CC BY
1089
су/сеория интертекстуальности (лингвистические аспекты)
УДК 81
М. А. Кильдяшов
Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет
Статья посвящена рассмотрению теории интертекстуальности с точки зрения лингвистики. Лингвистическая интертекстология позиционируется как новая самостоятельная дисциплина, где феномен интертекста трактуется иначе, нежели в философии, семиотике и литературоведении. Также в связи с лингвистическими аспектами теории интертекстуальности в статье проанализированы два уровня диалога — межличностный и межтекстовый. В свою очередь, на уровне межтекстового диалога разграничены литературоведческая и лингвистическая трактовки понятия «текст». В статье также обозначены первоочередные задачи лингвистической интертекстологии, а именно: определение статуса интертекста в системе языковых единиц, поиск маркеров и индикаторов интертекста, составление интертекстуальных словарей. Ключевые слова: интертекст, семиотика, синергетика, лингвистика.
M. A. Kildyashov
St. Tikhon's Orthodox University, Novokuznetskaya str., 23B, 115184, Moscow, Russian Federation
the theory of intertextuality (linguistic aspects)
In the article is devoted to the theory of intertextuality from the point of view of linguistics. Linguistic Intertechnology is positioned as a new, independent discipline, where the phenomenon of intertextuality is interpreted differently than in philosophy, semiotics and literary criticism. Also in connection with the linguistic aspects of the theory of intertextuality the article analyzes two levels of dialogue — interpersonal and intertextual. In turn, at the level of intertextuality differentiated literary and linguistic interpretations of the concept of "text".
The article also indicated the priorities of linguistic intertextuality, namely: the definition of the status of intertextuality in the system of language units, finding markers and indicators of intertextuality, the intertextual compilation of dictionaries. Keywords: the intertextuality, semiotics, synergetics, linguistics.
Начало XX века в отечественной науке обозначилось двумя полярными тенденциями в вопросе взаимоотношений различных дисциплин, что остаётся актуальным и по сей день. Основным выразителем первой тенденции стал В. И. Вернадский: по его мнению, с наступлением ноосферной эры наука ориентируется не на конкретные объекты изучения, а на широкие проблемы, к которым можно подходить с различных сторон: проблема человека, бытия, социума и пр. Вторая тенденция прослеживается в идейных установ-
ках такой школы (метода) в истории русской филологии, как формализм. Формалисты отрицали «беспринципное смешение разных наук и разных научных проблем. Основное их утверждение состояло в том, что предметом литературной науки как таковой должно быть исследование специфических особенностей литературного материала, отличающих его от всякого другого, хотя бы материал этот своими вторичными, косвенными чертами давал повод и право пользоваться им как подсобным и в других науках» [10,
КИЛЬДЯШОВ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ — соискатель кафедры теории и истории языка филологического факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета
KILDIASHOV MIKHAIL ALEKSANDROVICH — doctoral student the Department of theory and history of language, Faculty of Philology, St. Tikhon's Orthodox University
e-mail: [email protected] © Кильдяшов М. А., 2015
с. 376]. Приведённые точки зрения ошибочно можно отождествить с такими благими для познания векторами, как дифференциация и интеграция, при которых науки, вступающие во взаимодействие или вырастающие из одной исходной точки, не утрачивают свою самостоятельность или, соответственно, приобретают её. В случае тотальной ориентации на проблемы дело обстоит принципиально иначе: при таком подходе самоценным наукам с их чёткими вопросами, конкретными задачами, разработанным методологическим аппаратом грозит энтропия, размывание границ сферы деятельности, экспансия не вполне компетентных исследователей из «близлежащих» наук. Именно от этого формалисты спасли филологию в начале ХХ века, когда поле смерти И. А. Бодуэна де Куртенэ, А. Н. Веселовского и А. А. Потебни оказалось некому преумножить их классическое наследие и языкознанием и литературоведением занялись «непрофессионалы»: психологи (Л. С. Выготский), философы (Г. Г. Штет), поэты-символисты. Их исследования, безусловно, обогатили словесность, высветили её с других точек зрения, но тем не менее остались лежать в плоскости тех сфер знаний, представителями которых являлись названные учёные и поэты.
