CC BY
62
УДК 81
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ПРИКЛАДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ДИАХРОНИЧЕСКОЙ СЕМАНТИКИ
© Л. А. Калимуллина*
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел.: +7 (34 7) 273 6 7 78.
E-mail: lustauf@rambler.ru
Статья посвящена рассмотрению ряда спорных вопросов, касающихся интра- и экстра-лингвистической обусловленности семантических процессов, причин и тенденций содержательных изменений слов и т.д. Особое внимание уделяется прикладным проблемам, связанным с лексикографической базой диахронических исследований.
Ключевые слова: диахрония, семантика, словари.
Интерес к проблемам семантической динамики языка зарождается в лингвистике довольно рано. Так, возникновение семасиологии как отдельной отрасли языкознания во многом было стимулировано необходимостью анализа содержательных изменений слов: «Исследователи занимались выявлением различных видов изменения значений и их классификацией. В дальнейшем исторические принципы изучения смысловой стороны языка трансформировались в генетическое направление, в рамках которого определялись факторы, влияющие на становление и развитие значений» [1, с. 7]. К примеру, уже в 1820 г. немецкий ученый Х. Рей-зиг, специалист по классическим языкам, выделил семасиологию как самостоятельную лингвистическую дисциплину, которая должна изучать условия, определяющие развитие значений [2, с. 250]. Тем не менее долгое время в лингвистике было распространено мнение о том, что в семантических изменениях преобладает отсутствие регулярности и закономерности. Достаточно вспомнить известный тезис Ф. де Соссюра об асистемности языковой диахронии. Аналогичного мнения придерживался и А. Мейе. В годы господства структурной лингвистики, сосредоточившей свое внимание на изучении языка как имманентной системы, рассматриваемой преимущественно в ее синхронном состоянии, вопрос о причинах и тенденциях языковых изменений, по сути, не ставился. Это объяснялось тем, что проблема причинности лежит за пределами языкознания, относится к сфере экстралингвистики, точнее, психологии и социологии [3, с. 20]. Однако большее число приверженцев имеет противоположную точку зрения: так, еще М. М. Покровский писал о том, что «вариации значений слов, с виду капризные, в действительности подчинены определенным законам» [4, с. 36], при этом «слова со сходным значением проходят сходную семасиологическую историю» [4, с. 80]. Как справедливо полагает О. Н. Трубачев, «все изменения значений слов (даже так называемые «окказиональные») по-своему закономерны, все дело лишь в знании или, чаще всего, незнании всего семантического контекста, который состоит не только из лингвистических, но и из культурных звеньев» [5, с. 10]. Хотелось бы обратить особое внимание на то, что О. Н. Трубачев понимает семантический контекст довольно широко, имея в виду и некоторые экстра-
лингвистические его компоненты. Необходимость учета такого широко понимаемого контекста особенно ярко проявляется при обращении к истории абстрактной лексики, например, связанной с внутренним миром человека. Довольно показательным в этом отношении является такой пласт слов, как обозначения эмоций. Так, если иметь в виду древнерусскую эпоху, то можно обнаружить, что понимание сущности эмоций, которое находило отражение в письменных памятниках, было обусловлено религиозными установками: «Христианство изменило прототипические ситуации, за которыми сознательно закреплялось возникновение той или иной эмоции: страх не от опасности, не от смерти, но от ада, радость не от красоты и грации, а от слияния с Богом, желания плотские суть страдания, счастье - вечная жизнь в раю и пр.» [6, с. 227]. Статистические данные свидетельствуют о том, что в древнерусском языке отмечается резкое количественное противопоставление эмотивов в зависимости от положительного/отрицательного знака называемой ими эмоции, а именно преимущественная номинация негативных переживаний. Это явление, вероятно, можно объяснить тем, что согласно христианской этике земная жизнь человека, изначально греховного, должна представлять собой путь, исполненный горестей и ожидания неминуемой кары за совершенные прегрешения. Описанная эмоциональная картина мира является константной для средневекового сознания, поскольку и в старославянском языке отмечается доминирование обозначений отрицательных эмоций, которое косвенно указывает на то, что человек в своей земной жизни не может быть счастливым, это состояние известно лишь святым, блаженным людям, а средневековый человек был открыт и уязвим для страданий, которые вызывали в его душе чувство страха и неуверенности в себе [7, с. 324]. Необходимо помнить и о том, что для памятников Древней Руси был характерен так называемый абстрактный психологизм, специфическая языковая интерпретация внутреннего мира человека. Как верно отмечал Д. С. Лихачев, «литература Древней Руси была внимательна к отдельным психологическим состояниям. Эта внимательность в XIV и последующих веках бывала иногда даже чрезмерной. Психологические состояния, отдельные человеческие чувства, страсти рассматривались со столь близко-
* Калимуллина Лариса Айратовна — д-р филол. н., доцент кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания.
