CC BY
121
С.И. Сивцева
«ТЕПЕРЬ НЕСЛЫХАННОЕ В ВЕКА ТЯЖЕЛОЕ ВРЕМЯ НАСТУПИЛО»: ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ И ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ В ЯКУТСКОЙ АССР (1928 - 1945 гг.)
Великая Отечественная война стала тяжелейшим испытанием для населения СССР. Пострадали, несомненно, все регионы страны. Однако последствия войны для Якутской АССР имели специфику, связанную, прежде всего, с природно-климатическими, географическими, социальноэкономическими и некоторыми другими факторами, которые усугубили положение ее жителей, что сказалось на демографической ситуации в республике.
В настоящей статье предпринята попытка рассмотрения этих факторов и осмысления их воздействия на демографические процессы в республике. В качестве источников нами были использованы хранящиеся в федеральных и республиканских архивах статистические и отчетные материалы о демографических и социально-экономических процессах, протекавших в Якутии.
* * *
Якутия и ее экстремальные природно-климатические условия известны всему миру. Резко-континентальный климат характерен зимой низкими, продолжительными температурами, а летом - наоборот, высокими температурами, которые часто оборачиваются для сельского хозяйства засухой и неурожаем (правда, иногда лето выдается прохладным и дождливым, что опять-таки при наличии многолетней, «вечной» мерзлоты чревато затоплением сенокосных участков, а для зерновых культур - неурожаем).
Накануне Великой Отечественной войны, в 1939-1940 гг., в Якутии также случились неурожай и засуха, которые имели свое продолжение вплоть до 1943 г. Это, конечно, усугубило ситуацию с продовольствием. Однако проведение накануне войны «второй волны» коллективизации, а вместе с ней и нового расселения, создания сети новых поселков (так называемого поселкования) в 1939-1940 гг., ужесточение административнокомандных методов управления экономикой оказались теми факторами, которые явились главными причинами ухудшения положения сельского населения республики в военные годы.
Курс на коллективизацию в республике не привел к каким-либо
значимым положительным результатам, как и во многих областях страны. В документах того времени указывается на перегибы в обобществлении скота личного пользования, что привело к сокращению поголовья крупного рогатого скота с 1928 по 1938 гг. на 13 %1. Перегибы и ошибки в отношении сельского населения Якутской республики были отмечены на самом высоком уровне - постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 сентября 1932 г. «Об извращениях политики партии на Крайнем Севере»2, после чего Якутский обком ВКП(б) ряд лет придерживался лояльной политики по отношению к крестьянству вплоть до 1939 г.
Назначение в 1939 г. первым секретарем Якутского обкома ВКП(б) И.Л. Степаненко привело к форсированию темпов коллективизации и поселкования, изменению политики в отношении крестьянства: И.Л. Степаненко приехал в феврале 1939 г. из Москвы со своей «командой», практически не знавшей местных условий и занявшей ключевые позиции в структуре местного руководства, а бывший первый секретарь Якутского обкома ВКП(б) П.М. Певзняк был репрессирован3.
К приезду И.Л. Степаненко ситуация в селах с только образованными колхозами была запущенной. Из 889-ти колхозов, созданных в 18-ти южных районах республики на 1 января 1939 г., 176 колхозов совершенно не имели обобществленного крупного рогатого скота, а в 215-ти колхозах размер поголовья обобществленного скота не превысил и 10 голов4. То есть почти половина колхозов (44 %) не имела должного количества скота, чтобы называться колхозами.
Как было установлено проверкой, начатой новым партийным руководством, жители сельских местностей в некоторых районах становились колхозниками лишь на бумаге, не обобществляя свой скот. Например, в Вилюйском районе приступили к коллективизации в 1935-1936 гг., и было коллективизировано, по официальным итоговым документам, 80 % хозяйств. Но когда стали разбираться в том, что собой представляют эти колхозы, то выяснилось, что из 70-ти колхозов половина оказались, по существу, не колхозами: они имели по одной корове, и некоторые из них не имели хотя бы одной лошади, а земли обрабатывались мотыгами. То есть люди вступали в колхозы и при этом не отдавали в колхозную собственность ни одной коровы, ни одной лошади, входили «бескоровными» и «безлошадными», хотя они имели скот в личном пользования. Колхозников можно было понять: даже по нормам «Устава сельскохозяйственной артели» они имели право сохранять за собой до 37 голов скота, но таковых уже к этому времени почти не было.
Такая практика вовлечения людей в колхозы проводилась несколько лет. Районные партийные организации, как правило, указывали на недостатки в организации колхозов, просили поддержки у обкома партии и Наркомзема РСФСР, но безрезультатно.
