CC BY
114
РОЛЬ ВОЕННОГО КОМАНДОВАНИЯ В ПРИХОДЕ К ВЛАСТИ В КПК МАО ЦЗЭДУНА
И.Е. Пожилов
Pozhilov I.E. The role of the military command in the Mao Tse-tung’s coming to power in the Chinese Communist Party. A fundamental thesis of this study is that the formation of the maoist leadership of the Chinese Communist party was ultimately stipulated by the Chinese Red Army high command from 1928, when Chu Te and Mao Tse-tung had formed the “Chu-Mao troops” in Kiangsi, till to the Tsunyi conference in 1935. However, during this period senior commanders sought for a formula for distributing power between the Party and Army. The vastness of the political-military problems that confronted the Communist leadership forced them to break their tradition of “federalism” in favour of a professional dictatorship, personified by Mao Tse-tung.
В отечественной историографической традиции фактическим приходом Мао Цзэ-дуна (после «длительной фракционной борьбы») к безраздельному руководству партией и армией давно и неизменно принято считать расширенное совещание Политбюро ЦК КПК, состоявшееся в начале января 1935 г. в г. Цзуньи (провинция Гуйчжоу) в ходе Северо-Западного похода 1-го фронта китайской Красной армии [1]. С середины 1940-х гг. «переломным моментом в истории партии», когда «было утверждено руководящее положение товарища Мао Цзэдуна в Красной армии и ЦК партии», называют совещание китайские политические деятели [2]. Несколько иной точки зрения на этот счет придерживаются некоторые известные западные специалисты по истории КПК, в частности Ф. Ти-вес. На его взгляд, «долго бытовавшее мнение о том, что восхождение (Мао Цзэдуна. -И. П.) это - Цзуньи, есть сильное преувеличение», поскольку в течение 1935-1938 гг. ему еще предстояла ожесточенная борьба с Чжан Готао и Ван Мином за абсолютную власть в партии [3].
По нашему убеждению, такие оценки совещания имеют право на существование, однако ни та, ни другая ни в малейшей мере не указывают на основные причины «прорыва» Мао Цзэдуна (или его начала) к господствующим позициям в КПК и ее вооруженных силах. Во всяком случае, фракционными комбинациями, интригами и нападками Мао Цзэдуна на тогдашнее руководство партии в качестве исчерпывающего объяснения сегодня вряд ли можно ограничиться, тем более что у Мао Цзэдуна (равно как и у других лидеров) собственных партийных фракций в общепринятом смысле этого понятия, вопре-
ки мнению многих, не было. Тот же Ф. Ти-вес, кстати, использует в своих работах более подходящий, на наш взгляд, китайский термин «шаньтоу» (группа людей со схожей карьерой, жизненным опытом, связанных совместным участием в тех или иных событиях) [3, р. 2].
Какой же фактор стал решающим в стремительном продвижении Мао Цзэдуна к партийному Олимпу в Цзуньи или сразу после него? Весьма продуктивной с точки зрения понимания одной из важнейших причин прихода к власти в КПК маоистского руководства представляется мысль о задолго до Цзуньи сложившемся блоке Мао Цзэдуна с военной элитой и о его уникальной популярности в войсках и среди партийных работников невысокого уровня в опорных революционных базах КПК Южного Китая, где он постоянно находился с конца 1920-х гг. Данное обстоятельство существенно отличало Мао Цзэдуна от всех прочих партийных лидеров (Ли Лисань, Бо Гу, Ло Фу, Ван Мин и др.), которые руководили партией и, главное, армией либо из Шанхая, либо из Москвы. Большой боевой опыт, военные заслуги Мао Цзэдуна и поддержка его со стороны командования, разумеется, не остались незамеченными очевидцами и исследователями, но по разным причинам не получили должного толкования. В этой связи нельзя не обратить внимания на излишне категоричную попытку некоторых авторов представить совещание в Цзуньи как «военный переворот» в КПК, в результате которого под прямым давлением военных произошла смена партийного руководства [4]. Мы намеренно оставляем за пределами изложения и другую крайнюю (куда более распространенную) точку зрения на
Мао Цзэдуна - военного деятеля и его взаимоотношения с высшим командным составом как сугубо негативную [5]. Подобное утверждение априори не заслуживают серьезного рассмотрения - без поддержки и согласия командиров победа Мао Цзэдуна в Цзуньи просто не могла состояться. В современной синологической литературе нет объективных и доказательных исследований продвижения Мао Цзэдуна к «руководству винтовкой», без чего невозможно реконструировать ход идейно-политической борьбы в КПК 1930-1940-х гг.