го расстояния, что они заслоняли собой самого человека, казались огромными, преувеличенными и не связанными друг с другом» [8, с. 7]. Именно заостренным вниманием к отдельным душевным состояниям объясняется некоторая пестрота и разнородность наименований эмоций в древнерусском языке. Это позволяет некоторым исследователям утверждать, что русский язык старшего периода не располагал адекватными средствами обозначения эмоциональных явлений, в связи с чем представление о внутреннем мире человека было односторонним, нединамичным. Однако, на наш взгляд, по отношению к данной эпохе следует вести речь не об игнорировании душевных переживаний человека, а об особом способе их языковой интерпретации, которая носила закономерный, системный характер.
Что касается круга актуальных проблем диахронической семантики, то он является довольно широким, однако среди них можно выделить наиболее приоритетные. Прежде всего, внимание лингвистов привлекает вопрос о причинах семантической динамики языковых единиц. Как известно, впервые эта проблема была поставлена Г. Паулем в его работе «Принципы истории языка». Источник изменения значений слов Пауль видит в индивидуальных случаях «отклонения окказионального значения от узуального», в которых и содержатся «зародыши подлинного изменения значений»: «Переход окказионального значения в узуальное начинается для индивида с момента, когда при употреблении и восприятии слова к его узуальному значению впервые присоединяется воспоминание о прежнем употреблении и восприятии; переход завершается, когда это воспоминание достаточно упрочилось, когда употребление и восприятие протекают независимо от прежнего узуального значения данного слова» [9, с. 103]. Однако, как справедливо полагает Д. Н. Шмелев, переход окказионального в узуальное рисуется Г. Паулю случайным явлением, поэтому и изменения значений слов классифицируются им не в связи с теми языковыми и внеязы-ковыми (социальными, историческими и т. д.) процессами, которыми они вызваны, а с опорой на условно принятую логическую схему [3, с. 13]. Позднее в соответствии с идеями Пауля были выделены три основных типа причин изменения значений слов: логические, логико-психологические и психологические. Так, логическими причинами он объяснял явления расширения и сужения значений слов: в первом случае наблюдается переход от вида к роду, а во втором - от рода к виду. Под логикопсихологическими причинами Пауль имел в виду такие виды переносов, как метафора, метонимия и синекдоха (не упоминая последних двух терминов). Логическими эти причины могут быть названы потому, что они связаны с познавательной деятельностью человека, а психологическими - в связи с тем, что базируются на известных типах ассоциаций: по сходству (в случае метафоризации), по смежности (при метонимии и синекдохе) либо по контрасту [10, с. 182-183]. Наконец, психологическими причинами объясняются семантические изменения, связанные с так называемым улучшением или
ухудшением лексического значения, которые наблюдаются в сфере коннотации.