В 1937 г. с проверкой из Наркомзема РСФСР в Нюрбинский район приезжал работник наркомата Ермалюк. Ему также указали на недостатки подобного рода, однако он «начал успокаивать, что это еще не так страшно, а в других районах есть хуже»5. Более того, известно, что в Горном районе бывший начальник районного Земельного отдела Корякин смог провести обобществление скота, за что его исключили из партии6.
Характерно и то, что за один 1939 г. было вовлечено в колхозное производство около 20 тыс. сельчан, ранее не работавших в колхозах7. Если по переписи населения 1939 г. (перепись была проведена в начале года) было 88,4 тыс. колхозников8, а за 1939 г. было еще вовлечено около
20 тыс.9, то получается, что в колхозах до 1939 г. не работал почти каждый четвертый (и это в лучшем случае, так как многие колхозы, а значит и колхозники, являлись таковыми лишь на бумаге).
Эти факты говорят о том, что прежняя, относительно сбалансированная политика местных властей по отношению к якутскому крестьянству была оценена новым партийным руководством республики как ведущая к запаздыванию процессов коллективизации и обобществления скота, имевшегося у сельчан, а также как медленные темпы ликвидации мелкобуржуазных собственнических тенденций. (Вообще, начало процесса массового производственного объединения единоличных хозяйств в Якутии и темпы коллективизации запаздывали по сравнению с центральными областями страны10).
Все эти обстоятельства пагубно сказались на колхозном крестьянстве, которое встретило военные испытания крайне обессиленным и маломощным: в наспех образованных колхозах, без должного налаженного колхозного производства в условиях нового расселения (поселкования) и фактически мизерным поголовьем скота личного пользования, так как большую часть поголовья пришлось отдать в колхозы, чтобы избежать насильственного раскулачивания.
Кроме того, в целом, коллективизация означала принципиальное изменение положения крестьян в системе общественного производства. В ходе коллективизации единоличные хозяйства должны были иметь общие средства производства, общую собственность, индивидуальный труд постепенно сменялся коллективным. Формирование нового отношения к труду как к коллективной деятельности, становление общественного характера труда и осуществление принципа его всеобщности были особенно сложны для якутян. Никогда не стремившиеся к продолжительному совместному труду якуты, родившиеся и выросшие в дореволюционное время, в беседах с политическим ссыльным, этнографом В.Л. Серошевским категорически открещивались от идей постоянных артелей. «Для этого нужно, чтобы люди были ангелы!», «Люди бывают разные: ленивые и работящие, совестливые и бессовестные», «Мы выигрыша в карты 58
поделить не можем, а ты хочешь, чтобы мы делили сено, молоко, масло, заработанные деньги - мы непременно подеремся», - говорили они11.
* * *
Поселкование, проходившее одновременно с коллективизацией, было еще далеко от завершения (оно завершилось только к 1960 г.).
Коренное население испокон веков занималось преимущественно скотоводством, потому проживало семьями, разбросанными по аласам - типичным для равнинной Якутии геологическим образованиям. (Алас представляет собой вытянутую пологосклонную и плоскодонную ложбину овальной формы диаметром до нескольких километров и глубиной до 30 м.; образуется при вытаивании подземных льдов (термокарст), усадке грунта и горных пород и т.д.; низина аласа обычно покрыта заболоченным озером, а склоны — лугово-степной растительностью12). Весьма обстоятельно изучил эту проблему, связанную с поселкованием, якутский историк И.А. Аргунов, который утверждает, что до коллективизации характер расселения сельского якутского населения был «распыленно-сезонным»13. Заготовка сена для содержания скота в отдаленных друг от друга мелкоконтурных участках земли, использование лоскутных клочков пастбищ принуждали единоличные хозяйства к сезонным перемещениям.
В 1926 г. в сравнительно густонаселенном Якутском округе в более чем 20 % населенных пунктах проживало по одной семье, а в 60 % - не более трех. Например, схема расположения и обслуживания населения II Жемконского наслега Западно-Кангаласского улуса выглядела следующим образом. Площадь этого пригородного наслега охватывала четырехугольник длиной 90 верст и шириной около 10 верст вдоль береговой линии Лены. Однако и при таких размерах в наслеге было несколько десятков населенных мест. Школа находилась в центре наслега, кредитное товарищество и изба-читальня - в 40 верстах при центральной школе, ветеринарный пункт - в 90 верстах в Якутске, почта, фельдшерский пункт и лавка потребительского общества располагались в селе Покровском, в 8 км от центра наслега14.