Союз Мао Цзэдуна и военачальников с определенными «правилами игры», уже замеченный, хотя и не вполне отчетливый и далеко не монолитный, как привычно пишут историки КНР, сложился, по крайней мере, к 1930 г. скорее в силу обстоятельств, нежели какого-либо плана. Исключенный ноябрьским (1927 г.) пленумом ЦК КПК из кандидатов в члены Политбюро Мао Цзэдун с горсткой соратников без особых успехов пытался создать революционную базу в Цзинган-шане.
Приход в район крестьянской армии во главе с Чжу Дэ весной 1928 г. менял ситуацию - командующий, имевший к тому времени широкую известность и признание масс в Южном Китае, «поделился» частью своего авторитета со своим новым политкомисса-ром. Тандем Чжу-Мао прочно связал имя Мао Цзэдуна с военным искусством и боевой практикой КПК, с основанием китайской Красной армии. Чжу Дэ, в отличие от Мао, лишенный амбиций, постоянно шел на компромиссы и защищал свои взгляды и позиции невероятно бездарно. Вскоре он фактически оказался оттесненным от существенных рычагов не только политической, но и военной власти.
Репутационные «потери» Чжу Дэ, между тем, не стали поводом к продолжению борьбы за лидерство. Директивным письмом ЦК КПК от 28 сентября 1929 г. строго устанавливалось доминирование политкомиссаров во властных полномочиях в сравнении с командирами и четко прописывалось разграничение их функциональных обязанностей и ответственности [6]. IX партийная конференция 4-го корпуса (Гутянь, декабрь 1929 г.), обсудившая и одобрившая Письмо, стала заметным рубежом в строительстве регуляр-
ных вооруженных сил КПК в целом и в становлении принципов взаимоотношений политических и командных кадров всех звеньев, в частности. Решение общих военных вопросов, предложения по организации боевых действий и участие в руководстве ими оставались в компетенции политкомиссара; разработка конкретных оперативно-тактических планов и боевое управление войсками становились прерогативой командира. Аналогичная схема работы действовала на дивизионном уровне и ниже. Следует подчеркнуть, что такой практики, согласно многочисленным свидетельствам, придерживались в армейских группировках под началом Мао Цзэдуна - Чжу Дэ на протяжении всех последующих лет второй гражданской революционной войны. В то же время спорадические, порой довольно острые, конфликты и разногласия между «партийцами» и «профессионалами» имели место, но считать их характерным явлением у нас нет оснований. Согласие военачальников и Мао Цзэдуна по одному вопросу не гарантировало солидарности в других, тем более в сложной и постоянно меняющейся боевой обстановке.
Весьма примечательным фактом цзин-ганшаньского периода было то важнейшее обстоятельство, что уже тогда под непосредственным руководством Мао Цзэдуна оказались сразу пять из десяти будущих маршалов КНР - Чжу Дэ, Чэнь И, Линь Бяо, Ло Жунху-ань, Пэн Дэхуай. Чуть позднее, с образованием 1-го фронта (Центральной армейской группы) к когорте «генералов Мао» присоединились Е Цзяньин, Лю Бочэн и Не Жун-чжэнь. Среди кадровых партийных и политических работников старшего звена самым ранним и наиболее последовательным соратником Мао Цзэдуна являлся Дэн Сяопин.
Расхожие штампы, на десятилетия закрепившиеся в отечественной и западной литературе, о беспрецедентных усилиях Мао Цзэдуна по «подрыву единства партии», «перетягивании на свою сторону политически неискушенных командиров и кадровых работников», интригах и т. д. в большинстве случаев не имеют серьезных доказательств. Мыслимо ли, например, подрывать то, что китайской компартии не было свойственно с момента ее зарождения? Нуждался ли Мао Цзэдун в борьбе за лидерство в поддержке недоучек, пусть и с ружьем в руках? Вопро-
сы риторические, хотя и требующие некоторых комментариев.