В конце XIX в. и некоторые другие исследователи указывали на необходимость психологической интерпретации семантических процессов в языке. Например, В. Вундт полагал, что изменения значений слов рассматривались прежде с нескольких точек зрения: 1) исторической, 2) логической,
3) этической, 4) телеологической. Сам В. Вундт считает единственно оправданным психологический подход к семантическим явлениям. По его мнению, в основе изменений значений лежат общие законы ассоциативных связей: связь по сходству, связь по смежности (пространственной или временной) и связь по противоположности. Все семантические изменения относятся В. Вундтом или к «регулярным», или к «сингулярным» (единичным). Первые обусловливаются общими психологическими мотивами: это, например, ассимилятивные изменения (перенесение названий частей тела на неодушевленные предметы), компликатив-ные (применение слов, связанных с каким-либо органом чувств, в области других чувственных восприятий: светлые звуки, холодные краски и т.п.), эмоциональные (слово переносится на предмет, вызывающий аналогичные эмоции), а также «ассоциативные сгущения значений» (например, когда определяемое как бы вбирает в себя значение определяющего, с которым оно часто употребляется). Второй тип изменений охватывает такие семантические процессы, которые вызваны какими-либо частными, индивидуальными причинами (например, перенесение названия какого-либо места на предметы, которые там производятся, и т.п.) [3, с. 15]. Весьма оригинальную концепцию семантических изменений предложил Г. Шпербер. По его мнению, изменение значений происходит не в отдельных словах, а в результате употребления слов в составе определенных словосочетаний, учет которых и помогает вскрыть сдвиги в значении слова. Всякое нововведение встречает сопротивление, так как жизнь языка характеризуется «консерватизмом». Для того чтобы окказиональное значение стало узуальным, оно должно преодолеть это сопротивление, при этом «источником энергии» выступает, по Г. Шперберу, эмоциональная окраска слов [3, с. 18]. Несмотря на то что наличие семантических закономерностей признается многими исследователями, природа, сущность и смысл этих законов до сих пор с точностью не установлены: так, неясно, в какой мере одни и те же тенденции семантической динамики наблюдаются в пределах одного или нескольких близкородственных и неблизкородственных языков и в разные исторические периоды развития языка. Однако вслед за М. М. Маковским можно полагать, что любое семантическое движение невозможно рассматривать только в одной плоскости, что развертывание и свертывание значений в языке - весьма сложный и многоаспектный процесс, неизменно предполагающий действие (или, наоборот, выключение) целого комплекса одновременных или последовательных взаимосвязанных и взаимопроникающих лингвистических и
экстралингвистических процессов, а также ряд переходных и промежуточных форм [11, с. 17-18].
Не менее важным представляется вопрос о типологии изменений значения слов и их регулярности, ответ на который позволил бы сформулировать диахронические универсалии в области семантики. Одним из первых к данной проблеме обратился С. Ульманн, выявивший такие универсалии исторической семантики, как метафорический перенос понятий, расширение или сужение значений и табу [2]. Однако, как отмечает В. Г. Гак, этот список универсальных семантических законов следует считать неполным и случайным по составу, поскольку автор ставит в один ряд причины семантических сдвигов (табу) и сами формы семантических процессов [12, с. 144]. По мнению В. Г. Гака, последние должны соотноситься с формальнологическими отношениями между понятиями, которых в логике насчитывается пять. Им соответствует пять основных семантических процессов: синонимическое развитие значений, смещение, энан-тиосемия, расширение или сужение (включая сюда ухудшение или улучшение значения), перенос (метафорический или метонимический) [12, с. 144-145]. В связи с этим необходимо отметить, что в отечественной и зарубежной лингвистике представлены исследования, посвященные выявлению конкретных типов семантических изменений слов, в первую очередь на материале индоевропейских языков. Например, теоретическое обоснование типового характера указанных изменений нашло свое выражение в методе изосемантических рядов, который был разработан С. С. Майзелем [13, с. 48]. С опорой на данный метод лингвистами были предприняты весьма успешные попытки анализа изменения значения отдельных лексем или их групп, при этом было выявлено, что в исторической перспективе происходит своеобразное «развертывание» исходной комплексной семантики языковых единиц [14]. Так, с достаточной надежностью установлен системный характер многочисленных семантических трансформаций типа ‘плести, связывать’ ^ ‘плетень’ ^ ‘стена’; ‘холод’ ^ ‘стыд, позор’; ‘жевать, кусать’ ^ ‘удила’; ‘поить, совершать возлияния’ ^ ‘петь’; ‘смертный’ ^ ‘человек’; ‘земной’ ^ ‘человек’; ‘таять’ ^ ‘молчать’ и т.д. [13, с. 48-49]. Не случайно более сорока лет назад О. Н. Трубачев высказал весьма оригинальную идею о необходимости создания семасиологического словаря, который отражал бы наиболее типичные случаи семантических изменений [15]. Логическим продолжением такого рода исследований можно считать разработку каталога семантических переходов в синхронии и диахронии, который получил свое теоретическое обоснование в работах Анны А. Зализняк [16].
