CC BY
102
вительной вражды открывает свободный путь для абсолютный вражды, которая займется делом уничтожения» [4, с. 143]. Происходит разрушение традиционного поля политического, но все равно потребность легитимации партизана заставляет его обосновывать правомерность своего поведения криминализацией врага партизана. Наибольшая опасность здесь таится в «неизбежности морального принуждения, насилия. Люди, применяющие упомянутые средства против других людей, принуждены и морально уничтожать этих других людей, т. е. своих жертв и объекты. Они должны объявить противную сторону в целом преступной и нечеловеческой, тотальной малоценностью. Иначе они сами будут преступниками и чудовищами, нелюдьми. Логика ценности и малоценности развертывает всю уничтожающую последовательность и порождает все новые, более глубокие дискриминации, криминализации и обесценивания вплоть до уничтожения всякой жизни, не имеющей ценности» [4, с. 142-143].
Теория политического Карла Шмитта значительно структурировала представления европейской политической мысли, сведя ее к выявлению его экзистенциального значения, способного обеспечить достижение политического успеха. Включение партизана в предложенную схему «друга-врага» обострило политическое противостояние, создание про-
странства абсолютной политической борьбы эпохи европейской гражданской войны.
1. Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Hamburg, 1933. S. 13.
2. Strauss L. Anmerkungen zu Carl Schmitt. Der Begriff des Politischen // Meier H. Carl Schmitt, Leo Strauss und «Der Begriff des Politischen»: zu einem Dialog unter Abwesenden. Stuttgart, 1988. S. 111-113.
3. Neumann V. Der Staat im Burgerkrieg: Konti-nuitat und Wandlung des Staatsbegriffs im der politischen Theorie Carl Schmitts. Frankfurt a/M; N. Y., 1980. S. 95.
4. Шмитт К. Теория партизана. Промежуточное замечание к понятию политического. М., 2007. C. 131.
5. Meier H. Carl Schmitt, Leo Strauss und «Der Begriff des Politischen»: zu einem Dialog unter Abwesenden. Stuttgart, 1988. S. 35, 80.
Поступила в редакцию 5.06.2009 г.
Artamoshin S.V. The problem of the political in Carl Schmitt’s conservative writings. The problem of the political comprises the basis of public work. Carl Schmitt’s antiliberalism was founded on the idea that power was seen as an instrument of the political order and security. Weimar political system as a system of political parties was the chaos of power, political parties’ fight for the total power which was to be followed by an authoritarian realm of a leader.
Key words: concept of the political; “friend - enemy” distinction; Weimar system; political theology.
УДК 930.9
«АРМИЯ ЧЖУ-МАО»: КАК НАЧИНАЛОСЬ СТРОИТЕЛЬСТВО ВООРУЖЕННЫХ СИЛ КПК
© И.Е. Пожилов
В статье рассматривается процесс становления и развития «Армии Чжу-Мао», явившейся предтечей вооруженных сил КПК. Основным содержанием событий явилось противоборство Мао и большинства кадровых командиров вокруг основополагающих принципов военной этики и стиля руководства войсками, завершившееся к декабрю 1929 г. на Гутяньской партконференции.
Ключевые слова: вооруженные силы КПК; Мао Цзэдун; Чжу Дэ; Цзинганшань; Партийная конференция в Гутяни.
После поражения Наньчанского восстания остатки повстанческих войск рассеялись по горным районам Цзянси и Гуандуна, где почти все вскоре были разгромлены кара-
тельными войсками генералов, принявших сторону Чан Кайши. Одним из отрядов, не только сохранивших тогда боеспособность, но и продолживших вооруженную борьбу с
новым, гоминьдановским режимом, являлся сводный полк бывшей 25-й дивизии НРА под командованием Чжу Дэ. Ему вместе с «полу-бандитской ватагой» Мао Цзэдуна, затаившейся неподалеку в горах Цзинган, суждено было стать ядром будущей китайской Красной армии, штыками проложившей путь коммунистам к победе в 1949 г.
Об истоках военного строительства под руководством КПК и борьбе в Цзинганшане «вождей китайского народа Чжу Дэ и Мао Цзэдуна» (именно в такой, а не обратной последовательности в Китае и СССР проговаривались и прописывались тогда имена в легендарном тандеме. - И. П.) за прошедшие ровно 80 лет издано невероятное количество исследовательских трудов, в своей основной массе замешанных на полуправде, либо умышленных искажениях действительности. Прежде до истины докопаться было в принципе невозможно. Сегодня же, имея под рукой достаточно подлинных свидетельств и документов, объективно описывать события того времени значит оказаться в немилости (разного свойства) у влиятельных «охранителей» из числа российских синологов, не говоря уже об их неизменно бдительных коллегах в КНР. Как бы то ни было, попытаться прояснить хотя бы некоторые аспекты «цзинганшаньской эпопеи» - задача совершенно необходимая.
Двухмесячные «блуждания» Чжу Дэ по гуандунским лесам закончились в конце ноября 1927 г., когда с его «потерявшимся» отрядом удалось установить связь Особому комитету КПК района Бэйцзян. С этого момента он стал время от времени получать инструкции от руководства партии, в т. ч. от ЦК. Сразу скажем, что указания партийного центра в тот период и позднее приходили с большими опозданиями и зачастую утрачивали актуальность, если таковая вообще в них присутствовала - лидеры КПК метались из крайности в крайность, практически не ведая о том, что творилось на местах и даже в стране в целом.
