CC BY
153
Вестнин Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2008. № 1
НАУКА О ПЕРЕВОДЕ: ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ
Н.К. Гарбовский
ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА.
ВЕК XXI: ОТ ЭМПИРИЗМА К РАЦИОНАЛИЗМУ*
The article deals with the philosophy of translation as a particular type of speech activity. It particularly focuses on the translator's personality ane the freedom of decision-making. The theory of translation is represented as an interdisciplinary field of studies that goes far beyond the limits of linguistics.
Ключевые слова/Keywords: теория перевода, закономерности переводческой деятельности, адекватность, свобода выбора переводчика, личность переводчика.
Если обратиться сегодня к преуспевающим переводчикам, нашедшим своё место в жизни и получившим признание общества как истинные мастера своего дела, с вопросом: "Что дала вам теория перевода?" — то не менее половины из них ответят: "Ничего!"
Более двух тысяч лет отделяет нас от того времени, когда Цицерон в трактате "De optimo genere oratorum"1 поделился с современниками своими мыслями о переводе. По мнению некоторых историков перевода, небольшой фрагмент этого трактата, посвященного в целом мастерству оратора, положил начало европейской теории перевода2.
И вот через два тысячелетия с момента начала теоретических описаний переводческой деятельности переводчики-практики с пафосом заявляют о том, что их блестящие переводы никоим образом не обусловлены хорошим знанием теории, но что в их основе — неповторимый переводческий талант их личности.
Стоит ли теоретикам перевода обижаться на подобное отношение практиков к теории и считать, что они, практики, просто не доросли до великой теории, что практики во все времена с недоверием относились к теоретикам, если те не давали им тотчас готовые рецепты, способные принести больший доход?
* Статья подготовлена по материалам выступления на Международной конференции "Наука о переводе сегодня". Москва. 1—3 октября 2007 г.
В самом деле нет. Ведь подобное отношение к теории перевода практиков порождено в немалой степени самими теоретиками, которые в определённый момент становления этой теории (начало второй половины XX в.) согласились с мнением, что теория перевода — это прикладная отрасль языкознания. Обратившись к авторитетному лингвистическому научно-справочному изданию — Лингвистическому энциклопедическому словарю, читаем: "Прикладная лингвистика — направление в языкознании, занимающееся разработкой методов решения практических задач, связанных с использованием языка. Традиционными прикладными задачами в языкознании являются: создание и совершенствование письменностей, создание систем транскрипции устной речи, систем транслитерации иноязычных слов, систем стенографии, систем письма для слепых, повышение скорости типографского набора на основе рационального использования свойств языка, упорядочение, унификация и стандартизация научно-технической терминологии, изучение процессов и создание правил образования названий новых изделий, товаров, химических веществ, разработка методов смыслового отождествления текстов (например, при информационном поиске), методов аннотирования, а также методов адекватного преобразования текстов в иноязычную форму (перевод)..."3. Таким образом, теория перевода оказывается прикладной отраслью языкознания, решающей сугубо практические задачи разработки методов преобразования текстов.
Разумеется, при таком понимании предмета науки о переводе вполне объяснимо, почему практики перевода, не дождавшись от теоретиков перевода оптимальных методов решения задач по "преобразованию текстов в иноязычную форму", решили, что теория им ничего не даёт. Но ведь теория перевода честно и самоотверженно искала эти методы на протяжении всей обозримой двухтысячелетней истории её развития, т.е. ещё задолго до того, как появилась сама царица наук — лингвистика.
Этот поиск привёл к накоплению огромного эмпирического знания на материале десятков языков, сотен тысяч разных "случаев" перевода. Перевод представлялся в массе явлений, в неисчерпаемых примерах переводческого опыта. Один из основоположников современной лингвистической теории перевода, Жорж Мунен, писал: "Имена Цицерона, Горация, Св. Иерони-ма, Данте, Эразма, Этьена Доле, Жоашена Дюбеле, Амио, Лютера, Ламотт-Удара и другие лишь открывают список писателей, которые, почти всегда по иному поводу, высказывали своё мнение о переводе. Но даже в лучших случаях они предлагали и описывали общие впечатления, собственные интуитивные пред-
ставления, результаты экспериментов, ремесленнические рецепты. Обобщив по своему усмотрению весь этот обширный материал, которым, разумеется, ни в коем случае нельзя пренебрегать, можно достичь определённого эмпирического знания о переводе, но оно останется лишь эмпирическим"4.
Но зрелые переводчики-практики, имеющие свой собственный опыт, довольно уверены в себе и отмахиваются от чужого эмпирического знания. Они сами могут привести массу примеров любопытных решений, которые они вынуждены были принимать в тех или иных ситуациях "преобразования текста в иноязычную форму", и нередко готовы поделиться рецептами своего творческого ремесла.
Во множестве работ о переводе, написанных на разных языках в разные исторические эпохи, уже два тысячелетия цитируются отрывки трактата, где Цицерон объясняет избранный им метод преобразования эллинского текста в формы латинского языка — передавать не значения слов оригинала, а их смысл: "non verbum pro verbo necesse habui reddere, sed genus omne ver-borum vimque servavi"5. Обычно в исторических описаниях переводческой мысли весь пафос высказывания Цицерона сводится именно к этому методу, в основе которого лежит понимание того, что значения отдельно взятых лингвистических знаков не равны системе смыслов всего высказывания.