Переживавшая один кризис за другим, без конца импровизировавшая в стратегии и тактике китайская компартия остро нуждалась в сплочении и стабильности в своем руководящим ядре. Высокая групповая интегрированность и строгая иерархичность офицерского корпуса сами по себе подталкивали его - в условиях плотного контроля КПК над вооруженными силами - к достижению партией реального единства, что в тогдашних условиях было невозможно без обретения ею подлинного вождя, популярного в войсках и, разумеется, с его известными гарантиями ограниченного вмешательства в военно-оперативную сферу. Иных, достойных «управлять винтовкой» партийных лидеров, кроме Мао Цзэдуна, военная элита, сосредоточенная исключительно в советских районах, не знала. Настойчиво «шел» навстречу армии и Мао Цзэдун с его изначальным пониманием необходимости безоговорочной поддержки его лично (а не аморфного «руководства») со стороны старших командиров, способных, однако, не только умело командовать войсками, но и разбираться во многих проблемах, прямо не связанных с войной, - для успешного проведения его политической линии в будущем. Представители высшего командования НОАК, консолидированного Мао Цзэдуном вокруг себя в 1930 г., заняли после провозглашения КНР ключевые посты в центральном партийно-государственном аппарате и на местах. Достаточно сказать, что 40% членов Политбюро ЦК КПК и половина вице-премьеров Государственного административного совета (правительства) оказались кадровыми военными.
Что же касается рассматриваемого периода, то даже высокопоставленные командиры тогда не были представлены в высших партийных органах (Чжу Дэ, например, кооптирован в состав ЦК КПК лишь в 1930 г.) и потому не могли непосредственно влиять на принятие важных политических, кадровых и даже военных решений. Этим в значительной мере объясняется так называемое поражение Мао Цзэдуна на известном совещании Бюро ЦК КПК Центрального советского района (ЦБ ЦК) в Нинду (1932 г.), которое, по версии советских историков, «решительно осудило оппортунистические взгляды Мао
Цзэдуна по ряду политических и военных вопросов советского движения и отстранило его от руководства». Совещание, как утверждается, положило конец «пораженческим» настроениям и «тактике выживания любой ценой», исходившим от Мао Цзэдуна и обусловившим в конечном итоге «серьезные военные неудачи» Красной армии на первом этапе отражения 4-го карательного похода гоминьдана против советских районов [7].
Приведенная трактовка совещания, мягко выражаясь, не видится состоятельной. В качестве доказательства приведем три очевидных обстоятельства. Во-первых, совещание в Нинду, которое, как считалось (в том числе до определенного времени и в историографии КНР), состоялось 1-2 августа 1932 г., не могло отстранить Мао Цзэдуна от руководства, так как он в очередной раз занял пост политкомиссара 1-го фронта лишь 8 августа, и, стало быть, не нес ответственности за «неудачи». Во-вторых, июнь - август были не самыми худшими для Красной армии месяцами боев. Наконец, третье, самое важное, заключается в том, что руководство боевыми действиями фронта осуществлял не Мао Цзэдун и не Чжу Дэ, а Чжоу Эньлай как председатель Высшего военного совета фронта, специально созданного в начале августа 1932 г. на совещании ЦБ ЦК КПК в местечке Синго на период отражения 4-го похода Чан Кайши [8]. Представляется, что именно это совещание и стало причиной вольной или невольной путаницы в историографии событий данного отрезка времени.