При этом многочисленные населенные пункты не были постоянными, и население находилось в подвижном состоянии. «Только одна четверть всех якутских хозяйств с трудом может быть признана оседлой, - писал исследователь М.К. Расцветаев в 1932 г. - А свыше половины населения представляет собой еще совершенно неустойчивую подвижную массу, месторасположение которой на одном месте продолжается лишь в пределах от одного до десяти лет»15.
Причины подвижности сельского населения Якутии в конце 1920 - начале 1930-х гг. М.К. Расцветаев делил на три группы.
Первая - организационные: передвижения внутри наслега вследствие получения нового надела, постройки нового дома. Вторая - технические: для удобства занятий земледелием, приближения к сенокосам, пастбищам и водоемам. По нашему мнению, к техническим можно отнести и причины, связанные с частыми неурожаями и засухами, когда население было вынуждено искать лучший травостой и сенокосные угодья для своего скота. Третья - социально-экономические: отсутствие своей усадьбы, поиск заработка, образование нового хозяйства батраками, слияние хозяйств. Однако подвижность якутских семей, как справедливо подчеркивал М.К. Расцветаев, нельзя отождествлять с кочеванием, ибо передвижение, как правило, ограничивалось пределами наслега. Главное же отличие в том, что перемещалось отдельное хозяйство, а не наслег, который продолжал оставаться вполне неподвижным16.
Перестройка сельского расселения в Якутии началась с конца 1920-х гг. При проведении земельного передела 1929 г. предполагалось начинать перераспределение земель с выбора мест под поселки, по которым нужно было ориентироваться при отводе сельскохозяйственных угодий. Первые поселки появились на бывших усадьбах тойонов (богатых, зажиточных людей). В 1931 г. поселкование было начато в 32-х колхозах, которые стали сооружать на новом месте животноводческие фермы, жилые дома, школьные здания, больницы. Однако в 1930-е гг. карликовые, маломощные (в общем-то «бумажные») колхозы не смогли внести существенных изменений в сельскую поселенческую структуру, приостановить сезонные передвижения населения17.
Производственная маломощность первых сельскохозяйственных артелей Якутии объяснялась рядом объективных и субъективных причин.
Это, прежде всего, - особенности традиционной хозяйственной деятельности населения. Территориальная разбросанность покосных участков, пашен и связанное с этим разобщенное, чаще всего односемейное расселение крайне затрудняли объединение единоличных хозяйств. Из-за сильной расчлененности рельефа, незначительности открытых аласных угодий, узости полосы речных террас в Якутии очень редки крупные сплошные массивы сенокосных угодий. В связи с этим площадь под зерновые увеличивалась в основном за счет раскорчевки леса, и пашни единоличных хозяйств оставались разбросанными мелкими лоскутками среди огромного таежного пространства. К этому следует добавить отсутствие проезжих дорог между отдельными угодьями18.
Ломка веками сложившегося традиционного расселения была сложным процессом, требовавшим большой организационной перестройки и развертывания в невиданных ранее масштабах строительных работ на селе. При выборе места для новых поселков нужно было учитывать, чтобы территориальное расположение соответствовало требованиям к
60
хозяйственному центру, чтобы там были пригодная для строительства нового села обширная площадь с хорошим грунтом, надежный и качественный источник водоснабжения и т.д. При острой нехватке специалистов (землеустроителей, агрономов, зоотехников, инженеров-строителей, врачей и среднего медицинского персонала) в 1930-е гг. комплексная оценка пригодности угодий под поселки была затруднена и затягивалась. К тому же, было нелегко преодолеть устоявшуюся приверженности населения, особенно мужчин, к изолированному аласному образу жизни, инерцию уединения в микросфере патриархальной семьи с ее традиционной иерархией во главе с хозяином19.
При организации новых поселков кое-где принимались необдуманные волевые решения, допускался случайный выбор местонахождения колхозных центров. Так, в Усть-Алданском районе решили построить для всех членов коллективного хозяйства один дом-общежитие, и специальная бригада стала сносить индивидуальные постройки. В Тимптонском районе поселкование подменили сселением колхозников поближе к районному центру и автомобильной дороге, расположенным вдали от их сельскохозяйственной базы - сенокосов, выпасов - и охотничьих угодий. При обследовании строящихся колхозных поселков в Намском районе было обнаружено, что центры пяти колхозов намечено разместить на совершенно непригодных участках, без предварительной проверки грунта, качества и запасов воды20.
