в жизни поэтического ландшафта? Далее предприняты описания «качественных» характеристик образов городов в самом первом приближении. Они, несомненно, нуждаются в более глубоком и детальном изучении.
Результаты исследования представлены в табл. 1. В первой колонке помещены слова, частотное употребление которых подлежит подсчетам: «Урал», «Пермь», «Екатеринбург», «Свердловск», «Челябинск», «Тагил». Под-считывались и образованные от них прилагательные - «уральский», «свердловский» и т. п. Учитывались случаи языковой игры и окказиональных номинаций («город Че», например)1.
Следующие три колонки - номера томов антологии. В ячейках приведено количество употреблений того или иного слова в соответствующем томе. Далее указано количество авторов, опубликованных в названном томе, и подсчитана средняя частота употребления слов, связанных с Уралом (в колонке «итого»). Средний балл необходимо было подсчитывать из-за увеличения числа участников антологии.
Таблица 1
Частота употребления лексем, связанных с Уралом и уральскими городами, в трех томах антологии
Том 1 Том 2 Том 3
Урал 6 12 16
Пермь 6 19 16
Екатеринбург/ 1/6 1/7 7/20
Свердловск
Челябинск 2 1 3
Тагил 1 5 9
Количество авторов 33 60 75
Итого 0,67 0,75 0,97
Интерпретируя результаты контент-анализа в целом, на количественном уровне мы можем отметить динамический рост обращения к уральскому топосу от первого к третьему тому антологии. Несмотря на то, что количество
участников антологии возросло, концентрация территориальных номинаций слов, указывающих на уральский регион, тоже стала расти.
В частности, очевидно количественное увеличение обращений к номинации «Урал». Это может означать усиление значимости категории места в сознании поэтов или сознательное усиление ими объединяющих начал, обусловленных географическим фактором. Наиболее значительный скачок проявился при переходе от первого тома Антологии ко второму, что объясняется характерной для 1990-х гг. общей для страны тенденцией к усилению регионального фактора в структуре идентичности. Неожиданно быстро возросло употребление слова «Свердловск» в третьем томе антологии. Поскольку в этом томе преобладают подборки молодых поэтов (преимущественно восьмидесятых годов рождения) вполне возможно, возрастание номинаций свидетельствует о том, что в Екатеринбурге сформировалось новое поколение поэтов с крепкими внутренними связями и сознательной ориентацией на существование в собственном регионе. А то, что они предпочитают номинацию «Свердловск» имени «Екатеринбург» (переименование состоялось в 1991 г.), может быть объяснено, на наш взгляд, двумя факторами: либо номинация «Свердловск» употребляется в качестве знака «старого доброго прошлого», либо используется для экономии произносительных усилий. В случае Челябинска, думается, закон экономии произносительных усилий тоже играет свою роль. Односложные и двусложные номинации имеют более высокую степень ритмической валентности.
На качественном уровне невозможно дать столь точное описание значений названий городов, их динамики. Разные поэтические языки несводимы и несравнимы в своих художественных обобщениях, необходимость отбора малого количества текстов каждого автора оставляет за пределами антологии множество текстов, среди которых, несомненно, есть стихи об уральских городах. С учетом этих «погрешностей» можно, однако, проследить общую направленность в изменении семантики пространства.
Очевидно, что первым этапом отграничения, самоидентификации поэтического движения в 1990-е гг. стало именно противопоставление себя столице, что было сформулировано Кальпиди и поэтически: «Я крайний уральского края, счастливый и настоящий» [3. С. 127]. Данила Давыдов, впрочем, справедливо отметил, что этот «край» все больше претендует на
место Центра: «Кальпиди не столько предлагает видеть в уральской литературе "особый" регион, сколько борется с Центром за символический капитал, предлагая именно Урал считать "подлинным" Центром. Эта борьба позиционирований втягивает в себя поэтов, в том числе (а может, и особенно) молодых». [8. С. 370].