Следовательно, совещание в Нинду проходило не в августе, а позднее. На сей счет имеются прямые свидетельства. Первое и самое раннее принадлежит Чжу Дэ, который в статье «Великие победы в операциях под Хуанпо-Дунпо и их уроки» (май 1933 г.) упоминает об «октябрьском совещании в Нинду в 1932 г.» [9]. В беседах с Э. Сноу, американским журналистом и писателем, Мао Цзэдун также указывает на октябрь 1932 г. как момент, с которого он посвятил себя работе в правительстве, а «военное командование передал Чжу Дэ и другим товарищам»
[10]. Подтверждает это Лю Бочэн в мемуарных записках «Вспоминая Великий поход»
[11]. С нами солидарен и видный китайский историк Хуан Юньшэн [12]. Если учесть приведенные факты, то многое становится на
свои места и мотивированнее выглядит поведение участников событий. Действия членов Высшего военного совета (Чжоу Эньлай, Мао Цзэдун, Чжу Дэ, Ван Цзясян) с военной точки зрения представляются вполне взвешенными и рациональными. «Четверка» оказалась способной овладеть ситуацией на самой трудной стадии отражения 4-го похода -в начале осени 1932 г. (преимущество противника в силах и средствах на участке фронта было подавляющим), невзирая на острую и необоснованную критику и вмешательство со стороны «тыловых» членов ЦБ ЦК и руководства партии в Шанхае. То был, разумеется, временный блок. Его сплоченность, несмотря на признаки внутренней напряженности (большей частью вызванной взаимоотношениями Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая, вступившего в борьбу за армию сразу после своего приезда в Центральный советский район), можно объяснить осознанием «фронтовиками» реальностей военной обстановки, известной им много лучше, нежели Бюро ЦК, категорически требовавшего от командования фронта активных наступательных действий. «Пассивность» командиров выглядела в глазах Бюро явным небрежением январской (1932 г.) резолюцией ЦК КПК «О завоевании победы революции первоначально в одной или нескольких провинциях».
В этих условиях 26 сентября 1932 г. командованием фронта был подписан приказ о приостановке боевой активности войск и закреплении их на занимаемых позициях. Бюро ЦК незамедлительно выступило с резким осуждением документа. С появлением приказа совещание в Нинду (именно в октябре) -логическая развязка конфликта. Оно действительно прошло под знаком критики «пораженческой линии» фронтовых руководителей, персонифицированной все-таки в первую очередь Мао Цзэдуном, который был снят с должности политкомиссара 1-го фронта, а Чжоу Эньлай и Чжу Дэ «отделались» порицанием [13].
Небезынтересен тот факт, что в центральном руководстве партии в Шанхае, а также представитель ИККИ при ЦК КПК
А. Эверт не согласились с отставкой Мао Цзэдуна, резонно полагая, что его устранение вызовет нежелательные отклики в войсках, где он пользовался большим влиянием
и имел много сторонников [14]. Вскоре полный разгром Красной армией 4-го гоминьда-новского похода доказал правильность оперативно-тактических замыслов и решений командования фронта, а Мао Цзэдун стал пользоваться еще большим авторитетом среди командного состава Центральной армейской группы, представ как «жертва левых оппортунистов» во главе с Сян Ином, тогда фактическим руководителем Центрального бюро ЦК КПК.
Армейской среде в то время, однако, вряд ли было ведомо, что совещание ЦБ ЦК в Нинду инициировал вовсе не Сян Ин, а Чжоу Эньлай. На совещании, как явствует из содержания телеграфного обмена между штабом фронта и Центрбюро в конце сентября - начале октября 1932 г., Чжоу Эньлай планировал «выработать оптимальную форму взаимодействия и разграничить полномочия военных и политических работников» [15]. Проще говоря, Чжоу Эньлай на совещании надеялся отстранить от практической военно-оперативной работы в войсках Мао Цзэдуна как лицо, в наибольшей степени раздражающее своим «партизанским» (читай: независимым) поведением абсолютное большинство членов ЦБ ЦК, главой которого официально являлся никто иной, как сам Чжоу Эньлай. Косвенным подтверждением постоянных трений между двумя лидерами может служить свидетельство О. Брауна, который одной из важнейших причин перебазирования Политбюро ЦК КПК из Шанхая в Центральный советский район называет стремление партийного центра «ликвидировать разногласия между двумя группировками - Чжоу Эньлая и Мао Цзэдуна» [14, с. 38].