Поселкование в республике, повторимся, шло одновременно с процессами коллективизации, и в 1941 г. им было охвачено более половины всех колхозов, при этом в новых поселках располагалась только пятая часть всех хозяйств сельских районов21. Получается, что к началу войны люди были расселены в новых поселках по принципу сселения нескольких семей, а часть из них (очевидно, большая) вынуждена была жить в наскоро построенных юртах, приспособленных нежилых помещениях - амбарах, сараях. Колхозники обязаны были своими силами, во внерабочее время, перенести свои старые жилые помещения, но не всем это удавалось.
* * *
Проведенная сплошная коллективизация должна была повысить производительность сельскохозяйственного производства. Но проведенная в спешке, административно-командными методами, она не привела к повышению производительности труда и улучшению благосостояния крестьян - наоборот, усугубила положение колхозного населения. Например, в Якутии катастрофически не хватало скотопомещений (хлевов) для обобществленного скота, и вследствие неприемлемых условий содержания он погибал22. Для того чтобы восполнить падеж поголовья
61
общественного стада, его «покупали» за гроши у тех же колхозников, еще до войны лишенных большей части своего скота.
Все эти обстоятельства, связанные с организацией колхозного производства, послужили фактором, отягчающим социальноэкономическое положение в Якутии, прежде всего положение сельского населения, фактически оказавшегося без былого традиционного «резервного фонда» в условиях засухи - запаса мясных продуктов. Здесь важно отметить, что в рационе питания у коренных жителей Якутии практически отсутствовали привычные для России продукты (каши, овощи, фрукты и даже картофель); как правило, рацион состоял из мяса, молока, кисломолочных продуктов, масла и лепешки, летом - рыбы.
Такое положение привело к чрезвычайно высокой смертности населения Якутии в годы Великой Отечественной войны.
Продовольственный вопрос в республике в годы войны встал очень остро: сельское население, будучи вне системы государственного обеспечения, было поставлено на грань вымирания. Об этом свидетельствует постановление ЦК ВКП(б) от 13 апреля 1943 г. «Об ошибках в руководстве сельским хозяйством Якутского обкома ВКП(б)», которому предшествовала проверка группы руководящих работников Наркозема РСФСР, Наркомздрава РСФСР и Наркомфина РСФСР во главе с заместителем председателя Совнаркома РСФСР А.Н. Суховым, проведенная в октябре 1942 г. в связи с получением анонимного заявления
о систематическом голоде населения республики. В постановлении констатировалось, что «обком ВКП(б) допустил ошибку в том, что беззаботно отнесся к проведению устава сельскохозяйственной артели в части правильного сочетания личного и общественного хозяйства, вследствие чего произошло сокращение скота в личном пользовании колхозников по крупному рогатому скоту с 150 тыс. голов на 1.01.1941 г. до 48 тыс. голов на 1.01.1943 г., и у значительной части колхозников не имеется скота личного пользования»23.
В материалах комиссии А.Н. Сухова, сохранившихся в РГАСПИ, ярко и в полной мере отразилось полуразвалившееся состояние коллективизированного сельского хозяйства Якутии и тяжелое положение сельского населения республики.
Комиссией констатировалось, что еще до войны оплата на трудодни в республике была мизерной: мясо и масло не выдавались, а размер выдаваемой продукции сокращался. Уже в 1939 г. оплата на трудодни состояла из денег, зерна и соломы, а в 1940 г. - из денег, зерна и картофеля. В военные 1941 и 1942 гг. оплата колхозникам выразилась в деньгах, размер которых был в три раза меньше уровня 1938 г., а выдаваемые в 1941 г. сено и солома почти в 10 раз были меньше показателя 1938 г. Отсутствие оплаты натурой (продовольственными товарами) в 1941
62
и 1942 гг. привело к катастрофическому положению жителей сельской местности24.
И в колхозе им. Каландаришвили Якутского района, до 1938 г. считавшимся одним из лучших в республике, положение было сложным. На трудодни в 1942 г. колхозники ничего не получили. Учет трудодней в 1943 г. правлением колхоза вообще не велся ввиду отсутствия продукции и денег. В колхозе в течение 1942 г. сменилось три председателя, три счетовода, пять завхозов. Если в 1938 г. в личном пользовании у колхозников было не менее 10 голов в каждом хозяйстве, то в мае 1943 г. из 90 колхозных хозяйств только в 20-ти имелось по одной корове. Колхозница Федорова говорила: «Наш колхоз совсем развалился. На трудодни ничего не получаем. Даже не знаем, сколько нам в 1942 г. начислено трудодней. Правление колхоза собрания собирают только по вопросам о займе, а колхозные вопросы решает без колхозников... Если так будет продолжаться дальше, то не знаю, как мы будем существовать»25.
