CC BY
124
Л. Г. Тоноян
ТЕОРИЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ: АНТИЧНОСТЬ И СОВРЕМЕННОСТЬ
«Для одного и того же нет больше одного определения»
Аристотель. Топика.151Ь 16
Классика, которая в сфере логики относится, прежде всего, к античности и во многом является образцовой, всегда современна. Правда, делают ее современной современники. Операция определения — одна из основных операций классической логики. Общеизвестна ее важнейшая роль в научном познании и в процессе обучения. В юридической практике, равно как в научной дискуссии или в обыденном споре проблема часто заключается именно в отсутствии общего определения. Любой спор разрешается лишь в той степени, в какой противники приближаются к единому определению. Возникнув в античности, теория определения, несомненно, претерпела изменения. Существенны ли для современной логики эти изменения и как теперь оценивается роль определений? Цель статьи—рассмотреть основные этапы становления теории определения в античности и обозначить моменты, представляющие интерес для современной логики.
В обыденном общении довольно редко используют определения, отвечающие требованиям логики. Как правило, собеседники считают излишней процедуру установления точного смысла употребляемых терминов. Скептики и вовсе отрицают возможность верификации, т. е. установления истинности высказываний. Секст Эмпирик, скептический философ П-го н. э. весьма остроумно подметил неуместность определений в повседневном общении: «Так, например, (скажем что-нибудь и ради шутки), если кто-нибудь, желая узнать от другого, не встретился ли ему человек, едущий на лошади и влекущий за собой собаку, поставил ему вопрос так: «о разумное, смертное животное, способное к мышлению и знанию, не встретилось ли тебе животное, одаренное смехом, с широкими когтями, способное к государственной науке, поместившее закругление зада на смертное животное, способное ржать, и влекущее за собой четвероногое животное, способное лаять?» — неужели он не был бы осмеян из-за определений, поставив в тупик человека, хорошо знакомого с этим предметом?»1.
В этой шутке есть доля правды. В ней затронуты проблемы, которые активно исследуются современной логической семантикой. Однако решение проблемы было предложено еще задолго до возникновения этой скептической шутки Секста Эмпирика. Аристотель показал, что единичным предметам нельзя дать определения. Поэтому будет не только смешон, но и не прав тот, кто вместо имени или описания конкретного человека станет подыскивать для него определение. Но, с другой стороны, в обыденном познании нам как раз хочется иметь определения конкретных предметов, а поскольку это невозможно, мы ищем иные способы их идентификации. Весьма часто обыденное употребление слова расходится с научным и философским определением этого понятия. Как и во времена Секста Эмпирика, научное и философское определение человека не совпадает с общеупотребительным. Наука и философия продолжают определять человека как живое существо, то есть относят его к роду животных, но в обыденном общении подобное обобщение воспринимается как оскорбление («эй, ты, животное!»).
© Л. Г. Тоноян, 2008
В чем здесь причина? Так ли уж нужны определения? Можно ли обойтись без них? Вряд ли это возможно. Изучаете ли вы правила дорожного движения, подписываете ли самый обычный договор или отвечаете ребенку на его бесконечные вопросы «это что?», вы имеете дело с определениями. я бы сравнила роль определений в познании с ролью правил грамматики в языке. Было бы очень удобно, скажем, если бы каждый писал, как он слышит (такое мы сейчас наблюдаем при переписке в интернетовских сайтах), однако, если это станет нормой, и все будут писать так, как они слышат, то очень скоро мы перестанем понимать и текст, и друг друга. Определение возникает и существует, прежде всего, для понимания друг друга. Правда, когда уже имеется определение, остается неясным, определением чего оно является—предмета, слова, понятия или идеи? Но это уже проблема философии, а не повседневного общения.
Определение как предмет и метод платоновской философии
«Во всяком деле, юноша, надо для правильного его обсуждения начинать с одного и того же: требуется знать, что же именно подвергается обсуждению, иначе неизбежны сплошные ошибки».
Платон. Федр, 237вс
По-настоящему поиском определений впервые занялся, по свидетельству Платона и Аристотеля, Сократ. Думаю, никто из тех, кто читал диалоги Платона и следил за интригующим процессом поиска истинных определений, не скажет, что это было не интересно или утратило актуальность. Разве мы не хотим знать, что такое справедливость? Или нас не интересует, какими качествами должен обладать государственный муж (сегодняшний депутат или чиновник)? Разве мы хотим меньше, чем Сократ, чтобы наш правитель был справедлив? Но чтобы выбрать достойных, мы должны знать, что такое справедливость и что значит быть благоразумным (ещё важнее, чтобы это знали те, кого мы выбираем).