Возможно поэтому Ж. Мунен, осознававший неоправданную повторяемость примеров переводческого опыта, тормозившую развитие теории переводческой деятельности, обратился к молодой динамичной лингвистике, выросшей на идеях структурализма, полагая, что именно с этой стороны в теорию перевода придёт почти математическая точность приёмов и методов межъязыковых преобразований. В начале своей книги "Теоретические проблемы перевода" он обосновывает предлагаемый им проект разработать теорию перевода на основе новейших и наименее спорных положений лингвистики (Mounin, 1963: У).
Он видит по меньшей мере три причины такого подхода: 1) резко возросший объем переводческой деятельности во всех сферах жизни общества, 2) использование электронно-вычислительной техники как возможных переводческих машин и, наконец, 3) необходимость разрешить скандальное противоречие между постулатами современной лингвистики, согласно которым системы языков являются непроницаемыми друг для друга, и реальной переводческой деятельностью, т.е. изучить, "когда, как и почему достоверность переводов не ставится под сомнение в практике общественной жизни, в то время как теоретически лингвистика стремится его отрицать" (ibid.: 9).
Лингвистический подход к решению проблем перевода свойствен огромному множеству и других работ. Ведь именно лингвисты, начав разрабатывать современную теорию перевода, внесли основной вклад в развитие этой науки.
Исследование вопросов перевода с позиций современной лингвистики, казалось, должно было придать этой теоретической дисциплине более строгий научный характер. Ведь лингвистика второй половины XX в. уже претендовала на статус точной, почти математической науки. Было очень соблазнительным попытаться построить такую теорию перевода, которая, оставаясь прикладной областью языкознания, выявив на глубинных уровнях ядерные структуры, аналогичные для разных языков, попыталась бы привести их к единому знаменателю и тем самым не только решить проблему нахождения межъязыковой эквивалентности, но и попытаться построить некие алгоритмы, способные служить надежным основанием для автоматического перевода.
В то же время лингвисты, реально занимавшиеся переводом и изучавшие переводческую проблематику, очень быстро осознали недостаточность только лингвистического подхода для решения многообразных проблем перевода. Они попытались выявить закономерности переводческой деятельности. Обратившись только к работам наиболее известных отечественных теоретиков перевода, можно увидеть "закономерные соответствия" (Рецкер, 1974) и "закономерные несоответствия" (Миньяр-Белоручев, 1996), проявляющиеся при столкновении языков, культур, психологических и этнических типов личности, в них строятся модели переводческой деятельности (Швейцер, 1973; Гак, Григорьев, 1997; Комиссаров, 1973, 1980 и др.), т.е. формируются некие категории науки о переводе, значения которых выходят за пределы собственно лингвистических представлений о "методах преобразования текста в иноязычные формы".
Вернёмся к трактату Цицерона, — положением о методе "смыслового" перевода, на сегодняшний день уже ставшим переводческим трюизмом, идеи Цицерона о переводе не ограничены. Если изучаешь историческое наследие предшественников, то, видимо, важно не подтверждать новыми примерами из собственного переводческого или исследовательского опыта метод, предложенный более двух тысяч лет тому назад, а попытаться найти в высказывании человека, размышлявшего над сущностью речевой деятельности, нечто более важное для теории перевода.
Трактат Цицерона заставляет задуматься над многими важными, поистине сущностными аспектами переводческой деятельности. Вспомним, что на это высказывание римского оратора
в IV в. ссылался автор знаменитой Вульгаты св. Иероним, оправдывая свой переводческий выбор. Цицерон упоминается в трактатах о правилах перевода итальянца Леонардо Бруни и француза Этьена Доле, когда они, критикуя неумелых переводчиков, выводили правила "хорошего перевода". Слова Цицерона как непререкаемого авторитета в области искусства речи вспоминали многие переводчики последующих поколений, как правило, в тех случаях, когда их упрекали в некоторых вольностях по отношению к тексту оригинала, или, как принято было говорить, "к автору".
Размышлениями о собственном переводческом опыте Цицерон открыл целое направление в истории познания сущности перевода, которое, не являясь ещё собственно теорией, может быть определено как "переводческая рефлексия", представляющая собой одну из наиболее распространённых форм теоретической деятельности переводящего человека, направленную на осмысление своих собственных действий, предпринятых в переводе. Лучше не называть этих переводивших людей (и, как правило, писателей) переводчиками, так как с древних времен за словом "переводчик" закрепилось представление не столько о переводящей личности, сколько о конкретной социальной функции, далеко не всегда имевшей весьма заслуженный высокий статус. Это отмежевание переводивших те или иные произведения писателей, ораторов, поэтов от переводчиков также восходит к Цицерону. "Перелагал не как переводчик (ш!егргез), а как оратор", — заявил он.
История теоретических размышлений о переводе, построенная на доступных современному исследователю источниках, имеет в своей основе немало довольно кратких текстов, похожих на тот, что встречается в трактате Цицерона. Жанр этих текстов можно было бы определить как переводческие "исповеди" или "отповеди". В самом деле, в них отражается попытка людей, переведших какие-либо произведения, оценить или оправдать собственные действия. Выражения "переводческая исповедь" и "переводческая отповедь", разумеется, не являются терминами современной науки о переводе. Но эти метафорические выражения можно использовать, пока теория переводческой критики не предложит более точных терминов для обозначения ответов переводчиков на критические суждения по поводу принятых ими решений, т.е. документальных свидетельств об их сомнениях и размышлениях, о том, что было сделано ими и предано общественной оценке.