Так вот, Бэйцзянский особком переслал Чжу Дэ предназначенные ему лично два письма ЦК КПК. Шанхай требовал перейти к «установлению советской власти путем вооруженных восстаний рабочих и крестьян», а также разъяснял текущую аграрную политику, которая сводилась к безвозмездной кон-
фискации земель помещиков - крупных, средних и мелких. Как позднее отметит маршал, такой «максимализм» показался ему «неоправданным» [1, 2].
Чжу Дэ получал и вполне конкретное задание, а именно войти во взаимодействие с отрядом Мао Цзэдуна, чтобы совместными усилиями установить революционную власть в южной Хунани, где, по оценкам ЦК, сложились «благоприятные условия». «Если эти части крестьянской армии [Мао] находятся от вас слишком далеко, - говорилось в одном из писем, - дабы вступить с ними в контакт, вы должны начать восстание самостоятельно» [3]. С обстановкой на юго-восточной кромке хунаньских земель Чжу Дэ был знаком хорошо, ничего «благоприятного» там не заметил, но приказ как старый вояка не обсуждал и в середине января 1928 г. двинул батальоны в ближайший от себя уезд Ичжан, который взял без единого выстрела. В уездном центре учредил советское правительство, издал декреты о разделе земли, отмене долговых обязательств крестьян и городской бедноты. Словом, инструкции ЦК исполнил в точности [4].
В конце января Чжу Дэ разгромил под Пинши войска генерала Сюй Кэсяна, брошенные на подавление «восставших» ичжан-цев. Трофейное оружие и боеприпасы военные передали местным активистам, которые сформировали из босяков-добровольцев 3-ю дивизию Рабоче-крестьянской революционной армии. Полк Чжу Дэ решением Гуандун-ского провинциального комитета КПК был преобразован в 1-ю дивизию, отряд Мао - во 2-ю. Все они формально вошли в состав 4-го корпуса РКРА - в память о геройски проявившем себя в Северном походе знаменитом корпусе Гоминьдана [1, с. 59-61; 5].
Размах волнений, инициированных вылазкой Чжу Дэ хунаньских пауперов (парализовавших чрезвычайно важный перекресток транспортных путей Южного Китая), побудил местных милитаристов к совместному походу против мятежников. В марте 1928 г. они, подтянув сюда семь дивизий, начали акцию возмездия. Чжу Дэ решил отойти в Цзянси, вызвать на себя главный удар карателей и тем самым уменьшить потери среди необученных крестьян. Противник, обнаруживший движение корпуса на восток, стал преследовать его основными
силами. С боями красные уходили в направлении на Цзинганшань, оставляя за спиной залитый кровью, разоренный край.
Восстание - первый (в отличие от Мао) опыт Чжу Дэ в организации вооруженной борьбы и руководстве массовым крестьянским движением. Сам он позднее, когда историю китайской революции всяк переписывал как заблагорассудится, дал «премьере» противоречивую оценку, видимо, еще не избавившись от тягостных воспоминаний. «Во время южнохунаньского восстания, - скажет он, - мы мобилизовали народные массы и, стало быть, действовали в правильном направлении ... [Однако] Хунаньский провинциальный комитет и Южнохунаньский особый комитет КПК насаждали левый путчизм и самостийно устраивали казни и поджоги. В результате мы оторвались от народных масс, изолировали себя и в конце концов потерпели поражение несмотря на то, что захватили больше десяти уездных городов в южной Хунани» [6, 7].
Один из ближайших помощников маршала вспоминал, поясняя суть происходившего: Чжу Дэ тогда занял подчиненную по отношению к провинциальным партийным руководителям позицию, т. к. те действовали от имени или прикрывались именем ЦК. Поэтому когда Южнохунаньский особком дал указание жечь дома богатеев, «мы противились, но бесполезно». Сгорели целые деревни, были буквально стерты с лица земли два города - Чэньчжоу и Лэйян [8, 9].
Так, повязав голытьбу загубленными жизнями и страданиями ни в чем неповинного населения, коммунисты стали пополнять ряды и разворачивать крестьянскую революцию, а точнее бандитизм, под красными знаменами. Не так уж важно в конце концов, кто или какие органы КПК отдавали приказы жечь, грабить и убивать. В южной Хунани компартия в лице Чжу Дэ и его командиров подняла пауперов и люмпенов на борьбу с мироедами, а далее мятеж развивался так, как сотни раз бывало в недавнем и далеком прошлом.
Выплеснув недовольство и разрядив ненависть, крестьяне-изгои (преимущественно хакка) быстро остывали, и все возвращалось к привычному порядку вещей. В нем места смутьянам не отводилось и потому пойман-
ных бунтовщиков и их семьи имущая часть деревни вырезала поголовно.
Уходить надо было и по причине абсолютного отсутствия в районе продовольствия. Даже за счет опиума, который имелся у Чжу Дэ в изрядном количестве и всегда выручал в трудную минуту (личный состав полка уже полгода как старательно занимался его выращиванием и продажей «несознательному» населению), обеспечить пропитание бойцов революции в выжатых как лимон окрестностях не представлялось реальным [10].