Чем может помочь нам в этом Сократ? В диалектическом методе Сократа определение (греч. «хорос») занимает главное место, что мы и намерены сейчас показать. В основе всех диалогов Платона лежит процесс определения какого-либо предмета или понятия, причём в каждом диалоге предмет обсуждения конкретно обозначен. Особенно это заметно в ранних диалогах, которые нередко имеют двойные названия: «Феаг, или о мудрости», «Алкивиад II» (о софросине, благоразумности), «Лахет» (о мужестве), «Алкивиад I» (о молитве), «Евтифрон» (о благочестии), «Лисид» (о дружбе), «Хармид» (вновь о софросине). В больших диалогах «зрелого» Платона поиск определений не только продолжается, но дополняется развернутым доказательством найденных определений: в «Федоне» — предметом определения является бессмертие души, в «Софисте» — не-сущее, в «Федре» — прекрасное, в «Тимее» — природа как космос, в «Кратиле» — имена, в «Пире» — божественное и т. д.
Если же мы обратимся к сочинениям платоновской школы, то обнаружим, что они в ещё более явной форме подчинены той же цели: «Минос» посвящен определению закона, другие диалоги и вовсе названы не собственным именем, а в соответствии с определяемым предметом: «О справедливости», «О добродетели». Показательным является сочинение под названием «Определения», состоящее из 186 различных определений. Анонимный автор «Пролегомен к платоновской философии» указывает, что указанная работа была приписана Спевсиппу и отмечает: «К определениям Платон прибегает почти во всех диалогах, и сам давая их, и других побуждая к этому»2.
Автор «Пролегомен» весьма благоразумно рассматривает каждый из диалогов Платона как имеющий свой собственный предмет и считает, что «поиски определения предмета всякого диалога будут небесполезны. Это определение можно получить, ответив на 10 вопросов: должен ли быть предмет диалога быть единым или множественным? Общим или частным? Цельным или частичным? Приблизительным или точным? Возвышенным или низким? Согласующимся или нет? Может ли быть предметом диалога критика кого-либо? Или страстное увлечение? Можно ли подменять предмет методом? Или искать его в области материального?»3. Ответ на первый вопрос однозначен: «всякий диалог имеет один предмет». Интересен для нас и ответ «нет» на предпоследний вопрос. Почему определение может быть предметом диалога, а непосредственно связанное с ним деление — нет? Ведь Платон не меньше внимания уделяет делению, чем определениям. Например, в диалоге «Софист» он многое говорит о методе разделения, и кажется, что именно деление является предметом диалога. Однако автор «Пролегомен» считает, что нельзя подменять предмет методом, ибо предмет — цель, а не средство достижения этой цели. Нам, конечно, близок такой подход к диалогам Платона, ибо трудно не согласиться с тем, что поиск правильного определения — одна из основных целей, а, может быть, и основная, диалогов Платона.
Без сомнения, до Сократа и Платона ни один философ не придавал такой важной роли определениям. В каком-то смысле Сократ «открыл» определение. Необходимость разработки этой операции была вызвана спором с софистами, большая часть рассуждений которых построена на нарушении закона тождества, на омонимии и двусмысленности выражений. Именно определения, цель которых—точность и однозначность суждений, могли бы принудить софистов к соблюдению закона тождества. Давать определения—это, прежде всего, уметь обобщать. Софист же—это человек, который не умеет обобщать, или, по крайней мере, ищет лазейки при переходе от частного к общему, всячески избегая определений. Показательным в этом отношении является диалог «Евти-дем», в котором можно насчитать 21 софизм. Например, такой: если пить лекарство — благо, а чем больше блага, тем лучше, то чем больше пить лекарств, тем лучше. Хотя понятно, что первая посылка ложна, поскольку лекарство, как и все на свете, может быть и благом, и злом, как лечить, так и калечить, но только определение лекарства позволяет опровергнуть этот софизм, уточнив, когда лекарство — благо, а когда — зло. Именно в свете определения становится очевидной допущённая в софизме ошибка «от сказанного относительно к сказанному безусловно». Подчеркивая возникновение определений как способа борьбы с софистикой, следует отметить, что определение — это, прежде всего, особый вид сказывания, а именно, оно наиболее точное и развернутое раскрытие мысли, которое не позволяет софистам применять не столь уж большое число софистических уловок. Здесь литературный дар Платона оказался весьма кстати. Для сообразительного читателя (и, конечно, слушателя диалогов) может показаться странным то, что Платон вкладывает в уста Сократа столь обстоятельное, детальное проговари-вание мысли. При этом каждый шаг в рассуждениях Сократа отмечен согласием или несогласием собеседника. Эти черты, в первую очередь, характеризуют метод Сократа, который искал средство для опровержения софизмов, для их предупреждения.