Наконец, весьма спорным является вопрос о необходимости привлечения этимологического материала при исследовании семантической динамики языка. Согласно традиционному определению, основным предметом исторической семасиологии и лексикологии являются диахронические изменения слов, отраженные в письменных памят-
никах, при этом в качестве специальной задачи необязательно должно ставиться обращение к этимологическому аспекту языковых единиц. Как отмечал В. В. Виноградов, «палеонтологическое и даже вообще историко-этимологическое изучение слова не должно быть отождествляемо и смешиваемо с изучением историко-лексикологическим. <...>
Этимология воссоздает генезис и дальнейшее бытие или бытование морфологической, а не лексической единицы. Поэтому под знаком этимологического исследования одного языкового элемента она объединяет многие слова, иногда целое «гнездо» слов. Не то - в исторической лексикологии. Здесь отыскиваются законы изменения значений слов, как индивидуальных конкретно-исторических единств, как членов семантически замкнутых и исторически обусловленных лексических систем» [17, с. 8].
Попутно отметим, что самим В. В. Виноградовым были предложены блестящие образцы анализа семантической истории большого массива русской лексики [17, с. 8]. Однако можно полагать, что при исследовании семантических процессов, характерных для ранних этапов развития того или иного языка, учет этимологических данных является вполне целесообразным. Так, «нельзя понять и истолковать древнерусскую лексику, не прослеживая ее развитие в предшествующий период. Более того, следует отдавать отчет в том, что и в письменности старшего периода засвидетельствована далеко не полная картина языка. Поэтому в историколексикологическом исследовании обязательны элементы реконструкции, в чем-то близкие этимологизированию по методам, но имеющие свою специфику в привлекаемых источниках, в хронологической глубине исследования и в его целях» [18, с. 6].
Вполне очевидно, что решение перечисленных проблем возможно лишь при наличии солидной эмпирической базы, которая должна включать в себя данные исторических словарей, а также факты, относящиеся к синхронному состоянию того или иного языка, в том числе единицы как литературной его разновидности, так и территориальных (а в отдельных случаях - социальных) диалектов. В свою очередь, полнота охвата языкового материала во многом зависит от круга привлекаемых лексикографических источников. В связи с этим необходимо отметить, что исследование семантического развития русского языка значительно осложняется таким фактором, как незавершенность начатой масштабной работы над отдельными историческими словарями. Так, о некоторой неполноте фактического материала можно говорить, прежде всего, по отношению к древнерусскому и старорусскому периодам, поскольку к настоящему времени закончена работа над 28-м выпуском «Словаря русского языка Х1-ХШ1 вв.», посвященным букве С [19]. Аналогичная лакунарность эмпирических данных заметна и при обращении к лексикографическим источникам русского языка начального периода становления его литературной формы, поскольку опубликован лишь 17-й выпуск «Словаря русского языка XVIII в.» на букву О [20]. Более того, определенной неполнотой характеризуется и лексиче-
ский материал, относящийся к XIX вв., так как проект «Словаря русского языка XIX в.» пока остается нереализованным. Вместе с тем привлечение данных этого словаря могло бы существенно обогатить анализ исторического развития тех или иных лексических групп, так как в его основе лежит новаторская концепция дифференциального исторического словаря, ориентированная на эволюцию нормы в пределах описываемого периода и в направлении к современности. При этом Словарь должен был охватить XIX столетие полностью, чтобы стать связующим звеном между «Словарем русского языка XVIII в.» и «Словарем современного русского литературного языка». Еще более остро стоит вопрос о наличии специальных исторических словарей русского языка, в которых были бы представлены устойчивые сочетания. Если подобные единицы, бытовавшие в эпоху формирования национального языка, с той или иной степенью полноты