Столкнувшись по сути впервые с необузданной стихией войны сельских пролетариев с «реакционерами» (помещиками и кулаками), к которым причислялись все, кто был хоть чуть зажиточнее, чем они, «отец Красной армии» просто не представлял теперь, как действовать дальше. Выяснилось вдруг, что он умел только воевать...
Его имя (Чжу Дэ в буквальном значении с китайского - «Красная Добродетель») уже знали повсюду. Беднота по пути с воодушевлением приветствовала его на митингах и собраниях. Он выступал и сбивчиво убеждал толпу в том, что подлинного освобождения народ может добиться только сам, а армия будет служить ему опорой в борьбе. Любопытно, но так оно и происходило: хакка сами и убивали, и грабили, и жгли. А за защитой и поддержкой бежали к нему. Разве такой ему мечталась революция?!
Чжу Дэ не был настолько циничен, чтобы понимать ее как расправу над теми, кто не принимал виселиц, расстрелов и полного передела нажитого. Но иного пути, как видно, не было. Большинство в компартии воспринимало революционный процесс именно таким образом. Так понимал революцию и Мао Цзэдун, встреча с которым объективно становилась для Чжу Дэ неизбежной.
Еще до восстания в Хунани он написал многоопытному «старшему (он был младше Чжу на семь лет. - И. П.) товарищу» ни к чему не обязывающее письмо, в котором выразил желание объединить силы, чтобы «проводить четкую военную и аграрную политику» [11]. Сейчас маршрут на карте рука прочертила автоматически - на Цзинганшань. Не там ли искать выход из нравственного недоумения? Забегая вперед, отметим, что даже пройдя через горнило маоистских университетов, Чжу Дэ все равно вкуса к классо-
вой борьбе не приобрел и всегда старался держаться подальше от насилия, будь оно революционным или, что называется, по необходимости. Это может показаться странным, но так оно в сущности и было. После Освобождения маршал даже к оборонным делам перестал испытывать особый интерес, всецело занявшись хозяйственным строительством.
В войска Чжу Дэ в южной Хунани влились, конечно же, не только те, кому оставаться в родных деревнях уже не было никакого резона. В «народную армию» совершенно сознательно вступили и связали с ней свою судьбу многие из выдающих полководцев НОАК и ничем не прославившиеся в будущем кадровые командиры и солдаты. Хуан Кэчэн и Ян Дэчжи в разное время возглавляли Генштаб; Сяо Кэ дослужился до заместителя министра обороны КНР; заместителями начальника ГШ НОА стали Ван Чжэнь и Дэн Хуа; видным партийным руководителем и военно-политическим работником после 1949 г. являлся Сун Жэньцюн и т. д. Вместе с командирами, проделавшими с Чжу Дэ путь еще из Наньчана (среди них оказалось сразу два, не считая командира, будущих маршала КНР, генерал армии, генерал-полковник), они составили кадровый костяк вооруженных сил КПК и опору главнокомандующего в армии и партии.
В конце апреля 1928 г. формирования Чжу Дэ общей численностью свыше 10 тыс. человек соединились в Цзинганшане с отрядом Мао. На церемонии по этому случаю было объявлено о создании 4-го корпуса Красной армии. Командиром корпуса стал Чжу Дэ, представителем партии - Мао Цзэ-дун. Спустя годы прославленный полководец посетил колыбель китайской революции и оставил в тамошнем музее короткую, но исчерпывающую запись: «Первая гора Поднебесной». Разумеется, на протяжений десятилетий эти сведенные вместе пять иероглифов в отечественной китаистике, разводившей двух основателей КНР едва ли не по разные стороны баррикад, предпочитали не замечать [12]. Да, начиная с 1950-х гг. Чжу Дэ изрядно потрепал Председателю нервы, но никогда и на секунду - в отличие от некоторых других лидеров - не усомнился в праве Мао Цзэдуна быть вождем партии и китайского народа.
Будь иначе, неизвестно, как сложилась бы историческая судьба КПК.
Встреча в Лунши положила начало значительным изменениям в политической обстановке на границе Цзянси и Хунани. Цзин-ганшань превратилась в самую раннюю на китайской земле сравнительно устойчивую коммунистическую базу с более чем полумиллионным населением. Здесь начала создаваться регулярная армия КПК. В Лунши состоялось и личное знакомство Чжу Дэ с Мао Цзэдуном, которое продолжалось почти полвека.