Вторая половина ХХ века интенсифицировала процесс размывания границ между науками в силу того, что ориентация началась уже не только на проблемы, но и на метатеории, ставшие фундаментом дальнейшего познания. Так, синергетика, рассматривающая всякую сферу бытия как систему, будь то человеческий организм, компьютерная программа, образовательный процесс, социальное устройство, развитие истории и пр., сформировала новую, нелинейную, картину мира. За несколько последних десятилетий стало совершенно очевидно, что «пансинер-гетизм» на нынешнем этапе культуры вполне оправдан. Но далеко не каждая междисциплинарная теория внедряется в процесс познания безболезненно.
Теория интертекстуальности, накопившая
огромный корпус исследований со времён изучения Ю. Кристевой идеи М. М. Бахтина о диалоговой природе романа, активно способствовала размыванию дисциплинарных границ в гуманитарной сфере. Во многом это связано с колоссальной эрудицией и научной универсальностью тех, кто внёс непосредственный вклад в развитие данной теории: уже упомянутые М. М. Бахтин и Ю. Крис-тева, Р. Барт, Ж. Деррида, Ж. Женетт, М. Риф-фатер, У. Эко, Ю. М. Лотман, Г. К. Косиков и другие. Но главная причина разрастания идеи интертекстуальности в общегуманитарную теорию заключается в терминологической сути явления. Приведём, на наш взгляд, весьма ёмкое определение интертекстуальности, сформулированное И. В. Арнольд: «Под интертекстуальностью понимается включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизменённых цитат, аллюзий, реминисценций» [1, с. 21]. Очевидно, что ключевой семой в определении выступает «текст», значение которого давно вышло за пределы сугубо вербальной субстанции. Т. Е. Литвиненко, в диссертационном исследовании предпринявшая попытку гуманитарного сегментирования теории интертекстуальности и выделения самостоятельного направления — лингвистики интертекста, концентрирует внимание на важной тенденции современной текстологии: «Появление понятия интертекст стало одним из результатов пансемиотического поворота (курсив наш. — М. К.) в науке второй половины ХХ века, сопровождавшегося реактуализацией метафорического концепта мир — это текст. В свете данной метафоры текст предстал как взаимосвязанная знаковая тотальность, включающая человека, его историю, культуру, формы личного и социального (взаимо)действия, а также внешний природный универсум, подвергнутый процедуре семиотизации» [6, с. 7]. Таким образом, «семиотический поворот» экстраполировал лингвистическое понятие «текст» на всю
сферу культуры, трактуя его значительно шире — как любой носитель информации, способный аккумулировать различное знание о мире.
Е. Н. Золотухина, также актуализируя «семиотический поворот» и терминологическую экстраполяцию «текста», говорит о «двух подходах к проблеме интертекстуальности» [4, с. 44], опираясь на мнение И. В. Арнольд и И. Р. Гальперина: 1) широкий — «основан на идее М. М. Бахтина о том, что каждый текст не может существовать в отрыве от другого текста. При таком подходе интертекстом становится вся культура человечества» [4, с. 44]; 2) узкий — «заключается в выделении в тексте определённых маркеров, показателей текстового диалога — интертекстуальных единиц...» [4, с. 44]. Думается, есть необходимость несколько расширить и уточнить данное деление.
Межлич- Межтекстовый диалог
Семиотическая Лингвистическая
ностным
диалог трактовка
трактовка текста
текста
Что касается верхнего этажа таблицы, то Г. К. Косиков, проводя границу между концепциями М. М. Бахтина и Ю. Кристевой, указал на принципиальное различие в характере диалога текста и претекста: если Крис-тевой в качестве претекста непременно необходим так или иначе узнаваемый, считываемый источник информации (текст в семиотическом смысле), то бахтинская трактовка диалога значительно шире, так как в качестве коммуникантов диалога могут выступать самые разные культурные аллюзии и ассоциации. В тезисах доклада «К философским основам гуманитарных наук» в качестве пределов человеческого бытия М. М. Бахтин определяет «познание вещи» и «познание личности». Вещь, «существующая только для другого и могущая быть раскрытой вся сплошь и до конца односторонним актом этого другого (познающего)», будучи пред-
метом негуманитарных наук, выступает как «безгласный» объект. Личность же ставит исследователя в субъект-субъектную позицию, при которой важна «не точность познания, а глубина проникновения», так как личность, «всегда открываясь для другого, остаётся и для себя». Личность имеет не только среду и окружение, но и «собственный кругозор» [2, с. 7—8] — соприкосновение кругозоров познающего и познаваемого и есть, по М. М. Бахтину, залог диалогично-сти. Важно, что под личностью здесь понимается не только отдельно взятый индивид, но и любое явление, наделённое культурным «кругозором». Таким образом, один и тот же предмет (например, природа) может познаваться негуманитарием и гуманитарием, но только в первом случае происходит «овеществление», а во втором — «персонализа-ция», наделение статусом личности.
