CC BY
60
Надежда ЛИПАТОВА, Александр ГОЛОТИН
ТИПИЗАЦИЯ КАК ИНСТРУМЕНТ СОЦИАЛЬНОЙ ИНЖЕНЕРИИ: ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВО В 1917-1925 гг.
В статье анализируются механизмы взаимоотношения советской власти и общества в первые годы существования Советского государства. Подробно рассматривается механизм типизации, ставший в руках советской власти основой для унификации и превратившийся в инструмент отработки методики и технологии пропаганды, механизмов взаимодействия социальных групп в советском обществе.
The article aims to exhibit mechanisms of mutual relation of the Soviet power and the society in the first years of existence of the Soviet state. At this time by means of typification the power served a polygon where the Soviet rulers tested new methods of propaganda, as well as means to direct the lines of interaction between social groups.
Ключевые слова:
общество, власть, идеология, социальный эксперимент, тип, типизация; society, power, ideology, social experiment, type,
Образ — наиболее яркая форма передачи памяти, типичный образ — наиболее стандартная форма суждений, представлений и в ряде случаев — основа для действий. Как рождается это самое типичное суждение, которое порой становится основой типичных поступков и типичных ошибок? Опыт начального этапа развития советской власти показывает, насколько сильна была эта типичная маска, превратившаяся в основу социальной инженерии, политики и стратификации нового советского общества. Советская власть, словно старательный школьник, действовала согласно всем пунктам словарного определения слова «тип». Рассмотрим пошагово это определение на материалах поволжской периодической печати1 тех лет.
Человек видит своими глазами, верит своим глазам, утверждая, что то или иное действие происходило на его глазах, и он сам все это видел. При этом в ряде случаев визуальный ряд может воспроизводиться как в реальности, так и на экране телевизора/кинотеатра/компьютера, на страницах газет, на фотоснимках, в литературных текстах с помощью художественного слова и т.д. На основе этих образов человек придает ситуации тот или иной смысл, становясь тем самым ретранслятором события и его толкователем. Примечательно, что человек, являющийся свидетелем события, очевидцем, участником, ставится обладателем почти эксклюзивной истины в глазах окружающих. Однако даже в понимании свидетельства есть некая двойственность, отмеченная еще во времена первого письменного закона «Русская правда» Ярослава Мудрого.
Древнерусское право различало две категории свидетелей — видо-ков и послухов. Видоки — это свидетели в современном смысле слова, очевидцы факта. Послухи — лица, которые слышали о случившемся от кого-либо, имеющие сведения из вторых рук. Иногда под послухами понимали и свидетелей доброй славы сторон. Они должны были показать, что ответчик или истец — люди, заслуживающие доверия. Не зная даже ничего о спорном факте, они просто как бы давали характеристику той или иной стороне в процессе. Именно второй тип свидетелей характерен при возникнове-
1 Самарские газеты: «День советской пропаганды» (1919), «Вопросы комсомольской работы» (1924), «Голос молодежи» (1924); нижегородская газета «Молодая рать» (1923); саратовские газеты: «Детская правда» (1919), «За грамоту» (1924), «Резервы марксизма (1925).
typification.
ЛИПАТОВА Надежда Валерьевна — к.и.н., доцент кафедры истории Отечества УлГУ nlipatova@mail.ru
ГОЛОТИН
Александр Валерьевич — аспирант кафедры истории Отечества УлГУ
нии типичных суждений о том или ином событии или человеке. В эпоху массового распространения блогов, живого журнала социальных сетей вопрос о трансформации вторичных сведений в смыслообразующие образы является актуальным. Большинство блоггеров никогда непосредственно не видели и не слышали политиков, которых они обсуждают, о которых пишут и которых критикуют или хвалят. Смещение из поля информирования и свидетельства в качестве древнерусского видока в поле послуха зачастую сводится к набору распространенных штампов -характеристик, распределению ролей, не имеющих ничего общего с действительностью.
«Тип лица», «типичный представитель», «типаж», «типовое лицо», «типчик» — большая часть таких суждений человек может сделать после пары фраз, взглядов, порой вообще не вступая с объектом своей «типизации» в процесс коммуникации. Согласно определению словаря С.И. Ожегова, слово «тип» имеет несколько значений. Во-первых, тип — это форма, вид, обладающие определенными признаками; во-вторых, — высшее подразделение в систематике животных, объединяющее близкие по происхождению классы, в-третьих, это разряд, категория людей, объединенных общностью каких-нибудь внешних или внутренних черт; в-четвертых, это человек, отличающийся характерными свойствами, приметами; в-шестых, это предлог, приравнивающийся по смыслу к словам сродни, вроде, наподобие (люди типа..., типический, типовой проект, типовой договор, типичный образ).
Советская власть выделяла признаки типизации, разрабатывала критерии, по которым можно определить социальный тип классового врага, достойного руководителя, надежного партийца и т.д. Типообразующие признаки для образа руководителя/лидера становятся формой для отливки нового человека. Эти признаки ярче всего проявляются сквозь призму социального/классового врага, а лидер/герой/революционер должен восприниматься как его антипод. Бескомпромиссный подход к типизации в период Гражданской войны сформулировал М.Я. Лацис: «Не ищите свидетельств того, что подсудимый выступил делом или словом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны задать: к
какому классу он относится, каково его происхождение, каково образование или профессия. Ответы определят судьбу обвиняемого. В этом состоит значение и смысл красного террора»1. Пристальное внимание к социальной колыбели каждого члена общества было обусловлено и тем, его новые рамки были сильно размыты. К 1921 г. в экономическом измерении не осталось ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых. Лишь люмпен-пролетариат и крестьянство сохраняли некоторые родовые черты своей социальной группы2. Однако законодательно закрепленный классовый принцип диктатуры пролетариата диктовал относительно понятные маркеры для структурирования населения, распавшегося в 1921 г. на сторонников большевиков и их многочисленных оппонентов, в т.ч. и в «своей» классовой пролетарской нише. Вопрос о социальных корнях окончательно превращается в один из инструментов для обтесывания материала в руках государства-скульптора.