В самом деле, эти размышления, обращенные в глубь веков на осмысление собственной переводческой практики, составляют
3 ВМУ, теория перевода, № 1
важнейший источник сведений о том, как развивалась теория перевода на протяжении двух тысячелетий, прошедших после появления трактата Цицерона. В этой истории теоретических размышлений о переводе можно обнаружить немало более или менее развёрнутых и подробных "отповедей" и "исповедей" переводчиков, принявших формы предисловий или послесловий к собственным переводам, переводческих комментариев, писем и посланий, ответов на критические статьи и т.п. Достаточно перелистать лишь некоторые антологии высказываний об опыте перевода, чтобы обнаружить массу подобных "откровений"6.
Размышления о собственном переводческом опыте, иногда затрагивавшие саму суть переводческой деятельности, приводившие к выводам о закономерно повторявшихся в переводе операциях, о целесообразности принятых решений, заложили эмпирическую базу современной науки о переводе.
Рефлексивный характер этих размышлений очевиден: переводчики обращаются назад, к собственному опыту, к своим сомнениям, поискам, находкам и неудачам, пытаясь осознать и разъяснить реальным критикам или виртуальным читателям свои принципы и методы перевода.
Не следует полагать, однако, что "переводческие исповеди" и "переводческие отповеди" представляют интерес лишь для истории перевода. Жанр оказался чрезвычайно жизнеспособным и существует до сих пор. В самом деле, переводчики, даже самые талантливые и знающие, оказываются во все времена объектом критических замечаний, далеко не всегда справедливых и обоснованных, вызванных непониманием самой сущности перевода, его границ и возможностей. Они вынуждены разъяснять и аргументировать принятые решения, обосновывать свой выбор. Это требует "переводческого самоанализа", серьёзных размышлений над собственным опытом. Однако глубоких теоретических обобщений и выводов в таких рефлексиях обычно довольно мало. Поэтому описанные переводчиками наблюдения над обнаруженными в результате анализа собственного переводческого опыта явлениями, составляющие, безусловно, ценные отдельные находки, остаются на уровне лишь эмпирического знания.
Вернёмся к противопоставлению переводчика оратору, которое мы встречаем в трактате Цицерона. Для теории перевода оно оказывается не менее важным, чем противопоставление принципов буквального и вольного перевода. Почему Цицерон противопоставил себя переводчику? Отражает ли это противопоставление превосходство оратора над переводчиком, различный социальный статус писателя и оратора, с одной стороны, и переводчика — с другой, мол, оратору — "ораторово", а толмачу —
"толмачёво"? Возможно, противопоставляются разные уровни мастерства в использовании языка перевода или степень свободы в обращении с оригиналом? Читая трактат, улавливаешь в нем нотки самооправдания автора. Можно предположить, что Цицерон оправдывал свой стиль перевода перед современниками. В пользу этого предположения говорит фрагмент, в котором римский оратор напоминает о том, в чём его упрекали: "Huic labori nostro duo genera reprehensionum opponuntur". Иначе говоря, он не провозглашает преимущества "ораторского" перевода и стремится объяснить, почему в данном конкретном случае он переводил именно так, а не иначе. Смысл дискуссии сводится к тому, что, по мнению оппонентов Цицерона, оригинал лучше его перевода. Цицерон парировал как истинный оратор: "Кто из них на латинском языке мог бы сказать лучше?"7
Однако интересен не смысл обвинений в адрес Цицерона, а его мысль о том, что тексты, созданные в разных ситуациях и с разными целями, различны. Поэтому их нужно переводить различно и оценивать их достоинства также следует различно.
Это положение соотносится с категорией современной теории перевода, а именно с категорией адекватности, о которой написаны уже сотни тысяч страниц.
Но для теории перевода важно не только это. Вполне очевидное и банальное на первый взгляд аксиологическое положение о том, что переводить нужно различно, раскрывает онтологическую сущность перевода, которая состоит в том, что переводить можно различно и, более того, что переводить одинаково невозможно. Из этого положения легко выводится один из основных законов науки о переводе — закон о неповторимости перевода, который может быть сформулирован следующим образом: невозможно разным людям в разных ситуациях перевести одинаково один и тот же текст подобно тому, как нельзя дважды войти в одну и ту же воду.
Каким бы простым ни был исходный текст, разные люди, взявшиеся его перелагать на другом языке, скорее всего сделают это различно. Продукты их переводческой деятельности будут отличаться друг от друга настолько, насколько различны условия, в которых воспринимается исходный текст и рождается текст перевода, но прежде всего сами люди, взявшиеся за перевод.
Этот закон весь процесс перевода фокусирует на главном действующем лице — переводчике. В истории перевода по поводу роли переводчика в процессе перевода нередко высказывались полярные точки зрения. Одни, мечтая об идеальном переводе, полагали, что переводчик должен полностью "самоустраниться" в создаваемом им тексте перевода и превратиться в некое
"прозрачное стекло", через которое виден только автор оригинального произведения. Другие, напротив, полагали, что "переводчик от автора лишь именем разнится", что он соперник автора и может проявить всю свою личность в переведённом тексте.