Проводя границу между семиотическим и лингвистическим текстом, отметим, что к первой группе, помимо текстов различных видов искусств (живописи, фотографии, кино, музыки), религиозной и мифологической символики, семиозиса геральдики, нумизматики, филателии — в общем, всего того, что, по Ю. Кристевой, выступает как конкретный текст, мы относим и тексты художественной литературы, то есть литературоведческую сферу теории интертекстуальности. Чтобы обосновать данную позицию, обратимся к статье М. Л. Гаспарова «Литературный интертекст и языковой интертекст».
По мнению М. Л. Гаспарова, теория интертекстуальности значительно обогатила литературоведение в плане анализа идейно-тематического уровня текста. В качестве примера автором приводится «разработка контекстов и подтекстов» [3, с. 3] творчества О. Мандельштама, предпринятая К. Тарнов-ским и О. Роненом. В результате были установлены поэтические переклички О. Мандельштама с Вяч. Ивановым, с забытыми членами Цеха поэтов, отслежены аллюзии из Овидия, Ф. Тютчева и других. Но исследования К. Тарновского и О. Ронена позициони-
руются М. Л. Гаспаровым как распознание именно литературного интертекста.
В данном случае, как писала Н. Пьеге-Гро: «... интертекстуальность выводит на сцену смысловые особенности литературного текста, условия его прочтения, его восприятие и глубинную природу» [8, с. 112]. При таком понимании интертекстуальности реализуется, говоря языком Г. Гадамера, «герменевтический опыт» исследователя, «размежевывается» поле культуры, то есть то, что с различной степенью широты интересовало М. М. Бахтина и Ю. Кристеву. Лингвистический интертекст представляет собой несколько иное. Отталкиваясь от книги В. Ходасевича «Поэтическое хозяйство Пушкина», в которой большое внимание уделяется «самоповторениям у художника», М. Л. Гаспаров осуществляет скрупулёзное вчитывание в тексы Пушкина с целью обнаружения общих для разных текстов строк (фраз), порой доходящих до прямых цитат. В результате М. Л. Гаспаров делает следующий вывод: необходимо различать «интертексты литературные <...> и интертексты языковые <...>: достояние литературоведа и достояние лингвиста. <... > Конечно, между теми и другими интертекстами в чистом виде лежит широкая область переходных форм; исследование её обещает много интересного» [3, с. 9].
Таким образом, лингвист от теории интертекстуальности в первую очередь призван, на наш взгляд, заниматься текстологическим (интертекстологическим) анализом вербальных носителей информации. Но если «классическая» текстология «зародилась как узко подсобная дисциплина, как сумма филологических приёмов к изданию текстов» [7, с. 7], то интертекстология должна быть направлена на непосредственное выявление «чужого» текста в рамках «своего». В случае гипотетической возможности такой дисциплины, как лингвистическая интертекстология, её первостепенной задачей становится реабилитации вербальной разновидности текста. В нынешних условиях утраты самоидентификации гуманитарных наук, лингвистика
встала перед необходимостью терминологического отстаивания единиц различных уровней языка. В связи с этим в круг лингвистической интертекстологии предполагается включение следующих проблем.
Определение статуса интертекста в системе языковых единиц. В лингвистике существует две языковые парадигмы: системоцен-трическая и антропоцентрическая. Первая парадигма ставит во главу угла выстраивание чёткой иерархии языковых уровней, при этом каждый уровень имеет свои единицы: фонему, морфему, лексему, словосочетание, предложение, текст. В свете сказанного возникает проблема, на каком уровне в устоявшейся языковой иерархии располагать интертекст, а также какова его основная единица. Вопреки этимологическому соблазну отнести интертекст к синтаксису текста, необходимо помнить о том, что «чужой» текст определяется не объёмом и может быть представлен как группой предложений, так и одним словом, оставаясь носителем вербальной информации. Эта совокупность единиц интертекста получила уже устоявшееся в науке терминологическое обозначение — «интертекстема», определённая К. П. Сидоренко как «межу-ровневый реляционный (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста — грамматической (морфемно-словообразова-тельной, морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-инто-национной), строфической, композиционной, — вовлечённый в межтекстовые связи» [9, с. 317]. В итоге, интертекст занимает кольцевую позицию, опоясывает все уровни языка.