Охарактеризовать сложившиеся между ними отношения непросто. Несмотря на то, что оба плечом к плечу прошли через тяжелейшие испытания, разделили поровну радость достижений и восторг окончательной победы, они не были близки и теплых товарищеских чувств друг к другу не питали. Мао к таким отношениям не имел задатков. Чжу Дэ не отличался способностью навязываться с дружбой к тем, кому это было ни к чему. Председатель, однако, не выказывал «старине Чжу» явного небрежения и вероломства, свойственных его манере общения с прочими соратниками. Более того, вождь нередко абсолютно естественно и без всякой игры, демонстрировал на публике знаки уважения своему командиру, а в неформальной обстановке вел себя с ним, как с хорошим приятелем - часто даже тогда, когда их служебные отношения были, мягко выражаясь, напряженными. Собственно, только благодаря строжайшему приказу Мао хунвэйбинов-ская шпана так и не осмелилась устроить судилище над «черным главнокомандующим», что с другими проделывала с легкостью и изобретательностью необыкновенными [13]. В свою очередь, Чжу Дэ с момента знакомства с исключительным почтением и тактом относился к комиссару. В уважении к этому «великому человеку» маршал воспитывал своих детей и внуков. Как вспоминает Чжу Минь, дочь полководца, отец учил ее китайскому (она плохо знала родной язык в связи с длительным пребыванием в СССР) по «книгам, написанным Мао Цзэдуном», как будто в доме не было учебников [14].
Председатель слишком хорошо разбирался в людях, чтобы не усмотреть в Чжу Дэ того качества, которого был лишен сам да и среди окружения не подмечал. Своим беско-
рыстием командир вызывал у людей доверие, касалось то видевших его впервые или знавших давно. На доверие он отвечал тем же. Этот редкий дар Мао Цзэдун, пожалуй, более всего и ценил в главкоме. Всенародно любимых героев-полководцев и искушенных пропагандистов партия имела в достатке. Каждого Мао использовал по назначению. Чжу Дэ - не исключение. Его имя сплачивало армию, важнейший инструмент борьбы за власть. Но эта роль обусловливалась не волей вождя, а уникальностью авторитета военачальника. Данное обстоятельство раздражало Мао. Однако не настолько, дабы, поддавшись чувству, он попытался до срока переставить фигуры на своей игровой доске. Когда Председатель посчитал, что такое время пришло, ни Пэн Дэхуай, ни Линь Бяо надежд не оправдали. Даже не будучи действующим маршалом, относительное единство и сплоченность армейской элиты вокруг центра в водовороте политических конфликтов 1960-1970-х гг. мог гипотетически обеспечить (помимо самого вождя) только Чжу Дэ. Этот тезис имеет сторонников, и мы его поддерживаем [15].
Маршал хотя и не сразу, но быстрее других был вынужден признать в Мао Цзэдуне безусловного идейно-политического лидера
и, невзирая на раздоры и мелкие «измены», оставался верным его сторонником до конца. Несогласие не перерастало у него в открытый вызов Председателю. Он либо молчал, либо, не подвергая сомнению первенства Мао в партии, занимал по определенным вопросам сторону тех, чья позиция казалась предпочтительнее или - гораздо чаще -справедливее с моральной точки зрения. После Освобождения время и события внесут поправки в форму их союза, но это - отдельный разговор.
Постоянство Чжу Дэ в признании лидерства Мао Цзэдуна являлось, на наш взгляд, важнейшим фактором его, Мао, поддержки армейскими командирами, в особенности на начальном этапе, когда у последнего еще были серьезные конкуренты в борьбе за власть, а у командования - возможность выбора.
Соединение сил в Лунши произошло в тот период, когда руководство партии оставалось приверженным взгляду на массовую борьбу как главную составляющую револю-
ционного процесса в стране, а на военную силу - как вспомогательную, вторичную. Мао Цзэдун и Чжу Дэ смотрели на вещи иначе, полагая, что крестьянская революция не может снести устои старого мира, любое лишенное вооруженной поддержки и опорной территориальной базы восстание не имеет ни малейшего шанса на успех [6, с. 393].
Солидарность в краеугольной проблеме не означала сходства обоих партизанских вожаков в других вопросах. Такого в условиях эмпирического поиска КПК и Коминтерном правильных путей к цели и быть-то не могло. Чжу Дэ, соглашаясь с Мао Цзэдуном в необходимости всемерного укрепления цзинганшаньской базы как «обязательного условия продолжения борьбы», в то же время считал полезными и перспективными рейды в соседние территории «с целью активизации крестьянства и разгрома отдельных воинских частей противника». Цзинганшань, кроме того, не была в состоянии обеспечить зерном немалый гарнизон. Бойцы не хотели надолго там оставаться, имея крайне скудное довольствие. Командирам также надоело «отсиживаться в горах и только и делать, что защищаться от истребительных вылазок властей». Чжу Дэ не мог не учитывать их настроений, да и сам как военачальник предпочел бы «хорошенько погонять» бывших сослужив-цев-генералов по горам, а «не попусту скалить зубы». Таким образом, его позиция стала идти вразрез с «медленным развитием вширь», за что ратовал Мао Цзэдун. Пошли долгие споры на тему, как понимать «неторопливость» и «поспешность». Переспорить Мао было невозможно, и Чжу Дэ начал терять терпение [16].