Для девяностых годов такой центробежный вектор в осмыслении регионов России весьма характерен: это время «суверенизации» территорий, внимания к проблемам локальной, региональной культурной идентификации. Поначалу постулирование удаленности от столиц оказывается важнее, чем самоопределение Урала. Дистанцированность манифестируется сознательно - в стихотворении В. Кальпиди герой демонстративно небрежно «гоняет консервные банки» «по Уралу, где надувают бомбы и делают танки/ и политиков <...>» [3. С. 127]. Возможно, в самоопределении современных уральских поэтов сказалось отталкивание от недавнего опыта последнего «советского» поколения уральских поэтов, воспевавших «опорный край державы» как часть России вообще.
Однако в девяностые начинается напряженный поиск новых отношений с местом, формирование новой семантики Урала. По сравнению со стихами предшествующих периодов очевидна деактуализация советского образа «седого Урала», каким он предстает в поэзии 1960-х (В. Радкевича, А. Домнина и др.). Вырабатываются новые маркеры территории: географические, исторические, ландшафтные, климатические. Это расположение на краю света («Здесь, на Урале! - / в этой оставленной Богом дыре / пахнет миндалем» (А. Ерофеев) [4. С. 67]), хтоничность, связь с подземным миром («Под всей приуральской землей. / Средь мерзлых корней и камней / Мерцанье подземных плане-ток» (В. Богомяков) [5. С. 28]), суровый климат, обилие снега, часто «тяжелого» («и снег повис, порханья тяжелей» (В. Дрожащих) [5. С. 74], «Облака - тяжелее свинца, / Только красно-коричневой масти» (В. Мишин) [5. С. 184])2.
Изменяется семантическое наполнение образов уральских городов. Уже упомянутые эссе о городах, размещенные в энциклопедии, впервые были опубликованы в 1995 г. [14. С. 28]. Образы уральских столиц, созданные тогда В. Курицыным, В. Раковым, Н. Болдыревым, разительно отличаются от тех, что поэзия УПШ сформировала впоследствии.
Доминанта Перми в понимании В. Ракова -«Окраина. Задник. Спрятанность. Затолкан-
ность. Область эха (дистанцированность плюс отражающие горы), пляшущего далеко на Западе времени» [3. С. 29]. Для стихов первого выпуска Антологии характерно содержательное отношение поэтов к месту: сюжет поединка с Пермью у В. Кальпиди, освоение «Перми дремучей» у В. Дрожащих. Во втором томе сам В. Раков обживает вполне конкретную Пермь: «полуденный Компрос» (основное, кажется, место действия стихов В. Лаврентьева тоже) и «ползучую Мотовилиху» [4. С. 147-148]. А вот молодые поэты третьего тома не обнаруживают, кажется, прежней привязанности к Перми. Для Антона Бахарева, например, город - чужой. Поэт охотнее пишет о Вишере, Таганроге, Вае, Тохтуево (где не был никогда, но убежден, что жизнь везде «одноименная»). Тот же любезный «старшим» пермякам Компрос (отвлечемся от Антологии на другие стихи Бахарева) для лирического героя чужой, он оторван от природного начала. Лирический герой воспринимает Компрос как нечто неестественное, противостоящее природе вещей: «на Компросе небо поперек», прохожих «по Компросу прогоняет смерть» [6].
Для Ивана Козлова тоже характерен мотив бегства из города, но в виртуальное пространство. В его стихах Пермь трансформируется в лишенный местных примет постапокалиптический мир («Любой, кто находится здесь, в какой-то степени сталкер» [5. С. 149]. Этот мир порожден, кажется, общими местами современной массовой медиа культуры (герою видятся «астральные бойни 2036-го», «звездный ОМОН»). Наблюдая субботнюю электричку на станции Пермь Вторая, лирический герой Козлова складывает собственную «инфернальную космогонию» [5. С. 151].