Других колхозники высказывались не менее откровенно. Так, член колхоза им. Сталина Якутского района Куприянов говорил: «Были у меня раньше две коровы, я их в последние годы зарезал и съел, так как четыре года в нашем колхозе ничего на трудодни не дают. Приусадебный участок земли я не обрабатываю потому, что нет времени, да в колхозе смотрят на это отрицательно. Нам руководители говорят, что надо работать в колхозном производстве, а не у себя». Колхозник Д.Е. Федотов так рассказывал о колхозной жизни: «При вступлении в колхоз я имел до 20-ти голов скота в личном пользовании. Много скота обобществил, а остальное количество я постепенно забивал и поедал, так как на заработанные трудодни никогда ничего не распределяют. Я работаю в колхозе и до сих пор жил за счет личного скота. Теперь его у меня нет. Как дальше жить буду, не знаю.». В Орджоникидзевском районе член колхоза им. К. Маркса Абрамов заявил: «Я лично до 1938 г. имел восемь голов скота, а сейчас имею только одну корову. И ее не знаю, как прокормить. Остальной скот за неимением сена продал или забил на мясо. Причем в 1940 и 1941 гг. две коровы променял колхозу на четыре воза сена.»26. Подобные суждения и настроения были широко распространены среди колхозников.
НКВД Якутской АССР также сообщал о создавшемся тяжелом положении в ряде колхозов Мегино-Кангаласского и Усть-Алданского районов. Так, в июне 1942 г. выяснилось, что некоторые члены колхозов и их семьи прибегали к употреблению в пищу древесной коры с добавлением незначительного количества муки. Были случаи опухания и смертности колхозников от недоедания и истощения. Притом, голодали и семьи красноармейцев27.
Такова была ситуация в колхозах Якутского, Орджоникидзевского и других районов, расположенных в самом центре республики, рядом со
63
столицей - Якутском.
В районах же, находящихся далеко от каких-либо административных центров, ситуация складывалась еще хуже.
В марте 1943 г. комиссия, возглавляемая оперуполномоченным Верхневилюйского районного отдела НКВД Якутской АССР сержантом госбезопасности Хоменко, проинспектировала семью многодетной матери Евдокии Михайловны Ефимовой, члена колхоза им. Сталина. Было констатировано, что дом Е.М. Ефимовой находится в 100 м от здания наслежного совета. Далее в докладной записке говорится: «Дом напоминает хотон [Помещение для скота. - С.С. ] без окон, стены просвечивают. Дров не имеется. Поэтому температура достигает до - 20 С. Помещение грязное. Сама хозяйка (45 лет) лежит в болезненном состоянии от истощения, опухшая. От голода умерли ее муж и двое детей. Осталось пятеро детей, из которых двое ушли из дома искать пропитания и неизвестно, где находятся. Из продовольствия имеется только вода. Колхоз помогает семье сепараторным молоком (обезжиренным), которое выдают из расчета на шесть человек 3 литра в день. Все оставшиеся в живых члены семьи -мать и раздетые дети сидят у камелька открытой печки.»28.
Кроме того, этой же комиссией были найдены захоронения людей, умерших от голода. В частности, в местности «Тылыкан», относящейся также к колхозу им. Сталина Сургулутского наслега, были обнаружены не похороненными три трупа - Н.С. Савинова (67 лет), А.В. Афонасьева (16 лет), В.А. Афонасьева (41 год). В местности «Багадиса» колхоза им. Калинина в здании также был обнаружен труп Петра Федотова (70 лет) и два погреба с десятью трупами, сваленными в кучу. Все трупы напоминали кости, обтянутые кожей. Умершие лежали в домах и погребах ввиду отсутствия людей, физически способных их похоронить. Создавшуюся ситуацию председатель Сургулутского нассовета З.Б. Борисов объяснил «голодом, потому как в колхозах им. Калинина и им. Сталина несколько лет не было распределений на трудодни»29.
В Нюрбинском районе отмечались случаи отказа от воспитания своих детей ввиду нехватки продуктов питания. А в Хорулинском наслеге в октябре 1941 г. замерз 7-летний мальчик, шедший к родственникам в поисках пищи, поскольку у его родителей вообще никаких продуктов не
было30.