Как уже отмечалось, каждый диалог Платона можно считать раскрытием и определением одного из понятий. Логично ожидать, что в завершении диалога Сократ достигнет своей цели и даст правильное определение. Однако дело обстоит иначе: почти каждый раз Платон обманывает наши ожидания и не дает точного и завершающего определения. Почему так происходит? Обратим внимание на то, что в диалогах Платона Сократ не стремится дать определение через род и видовое отличие (хотя иногда
он делает это), но чаще дает определения по частям, пытается обобщить различные односторонние определения. Сократ не высказывает готовые ответы, но побуждает собеседников к размышлению и поиску правильных определений. Им не всегда это удаётся, отчего нам, читателям, бывает, порой, досадно. Если метод Сократе — чисто логический, то цель — не логическая, а этическая: заставить человека задуматься о себе, о добродетели, сделать его лучше через стремление к образцу, в качестве которого выступает в данном случае правильное определение. Таким образом, приходится признать, что достижение правильного определения понятия подчинено у Сократа более высокой цели — достижению Блага. Определение в таком случае становится лишь одним из способов, которым пользуется Платон для изложения своего учения о стремлении к Благу. Автор «Пролегомен» перечисляет 15 способов поучения у Платона: «исполненный священного вдохновения, с помощью доказательства, с помощью определения, разделения, анализа, определения признака, метафоры, сравнения, индукции, аналогии, арифметики, исключения, добавления, повествования и этимологии»4. В том или ином диалоге преобладает один из этих способов, определение же используется почти во всех диалогах5.
Еще один важный вопрос требует ответа: отличается ли позиция Платона от позиции Сократа в понимании определения? В ранних диалогах, называемых сократическими, наиболее явно выражено стремление перейти от общераспространенных представлений к сущности предмета. Аристотель отмечал, что Сократ, исследуя частности мышления, переходил к определению общего6. Он переходил, но так и не пришёл к «идее» Платона, как нам представляется, именно потому, что для него более важен сам процесс перехода от полу-знания к знанию, побуждающий собеседников мыслить философски. Таким образом, Сократ, «открыв» определения в наиболее понятном всем виде, не ставил перед собой цель дать окончательные определения исследуемых предметов.
Что касается Платона, то, несомненно, идея в его понимании открыла путь к тому, что мы называем теперь правильным определением. Достигаются ли законченные определения в поздних диалогах философа? В «Тимее» (29e -31 Ь) Платон говорит об идее как
о том общем, которое мы ищем, и одновременно как об образце, взирая на который, познающий дает свои определения7. Пусть все найденные определения односторонни и несовершенны, но всё же они—разнообразные выражения единой идеи или первообраза.
Стал ли «зрелый» Платон придавать большее значение определениям? В какой-то мере на этот вопрос отвечает трактат «Определения» — сочинение, приписываемое Спев-сиппу. Лосев А. Ф. называет «Определения» лексиграфическим итогом всей философии Платона8. Чем вызвано появление такого произведения? Проведем, опираясь на исследование А. Ф. Лосева, небольшой анализ этого сочинения. В нём даны 186 определений из разных сфер жизни без какой-либо видимой систематизации: они не расположены ни по алфавиту, ни по темам. Можно сказать только одно: в «Определениях» перечислены понятия, ставшие основными в различных диалогах Платона. Между тем, они не повторяют те определения, которые даны в текстах Платона (например, не совпадают определение мужества, данное в «Лахете», и приведенное в этом списке). Трактат свидетельствует о том, что автор «Определений» пытается довести рассуждения Сократа и Платона до законченных определений. К примеру, в диалоге «Лисид» так и не удалось получить законченного определения дружбы, зато в «Определениях» разнообразные определения дружбы сведены воедино. Приведённые в этом произведении определения А. Ф. Лосев классифицирует следующим образом: малоценные, не очень понятные, односторонние, определения с перечислением признаков, определения со сведением признаков воедино, и, наконец, точные определения через род и видовое отличие (это самые совершенные определения). Примечательно, что среди последних находится и определе-
ние самого определения, которое мы обычно называем аристотелевским: «Определение (хорос) — речь (логос), состоящая из родового и отличительного признаков»9.