Чжоу Эньлай, член Постоянного комитета Политбюро, бессменный руководитель Военного отдела ЦК КПК, организатор Наньчанского восстания 1 августа 1927 г. (по сей день считающегося в КНР официальной датой рождения вооруженных сил страны -НОАК), интеллектуал, талантливый организатор, благожелательный, популярный и всегда открытый для общения, снискал уважение многих партийных кадров и некоторых высокопоставленных командиров и политработников китайской Красной армии, в том числе Чжу Дэ, Не Жунчжэня, Е Цзяньина, Хэ Луна и других, близко знавших его по эмиграции и революционным событиям 1925-
1927 гг. Внешне могло показаться, что как сплоченные «фронтовики» периода отражения 4-го похода Чжоу Эньлай и Мао Цзэдун должны были быть естественными союзниками (хотя бы в военных делах) в противовес «гражданским» руководителям из Центрбю-ро и шанхайского ЦК. Но истина, по-видимому, была в обратном. После октябрьского совещания Чжоу Эньлай по сути «топил проигравшего вождя», хотя формально не раз выступал в его защиту [16]. Академик С.Л. Тихвинский, самый видный биограф Чжоу Эньлая в нашей стране, явно не скрывающий своих симпатий к нему, к примеру (правда без ссылки на источники), утверждает, что еще во время совещания в Нинду (!) «Чжоу Эньлай счел критику в адрес Мао Цзэдуна несправедливой... Ссылаясь на многолетний боевой опыт Мао Цзэдуна, он выразил готовность уступить ему руководство действиями Красной армии» [17].
Хорошо известно, что больше чем кому-либо другому в руководстве КПК, Чжоу Эньлаю на протяжении всей его политической карьеры было свойственно постоянное и весьма искусное лавирование в политических вопросах и взаимоотношениях с соратниками и оппонентами по революционной борьбе. По нашему убеждению, это было главным, имманентно присущим ему качеством. Намеренно или нет, но он и на этот раз предусматривал возможность иного поворота в субординационных взаимоотношениях с Мао Цзэдуном. Пока же, до лета 1934 г., Чжоу Эньлай стал фигурой «номер один» в номенклатурной военной элите КПК. Представляется, что О. Браун лишь слегка преувеличивал, когда с досадой сетовал, что Чжоу Эньлай после Нинду монополизировал всю военную работу в войсках, оставив даже Чжу Дэ в стороне от участия в ней. По его же данным, Чжоу Эньлай не постеснялся приписать целиком себе все военные успехи против 4-го похода, а в 1939 г. в одной из анкет указал, что с 1932 по 1935 г. являлся главнокомандующим китайской Красной армией [14, с. 81].
Нисколько не умаляя роли Чжоу Эньлая в военном строительстве, уместно заметить, что он (в отличие от Мао Цзэдуна) не владел практическими навыками боевого управления и оперативного планирования. Однако именно в его компетенции находились как
командование войсками, так и принятие решений о ведении боевых действий 1-м фронтом. В этой связи подчеркнем одно принципиальной важности обстоятельство. В отечественной и западной историографии давно устоялось, на наш взгляд, упрощенное видение расстановки сил в руководстве КПК того периода. Это представление сводилось к констатации противостояния двух линий -«партизанской» стратегии Мао Цзэдуна и доктрины «коротких ударов» (выражаясь современным военным языком - активной мобильной обороны), за которую ревностно и бескомпромиссно ратовал военный советник ИККИ О. Браун (разумеется, вместе с генсеком ЦК КПК Бо Гу). Но, как свидетельствуют источники, существовала еще одна линия, абсолютно бесперспективная и вредоносная, которую отстаивал Чжоу Эньлай. Именно она, а не концепция О. Брауна, противостояла «партизанской» тактике Мао Цзэдуна. По сути, Мао Цзэдун и О. Браун (отвлечемся здесь от нюансов тактической терминологии) сходились в главном: они имели единое (как это ни странно, на первый взгляд) мнение, что основополагающим принципом войны с превосходящими силами противника в целом и особенно в отражении 5-го похода должен быть молниеносный войсковой маневр. Более того, оперативно-тактические установки Мао Цзэдуна были ближе к указаниям Коминтерна, нежели советского военного советника. Достаточно сравнить их с содержанием телеграммы ИККИ по военному вопросу, полученной ЦК КПК в марте 1933 г. Коминтерн (как и Мао Цзэдун) настоятельно рекомендует китайским товарищам «сохранять подвижность Красной армии и не привязывать ее ценой существенных потерь к территории» [18]. Доктрина «затяжной войны» Чжоу Эньлая была позиционной во всех отношениях [19].