Закон о неповторимости перевода, выводимый из тезиса, предложенного Цицероном и подкреплённый двумя тысячелетиями эмпирического опыта, даёт основания задуматься над одним из центральных философских вопросов теории перевода — над вопросом о свободе воли переводчика.
Проблема свободы переводчика в своих действиях по передаче сообщения средствами иной языковой системы представляет собой одно из частных проявлений одной из наиболее сложных и спорных проблем философии — проблемы "свободы воли". В философии проблема свободы воли встает прежде всего как проблема философско-этическая в связи с вопросом об ответственности человека за свои действия.
Если попытаться построить философские основания переводческой деятельности, то необходимо будет в первую очередь решить вопрос о свободе воли переводчика. От того, как решается проблема свободы воли переводчика именно в философ-ско-этическом плане, зависит решение многих краеугольных вопросов теории перевода, в частности таких, как вопросы о личности переводчика, об ответственности переводчика перед автором оригинального речевого произведения и перед получателями созданного им текста, о более высоком уровне ответственности переводчика перед обществом, перед историей, перед культурой и в конечном итоге перед человеческой цивилизацией в целом, как ни высокопарно на первый взгляд звучат эти слова. То или иное решение вопроса о свободе воли переводчика лежит в основе определения критериев оценки успешности или, напротив, ошибочности его решений, т.е. переводческой критики. Вопрос о свободе воли переводчика возникает и при решении более частных методологических, технологических и дидактических вопросов теории переводческой деятельности.
Проблема свободы воли предстаёт как один из так называемых "проклятых вопросов" философии, не поддающихся однозначному решению. Гегель отмечал, что идея свободы "неопределённа, многозначна, доступна величайшим недоразумениям и потому действительно им подвержена"8. Не менее проблемным вопрос о свободе воли оказывается и для теории перевода. Однако если в философии обсуждается главным образом вопрос о самом существовании свободы воли или же, напротив, о её отрицании, как во многих теориях детерминистского толка, утверждающих, что все предопределено, то в теории перевода вопрос о свободе воли переводчика может решаться несколько иначе.
Прежде всего, разумеется, придётся выбрать определённую философскую позицию в отношении данной категории, т.е. либо признать, что свобода воли переводчика существует, либо поставить переводчика в полную зависимость от обстоятельств, к которым следует отнести абсолютно все факторы, проявляющиеся в конкретном акте перевода: вторичность по отношению к оригиналу, отношение к автору оригинала, герменевтические способности переводящей личности, историческая, социальная, психологическая, лингвистическая обусловленность и многое другое.
Свобода воли — это возможность осуществления различных действий в одной и той же ситуации, по отношению к одному и тому же объекту. Таким образом, свобода воли переводящей личности предстает прежде всего как свобода выбора.
Но свобода выбора оказывается непосредственно связанной с этическими аспектами действий переводящей личности. Если эти действия полностью предопределены внешними факторами, обстоятельствами, если переводчик не имеет выбора, то они оказываются вне какой бы то ни было критической оценки.
Признание свободы выбора есть необходимое основание нравственности, условие возможности критики действий переводящей личности. В самом деле, если переводчик не мог поступить иначе, чем он поступил, если его решения предопределены и строго обусловлены, если для него исключена возможность выбора, то его действия не могут быть подвергнуты критике, они не могут быть вменены ему в вину или поставлены в заслугу. Всякая нравственная оценка действий переводящей личности возможна лишь в том случае, если понятие свободы рассматривается как необходимо присущее ей свойство.
Именно к этим этическим аспектам переводческой деятельности и реакции общества на его труд обращает нас трактат Цицерона и вся последующая практика цитирования его высказывания переводчиками разных эпох.
Неопределённость категории свободы воли в философии, множественность взглядов на вопрос о сущности свободы и сомнения в признании того, что свобода воли в самом деле возможна, осложняют решение вопроса о свободе выбора переводчика.
Прежде всего представляется, что, как и в более общем случае решения вопроса о свободе воли вообще, решение вопроса о свободе выбора переводчика не будет однозначным. Весь исторический опыт анализа переводческой деятельности как самими переводчиками, так и критиками и исследователями перевода, непрекращающиеся споры о качестве "верности" перевода, попытки установления критериев оценки переводов, извечное лавирование между "вольным" и "буквальным" показывают,
что философский вопрос о свободе выбора переводчиком характера своих действий, видимо, следует решить положительно. С другой стороны, конкретная функция в соотношении с определенными условиями её реализации конкретизирует представление о личности переводчика по сравнению с представлениями о личности человека вообще. Личность переводчика предстаёт более отчетливо по сравнению с личностью человека вообще, взятой безотносительно к объекту и условиям его действий. Разумеется, философская система теории перевода не может представлять решение проблемы свободы воли человека в целом, однако она способна проанализировать свободу выбора в условиях вполне конкретных ограничений.
"Переводчик от творца только что именем разнится"9, — полагал Тредиаковский. "Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах — соперник"10, — утверждал В.А. Жуковский. Соперник и раб суть два противоположных по степени свободы состояния личности. Пожалуй, ни одно из этих абсолютных состояний полной свободы или полной несвободы неприемлемо по отношению к переводческой деятельности. Иначе говоря, как философская концепция детерминизма, так и концепция индетерминизма в их абсолютных проявлениях не могут составить философскую основу ни переводческой методологии, ни переводческой критики. Свобода выбора переводчика, равно как и детерминированность принимаемых им решений, имеет относительный характер.