Несколько иную, обратную - от мифа к повседневности - эволюцию претерпевает образ Свердловска. Город первого тома (1978-1996) изобилует общекультурными (значит, вполне условными) античными коннотациями: «Гениальный тусовщик, вернувшись в родную Итаку.» (Долматов) [3. С. 62], «В чёрно-белом Свердловске заносят снега - в протокол. / На Итаке зима - на Итаке тепло и вино»(Туренко) [3. С. 281]. А ведь В. Курицын в своем эссе искал для «Самодостаточного Города» новую «Историческую Идею» - как ни странно, в «Индустриальной Симфонии» [5. С. 36-37].
Для образа Свердловска в первом томе характерны разомкнутые пространства. Так, И. Сахновский акцентирует рубеж континентов:
Там Европа и Азия стынут в обнимке глухой, Монументы в тугих пиджаках тут и там
на посту.
Правда, в Азии можно купить пирожки
с требухой,
И туда европейцы в трамвае летят по мосту.
[3. С. 247]3
Более молодое поколение город осознает, скорее, не как пространство для эстетической рефлексии, но как обстоятельство собственной биографии: таковы окрестности Вторчермета и Пластполимера у Б. Рыжего во втором томе [4. С. 157], «Улица Белинского, мост через Исеть» у В. Дулепова в третьем [5. С. 80].
В третьем томе (2013) еще заметнее то обстоятельство, что молодое поколение поэтов (К. Комаров, А. Вавилов и др.) воспринимает Свердловск как неотрефлектированную повседневность. Показательно в этом смысле стихотворение Василия Чепелева, где Сведловск становится антропоморфным обобщенным субъектом-персонажем и превращается в лирического героя:
Свердловск выходит чисто покурить <.. .> .. .Свердловск садится в поезд через час, заказывает чай и подстаканник без сахара и осень за окном. «Прощание славянки», как в кино, играет на перроне матюгальник. С. обжигается и думает о нас.
(Чепелев) [5. С. 279] Далее Свердловск в стихотворении Чепелева «говорит и молчит», «садится в самолёт с серебристым крылом», «приземляется через два часа на собственный аэродром», «жмёт руку шофёру», «по будильнику просыпается звонит на работу, ссылается на головную боль», «наливает кофе и наяву пишет коротко: "Я курю и ревную"» [5. С. 279]. Примечательно это слияние субъекта и объекта - оно говорит о том, что обступающее пространство города присвоено, интериоризировано поэтом.
Челябинск в очерке Н. Болдырева подается через хайдеггеровское по сути понятие «заброшенности». Это пространство «никакое и ничье», «город, стоящий вне всех культурных и историко-мифологических очертаний». «Его метафизику ты создаешь сам - с нуля, словно бы ты был богом или культурным героем» [5. С. 39]. Собственно, так и случилось. Городу понадобился именно культурный герой, чтобы осуществиться как «город Че» В. Кальпиди, Д. Бавильского, Я. Грантса:
«ненавидим ты и единственен
город Че» (Я. Грантс) [5. С. 62].
Даже этой «единственности» не было, правда, в первых томах антологии, где в стихах А. Чукашина Челябинск осознается как парадоксально случайная точка в мироздании и всемирной истории [3. С. 336, 339]. То есть Челябинск как город с собственным лицом менее всего выражен в Антологии - это, скорее, маловыразительная «Челябинская волость» в «южноуральской далекой стране» (В. Кальпиди) [5. С. 131].