Хунаньский комитет КПК, недовольный своеволием «цзинганшаньского владыки», в целях подрыва его влияния не нашел ничего лучшего, чем использовать для этого ставшие известными противоречия между ним и командиром. Партком (так же, как и органы КПК в других провинциях) в результате послереволюционных репрессий был укомплектован молодыми и неопытными работниками. Отсутствие признания провинциальные функционеры компенсировали волюнтаристскими методами руководства и скоропалительными взысканиями за непослушание, внося еще большую беспорядочность в без того несогласованные действия
парторганизаций на местах и в армейских частях. В этой связи противодействие диктату сверху и отстаивание независимости Мао Цзэдуном, ветераном партии и членом ЦК, можно понять. Чжу Дэ, исповедовавший строгую дисциплину, постоянно оказывался в положении раздвоенности, близко к сердцу принимая каждую пикировку своего коллеги с начальством. Противоборство партийной и военной элит не могло продолжаться бесконечно. Разрешилось оно, правда, только к осени 1931 г. силовым исходом, когда Мао под предлогом подавления контрреволюции физически уничтожил сотни руководящих кадров уездного и провинциального уровня, к чему вольно или невольно приложил руку и Чжу Дэ. А тогда, в 1928 г., хунаньские партийные лидеры использовали любой шанс, чтобы стравить политкомиссара с командиром и, сыграв на противоречиях, ослабить позиции Мао в пограничном районе. Получалось, правда, у них не так, как хотелось. Мао Цзэдун отмахивался от штатских партийцев, как от назойливых мух, браня их последними словами. Все шишки получал Чжу Дэ. Он только и успевал открещиваться от комиссарских обвинений в «примитивном военном авантюризме», «милитаристских
привычках», «незнании марксизма» и т. п. Примеров тому достаточно [16], и мы не будем на них останавливаться.
Между тем, как нам представляется, камнем преткновения, в наибольшей степени мешавшим установлению нормальных отношений между Чжу Дэ и Мао Цзэдуном, был и всегда оставался авторитарный, часто деспотический стиль руководства последнего. Мао стремился (и небезуспешно) сосредоточить в своих руках абсолютную власть и в корпусе, и в районе, а в ведении Чжу Дэ оставить только военно-оперативную работу, причем которую тот должен был вести, предварительно согласовывая с ним все свои намерения [16, с. 102].
«Фронтовой комитет (партийный орган Цзинганшаньского района. - И. П.), - пишет в своих мемуарах бывший командир 29-го полка, позднее перешедший на сторону Гоминьдана, - начиная с конца мая 1928 г. заседаний не проводил. [Мао] решал все вопросы единолично от имени парткома корпуса и особкома погранрайона. Только военные вопросы обсуждал с Чжу Дэ и Чэнь И. Я
как-то поговорил с Чжу Дэ. Он сказал, что Мао Цзэдун с нами [военными] не ладит. Предварительно вопросы не обсуждает, извещает тогда, когда надо уже действовать. Поэтому времени у меня на обдумывание не бывает. Информация с мест проходит первоначально через него... [У Мао] диктаторский стиль руководства» [17].
Важной причиной трений в дуэте, на взгляд Гун Чу, была «несовместимость их характеров». «Чужих мнений Мао Цзэдун не воспринимал, - продолжает он. - Чжу Дэ, напротив, исповедовал демократический стиль, проблемы обсуждал с людьми, а затем принимал меры, исходя из общего решения. Мао Цзэдун никогда не был искренним, всегда ходил вокруг да около. Главным у него было добиться своей цели. В противоположность ему Чжу Дэ был открыт и прям. Поэтому им было тяжело прийти к согласию» [16, с. 101-102].
Гун Чу трудно заподозрить в необъективности. Он вовсе не умаляет талантов Мао, которые в целом превалировали в нем как лидере и ценились всеми, в т. ч. Чжу Дэ. «Им многие восхищались... Его достоинства -светлая голова, доходчивые объяснения... Он имел талант руководителя, мог быстро мобилизовать членов партии и массовые организации Цзингана и направить их совместную борьбу. Если говорить о том времени, у Мао были все необходимые качества, интеллект и способности, которые позволяли ему руководить революцией. К сожалению, с ним трудно было поддерживать отношения», -читаем в записках офицера [16, с. 102].
Как бы то ни было, раздоры среди новых крестьянских вождей не могли помешать поднимавшейся волне левого радикализма в массах не только Хунани и Цзянси, но и соседних провинций юга страны. Влияние и авторитет Мао Цзэдуна как партизанского лидера и идеолога в этом районе становятся безраздельными и неоспоримыми. С другой стороны, в не меньшей (если не большей) степени такая динамика, т. е. рост популярности, была присуща и Чжу Дэ - как военачальнику. Реализация амбициозных планов Мао в боевых походах ближайших лет ложилась практически полностью на него. По оценкам командиров, Мао Цзэдун «блестяще разбирался в военной стратегии, но в управлении войсками на поле боя и в тактике дос-
тоинств не имел, коль скоро не был военным» [11, с. 170].
«Чжу-Мао» - так, в нерасчленяемом имени выражало беднейшее крестьянство и бойцы Красной армии свое почитание обоих коммунистических руководителей. Зачастую население было уверено, что вождь у красных один (в районах гоминьдановского господства - в прессе, наглядной агитации - армия Чжу Дэ и Мао Цзэдуна обычно изображалась в виде свирепого клыкастого кабана, поскольку китайские фонемы мао и чжу на слух могут восприниматься как «щетинистая свинья». - И. П.).