Основной вопрос, возникающий в отношении свободы воли переводчика, заключается в определении границ "переводческого произвола". Вопрос стоит не о том, детерминирован или самоопределяем переводчик в своих действиях, а о том, насколько действия переводчика предопределены внешними факторами. Прежде чем рассуждать о степени свободы переводчика, необходимо как можно точнее определить объект, в отношении которого осуществляются его действия. Обычно в лингвистических теориях перевода в качестве объекта действий переводчика предстаёт текст оригинального речевого произведения, так называемый исходный текст. Поэтому переводческие действия определяются как некая последовательность операций по преобразованию исходного текста. Но текст есть двусторонняя сущность, система формы и смысла. На первый взгляд задача переводчика состоит в том, чтобы очистить "яйцо смысла" от формальной скорлупы исходного кода и облечь его в формы иного кода. Такое видение переводческой деятельности основано на сугубо лингвистическом подходе к переводу как операции по преобразованию текста в иноязычные формы. На самом деле "чистый
смысл" оригинала ни один переводчик передать не сможет только лишь в силу того, что он не может превратиться "в такое прозрачное стекло, что кажется, как бы нет стекла"11.
Переводчик — это прежде всего личность с определённым когнитивным и лингвистическим опытом, продукт своего общества, определённой исторической эпохи. В основе деятельности переводчика лежит выбор. Постигать смысл в хитросплетениях значений слов — это выбор. Создавать новые формы из множества теоретически возможных — это тоже выбор. Делать непонятное понятным — и это выбор (понятное кому, когда, насколько?). Но свобода выбора переводчика ограничена жесткими рамками семантического, семиотического, исторического, языкового, социального, психического и иных порядков. В этом вся сущность перевода.
Рассуждения о переводе длятся уже более двух тысячелетий, но сегодня можно констатировать, что перевод как особая интеллектуальная деятельность человека глубоко ещё не изучен. И одной из причин этого является именно пристрастие к эмпирическому знанию. Многообразие решений, открывающееся в переводах и обусловленное неисчислимым многообразием переводящих личностей и бесконечностью ситуаций перевода, неисчерпаемо. Эмпирика продолжает доминировать в науке о переводе.
В современном обществе в рассуждениях о переводе нередко встречаются по меньшей мере три весьма дискуссионных мнения.
Первое состоит в том, что перевод — это элементарно просто.
Оно присуще людям, созерцающим перевод со стороны и не задумывающимся глубоко о сущности этого явления. Выучил иностранный язык — иди и переводи. О родном языке и вовсе говорить не приходится: он якобы усваивается нами с молоком матери и не требует дополнительной отработки. Что сложного в том, чтобы прочитать или услышать какой-то текст и изложить его на другом известном тебе языке? Из этого заблуждения, иногда свойственного даже специалистам в области межкультурной коммуникации, вытекает второе, более серьёзное, заключающееся в отрицании или в лучшем случае в недооценке науки о переводе. В самом деле, зачем строить теории того, что и так просто и внешне общедоступно?
Но вдруг возникают вопросы:
• Почему одно и то же произведение претерпевает множественные переводы?
• Почему один перевод кажется нам авторитетнее другого?
• Что лучше: корявая истина или изящная неправда?
• Всё ли переведено и если не все, то почему?
• Возможен ли вообще перевод?
• Что общего в устном и письменном переводе?
• Какой иной интеллектуальной деятельности близок перевод?
И еще бесконечное множество вопросов, только перечисляя которые вспоминаешь высказывание английского философа Айвори Ричардса: "Очень может быть, что здесь мы имеем дело с самым сложным процессом из всех возникших когда-либо в ходе эволюции космоса"12.
Многие из этих вопросов, возникавших на протяжении многовековой истории переводческой деятельности, до сих пор остаются без однозначных, достаточно аргументированных ответов. И одной из причин этого является очевидная связь перевода с языком.
Язык — непременный участник переводческого процесса, его инструмент, поэтому изучать перевод в категориях и понятиях лингвистики представляется вполне естественным. Перевод без языка так же невозможен, как игра на скрипке без скрипки. Из этой очевидной связи перевода с языком возникает третье, широко распространённое, но, на наш взгляд, дискуссионное мнение о том, что теория перевода — лингвистическая наука. Нельзя отрицать того, что современная наука о переводе родилась как лингвистическая дисциплина.
Чуть более полувека тому назад один из основоположников современной науки о переводе А.В. Федоров во "Введении в теорию перевода" — первой отечественной большой теоретической работе по переводческой проблематике — отмечал, что вопросы перевода могут рассматриваться с различных точек зрения (Федоров, 1953: 13). "Но, — продолжал он, — поскольку перевод всегда имеет дело с языком, всегда означает работу над языком, постольку перевод всего больше требует изучения в лингвистическом разрезе — в связи с вопросом о характере соотношения двух языков и их стилистических средств" (там же). С этого момента отечественная теория перевода заявляет о себе как новое научное направление, почти всецело расположившееся в русле языкознания и квалифицируемое как прикладная отрасль науки о языке.
Сугубо лингвистический подход к решению извечных вопросов, ставившихся как самой переводческой практикой, так и критикой переводов, определил разыскания в этой области и в западной науке.