Возникает вопрос: почему же тогда не все определения соответствуют вышеназванному определению? Взамен их даются иногда описания, иногда отрицания, иногда повторения («родство — родственные отношения»), хотя нельзя не заметить и явного стремления к правильным определениям вместо употребления метафор. Видимо, определение имеет как узкий, так и широкий смысл. В широком смысле определение — это «формообразующая», осмысляемая часть предмета, в узком — один из многочисленных способов идентификации предмета. В диалогах Платона определение является одновременно и предметом, и методом.
Аристотелевская теория определения
Общеизвестно, что теория определения создана впервые Аристотелем и составляет один из основных разделов его логического учения. Разработанный им вид определения — через род и видовое отличие — стал классическим. Поздние авторы называют его аристотелевским, или философским, или сущностным. Из работ Аристотеля видно, как происходило развитие его взглядов на определения. В ранний, академический период, Аристотель писал диалоги, мало чем отличающиеся от диалогов, написанных другими учениками Платона, например, диалог «Евдем, или о душе». Но вскоре Аристотель отошел от формы диалога, столь важной для диалектики Платона, и перешел к монологам. Монолог в гораздо большей степени соответствовал поставленной им задаче — систематизации накопленного философского знания и был удобной формы для собственной теории. Основные логические труды Аристотеля по своему стилю являются кратким, конспективным изложением его лекций. Это произведения, в которых мысль не разворачивается и не проговаривается, чтобы, как в диалогах Платона, быть понятой любым собеседником, а скорее сворачивается в языковом пространстве, дабы достичь наибольшей точности и лаконичности.
Элементы теории определения присутствуют почти в каждом сочинении Аристотеля.
1. В «Метафизике» Аристотелем дана онтологическая основа определения как сущности вещи. Отдельная вещь охарактеризована как то, в чем неразрывно соединились четыре начала: материя, форма, причина и цель. Форма здесь выступает как общее определяющее начало вещей. Как мы знаем, аристотелевская «форма» (греч. эйдос) является развитием платоновской идеи. Таким образом, в теории определения Аристотель является последователем Платона, для которого эйдос вещи и ее определение совпадают. Собственно логическая разработка операции определения представлена, конечно, в «Органоне». В этой «логической Библии» можно найти в сжатой форме практически любую проблему, относящуюся к теории определения.
2. Трактат «Категории» — основополагающее произведение «Органона» — начинается с констатации того, что одному и тому же имени соответствует разная «речь о сущности». Речь о сущности, т. е. определение, есть один из способов сказывания о подлежащем. Аристотель выделяет 10 родов сказывания, т. е. категорий. Первая категория — сущность — главная, так как о ней сказываются все остальные. Самым важным для определения является деление на первую и вторую сущности. Первая сущность — отдельная вещь, вторая сущность—роды и виды первых сущностей, то, что говорится о первых сущностях. Первой сущности нельзя дать определение. «неопределимость единичного является с одной стороны, прямым следствием учения о материи
как лишь возможности и определяемом начале, никогда не выступающем в качестве определяющего, а с другой — она вытекает из свойства всякого определения допускать чистое обращение. В самом деле, если бы единичное было обратимо, то поскольку определение допускает чистое обращение, единичное оказывалось бы не только подлежащим, но и сказуемым, и в таком случае понятие было бы определено через форму и материю, единством которых является единичное, в результате материя оказалась бы не только определяемым, но и определяющим началом»10. Итак, первые сущности не имеют определений, о вторых же сущностях «сказываются и их определения, и их имя»11.
3. «Об истолковании» — трактат, в котором учение об определении получает прикладное значение, так как в нем даны настоящие образцы определений. Начинается трактат со слов: «Прежде всего, следует установить, что такое имя и что такое глагол, затем — что такое отрицание и утверждение, высказывание и речь»12. И действительно, следом даются точные и краткие определения понятий, каждому из которых Платон мог бы посвятить отдельный диалог. Образцовым стало определение имени, анализ которого Боэций проводит в трактате «О делении», а вслед за ним это делают Абеляр и другие схоласты.