Чжу Дэ в отличие от Мао не был тщеславен и не покушался на чужое, а, как правило, и своим не очень дорожил. Председатель не мог не быть довольным данным обстоятельством, что, впрочем, не мешало ему исподволь нащупывать среди командного состава тех, кто смог бы в случае чего заменить слишком уж популярного комкора или стать ему противовесом в войсках. Занятие бесполезное, и Мао прекрасно понимал это, но ничего с собой поделать не мог - так уж он был устроен.
Чжу Дэ не в пример всем прочим командирам был прекрасно образован, обладал незаурядным интеллектом и, самое главное, отличался компромиссной рассудительностью. Чего, например, Мао не обнаружил в полуграмотном и яростном Пэн Дэхуае (втором по рангу полководце НОАК), присоединившемся к ним с 5-м корпусом в декабре
1928 г., однако в пику Чжу Дэ стал его всячески нахваливать и оказывать нарочитое покровительство. Довольно скоро Пэн Дэхуая уже нарекли «любимым командиром Мао». Чжу Дэ по-прежнему звали «наш командующий», что в сущности не давало честолюбивому Пэну никаких шансов встать хотя бы вровень с ним. Кроме того, Пэн Дэхуай иногда позволял себе «не очень почтительно отзываться» о Чжу Дэ, одновременно по поводу и без повода восхищаясь Мао Цзэдуном [18]. То была его роковая ошибка. В 1959 г. армейская верхушка без колебаний «сдала» прозревшего маршала Председателю в обмен на сохранение статус-кво. О подобном сценарии в применении к Чжу Дэ не нужно даже начинать разговор.
Возвращаясь к взаимоотношениям Чжу Дэ с Мао Цзэдуном, следует сказать, что они
со временем приобрели характер вполне рабочий. Вопросы принципиальные, по которым они ранее расходились, были либо разрешены, либо потеряли актуальность. Доминировавший прежде в их контактах личностный фактор - благодаря, в первую очередь, усилиям Чжу Дэ - отошел в тень, а с ним постепенно исчезла и первооснова конфликтности. Своевременная рокировка командира, принявшего безусловный приоритет комиссара и сохранившего до гробовой доски преданность ему, принесла Мао солидное преимущество перед всеми соперниками на пути к власти. И он в долгу не остался: ему ничего не стоило отправить на заклание любого из высших руководителей партии и военачальников, но только не «старину Чжу». Как поднять руку на свою «половину»? Бессердечность Председателя имела пределы, пусть это кому-то и не нравится.
Союз «Чжу-Мао» и, конечно же, направляемое им массовое движение в деревне, укрепились и стабилизировались благодаря еще одному фактору, изначально работавшему как раз против партизанской «фракции». Речь о руководстве ЦК, где ключевой фигурой на тот момент являлся Чжоу Энь-лай. Предыстория его вмешательства в корпусные дела такова.
Последний виток противоречий между военным командованием и партийно-политическим лидером в войсках был инициирован перебазированием 4-го корпуса из Цзинган-шаня и переносом его боевой активности на всю территорию Цзянси и Фуцзяни. В таких условиях сохранить контроль над полевыми командирами для Мао Цзэдуна становилось гораздо труднее. Стремление Чжу Дэ и его штаба действовать в зависимости от обстановки, т. е. без особой оглядки на указующий центр (фронтком), грозило куда более серьезными конфликтами, чем прежде, вполне возможно, судя по отдельным свидетельствам - разрывом. Мао не мог допустить этого. Иначе все пришлось бы начинать сначала.
Новые «трения», как принято в китайской литературе обозначать корпусные склоки, действительно вылились в нервную и шумную «дискуссию», о которой узнали в ЦК и приняли решение отозвать Мао и Чжу в Шанхай, а корпус раздробить на отдельные подразделения [19]. Укрепление влияния Мао Цзэдуна как «крестьянского лидера»,
становившегося все более известным в южных провинциях (на севере страны организаций КПК вообще не сохранилось), мягко выражаясь, раздражало партийный центр. Личные амбиции шанхайских руководителей брали верх над интересами общего дела, и потому разногласия в корпусе послужили все-таки лишь поводом (версия отечественной историографии остается до сих пор неизменной) для отстранения «упрямого ху-наньца» и заодно его командира от реальной работы, хотя к последнему у Чжоу Эньлая никаких претензий не было - они давно водили дружбу.
Масла в огонь также добавило полученное в корпусе накануне письмо ЦК КПК, с полугодовым опозданием, но зато с комментариями, излагавшее установки VI съезда партии.
Съезд осудил политику конфискации всей земли у крестьян-собственников, что было прописано в подготовленном Мао «Цзинганшаньском законе о земле» и осуществлялось в пограничном районе Цзянси-Хуанань. Чжу Дэ не разделял экстремизма комиссара в таком чувствительном вопросе, однако старался не вмешиваться в вопросы компетенции партийного лидера [20]. Вместе с тем констатированная съездом ошибочность аграрной программы Мао Цзэдуна позволила ему усомниться в теоретической непогрешимости последнего, во что он чуть было не уверовал. С другой стороны, Чжу Дэ не мог не заметить, как спонтанно и непредсказуемо меняется курс «инстанций» в Москве и Шанхае. Последовательно гнувший свою линию по всем направлениям, Мао на их фоне выглядел предпочтительнее. Поэтому он счел за лучшее не играть на уязвленном самолюбии товарища и использовать в своих интересах иное из съездовских решений, а именно тезис о Красной армии как «главной движущей силе грядущей революции» и партизанской войне с «непрерывным беспокойством неприятеля путем неожиданных, стремительных налетов» [21]. Смысл этого указания, на его взгляд, сводился к тому, чтобы военные органы и командиры занимались боевой работой, а партийные -«борьбой за массы, укреплением Красной армии и созданием революционных баз». Такое «разделение труда» пошло бы всем только на пользу.