Американский исследователь Ю. Найда, как и Федоров, считал лингвистический характер теории перевода естественным
следствием того, что перевод всегда имеет дело с двумя языками (№ёа, 1964).
Для англичанина М.А.К. Хэллидея теория перевода — это часть сопоставительного языкознания на том основании, что перевод лежит в основе любого сопоставления языковых единиц и структур (На1Шау, 1964).
Его соотечественник Дж.К. Кэтфорд (Катфорд), автор книги "Лингвистическая теория перевода", отмечал, что "теория перевода имеет дело с определенным типом отношений между языками и является, следовательно, отраслью компаративной лингвистики" (Катфорд, 2004: 43).
Канадцы Ж.П. Вине и Ж. Дарбельне построили свою теорию перевода как сопоставительную стилистику французского и английского языков (Ушау, ВагЪе1пе1, 1958).
А.В. Федоров на заре современной науки о переводе отмечал, что предметом изучения могут быть и выбор переводимого материала, и отражение в переводе индивидуальности переводчика, и вкусы, литературные манеры страны и эпохи перевода, и собственно сам психический феномен перевода. Но все это, по его мнению, оказывается менее значительным по сравнению с языковыми аспектами перевода и остается за пределами лингвистического переводоведения.
Ю. Найда в одной из более поздних работ предлагал различать четыре возможных подхода к изучению проблем перевода:
— филологический, основанный на интерпретации переводимых текстов;
— собственно лингвистический;
— коммуникативный, использующий категории теории коммуникации, такие, как сообщение, источник, код и пр.;
— социосемиотический, при котором основное внимание сосредоточено на социальных аспектах функционирования знаковых систем в коммуникативных актах с переводом (№ёа, 1991).
Интересную, но весьма опасную идею высказывал В.Н. Комиссаров. Признавая, что "лингвистика не может раскрыть всю многогранность этого сложного вида человеческой деятельности" (Комиссаров, 1999: 5), исследователь предположил, что существуют две языковедческие дисциплины — так называемые микролингвистика и макролингвистика.
Микролингвистика концентрирует свое внимание на описании языковых систем. "Понятно, — отмечал он, — что такая микролингвистика, действительно, не может претендовать на всестороннее описание переводческого процесса". Что же касается макролингвистики, то эта научная дисциплина появилась в ре-
зультате того, что "современное языкознание — по мнению исследователя — преодолело столь ограниченное понимание своего предмета" (Комиссаров, 1999: 4).
Макролингвистика представляется ему как комплекс лингвистических дисциплин, "изучающих все многообразие форм, способов, результатов и особенностей существования языка в человеческом обществе" (там же). Поэтому, по мнению Комиссарова, "при макролингвистическом подходе лингвистическое переводоведение может заниматься проблемами, традиционно считавшимися нелингвистическими" (там же: 5).
Таким образом, вырисовываются по меньшей мере три взгляда на теорию перевода:
1. Теория перевода — это лингвистическая наука, затрагивающая "самую его основу — язык, вне которого неосуществимы никакие функции перевода — ни общественно-политическая, ни культурно-познавательная его роль, ни его художественное значение и т.д.".
2. Теория перевода как раздел некой всеобъемлющей дисциплины — "макролингвистики".
3. Множественность теорий перевода, отражающая множественность возможных подходов к переводу — филологического, лингвистического, коммуникативного, социосемиотическо-го, психологического и др.
Однако все три исследовательские позиции остаются по своей сути эмпирическими, основанными на наблюдениях некоторого множества явлений перевода, т.е. переводческого опыта. Исследователи перевода сталкиваются не с абстракцией как таковой, а с ее конкретно-историческим воплощением в виде реально существующих условий (отсутствие или наличие печатного станка, современной информационной техники и т.п.), а также социальных, культурных и даже экономических отношений, которые обусловливают переводческие решения, воплощенные в конкретных вполне осязаемых переведенных произведениях.
Первый взгляд представляется уже несколько устаревшим. Необходимо признать, что исследования языковых аспектов перевода, осуществлявшиеся в разных странах в течение более 50 лет, дали многообразный и весьма полезный материал, что позволило сделать немало важных в теоретическом отношении обобщений.
В то же время, сосредоточившись на явлениях, они так и не сумели ответить на основной вопрос о сущности перевода, т.е. о том, что такое перевод. Об этом свидетельствует тот очевидный факт, что ни одно из множества существующих на сегодняшний день определений перевода нельзя считать ни исчерпывающим, ни точным.
Вспомним хрестоматийное, часто цитируемое, определение перевода, данное А.В. Федоровым и напоминающее многие другие: "Перевести — это значит выразить точно и полно средствами одного языка то, что уже выражено средствами другого языка в неразрывном единстве содержания и формы" (Федоров, 1953: 7).
Это определение, совершенно справедливое и почти непогрешимое, вызывает тем не менее ряд вопросов. Что такое выразить полно и точно? Как охарактеризовать категории полноты и точности выражения? В каких единицах их можно измерить?
Более того, категории полноты и точности, применяемые к переводу, оказываются взаимоисключающими. Если даже закрыть глаза на многообразие и сложность системы значений любого речевого произведения, с которым может столкнуться переводчик, если абстрагироваться от того, что грамматические системы языков в самом деле взаимно непроницаемы, и попытаться огрубленно посредством лингвистического компонентного анализа определить семный состав исходного и переведенного высказываний, то противоречие между полнотой и точностью окажется вполне очевидным.