Нетрудно понять, насколько серьезными были просчеты человека, державшего в своих руках почти все нити военного руководства до лета 1934 г., когда политкомиссаром 1-го фронта вместо него был назначен Бо Гу, и, как следствие, фактическим командующим войсками в Центральном советском районе стал О. Браун. Боевые директивы и распоряжения нового военного руководства отныне неустанно требовали от командиров и штабов соединений нанесения постоянных
контрударов по противнику. За невыполнение (и даже обсуждение) приказов соответствующие должностные лица привлекались к строгой ответственности, вплоть до заключения под стражу. В условиях окружения атаки на укрепленные позиции гоминьданов-ских частей неуклонно вели к сужению фронта боевого соприкосновения сторон и, следовательно, к большим потерям личного состава и утрате территорий советского района. Однако даже в такой обстановке командование корпусов и дивизий (Линь Бяо, Пэн Дэхуай, Чэнь И и др.) продолжали по мере возможности следовать испытанной тактике прошлых лет - принимать решения и действовать «в соответствии с конкретной обстановкой». Что касается Чжу Дэ, то он, по признанию О. Брауна, «в разговорах старался добиться, чтобы я воспринял военные взгляды Мао. То же самое делал и Лю Бочэн» [14, с. 82-83].
Судя по контексту «Китайских записок», советник и Бо Гу большей частью находились в Жуйцзине, и вряд ли будет ошибкой утверждение, что оба в весьма «смутных» обстоятельствах боевой обстановки того периода могли постоянно отслеживать оперативную ситуацию в боевых порядках и адекватно реагировать на ее изменения. И тем не менее политически ангажированные и должным образом отредактированные «мемуары»
О. Брауна оставляют несведущего читателя в убеждении о полной правоте его общих военных взглядов, тактических установок и методов руководства боевыми действиями Центральной армейской группы. Порочность многих из них О. Браун признал (что само по себе знаменательно) по возвращении в Москву в специальной записке в ИККИ и ЦК ВКП(б) [20].
Генеральное наступление гоминьданов-ских войск, начатое в конце сентября 1934 г. по всем направлениям, вынудило ЦК оставить советский район в Цзянси-Фуцзянь и, прорвав блокаду, начать переход главных сил 1-го фронта на запад.
Совещание в Цзуньи, состоявшееся через несколько месяцев после начала «Великого похода», невольно наталкивает на мысль о том, что его проведение было продиктовано отнюдь не стремлением Мао Цзэ-дуна свести счеты с обанкротившимися военно-политическими лидерами, допустив-
шими утрату главной опорной базы КПК, и утвердить свое господствующее положение в партии и армии. Следует принять во внимание, что формально совещание не сделало Мао Цзэдуна первым лицом даже в военных делах (он стал, наряду с Чжу Дэ, лишь помощником Чжоу Эньлая как «ответственного в партии за принятие окончательных решений по военным вопросам» вместо отстраненного Бо Гу) [8, с. 272]. Существовал, очевидно, лишь один, но весьма серьезный, повод для созыва тогда «просто» рабочего (в ряду нескольких подобных, проведенных ранее в ходе похода) совещания Политбюро и представителей армии, получившего, однако, позднее столь значимый исторический резонанс. Заметим, что о Цзуньи в течение трех последующих лет никогда не упоминали ни руководители КПК, ни армейские начальники, ни сам Мао Цзэдун.
Речь идет о следующем. На начальном этапе похода настоящим бедствием для командиров стало непомерно большое количество невоенных кадров (членов Совета народных комиссаров, аппарата ЦК, партийных работников разного уровня), которые невольно стали вращаться в военной сфере, внося еще большую сумятицу и неразбериху в принятие оперативно-стратегических и тактических решений, - ситуация, достигшая нелепых пропорций в руководстве, в котором, за вычетом Чжу Дэ и отчасти Чжоу Эньлая, все были людьми сугубо гражданскими. Хуже всего было то, что такое положение не обнаруживало никакой тенденции к изменению.