В общем-то разумный, но несколько наивный ход мыслей Чжу Дэ и привел к неожиданному для Мао всплеску недовольства в войсках, поскольку озвученные корпусным командиром, они были поддержаны его подчиненными.
Вот как в источнике описываются настроения военных: «Мы что, должны испрашивать «добро» партии на использование каждой винтовки? - возмущались они [командиры]. Не взять ли тогда партии на себя и заботу о конюхе, когда у того закончится сено?» Особенное недовольство у них вызывало стремление Мао использовать их подчиненных в агитационной работе среди населения. В корпусе и так насчитывалось несколько сот пропагандистов, а он еще обязывал и бойцов вдалбливать в сознание «тупоголовых» мужиков идеи коммунистической революции. Мао, однако, совершенно не волновало, что такая «политическая поденщина» отвлекала личный состав от прямых обязанностей.
Чжу Дэ это как раз и бесило. Вооруженные своими «железными» аргументами (Мао, разумеется, тоже заинтересованно проштудировал послание ЦК), оба - во главе своих сторонников - обменивались колкостями и вступали в жаркие споры на партийных заседаниях и конференциях. Подконтрольные им фронтовой и армейский комитеты по сути объявили друг другу бойкот [10, V. 2, р. 227229].
Что до указания ЦК о расформировании корпуса, то Мао и Чжу одинаково отрицательно восприняли его как по меньшей мере «неблагоразумие» и, не смущаясь, оставили без ответа. Такая солидарная позиция свидетельствовала о том, что противоречия между ними не имели антагонистического характера и могли быть преодолены без никому не нужных конфликтов, позаботься центр об упорядочении политико-организационной
структуры в Красной армии хотя бы полуго-дом раньше. Ключевым вопросом здесь являлось наделение руководителей партийных органов и командиров однозначно трактуемыми полномочиями и четко разграниченными сферами ответственности. Аморфный институт партпредставителей и в сущности противостоявшая ему система армейских (солдатских) комитетов с ее «военной демократией» не способствовала единству дейст-
вий политработников и военачальников, в особенности если они не проявляли друг к другу личных симпатий.
В этом плане одним из заметных этапов в нагнетании напряженности в корпусе стала 7-я партконференция, прошедшая в июне
1929 г. Главным пунктом повестки было «решение внутрипартийных споров». Незадолго до этого Мао, подвергшийся критике со стороны большинства командиров и даже потерявший часть своих приверженцев, под предлогом болезни покинул штаб корпуса и оставался в горах западной Фуцзяни до декабря. Обязанности секретаря фронтового комитета вместо него временно исполнял Чжу Дэ. Прибывший на конференцию Мао пытался выдать разногласия вокруг хорошо известных всем проблем за «отражение борьбы пролетарской и непролетарской идеологий» в армии. Но высказанные им обвинения в адрес сторонников армейского комитета на этот раз поддержки не получили, и на пост секретаря фронткома был избран Чэнь И. Мао вновь покинул войска [1, с. 77-78].
В его отсутствие в сентябре 1929 г. в Шанхане было созвано расширенное заседание комитета, на котором было принято самое важное на ту пору решение создать главную опорную базу в западной Фуцзяни и установить в районе советскую власть. Спустя некоторое время эта и уже существовавшая база в южной Цзянси после слияния образовали Центральный советский район. На заседании участники утвердили разработанный Чжу Дэ план советизации 20 уездов Цзянси и Фуцзяни с последующим соединением в единое целое этой территории с пограничным районом Хунань-Цзянси [5, с. 204]. Данный факт никогда не был секретом, но в китайской и отечественной литературе не выделен в качестве персональной заслуги Чжу Дэ, а не общей с Мао Цзэдуном.
После конференции фронтком высказался за то, чтобы положить конец взаимной нетерпимости в корпусе и обратиться за содействием по этому поводу в ЦК КПК. В июле 1929 г. в Шанхай был откомандирован Чэнь И для консультаций с высшим руководством. В своем докладе о положении в «Армии Чжу-Мао» Чэнь И дал весьма нелестную характеристику партпредставителю, обосновав ее критическими отзывами о нем ряда командиров и политработников. Чжу Дэ
также выглядел небезгрешным, но не столь одиозным, как Мао [22]. Чжоу Эньлай, однако, не стал разбираться, кто из них прав, а кто нет. Ему, как никому другому, было известно о тех симпатиях, которые начали питать в Москве к будущему вождю партии и заодно к его командиру. Советская пресса на все лады воспевала их подвиги и деяния. В конце концов, формирование под их командованием за прошедшие месяцы превратилось в серьезный фактор, влиявший на ситуацию в масштабе едва ли не всего Южного Китая.