В самом деле, если мы зададимся целью передать в переводе всю полноту семного состава исходного высказывания, то в переведенном высказывании в силу естественной асимметрии лек-сико-семантических систем языков возникнет множество новых элементов смысла, отсутствующих в оригинале. Экспериментальные данные показывают, что в переведенном речевом произведении в среднем сохраняется лишь 50% семного состава исходного выражения и добавляется еще около 50% дополнительных элементов смысла. О какой полноте и точности с лингвистической точки зрения можно говорить?
Можно ли оценить полноту и точность устного перевода? Почему в западной традиции устный перевод и письменный определяются как разные понятия и называются разными терминами? Действительно ли это разные виды деятельности или разновидности одной деятельности, как считает отечественная школа переводоведения? Если в основе устного перевода лежит интерпретация, то не является ли она основой и для письменного перевода?
Следующий вопрос еще более сложный: что такое "то, что уже выражено средствами другого языка"? Система значений? Эмоциональная окраска? Скрытые смыслы? Эстетическая функция? Коммуникативная значимость? За этим "то" скрывается почти все, над чем переводчики, критики, философы размышляют уже не одну тысячу лет, так и не находя удовлетворительного
ответа. Не подняла завесу таинственности с этого "то" и лингвистическая теория перевода второй половины XX в., а ведь за этим "то" скрывается содержание основного сущностного понятия теории перевода — категории эквивалентности.
И наконец, постулат о неразрывном единстве содержания и формы. Исходное высказывание обладает несомненным единством содержания и формы. Это можно принять как аксиому. Но в переводе возникают по меньшей мере два альтернативных варианта:
— либо сохранить единство содержания и формы оригинала в ущерб естественности восприятия переведенного текста получателем;
— либо создать новое единство в соответствии с новой речевой ситуацией, новыми условиями коммуникации, отличными от тех, в которых создавалось исходное сообщение.
А они, как это ни странно на первый взгляд, отличны даже тогда, когда перевод объединяет в один коммуникативный ме-гаакт порождение исходного сообщения коммуникантом 1 и восприятие его перевода коммуникантом 2 (пример обычного переговорного процесса с переводом).
Обратимся ко второму взгляду на научный статус теории перевода — это раздел некой "макролингвистики". Подобный подход, весьма распространенный, если не доминирующий в современной науке, представляет опасность как для теории перевода, так и для самой лингвистики. Теория перевода, располагаясь в лоне "макролингвистики", так и не приобретает собственного предмета. Она оказывается разведённой по разделам современного языкознания:
сопоставительная лингвистика, рассматривая сходные и асимметричные черты языковых систем и их функционирования, показывает, как эти черты проявляются в переводе;
социолингвистика изучает социальные аспекты речевого поведения переводчика в обществе;
психолингвистика изучает процессы восприятия и порождения речи участников коммуникативного акта с участием переводчика;
генеративная лингвистика предлагает исчисление глубинных и поверхностных структур для наиболее объективного выбора эквивалентов в переводе и т.п.
Лингвистика же при таком подходе множит свой предмет до такой степени, что определить его сегодня можно только в весьма расплывчатых понятиях. Стремясь построить целостную теорию своего нового объекта, уже не языка, а речевой деятельности
во всех её проявлениях, лингвистика вобрала в себя множество предметов иных научных направлений, изучающих тот же объект, — философии, социологии, психологии, медицины и др.
Все эти научные дисциплины действительно изучают важнейшие аспекты переводческой деятельности. Но что же в этом случае изучает собственно теория перевода? Каков ее предмет?
Наконец, рассмотрим третий подход — множественность теорий перевода, обусловленную множественностью возможных подходов, — филологическим, лингвистическим, коммуникативным, социосемиотическим, психологическим или каким-либо другим.
Такой взгляд на теорию перевода оказывается "лингвистически" более умеренным, так как позволяет предположить, что лингвистика все же имеет свою собственную область интересов, отличную от филологии вообще, от литературоведения, от теории коммуникации, психологии, социологии, семиотики и других дисциплин, которые также могут иметь в качестве объекта изучения язык во всем многообразии его существования и функционирования.
В этом случае приходится признавать наличие множества теорий перевода — лингвистической, филологической, коммуникативной, социосемиотической, психологической и, возможно, какой-либо иной теории перевода, — у каждой из которых есть собственный предмет.
Итак, можно констатировать, что в современный период существует научная дисциплина — наука о переводе или перево-доведение, объект которой — перевод и которая являет собой некий комплекс взглядов, представлений и идей, направленных на истолкование и объяснение разных сторон этого явления соответственно с разных научных позиций.
Такая научная дисциплина уже вполне состоялась.
Но можно ли говорить о теории перевода в более узком смысле, как о наиболее сложной и развитой форме научного знания, которая давала бы целостное представление о закономерностях и существенных связях этой области действительности? Такая теория должна не только содержать некую сумму связанных между собой знаний, накопленных в ходе эмпирического изучения явлений многовекового переводческого опыта, но и заключать определенный механизм построения знаний вокруг теоретической модели перевода как гипотетического, рационального представления о существующих в переводе связях и отношениях, т.е. о сущности объекта.