4. «Аналитики первая и вторая».— В «Первой аналитике» используемое для обозначения определения греческое слово хорос ( оро^ — граница, предел) Аристотель применяет для обозначения термина силлогизма. Это обусловлено тем, что в силлогизме термин используется только в одном значении, имеет одно определение. Таким образом, намечается связь определения с силлогизмом и доказательством, которая уже более обстоятельно рассмотрена во второй книге «Второй аналитики». Определение выступает здесь одним из «первоначал доказательства», а начала, как известно, не доказываются. «Суть [вещи] и то, что она есть,— не одно и то же. Определение выражает суть [вещи], доказательство же — что об этом сказывается или нет»13. «...Определение и доказательство не одно и то же и одно не содержится в другом»14.
5. В «Топике» мы снова возвращаемся к способам сказывания о вещи. Всякое утверждение указывает либо на собственное, либо на род (а в нем и видовое отличие), либо на привходящее. Из собственного одно обозначает суть бытия [вещи], а другое не обозначает, поэтому первое Аристотель называет определением, а обозначение «собственное» оставляет за вторым. Тем самым он подчеркивает, что определение—вид собственного в широком смысле слова—это то, что взаимозаменяемо с вещью. Далее Аристотель дает определение определению, тогда как в «Категориях» он только упоминал о нем. «Определение есть речь, обозначающая суть бытия [вещи]. Оно заменяет имя речью или речь речью, ибо можно дать определение тому, что выражено речью»15. 6 и 7 книги «Топики» целиком посвящены анализу определений. Здесь Аристотель устанавливает практически все известные нам правила определения. Благодаря этому актуальность «Топики» не только не убывает, но и возрастает, что мы сейчас и наблюдаем в исследованиях по теории аргументации.
6. «О софистических опровержениях» — еще одна книга по практической логике, где постоянно подчеркивается важность определений и утверждается, что нет никакого доказательства и опровержения без определения. При этом в теории Аристотеля определение дается не отдельному предмету, не слову, не идее, а только вторым сущностям, т. е. видам и родам предметов. Поэтому сущностное определение может быть только одно.
учение об определении в период поздней античности.
Из сочинений по данной теме, написанных в поздней античности, до наших дней дошли: трактат «Об определениях» Мария Викторина (<^е defiшtюшbus»1б) и трактат Северина Боэция «О делении» (<^е divisio»17). Следует отметить, что эти
труды не изданы на русском языке, и наше обращение к оригиналу может оказаться небезынтересным.
В названный период тема определения была представлена и в других трактатах. Пор-фирий во «Введении в «Категориям» Аристотеля» методически разработал аристотелевскую концепцию сущностного определения. Соответствующие разделы мы встречаем в комментариях к «Категориям» Аристотеля Александра Афродизийского (II в. н. э.), в «Браке Филологии и Меркурия» Марциана Капеллы (5 в.н.э.), в которых теория Аристотеля излагается в кратком виде. Эти, как и многие другие труды античных комментаторов Аристотеля не переведены на русский язык. Интересна работа «Определения философии» Давида Анахта, жившего в тот же период, что и Боэций, т. е. в конце ^го — начале VI-го вв. н. э.18. Русский читатель имеет возможность познакомиться с этим произведением.
Трактат Боэция «О делении» также является продолжением и развитием логического учения Аристотеля. Хотя труд Боэция посвящен делению, служит он, по признанию автора, целям определения. Сначала Боэций перечисляет все известные виды деления, указывая при этом, что основанием деления может быть как предмет, так и его признак. В первом случае деление бывает трояким: а) рода на виды, б) целого на части, в) деление слова на его значения, а также речи на ее смыслы. Соответственно же признакам делят а) предмет на привходящие признаки, б) привходящий признак на предметы, которые им обладают, и в) привходящий признак на другие признаки (белое на твердое и жидкое и т. д.). Подробно рассмотрев все известные виды деления, Боэций останавливается на родовидовом делении и переходит к определению. Род—это материя вида, а отличительный признак—форма этой материи. Чтобы дать определение, надо взять определяемое в качестве вида и найти для него род. Если род со своим отличительным признаком равен данному виду, то определение найдено. Если род меньше вида, то отличительный признак следует разделить на другие признаки и присоединить к роду уже два признака, и продолжать, если нужно, пока все вместе признаки не опишут вид равным определением. Боэций показывает, как этим способом строится аристотелевское определение имени. Так же методично он выстраивает определение личности в трактате «Против Евтихия и Нестория» и во многих других сочинениях. Не случайно в Средние века Боэция считали автором «древа познания» («древа Порфирия»), в котором наглядно представлена процедура, связывающая в одно целое деление и определение. Боэций пишет, что всякое определение, как и всякое деление, состоит из двух терминов: из вида и отличительного признака, например, «человек — смертное (отличительный признак) и разумное животное (вид)». Кроме того, не только определение, но и деление обратимо: род взаимозаменяем с собранием своих видов. Боэций добавляет, что при делении род («животное») служит целым, а при определении—частью, т. е. в первом случае род распределяется на части, а в определении части соединяются в одно целое. Итак, деление (в основе — дихотомическое) служит цели определения.