Дискуссии и разногласия по военным вопросам приобрели наибольшую остроту к концу 1934 г. Если отвлечься от деталей, то можно констатировать, что совещание в Цзуньи было подготовлено и прошло под знаком высказанного на нем краткого, но всеми хорошо понятого суждения Чжу Дэ: «Если руководство будет и дальше осуществляться подобным образом, то у нас ничего не получится» [21]. Присутствовавшие на совещании командиры корпусов и дивизий первый раз в истории партии выступили с открытой и резкой критикой Бо Гу и
О. Брауна за их некомпетентное военное руководство, высказавшись в поддержку Мао Цзэдуна и Чжу Дэ. Заняли сторону военных, а также Мао Цзэдуна и влиятельные члены
Политбюро - Чжоу Эньлай, покаявшийся в своих военных просчетах, Ло Фу (заместитель генерального секретаря ЦК) и Ван Цзя-сян (член Постоянного комитета Политбюро ЦК, начальник ГлавПУ Красной армии). Хотя в повестку дня политические вопросы не были внесены, совещание решило ввести Мао Цзэдуна в состав Постоянного комитета Политбюро. Месяцем позже Бо Гу передал обязанности генсека Ло Фу, который стал верным сторонником Мао Цзэдуна, к тому времени полностью контролировавшего все военные дела и войсковое управление, согласовывая свои решения с военными профессионалами, в первую очередь с Чжу Дэ [22]. Чжоу Эньлай некоторое время оставался в «военной тройке», но постепенно терял свои позиции в армейской сфере.
В целом в период похода схема принятия военных решений, по Чжу Дэ, выглядела так: «Почтенные члены Политбюро, хотя и общались определенное время с Красной армией, все еще слабо разбираются в военных проблемах. Если Мао, Чжоу Эньлай и я договоримся о каком-либо военном плане, то другие никогда не будут возражать против него» [23]. Позднее главком Красной армии в этом отношении стал более лаконичен. Разъясняя товарищам по оружию суть того или иного военного замысла Мао Цзэдуна, переданного им для исполнения в войска, Чжу Дэ неизменно повторял: «Что ж, это похоже на старину Мао. Пусть будет так, как он хочет» [24].
В заключение следует сказать, что совещание в Цзуньи, вполне вероятно, могло и не занять в истории КПК того выдающегося места, которое ему традиционно отводят специалисты. Имея мощную поддержку в лице военной элиты, Мао Цзэдун оказался в середине 1930-х гг. самым влиятельным деятелем в КПК. С учетом непревзойденных качеств политического борца и широкой популярности в партии, армии, массах он имел все основания стать официальным главой компартии, что и состоялось на VI пленуме ЦК КПК в 1938 г. Именно с этого момента военные стали напоминать «забывчивому» вождю об «историческом совещании», откровенно давая понять, при каких обстоятельствах для него открылся прямой путь к власти. Именно военные (а не партийное окружение Мао Цзэдуна) начали первыми публично прославлять вождя и его заслуги перед
революцией, а по инициативе Не Жунчжэня в 1948 г. в Пограничном районе Шаньси-Хэбэй-Шаньдун-Хэнань впервые были изданы его, Мао Цзэдуна, «Избранные произведения», где также впервые был опубликован текст решения совещания в Цзуньи [25].
1. См., например: Глунин В.И., Титов А.С. // Проблемы Дальнего Востока. 1982. № 1.
2. У Сюцюань. // Хунци. 1981. № 21. (кит. яз) и др.
3. Teiwes F. The Formation of the Maoist Leadership: from the Return of Wang Ming to the 7th Party Congress. L., 1994.
4. Hu Chi-hsi. // China Quarterly. 1970. № 43.
5. Whitson W., Cheng Hsiahuang. The Chinese High Command. A History of Communist Military Politics, 1927-1971. N. Y., 1973.
6. Избранные документы ЦК КПК. Т. 4. Пекин, 1989. С. 115-122 (кит. яз).
7. Титов А. С. // Проблемы Дальнего Востока.
1973. № 2. С. 112.
8. Чжоу Эньлай. Хроника жизни и деятельности. Пекин, 1989. С. 225 (кит. яз).
9. Чжу Дэ. Избранные произведения. Пекин, 1983. С. 9 (кит. яз).
10. Snow E. Red Star over China. N. Y., 1938. P. 165.
11. Лю Бочэн. Избранные военные произведения. Пекин, 1982. С. 45 (кит. яз).
12. Хуан Юньшэн. // Данши яньцзю. 1982. № 4. С. 69-72 (кит. яз).
13. Ма Цибинь, Хуан Шаоцюнь, Лю Вэньцзюнь. История Центральной революционной базы. Пекин, 1986. С. 364-367 (кит. яз).
14. Браун О. Китайские записки. 1932-1939. М.,
1974. С. 27.
15. Чжу Дэ. Хроника жизни и деятельности. Пекин, 1986. С. 111-112 (кит. яз.).