Различение сущности и явлений чрезвычайно важно для методологии науки о переводе. Длительное время эта наука всеце-
ло концентрировала свое внимание на феноменах, т.е. на переводе как явлении или, точнее, множественных явлениях перевода.
Сущность находит свое выражение в единстве всех многообразных, а иногда и противоречивых форм его существования. Категории сущности и явления отражают переход научного познания объекта от наблюдения многообразных форм существования предмета (его бытия) к пониманию его внутреннего содержания. Постижение сущности перевода и должно составить задачу теории перевода в науке о переводе.
Теория перевода в собственном смысле — это не совокупность связанных между собой знаний о переводе, а некая программа исследований, теоретическая модель, сквозь призму которой могли бы изучаться все многообразные аспекты переводческой деятельности: лингвистический, психологический, эстетический, коммуникативный и др. Такая теория придаст науке о переводе целостность единой системы знания. Развитие аппарата научных абстракций, теоретическое обобщение множества явлений переводческого опыта сделают теорию перевода мощнейшим средством решения фундаментальных задач познания одной из древнейших и сложнейших интеллектуальных видов деятельности и позволят вывести законы, без которых никакая наука не может считать себя состоявшейся.
Примечания
1 De optimo genere oratorum. (О лучшем роде ораторов) — предисловие к собственному переводу Цицерона "О венке" на латинский язык речей греческих ораторов Эсхина и Демосфена.
2 См., напр.: Ballard M. Introduction // Bachet de Meziriac C. De la traduction [1635]. Artois, 1998. P. XXXVI.
3 Лингвистический энциклопедический словарь. M., 1990. С. 397.
4 Mounin G. Les Belles Infidèles. P., 1955. P. 12: "Les noms de Cicéron, d'Horace, de saint Jérôme, de Dante, d'Erasme, d'Etienne Dolet, de Joachim du Bellay, d'Amyot, de Luther, de la Motte-Houdar, [etc.] ébauchent à peine la bibliographie des écrivains, qui, presque toujours à propos d'une autre chose, ont donné leur opinion sur la traduction. Mais, dans les cas les meilleurs, ils proposent ou codifient des impressions générales, des intuitions personnelles, des inventaires d'expériences, et des recettes artisanales. En rassemblant, chacun selon son gré, toute cette matière, on obtient un empirisme de la traduction, jamais négligeable, certes, mais un empirisme" (перевод мой. — Н.Г.).
5 Sed OTm in eo magnus error esset, quale esset id diœndi genus, putavi mihi suscipiendum laborem utilem studiosis, mihi quidem ipsi non necessarium. Converti enim ex Atticis duorum eloquentissimorum nobilissimas orationes inter seque contrarias, Aeschinis et Demosthenis; nec converti ut interpres, sed ut orator, sententiis isdem et earum formis tamquam figuris, verbis ad nostram consuetudinem aptis. In quibus non verbum pro verbo necesse habui reddere, sed genus omne verborum vimque servavi. Non enim ea me adnumerare lectori putavi oportere, sed tamquam appendere. Hic labor meus hoc assequetur, ut nostri homines quid ab illis
exigant, qui se Atticos volunt, et ad quam eos quasi formulam dicendi revocent intellegant.
6 См., напр.: Русские писатели о переводе. М., 1960; Horguelin P.A. Anthologie de la manière de traduire. Domaine français. Montréal, 1981; и др.
7 A quo quaeratur ecquid possint ipsi melius Latine?
8 Гегель A. Соч. М., 1956. T. 3. C. 291.
9 Тредиаковский В.К. Езда в остров любви. К читателю. 1730 // Русские писатели о переводе. М., 1960. С. 36.
10 Жуковский B.A. О басне и баснях Крылова. 1809 // Русские писатели о переводе. С. 86.
11 Гоголь Н.В. Письмо к В.А. Жуковскому, 28 февраля 1850 г. // Русские писатели о переводе. С. 191.
12Цит. по: Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 1975. С. 230.
Список литературы
Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 1975.
Гак В.Г., Григорьев Б.Б. Теория и практика перевода. М., 1997.
Гегель A. Соч. М., 1956.
Катфорд Джон K. Лингвистическая теория перевода: Об одном аспекте прикладной лингвистики. М., 2004.
Комиссаров ВН. Слово о переводе. М., 1973.
Комиссаров ВН. Лингвистика перевода. М., 1980.
Комиссаров ВН. Общая теория перевода. М., 1999.
Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Миньяр-Белоручев Р.К. Теория и методы перевода. М., 1996.
Рецкер Я.И. Теория перевода и переводческая практика. М., 1974.
Русские писатели о переводе. М., 1960.
Федоров А.В. Введение в теорию перевода. М., 1953.
Швейцер А.Д. Перевод и лингвистика. М., 1973.
Ballard M. Introduction // Bachet de Meziriac C. De la traduction [1635]. Artois, 1998. P. XXXVI.
Mounin G. Les Belles Infidèles. P., 1955. Р. 12.
Mounin G. Les problèmes théoriques de la traduction. P., 1963.
Nida E. Towards a science of translating. Leiden, 1964.
Halliday M.A.K. Comparison and Translation // Halliday M.A.K., Mclntosh A., Strevens P. The Linguistic Sciences and Language Teaching. L., 1964.
Vinay J.P., Darbelnet J. Stylistique comparée du français et de l'anglais. P., 1958.