Следующим шагом было выявление типа (вида), который должен был воспроизводить себе подобных. Революционная власть пыталась предложить свое видение во всех сферах общества, в т.ч. и сексуальном/семейном аспекте. Во Французской революции идеальным образом был солдат-землепашец, чья «физическая сила надежно защищает этого добродетельного гражданина от излишеств и пороков»3, в то время как в советском варианте этим социальным идеалом был пролетарий, для которого «чисто физическое половое влечение недопустимо с революционно-пролетарской точки зрения... Половое влечение к классово враждебному, морально противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к орангу-тангу»4.
1 Цит. по: Гудков Л. Идеологема «врага»: «Враги» как массовый синдром и механизм социокультурной интеграции // Образ врага. — М. : ОГИ, 2005, с. 50.
2 Вихавайнен Т. Внутренний враг. Борьба с мещанством как моральная миссия русской интеллигенции. — СПб. : ИД «Коло», 2004, с. 146.
3 Жерар де Пюимеж Шовен, солдат-землепашец. Эпизод из истории национализма. — М. : Языки русской культуры, 1999, с. 144.
4 Залкинд А.Б. Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата // Революция и молодежь. Коммунистический Университет им. Я.М. Свердлова, 1924.
Эти характеристики закреплялись за каждым из социальных типов и превращались в клише, которое заменяло личностную характеристику и было призвано подменить человеческое измерение отношений между людьми. Одним из примеров может служить характеристика молодости революционного лидера. Советский «солдат революции» — это молодой человек, который никогда не состарится. Ветерана революции как образа не существует, поскольку он всегда молод духом и его физическое старение никак не связано с духовным. В пропагандистских текстах, иллюстрациях практически отсутствуют возрастные изображения, даже в некрологах помещали фотографию/картинку-портрет человека в молодом возрасте. Такая ситуация сохранялась достаточно долго, по сути, идеальные образы менялись вместе со сменой среднего возраста руководства страны Советов, однако революционные герои навсегда оставались молодыми.
На основании этих характеристик создавались формулы типизации, по которым строилась характеристика того или иного типа человека. Это были анкеты, опросные листы, характеристики и даже некрологи. Примером могут служить строки из некролога П. Кононова1 — зампо-литпросвета нижегородского горкома комсомола, которые показывают маркеры формирования текстов о лидерах. Акценты делаются на социальном происхождении (крестьянин-бедняк), отклике на революцию, т.е. самоидентификации с важнейшим моментом в жизни страны (при первых отзвуках Октября вступил...), партийной/революционной/подпольной/ общественной работе и учебе как моменте перерождения и перехода в новое качество (годичная учеба в губернской партшколе окончательно оформила его марксистское мировоззрение) внутри (что очень важно для образа, он — наш) социальной группы и признании за ним просветительской миссии (умение правильно разбираться в вопросах революции).
Так, красноармеец Ф.И. Четверкин в письме в «Крестьянскую газету» дал такое описание командира: «На выходе из ком-
1 Молодая рать, Нижний Новгород, 1925, 6 янв.
наты, в дверях встретились мы с командиром отряда, он был коммунист с 1905 года, волосы у него длинные, зачесанные назад, глаза его черные, в кожаном костюме, через плечи ремни, к которым прикрепленные шашка и револьвер, на широком ременном поясе висели две ручные гра-наты»2.
Аналогии или сравнения превращались в имена нарицательные и становились либо приговором, либо похвалой в зависимости от коннотации и образа политической фигуры, ставшей основой для сравнения (большевик ленинского типа, ситуация разворачивается, как «в эпизоде Каменева и Зиновьева» и т.д.)
Эти принципы реализовывались в постановлениях о контроле за изобразительным материалом. Власть намеренно формировала типичные, узнаваемые образы. В постановлении от 27 апреля 1924 г. «О порядке воспроизведения, распространения бюстов, барельефов, картин и т.д. с изображением В.И. Ленина» выражалось опасение, что массовое распространение и тиражирование «создает опасность усвоения широкими слоями населения искаженного образа Ульянова-Ленина, а потому запрещалось без разрешения особой комиссии распространение любых изображений, кроме фотографических3.
При строгом соблюдении принципов типизации не нужно было долго изучать биографию человека, узнавать его характер — достаточно было крупными мазками набросать портрет. По этой схеме создавался своеобразный трафарет, позволявший в два-три счета отделить «своего» от «чужого», выявить контрреволюционера, внутреннего врага или же, напротив, провозгласить человека верным соратником. Более того, типизация, говоря марксистскими терминами, стала базой надстройки для унификации — следующего шага в формировании нового советского социалистического общества.
2 Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1917—1923 гг. / под ред. А.К. Соколова. - М. : РОССПЭН, 1997, с. 38.
3 Культура и власть от Сталина до Горбачева. Цензура в Советском Союзе. 1917-1991. Документы. - М. : РОССПЭН, 2004, с. 79.