Результаты наших наблюдений надо признать парадоксальными. Несмотря на то, что количество упоминаний Урала среди авторов «Антологии уральской поэзии» от первого к третьему тому значительно возрастает, качественно образы места - если рассматривать их в динамике - перестают быть специальным объектом поэтической рефлексии и собственно поэтического описания. Молодые поэты не так остро идентифицируют себя с местом проживания и не рассматривают место как неотменимую экзистенциальную реальность. Анализ биографических данных «Антологии» показывает, что поколение, родившееся в семидесятых, нередко покидает малую родину, устремляясь в столицу или на дальше, на Запад (О. Дозморов, А. Пермяков, Е. Сунцова). Те же, кто родился в восьмидесятые, чаще (возможно, пока) остаются в собственном ареале. Третий том «Антологии» фиксирует отрыв от уральского самоопределения в пользу космополитического мироощущения, поэты предпочитают обживать пространства медиа, виртуальной реальности, массовой культуры, бытовой ближний мир. Город как точка входа становится в определенном смысле точкой выхода в иные пространства.
Впрочем, в целом анализ показывает, что время и активные усилия создают постепенно то, что поэт и культуртрегер УПШ А. Петрушкин назвал преемственностью - мышечной тканью, образованной под кожей Антологии. [11]. Это знаменательное признание, наработанное годами существования УПШ В 2000-е гг. приходит осознание личной связи авторов УПШ друг с другом - на уровне поэтики, собственно школы (здесь важна, например, фигура Евгения Туренко как наставника нижнетагильских поэтов). Внутрипоэтические личные связи манифестируются в заметно возрастающем количестве взаимных посвящений (часто - увы, эпитафий), взаимной цитации, внутренней интертекстуальности, общности поэтических мотивов.
Таким образом, УПШ как поэтическое сообщество можно признать состоявшимся. Однако главным цементирующим его основанием, как показал анализ, сегодня следует признать вовсе не географический фактор. Важнее длящийся импульс неуклонной воли к мобилизации самого демиурга этого феномена, его символической власти. Автор последнего термина социолог литературы Пьер Бурдье именует так «власть учреждать данность через высказывание, власть заставлять видеть и верить, утверждать или изменять видение мира и, тем самым, воздействие на мир, а значит, сам мир». По Бурдье, такая власть - «квазимагическая», она, «благодаря эффекту мобилизации, позволяет получить эквивалент того, что достигается силой (физической или экономической), но лишь при условии, что эта власть признана, то есть не воспринимается как произвол». Бурдье подчеркивает, что такое положение вещей зависит от всех участников сообщества, что символическая власть конституирует себя в процессе институализации: «конституирующая власть - власть, создающая новые группы путем мобилизации индивидов или защиты их интересов, - возникает только в конечной фазе длительного процесса институцио-нализации, когда группа наделяет своего избранного представителя властью формировать эту группу». Возникающую в конечном счете связь Бурдье прямо называет верой: «символическая власть <...> определяется в процессе и посредством определенного отношения между теми, кто отправляет власть, и теми, кто ее на себе испытывает, то есть самой структурой поля, где производится и воспроизводится вера» [7. С. 95].
Возможно, именно категория веры (или порой борьбы с ней) и характеризует фундамент отношений внутри поэтического движения. Апофеозом выражения этой учреждающей власти представляется, в частности, созданный В. Кальпиди «Кодекс провинциального поэта», регламентирующий, кажется любые жизненные проявления «персонажа» УПШ [14. С. 554-559].
В этой связи можно предположить, что дальнейшее изучение феномена уральского поэтического движения перспективно видеть не в сфере исследования мифо- или геопоэтики, поэтической семантики, литературной теории и т .п., но в области социологии литературы. Необходимо рассматривать культуру УПШ как социальный институт, как ансамбль поведенческих стратегий, как борьбу за распределение специфического символического капитала.
Примечания
1 Такие игры (особенно с «длинными» названиями Екатеринбурга и Челябинска) весьма частотны. Так, в стихотворении Вадима Дулепова «Записка Модесту Мизанову» номинация «Екатеринбург» превращается в шутливый ребус («это бург на букву е» (Дулепов) [5. C. 80]). Елена Оболикшта трансформирует иноязычное окончание названия в русское, близкое по звучанию слово, которое в большей степени поэтизирует данную номинацию («о екатеринберег» [5. C. 193]). Привычно так же встретить в уральской поэзии разговорную форму Екатеринбурга -Ебург («скоро выйдет замуж, уедет из Ебурга в Соединенные Штаты» [5. C. 236]).