16. Хуан Шаоцюнь. // Данши яньцзю. 1982. № 1. С. 70-73.
17. Тихвинский С.Л. Путь Китая к объединению и независимости. 1898-1949. По материалам биографии Чжоу Эньлая. М., 1996. С. 239.
18. Коммунистический Интернационал и китайская революция. Документы и материалы. М., 1986. С. 257.
19. См. подробнее: Чжоу Эньлай. // Хунсин. 1934. 18 февр.; Он же. // Там же. 1934. 29 апр.; и др. (кит. яз.).
20. ВКП(б), Коминтерн и Китай. Документы. Т. 4. М., 1999. С. 519-520.
21. Цит. по: Чжэн Гуаньцзинь, Фан Шикэ. Великий поход китайской Красной армии. Чжэнчжоу, 1987. С. 232 (кит. яз.).
22. Справочные материалы по истории китайской революции. Т. 3. Пекин, 1959. С. 121134 (кит. яз.).
23. Чжу Дэ. Биография. Пекин, 1993. С. 347 (кит. яз.).
24. Цит. по: Chang Kuo-t’ao. The Rise of the Chinese Communist Party. 1928-1938. V. 2. Lawrence, 1972. P. 194.
25. Мао Цзэдун. Избранные произведения. Б.м.. 1948. 256 с.
Поступила в редакцию 15.12.2005 г.
УКРАИНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ И ГАЛИЦИЙСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
В.В. Помогаев
Pomogaev V.V. The Ukrainian democracy and Gallician nationalism. The article reveals the essence of the Gallician nationalism, its tragic role in the 20-50* of the XX century, analyzes the reasons for attempts to revive, rehabilitate it in modern Ukrainian state.
I. Что такое галицийский национализм
Суверенная Украина сделала выбор в пользу демократии, гражданского общества, прав человека. И выбор этот окончательный, такова официальная позиция украинской правящей элиты. Декларация о государственном суверенитете Украины гласит, что ее граждане «всех национальностей составляют народ Украины». Государство гарантирует права и свободы в соответствии с международными нормами, в том числе свободное национально-культурное развитие всех этнических групп. В соответствии с Декларацией прав национальностей Украины всем национальностям предоставлено право «свободного пользования родными языками во всех сферах общественной жизни, включая образование, производство, получение и распространение информации». Дискриминация по национальному признаку запрещается и карается по закону. Эти позитивные процессы, опять-таки по официальной версии, развиваются и углубляются, а после победы
В. Ющенко на президентских выборах 2004 г. на Украине последовательно утверждается «подлинная демократия».
Однако, как ни странно, «развитие и углубление» украинской демократии сопровождается активизацией национализма, ничего общего с демократией не имеющего. Под лозунгом «восстановления исторической справедливости» с первых дней существования суверенного украинского государства предпринимаются попытки реабилитировать Организацию Украинских националистов
(ОУН), созданную в 20-х гг. прошлого века в Галиции и так называемую Украинскую повстанческую армию (УПА), действовавшую на Волыни в период гитлеровской оккупации Украины. Предпринимаются, несмотря на то, что каждый шаг по пути их реализации наталкивается на «сопротивление» исторического материала.
В довоенной Галиции ОУН не пользовалась массовой поддержкой, совершаемые ее членами грабежи, убийства осуждали политики, публицисты, униатская церковь. Их позиция отражена в газетах, брошюрах, книгах.
Польская полиция профессионально противодействовала галицийским националистам. В ее архивах сохранились неопровержимые доказательства сотрудничества ОУН с немецкой разведкой, террора против галицийских политических деятелей, выступавших за нормализацию отношений с польскими властями.
ОУН неоднократно раскалывалась на враждующие группировки, не скупившиеся на взаимные разоблачения по поводу «братоубийства», «иностранной агентурности».
После Второй мировой войны стали доступны немецкие документы, позволяющие детально проследить взаимодействие ОУН и абвера. Располагая донесениями «боевой группы Прютцмана»1, в которых подробно
1 Прютцман Ганс - один из высших офицеров СС, обергруппенфюрер СС и генерал полиции (1943), высший руководитель СС и полиции в рейхскомиссариате Украины, руководил карательными операциями. В 1945 г. арестован англичанами, в тюрьме покончил жизнь самоубийством.