Антропоцентрическая парадигма актуализирует в лингвистике протагоровское суждение «человек — мера всех вещей», то есть лексика, фонетика, грамматика рассматриваются через призму человеческого сознания, потому выходят на первый план коммуникативные процессы, речемыслительные акты и пр. В этом случае интертекст становится своеобразным прожектором, освещающим языковой пласт культуры с целью выявления закономерностей процесса интертекстуализации.
Поиск маркеров и индикаторов интертекста. Распознание «чужого» текста требует ориентации на определённые показатели, в одних случаях скрытые, в других — относительно явные. Подобная явность/неявность интертекста была отмечена Н. Пьеге-Гро: «Эксплицитные формы интертекстуальности присутствуют в тексте в явном виде; на них могут указывать типографские знаки (курсив и кавычки при цитировании) или семантические показатели, например имя автора упоминаемого произведения, его название или же имя персонажа, которое недвусмысленно отсылает к определённому произведению. Когда же интертекстуальность имплицитна, её показатели более неопределённы и разнообразны» [8, с. 133].
Таким образом, теорию интертекстуальности продуктивно будет, на наш взгляд, разделить на три сегмента, за которыми закрепятся различные гуманитарные науки: межличностный диалог — культурология и философия;
межтекстовый семиотический диалог — искусствоведческие дисциплины, литературоведение и семиотика; межтекстовый лингвистический диалог — языкознание. И если возможно существование лингвистической текстологии, то вполне справедливо вести речь и о культурологической, семиотической, литературоведческой, искусствоведческой интертекстологии. Наличие такого разделения не предполагает демаркационных линий внутри теории интертекстуальности, изоляции исследователя в границах своего комплекса проблем. Например, лингвистическая интертекстология, как нам видится, способна стать основательной методологической базой для общей теории интертекстуальности, а интертекстолог от лингвистики — практиком, добывающим интертекстуальный материал, впоследствии анализируемый в различных дисциплинах. Речь идёт лишь о самоидентификации исследователей в полинаучном пространстве современной культуры.
Примечания
1. Арнольд И. В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность : сборник статей / науч. ред. П. Е. Бухаркин. Санкт-Петербург : Санкт-Петербургский государственный университет, 1999. 443 с.
2. Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Собрание сочинений : [в 7 томах] / Институт мировой литературы имени М. Горького ; Российская академия наук. Москва : Русские словари, 1996. Т. 5. С. 7—10.
3. Гаспаров М. Л. Литературный интертекст и языковой интертекст // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2002. Т. 61. № 4. С. 3—9.
4. Золотухина Е. Н. Интертекстуальность в современном русском языке // Русский язык в школе. 2008. № 5. С. 44—47.
5. Косиков Г. К. Текст / Интертекст / Интертекстология // Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности / общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова ; пер. с фр. Г. К. Косикова, Б. Н. Нарумова, В. Ю. Лукасик. Москва : Издательство ЛКИ, 2008. С. 8—42.
6. Литвиненко Т. Е. Интертекст и его лингвистические основы (на материале латиноамериканских художественных текстов) : автореф. дис. на соиск. учён. степ. доктора филологических наук : 10.02.05 ; 10.02.19 / Литвиненко Татьяна Евгеньевна ; Иркутский государственный лингвистический институт. Иркутск, 2008. 34 с.
7. Лихачев Д. С. Текстология: На материале русской литературы X—XVII веков / отв. ред. Г. В. Степанов. Ленинград : Наука: Ленингр. отд-ние, 1983. 639 с.
8. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности / общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова ; пер. с фр. Г. К. Косикова, Б. Н. Нарумова, В. Ю. Лукасик. Москва : Издательство ЛКИ, 2008. 240 с.
9. Сидоренко К. П. Интертекстовые интерпретаторы в «Словаре крылатых выражений Пушкина» // Слово. Фраза. Текст. Сборник научных статей к 60-летию М. А. Алексеенко. Москва : Азбуковник, 2002. С. 316—324.
10. Эйхенбаум Б. М. Теория «формального метода» // О литературе. Работы разных лет. Москва : Советский писатель, 1987. С. 375—408.
References
1. Arnol'd I. V. Semantika. Stilistika. Intertekstual'nost' [Semantics. Stylistics. Intertextuality]. St. Petersburg, Publishing house of St. Petersburg State University, 1999. 443 p.