2 При этом внутри движения возникают иные позиции по отношению к поэтическому территориальному самоопределению. Безусловно талантливый и несомненно авторитетный в среде уральских поэтов Борис Рыжий вполне прохладно оценивает первый том антологии уральской поэзии и даже отрицает саму идею сближения генерации поэтов по принципу территориального родства: «Что же касается концепции книги, Уральского поэтического ландшафта - это просто смешно». Родиной поэзии Рыжий предлагает считать не место, а мировую культуру: «Родина поэзии - Рим. Культура. Именно по культуре тосковал Овидий, тем не менее сочиняя латинские стихи и не собирая антологий творчества некультурного народа». [13. C. 454].
3 О поэтической семантике уральского рубежа между Европой и Азией подробнее см: [2]
Список литературы
1. Абашев, В. В. Геопоэтический взгляд на историю литературы Урала // Литература Урала: история и современность. Екатеринбург, 2006. Вып. 1. С. 17-29.
2. Абашева, М. П. Граница Европы и Азии: трансформация смыслов // CESLOVO MILOSO SKAITYMAI 6. »Gimtoji Europa": Erdve. Mintis. Zodis. CZESLAW MILOSZ'S READINGS 6. "Native Europe": Space. Thought. Word. 2013. Р. 63-70.
3. Антология. Современная уральская поэзия: сборник стихотворений / под ред. В. О. Кальпиди. Челябинск, 1996. 360 с.
4. Антология. Современная уральская поэзия 1997-2003 гг. / под ред. В. О. Кальпиди. Челябинск, 2003. 238 с.
5. Антология. Современная уральская поэзия 2004-2011 гг. / под ред. В. О. Кальпиди. Челябинск, 2011. 351 с.
6. Блог Антона Бахарева-Чернёнка на livejournal.com [Электронный ресурс]. URL: http://bah-cher.livejournal.com.
7. Бурдьё, П. О символической власти // Социология социального пространства. М., 2007. С. 87-96. [Электронный ресурс]. URL: http://ec-dejavu.ru/p-2/Power_Bourdieu.html.
8. Давыдов, Д. Поколение vs поэтика: молодая уральская поэзия // Литература Урала: история и современность. Вып. 2. Екатеринбург, 2006. 408 с.
9. Дмитриев, И. Контент-анализ: сущность, задачи, процедуры. 2005 [Электронный ресурс]. URL: http://www.psyfactor.org/lib/k-a.htm.
10. Парщиков, А. Треугольник Урала. Эссе. [Электронный ресурс] URL: http://parshchikov. ru/nulevaya-stepen-morali/treugolnik-urala.
11. Петрушкин, А. Чертольня - миф, который обрел плоть // Газетачел.ру. 06.11.2007 [Электронный ресурс] URL: http://www. gazetachel.ru/razdel.php?razdel=21&id=4311.
12. Пешё, М. Контент-анализ и теория дискурса // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса / общ. ред. и вступ. ст. П. Серио. М., 1999. С. 302-336.
13. Рыжий, Б. Б. С грустью и нежностью // Оправдание жизни. Екатеринбург, 2004. C.451-454.
14. Энциклопедия. Уральская поэтическая школа / сост. В. О. Кальпиди. Челябинск, 2013. 608 с.
References
1. Abashev, V. V. (2013). Geopoeticheskiy vzglyad na istoriyu literatury Urala (=A Geopoetical View of the History of Literature of the Urals) // Vvedeniye v geopoetiku. Antologiya (introduction to geopoetics. Anthology). Moscow. P. 202-218.