Страшное описание голода в Горном районе содержится в дневнике писателя Федора Григорьевича Винокурова-Даадара: «Колхозники не имеют никакого дохода. Поселковая лавка не дает ни грамма муки. Большинство жителей, употребляя голую воду соленых озер, опухло, вынуждено поедать свой последний скот, ходит в лохмотьях. Опухшие от голода люди лишаются рассудка, сходят с ума. Ихняя суточная пища -только покрытые плесенью гальяны [Маленькие рыбки -мундушки. - С.С. ],
64
ихнее одеяло - кожа жеребенка, постель - конская шкура. Ихний разговор только ругань, недовольство, что тот или этот съел больше, или украл его мундушки, или съел его кашу. Их заброшенные жилища обросли сорной травой, вместо скота остались лишь трубы и голые стены; хозяева этих жилищ погибли от голода и холода, и оставшиеся в живых не имеют сил похоронить их. Сегодня в нашем наслеге 50 жителей разошлись, весною до 30 человек опухло от голода и умерло. Об умерших. запрещено говорить, что они умерли от голода. Врачи для погребения дают справку, что они якобы умерли от другой болезни. У нас теперь неслыханное в века тяжелое время наступило»31.
Были зарегистрированы и случаи каннибализма. 30 апреля 1943 г. нарком внутренних дел Якутской АССР М.И. Савинов сообщал председателю республиканского Совнаркома В.А. Муратову о имевшемся случае людоедства в Хорулинском наслеге Нюрбинского района. В Сунтарском районе в колхозе «15 лет Октября» Кангаласского наслега отец семьи съел труп девочки, умершей от туберкулеза32.
Подобные факты смерти сельчан от голода, истощения отмечались в республике повсеместно. Архивные документы свидетельствуют о голоде, который особенно свирепствовал в южных, так называемых зерновых районах Якутии, пострадавших от засухи.
Некоторые колхозники пытались оставить село и перейти на работу в городские поселения. Так, в июле 1943 г. на заседании бюро Обкома ВКП(б) был рассмотрен вопрос о самовольном отходничестве колхозников. В решении бюро подчеркивалось нарушение членами колхозов постановления ЦИК и СНК СССР от 17 марта 1933 г. «О порядке отходничества из колхозов». Отмечалось, что это создает «мнимых» колхозников, уклоняющихся от колхозного производства, пренебрегающих общественным трудом в своих колхозах, еще более усиливает недостаток рабочей силы, подрывает труд «честных» колхозников, что «исключительно отрицательно» отражается на колхозном производстве. На бюро было принято решение выявить таких колхозников, освободить их от работ и направить обратно в колхозы. Не подлежали возвращению в колхоз только те колхозники, которые за это время смогли приобрести квалификацию, работали мастерами или начальниками цехов на производстве33.
Специфика положения колхозного крестьянства республики заключалась и в том, что оно не могло использовать свои личные подсобные участки под огород (овощеводство и в настоящее время малоэффективно в Якутии) в отличие от колхозников в других регионах СССР, где они выживали именно благодаря огородам, земельным участкам, находящимся в личном пользовании). Участки, как правило, использовались под хотоны-хлева для скота, хранения сена и выгона скота весной и осенью. Поголовье скота личного пользования забивать было нельзя, так как оно составляло
65
резервный фонд колхозного поголовья (забивать скот личного пользования на мясо можно было при выполнении колхозом всех обязательств перед государством).
К концу коллективизации ухудшение продовольственного положения и жилищно-бытовых условий в якутских селах уже в 1939 г. пагубно сказалось на демографической ситуации в республике: если уровень рождаемости еще был высок (при традиционном воспроизводстве населения это - обычное явление), то смертность населения значительно возросла. В селах республики в условиях коллективизации, засухи, неурожая и начавшейся Великой отечественной войны она стала чрезвычайно высокой.
Можно предположить, что в 1941-1943 гг. в Якутии умерло только от голода около 26,5 тыс. человек. Это видно из следующих расчетов, произведенных нами на основании целого комплекса статистических источников: в сравнительно благополучных 1937-1938 гг. (в отличие от засушливых, неурожайных 1939-1942 гг.) смертность в среднем составляла 8 тыс. человек ежегодно. Взяв это число за основу, можно предположить, что в случае отсутствия войны и засухи в 1941-1943 гг. смертность могла составить 24 тыс. человек, тогда как фактически она за эти три года составила 50 527 человек. Поэтому число умерших от голода может представить 26,5 тыс. человек (50,5 - 24 = 26,5) или 52.5 % от общей смертности 1941-1943 гг. Таким образом, каждый второй человек мог стать жертвой голода34.
Показатели смертности населения в Якутии превысили в 1,9 раза аналогичные данные Сибири и Урала35.