2. Bakhtin M. M K filosofskim osnovam gumanitarnykh nauk [By the philosophical foundations of the humanities]. Sobranie sochinenii, v 7 tomakh. Tom 5 [collection Works, in 7 vol. Vol. 5]. Moscow, 1996. Pp. 7—10.
3. Gasparov M. L. Literaturnyi intertekst i yazykovoi intertekst [Literature intertext and Language intertext]. Izvestiya RAN. Seriya literatury i yazyka [News RAN. A series of literature and language]. 2002, Vol. 61, No.4, pp. 3—9.
4. Zolotukhina E. N. Intertekstual'nost' v sovremennom russkom yazyke [Intertextuality in modern Russian]. Russkii yazyk v shkole [Russian language at school]. 2008, No. 5, pp. 44—47.
5. Kosikov G. K. Tekst / Intertekst / Intertekstologiya [Text / intertext / Intertekstologiya]. In: P'ege-Gro N. Vvedenie v teoriyu intertekstual'nosti [Introduction to the theory of intertextuality]. Moscow, Editorial URSS, 2008. Pp. 8—42.
6. Litvinenko T. E. Intertekst i ego lingvisticheskie osnovy (na materiale latinoamerikanskikh khudozhestvennykh tekstov). Avtoreferat diss. dok. fil. nauk [Intertext and linguistic basis (based on the Latin American literary texts). Synopsis dr. phil. sci. diss.]. Irkutsk, 2008. 34 p.
7. Lihachev D. S. Tekstologiya: Na materiale russkoi literatury X—XVII vekov [Textual : On a material of Russian literature of centuries X—XVII]. Leningrad, Akademizdatcenter "Nauka" RAS, 1983. 639 p.
8. P'ege-Gro N. Vvedenie v teoriyu intertekstual'nosti [Introduction to the theory of intertextuality]. Moscow, Editorial URSS, 2008. 240 p.
9. Sidorenko K. P. Intertekstovye interpretatory v "Slovare krylatyh vyrazhenii Pushkina" [Intertekstovye interpreters in the "Dictionary of Pushkin's aphorisms"]. Slovo. Fraza. Tekst. Sbornik nauchnyh statei k 60-letiyu M. A. Alekseenko [Word. Phrase. Text. The collection of scientific articles to M. A. Alekseenko's 60 anniversary]. Moscow, Azbukovnik Publ, 2002. Pp. 316—324.
10. Eikhenbaum B. M. Teoriya "formal'nogo metoda" [The theory of" formal method"]. O literature. Raboty raznykh let [About literature. Works of different years]. Moscow, Sovetskiy pisatel' Publ. [Soviet writer Publ.]. 1987. Pp. 375—408.
Единый мир в творчестве писателей-унанимистов
УДК 82.02(44) А. А. Ё л к и н
Московский государственный институт культуры
Статья посвящена особенностям творчества представителей литературно-художественного течения унанимизм. Унанимизм сформировался на рубеже XIX—ХХ веков во Франции. В контексте того времени концепция унанимизма представляется весьма неординарной. Если практически все художественные течения рубежа XIX—ХХ веков (символизм, футуризм, кубизм, дадаизм и другие) в большей или меньшей степени стояли на позициях индивидуализма, то унанимисты в своих художественных произведениях и теоретических работах проповедовали единодушие, всеобщее человеческое братство. Автор здесь проводит параллель с русской идеей соборности, которая получила яркое воплощение и в литературе. Помимо всеобщего братского единения людей, унанимисты также стремились к единению с окружающим миром, который включает в себя как мир природы, так и мир большого города. Урбанистическая проблематика занимает особое место в творчестве представителей унанимизма. В отличие от большинства литераторов и мыслителей ХХ века, унанимисты воспринимают большой город прежде всего в позитивном ключе. Ключевые слова: унанимизм, единение, единодушие, человек, мир.
ЁЛКИН АЛЕКСЕЙ АНАТОЛЬЕВИЧ — доцент кафедры литературы факультета медиакоммуникаций и аудиовизуальных искусств (МАИС) Московского государственного института культуры ELKIN ALEKSEI ANATOL'EVICH — Associate Professor of Department of literature, Faculty of Mass Media and Audiovisual Arts, Moscow State Institute of Culture
e-mail: [email protected] 79
© Ёлкин А. А., 2015