Результатом поездки Чэнь И явилось директивное письмо ЦК 4-му корпусу от 28 сентября 1929 г., которое было направлено для исполнения во все соединения и части Красной армии. Документ упразднял систему партийных представителей. Вместо нее учреждался институт политкомиссаров, наделенных внятно прописанными правами, намного превышавшими полномочия командиров.
Недовольству военных не было предела. Единоначалие, основа основ армейского порядка, рухнула в одночасье. Возмущение командного состава тем не менее открыто высказано не было - во многом благодаря Чжу Дэ, пресекавшему на корню любые проявления критики партийного приказа. Как ни странно, но именно тогда он впервые со встречи в Лунши вздохнул с облегчением: цэковская бумага расставляла все по местам. Поддержи он тогда своих подчиненных, трудно представить, к каким последствиям привела бы «партизанская вольница».
Впоследствии на опорных базах КПК и советских районах войсковые соединения, полевые армии и прочие формирования чаще всего именовали по первым фамильным иероглифам их руководителей. Каким бы безграничным ни было влияние политкомисса-ра, первым в словосочетании всегда стояло имя командира. Это оставалось, пожалуй, единственным преимуществом военачальников перед «партийным оком» в НОАК.
Состоявшаяся в декабре 1929 г. в Гутяни 9-я партконференция 4-го корпуса одобрила директиву центра и приняла соответствующую резолюцию [23, 24]. Принято считать, что конференция завершила собой продолжавшийся около полутора лет спор о толкованиях понятия «партийное руководство армией», а стало быть, окончательно закрепила
основополагающий принцип военного строительства КПК.
«Партия командует винтовкой», - Мао первым в партии произнес эту знаменитую фразу. «Гутяньские решения» грели ему душу и сердце на протяжении десятилетий. Даже на закате жизни Председатель не забывал подчеркивать их «великое историческое значение». Чжу Дэ хорошо понимал, почему.
1. Чжу Дэ. Биографическая хроника. Пекин, І986 (кит. яз). С. 56-58.
2. Вечно живое наследие маршала Чжу Дэ. Тяньцзинь, І986. С. 3І.
3. Documents of the Chinese Communist Party, і 927-і 930: Party in Action during Defeat. Hongkong, І97І. Р. І87.
4. Из искры разгорится пожар. Воспоминания ветеранов НОАК. Т. і. Пекин, І982 (кит. яз.). С. 104-105.
5. Биографии военачальников НОА. Т. І. Пекин, І984 (кит. яз.). С. І98.
6. Чжу Дэ. Избранные произведения. Пекин, І983 (кит. яз.). С. І26.
7. Китай в лицах и событиях. М., І99І. С. 79.
8. Го Жэнь. Отрывки из воспоминаний // Данши цзыляо [Материалы по истории партии] (кит. яз.). І986. № І2. С. 7.
9. Хуан Кэчэн. Автобиография. Пекин, І994 (кит. яз.). С. 36-37.
10. Mao’s Road to Power. Revolutionary Writings, І9І2-І949. Vol. 3. N. Y.; L., І993. Р. 57.
11. Титов А.С. Материалы к политической биографии Мао Цзэдуна. Т. І. М., І969. С. І68.
12. Мао Цзэдун и его полководцы. Пекин, І993 (кит. яз.). С. 39.
13. Биография Чжу Дэ. Пекин, 1993 (кит. яз.). С. 728.
14. Чжу Минь. Мой отец Чжу Дэ. Пекин, 2007. С. 233.
15. Шорт Ф. Мао Цзэдун. М., 2005.
16. Гун Чу. Записки об участии в вооруженной борьбе КПК // Минбао [Доступная газета] (кит. яз.). 1972. № 3. С. 99-100.
17. Минбао [Доступная газета] (кит. яз.). 1972. № 1.
18. Минбао [Доступная газета] (кит. яз.). 1973. № 4. С. 105.
19. Ивин А. Очерки партизанского движения в Китае 1927-1930 гг. М.; Л., 1930. С. 132.
20. Минбао [Доступная газета] (кит. яз.). 1973. № 2. С. 99.
21. Программные документы Коммунистических партий Востока. М., 1934. С. 50.
22. РГАСПИ. Ф. 514. Оп. 1. Д. 109. Л. 5.
23. Жэньминь жибао [Ежедневная народная газета] (кит. яз.). 1988. 30 июня.
24. Ван Цзяньцян. Красная армия: от системы партпредставителей к системе политкомисса-ров // Чжунгун данши яньцзю [Исследования по истории КПК] (кит. яз.). 2005. № 6. С. 66.
Поступила в редакцию 6.04.2009 г.
Pozhilov I.E. “Chu-Mao Army”: - how the construction of the CCP military forces was started. It is the purpose of this article to trace the emergence and growth of the CCP armed forces prototype - “Chu-Mao Army”. The main contents of the events appeared to be the Mao’s conflict with majority of his professional commanders concerning the fundamental issues of ethic and style of managing the troops accomplished by December 1929 at Kut’ien party conference.
Key words: the CCP Armed Forces; Mao Tse-tung; Chu Te; Chingkangshan; Kut’ien party conference.