Для полноты картины можно сопоставить известные показатели смертности в Бурят-Монгольской АССР с аналогичными данными по Якутской АССР. Так, смертность (на 1 000 человек) в 1941-1943 гг. в Бурят-Монгольской АССР составила 22,3, 22,4, 18,0, тогда как в Якутской - 37,7, 45,6, 42,0 соответственно. А за 10 месяцев 1944 г. в Бурят-Монгольской АССР - 10,6, тогда как в Якутской за весь 1944 г. - 23,5. Превышение уровня смертности в Якутии над смертностью в Бурятии, зарегистрированной в 1942-1943 гг. (в самый тяжелый период Великой Отечественной войны) составило более чем в 2 раза36.
* * *
Таким образом, проведенное в предвоенное десятилетие насильственная коллективизация, плохо продуманное и организованное поселкование, неблагоприятные погодные условия и неурожаи и, наконец, страшные испытания войны были значительно усугублены суровыми условиями Севера. Все эти факторы в своем сочетании катастрофически
66
сказались на демографической ситуации в Якутской АССР. Население республики, особенно сельское, находясь в глубоком тылу, испытало на себе резкое ухудшение социально-экономического положения и материальных условий жизни, вплоть до голода и обнищания, результатом чего закономерно стали необычайно высокая смертность и глубокие деформации структуры населения по возрасту, полу и другим демографическим показателям.
Примечания
1 Архив Территориального органа Федеральной службы государственной статистики по Республике Саха (Архив ТО ФСГС по РС(Я)). Статистический бюллетень. № 1 (1922 - 1957 гг.). Сентябрь 1957 г. г. Якутск. Л. 67.
Archive of Territorial Department of Federal State Statistics Service of Republic of Sakha (Yakutia) (Archive TO FSGS RS(Y)). Statisticheskiy byulleten. No. 1 (1922 -1957 gg.). Sentyabr 1957 g. g. Yakutsk. L. 67.
2 Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание, 1927 -1939: Документы и материалы. В 5 т. Т. 3. Конец 1930 - 1933. М., 2001. С. 25.
Tragediya sovetskoy derevni: Kollektivizatsiya i raskulachivanie, 1927 - 1939: Dokumenty i materialy. In 5 v. V. 3. Konets 1930 - 1933. Moscow, 2001. P. 25.
3 Алексеев Е.Е. Национальный вопрос в Якутии (1917 - 1972). Якутск, 2007.
С. 261.
Alekseev E.E. Natsionalnyy vopros v Yakutii (1917 - 1972). Yakutsk, 2007. P.
261.
4 Филиал Национального архива Республики Саха (Якутия) (ФНА РС(Я)). Ф. 3. Оп. 182. Д. 191. Л. 43.
Branch of National Archive of Republic of Sakha (Yakutia) (FNA RS (Y)). F. 3. Op. 182. D. 191. L. 43.
5 ФНА РС(Я). Ф. 3. Оп. 22. Д. 19. Л. 57-58.
FNA RS(Ya). F. 3. Op. 22. D. 19. L. 57-58.
6 Там же.
Ibidem.
7 Там же. Л. 102.
Ibidem. L. 102.
8 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 336. Д. 525. Л. 4.
Russian State Archive of Economy (RGAE). F. 1562. Op. 336. D. 525. L. 4.
9 ФНА РС(Я). Ф. 3. Оп. 22. Д. 19. Л. 102-107.
FNA RS(Ya). F. 3. Op. 22. D. 19. L. 102-107.
10Аргунов И.А. Социальное развитие якутского народа (историкосоциологическое исследование образа жизни). Новосибирск, 1985. С. 189; Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание, 1927 - 1939: Документы и материалы. В 5 т. Т. 4. 1934 - 1936. М., 2002. С. 636; Коллективизация сельского хозяйства в СССР: пути, формы, достижения: Краткий очерк истории. М., 1982. С. 306.
Argunov I.A. Sotsialnoe razvitie yakutskogo naroda (istoriko-sotsiologicheskoe
issledovanie obraza zhizni). Novosibirsk, 1985. P. 189; Tragediya sovetskoy derevni: Kollektivizatsiya i raskulachivanie, 1927 - 1939: Dokumenty i materialy. In 5 v. V. 4. 1934 - 1936. Moscow, 2002. P. 636; Kollektivizatsiya selskogo khozyaystva v SSSR: puti, formy, dostizheniya: Kratkiy ocherk istorii. Moscow, 1982. P. 306.
11 Аргунов И.А. Указ. соч. С. 191-192.
Argunov IA. Op. cit. P. 191-192.
12 Якутия удивительная и загадочная. Якутск, 2009. С. 30.
Yakutiya udivitelnaya i zagadochnaya. Yakutsk, 2009. P. 30.
13 Аргунов И.А. Указ. соч. С. 207.
Argunov IA. Op. cit. P. 207.