2. (=The Asia-European Border: Transformation of Meanings) // CESLOVO MILOSO SKAITYMAI 6. "Gimtoji Europa": Erdve. Mintis. Zodis. CZESLAW MILOSZ'S READINGS 6. "Native Europe": Space. Thought. Word. ISSN 2029 - 8552; ISSN 2029-8692. Р. 63-70.
3. Antologiya. Sovremennaya ural'skaya poezi-ya: sbornik stikhotvoreniy (=Anthology. Modern Ural Poetry: A Collection of Poems). (1996) / Ed. by V. O. Kalpidi. Chelyabinsk: Galeryeya, Avtograf. 360 p. ISBN 5 -87772-043-5
4. Antologiya. Sovremennaya ural'skaya poeziya 1997-2003 (=Anthology. Modern Ural Poetry 1997-2003) (2003) / Ed. by V. O. Kalpidi. Chelyabinsk: Galyereya. 238 p. ISBN 5-8290375-9
5. Antologiya. Sovremennaya ural'skaya poeziya (=Anthology. Modern Ural Poetry 2004-2011) (2011) / Ed. by V. O. Kalpidi. Chelyabinsk: Desyat tysyach slov. 351 p. ISBN 978-5-87184-522-6
6. Anton Bakharev-Chernyonok's Blog on livejournal.com [Electronic source]. URL: http:// bah-cher.livejournal.com.
7. Bourdieu, P. (2007). O simvolicheskoy vlasti (=On Symbolic Power) // Sotsiologiya sotsial'nogo prostranstva (Sociology ofSocial Space). M.: Institut eksperimental'noy sotsiologi (=Experimental Sociology Institute); Saint-Petersburg: Aleteya. P. 87-96. [Electronic source]. URL: http://ec-deja-vu.ru/p-2/Power_Bourdieu.html.
8. Davydov, D. (2006). Pokolyenie vs poetika: molodaya ural'skaya poeziya (=Generation vs Poetics: the Young Ural Poetry) // Literatura Urala: istoriya i sovremennost' (=The Ural Literature: Past and Present). Vyp. 2. Ekaterinburg. 408 p.
9. Dmitriyev, I. (2005). Kontent-analiz: sushch-nost', zadachi, protsedury (=Content-analysis: its Nature, Objectives and Procedures). [Electronic source]. URL: http://parshchikov.ru/nulevaya-ste-pen-morali/treugolnik-urala.
10. Parshikov, A. (2007). Treugol'nik Urala. Esse. (=The Triangle of the Urals. An Essay.) // URL: http://parshchikov.ru/nulevaya-stepen-morali/treugolnik-urala.
11. Petrushkin, A. Chertol'nya - mif, kotoryy obrel plot' (=Chertolnya - a Myth That Came Into Life) // Gazetachel.ru Nov. 6, 2014. [Electronic source]. URL: http://www.gazetachel.ru/razdel. php?razdel=21&id=4311.
12. Pecheux, M. (1999). Kontent-analiz i teo-riya diskursa (=Content-analysis and the Theory of Discourse) // Kvadratura smysla: Frantsuzskaya shkola analiza diskursa (=Quadrature of Sense: French School of Discourse Analysis) / Ed. by P. Serio. M.: Progress, 1999. 416 p. ISBN 5-01004414-5. P. 302-336.
13. Ryzhiy, B. B. (2004). S grust'yu i nezhnost'yu (=With Sorrow and Tenderness) // Opravdaniye zhizni (Justification of Life). Ekaterinburg: U-Faktoriya. ISBN 5 - 94799 0 381 -3. P. 451-454.
14. Ural'skaya poeticheskaya shkola: entsik-lopediya (=The Ural Poetic School: Encyclopedia) (2013) / Ed. by V. O. Kalpidi. Chelyabinsk: Desyat tysyach slov. 607 p. ISBN 978-5-86626-107-9.