Далее Боэций переходит к другим видам деления (целого на части и имени — на разные значения) и вновь связывает деление с определением. Делить надо не само обозначение, а обозначаемые предметы, ибо слово может не обозначать никакой предмет, или быть омонимом, т. е. обозначать совсем разные предметы, что в силлогизме приводит к логической ошибке. Когда мы делим предметы, то получаем разные определения. То же относится и к двусмысленной речи. Выделяя различные смыслы (Боэций дает при этом несколько синтаксических способов), мы тем самым способствуем определению. Таким образом, по Боэцию, практически все виды деления ведут к определению.
В отличие от трактата Боэция, трактат Викторина «Об определениях» имеет не столько теоретическое, сколько практическое значение. В нём выражено цицероновское видение
задач логики, точнее определений. Марий Викторин описывает в трактате 15 видов определений (из них первое—через род и видовое отличие — названо философским, а остальные 14 — риторическими): 1) сущностное, 2) понятийное, 3) качественное, 4) через описание, 5) через другое слово, 6) через отличие, 7) через метафору, 8) через отрицание противоположного ему, 9) через индивидуальное представление, 10) через пример, 11) через отсутствующую часть целого из того же рода, 12) через похвалу/порицание, 13) через подобие, 14) через отношение, 15) через причину. Каждое из них подробно рассмотрено и снабжено интересными примерами из трактатов Цицерона и Аристотеля.
Любопытно, что многие из перечисленных определений в современной логике не считаются правильными, однако, несмотря на запрет смыслового круга, метафор, отрицания и т. д., они широко используются и сейчас, в основном выполняя объяснительную функцию в познании. Так, практически в каждом учебнике можно встретить определения, нарушающие правило отсутствия круга. Например, «Политика—сфера деятельности людей, связанная с реализацией общезначимых интересов с помощью политической власти». И, если, скажем, психологи настойчиво учат студентов тому, что «психология это наука, изучающая психические процессы», то, наверное, они уверены в практической значимости таких определений. А уж без метафоры и сравнения, как, впрочем, и без отрицания, вообще не обходится ни одно доходчивое объяснение.
В заключение отметим, что методологически не оправдано рассматривать операцию определения без деления. При этом поиск философского, сущностного определения лучше всего начинать с перечисленных Викторином приемов. По всей видимости, на современном этапе развития логики следует проделать работу, в свое время проведенную Викторином, т. е. расширить рамки логических определений и классифицировать, ранжировать как старые, так и многочисленные новые виды определений. Если деление имеет целью определение, то определение имеет целью классификацию.
1 Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений // Секст Эмпирик. Соч. в 2-х тт. Т. 2. М., 1976. С. 305.
2 Анонимные Пролегомены к Платоновской философии // Платон. Диалоги. С. 503.
3 Там же. С. 496.
4 Там же. С. 503.
5 Интересно сравнить эти 15 способов с 15 видами определений в трактате Мария Викторина, о котором у нас пойдет речь позже. Многие из них совпадают.
6 Аристотель. Метафизика. Т. XIII. 1078b27-29.
7 Лосев А.Ф. Ранние диалоги Платона и сочинения платоновской школы // Платон. Диалоги. М.: Мысль, 1986. С. 22.
8 Там же. С. 42.
9 Там же. С. 433.
10 Ахманов А.С. Логическое учение Аристотеля. М: УРСС, 2002. С. 172-173.
11 Аристотель. Категории. 3а15-20.
12 Аристотель. Об истолковании. 16 а.
13 Аристотель. Вторая аналитика. II. 3. 90b 39 — 91 a 2.
14 Там же. 91b 10 -11.
15 Аристотель. Топика. Т. I. 5, 101 b 39 — 102 a 2.
16 Pronay A. (Hrsg.) C. Marius Victorinus Liber de definitionibus. Studien zur klassischen Philologie 103. Frankfurt, 1997.
17 An. Manl. Sev. Boetii Liber De divisione // J. P. Migne. Patrologiae cursus completus. Patrologia Latina. T. 64. P. 875-891.
18 Анахт Д. Определения философии // Д. Анахт. Сочинения. М., 1975. С. 29-100.