14 Там же. С. 208.
Ibidem. P. 208.
15 Расцветаев М.К. Очерки по экономике и общественному быту у якутов. Л., 1932. С. 38-39.
Rastsvetaev M.K. Ocherki po ekonomike i obshchestvennomu bytu u yakutov. Leningrad, 1932. P. 38-39.
16 Аргунов И.А. Указ. соч. С. 208.
Argunov IA. Op. cit. P. 208.
17 Там же. С. 209.
Ibidem. P. 209.
18 Там же. С. 190, 191.
Ibidem. P. 190, 191.
19 Там же. С. 209.
Ibidem. P. 209.
20 Там же. С. 209, 210.
Ibidem. P. 209, 210.
21 Там же. С. 211.
Ibidem. P. 211.
22 ФНА РС(Я). Ф. 3. Оп. 182. Д. 179. Л. 68; Д. 185. Л. 44; Оп. 22. Д. 12. Л. 2, 4. FNA RS(Ya). F. 3. Op. 182. D. 179. L. 68; D. 185. L. 44; Op. 22. D. 12. L. 2, 4.
23 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 344. Л. 103.
Russian State Archive of Social and Political History (RGASPI). F. 17. Op. 117.
D. 344. L. 103.
24 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 375. Л. 3.
RGASPI. F. 17. Op. 117. D. 375. L. 3.
25 Там же. Л. 7.
Ibidem. L. 7.
26 Там же.
Ibidem.
27 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 123. Д. 125. Л. 93, 94.
RGASPI. F. 17. Op. 123. D. 125. L. 93, 94.
28 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 375. Л. 15.
RGASPI. F. 17. Op. 117. D. 375. L. 15.
29 Там же.
Ibidem.
30 ФНА РС(Я). Ф. 3. Оп. 103. Д. 62. Л. 41-43.
FNA RS(Ya). F. 3. Op. 103. D. 62. L. 41-43.
31 Алексеев Е.Е. Голод и борьба с ним // Великая Отечественная: значение и уроки победы. Якутск, 1995. С. 110-111.
Alekseev E.E. Golod i borba s nim // Velikaya Otechestvennaya: znachenie i uroki pobedy. Yakutsk, 1995. P. 110-111.
32 Там же. С. 112.
Ibidem. P. 112.
33 ФНА РС(Я). Ф. 3. Оп. 184/54. Д. 228. Л. 15.
FNA RS(Ya). F. 3. Op. 184/54. D. 228. L. 15.
34 ГА РФ. Ф. А-374. Оп. 23. Д. 333. Л. 259-261; Д. 383. Л. 206-211; Д. 332. Л. 123-124; Д. 442. Л. 224; Ф. А-374. Оп. 11. Д. 40. Л. 96; РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 151. Л. 170; Архив ТО ФСГС РС(Я). Ф. 70. Оп. 1. Д. 34. Л. 260-263; Петров Д.Д. Якутия в годы Великой Отечественной войны. Ч. 2. Трудящиеся Якутии в тылу. Якутск, 1992. С. 299; Аргунов И.А. Указ. соч. С. 273; Народ саха от века к веку: Очерки истории. Новосибирск, 2003. С. 250-251.
State Archive of Russian Federation (GA RF). F. A-374. Op. 23. D. 333. L. 259261; D. 383. L. 206-211; D. 332. L. 123-124; D. 442. L. 224; F. A-374. Op. 11. D. 40. L. 96; RGAE. F. 1562. Op. 329. D. 151. L. 170; Arkhiv TO FSGS RS(Ya). F. 70. Op.
1. D. 34. L. 260-263; Petrov D.D. Yakutiya v gody Velikoy Otechestvennoy voyny. V.
2. Trudyashchiesya Yakutii v tylu. Yakutsk, 1992. P. 299; Argunov I.A. Op. cit. P. 273; Narod sakha ot veka k veku: Ocherki istorii. Novosibirsk, 2003. P. 250-251.
35 Исупов В.А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине XX века: Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000. С. 158-159.
Isupov V.A. Demograficheskie katastrofy i krizisy v Rossii v pervoy polovine XX veka: Istoriko-demograficheskie ocherki. Novosibirsk, 2000. P. 158-159.
36 Цыретарова Б.Б. Социальная политика в Бурятии в годы Великой Отечественной войны (1941 - 1945 гг.). Улан-Удэ, 2010. С. 25.
Tsyretarova B.B. Sotsialnaya politika v Buryatii v gody Velikoy Otechestvennoy voyny (1941 - 1945 gg.). Ulan-Ude, 2010. P. 25.