отражены, например, во «Фразеологическом словаре русского литературного языка конца XVIII-XX в.» [21], то соответствующий словарь, фиксирующий устойчивые сочетания более ранних периодов, к сожалению, пока не создан. Кроме того, по отношению к древнерусскому и старорусскому периодам трудно вести речь об узуальном или окказиональном характере многих сочетаний, поскольку словари фиксируют их весьма непоследовательно. Это обусловлено тем, что природа и статус устойчивых сочетаний, представленных в памятниках древнерусской письменности, в современной лингвистике с точностью не определены. По мнению Н. И. Толстого, уже в праславянском языке существовали те же типы фразеологизмов, что и в современных языках (фразеологические единства и фразеологические сочетания), при этом «у нас мало надежных критериев для того, чтобы утверждать, что многие из современных или исторически зафиксированных сочетаний, во-первых, бытовали в праславянскую эпоху, во-вторых, даже если такое бытование нам представляется возможным, что они не были свободными.» [22, с. 275]. Можно согласиться с мнением тех исследователей, которые полагают, что в древнерусском языке выделялись, как минимум, две группы устойчивых сочетаний: так называемые «собственно фразеологизмы», характеризующиеся большой степенью метафоризации, идиоматичностью семантики, и сочетания со свободным компонентом, допускающие лексическое варьирование, при этом последние были более многочисленными [23, с. 10]. Языковые единицы второго типа носили клишированный характер, поскольку представляли собой «трафаретные формулы» как предельные компоненты текста.
Таким образом, к настоящему времени накоплен большой багаж знаний о путях семантической динамики языка. Вместе с тем продолжают оставаться весьма актуальными проблемы, связанные с определением соотношения синхронии и диахронии в лингвистических исследованиях, выявлением причин возможности/невозможности тех или иных
семантических изменений, взаимодействия собственно языковых и экстралингвистических факторов, влияющих на изменение значения слов, и т. д.
ЛИТЕРАТУРА
1. Михайлова О. А. О путях развития теории лексического значения // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Памяти Э. В. Кузнецовой. Екатеринбург: Арго, 1997. С. 7-21.
2. Ульманн С. Семантические универсалии // Новое в лингвистике. Вып. V. Языковые универсалии. М.: Прогресс, 1970. С. 250-299.
3. Шмелев Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка. М.: Едиториал УРСС, 2003. 244 с.
4. Покровский М. М. Избранные работы по языкознанию. М.: изд-во АН СССР, 1959. 382 с.
5. Трубачев О. Н. Славянская этимология и праславянская культура // Историко-культурный аспект лексикологического описания русского языка. Ч. 1. М.: ИРЯ АН СССР, 1991. С. 9-30.
6. Голованивская М. К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка (контрастивный анализ лексических групп со значением ‘высшие силы и абсолюты’, ‘органы наивной анатомии’, ‘основные мыслительные категории’, ‘базовые эмоции’). М.: Диалог-МГУ, 1997. 280 с.
7. Вендина Т. И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. М.: Индрик, 2002. 336 с.
8. Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси // Избранные работы: в 3 т. М.: Наука, 1987. Т. 3. С. 3-164.
9. Пауль Г. Принципы истории языка. М.: изд-во иностранной литературы, 1960. 500 с.
10. Черемисина Н. В. О путях изменения значений слов и некоторых лексико-семантических законах в диахронии языка // Семантические единицы русского языка в диахронии и синхронии: сб. науч. тр. Калининград: Калининградский ун-т, 2000. С. 175-192.
11. Маковский М. М. Системность и асистемность в языке: Опыт исследования антиномий в лексике и семантике. М.: КомКнига, 2006. 216 с.
12. Гак В. Г. К проблеме общих семантических законов // Общее и романское языкознание. М.: изд-во МГУ, 1972. С. 144-157.
13. Откупщиков Ю. В. Очерки по этимологии. СПб.: изд-во СПбГУ, 2001. 480 с.
14. Кезина С. В. Семантическое поле цветообозначений в русском языке (диахронический аспект). Пенза: ПГПУ им.
B. Г. Белинского, 2005. 313 с.
15. Трубачев О. Н. «Молчать» и «таять» // Проблемы индоевропейского языкознания. М.: Наука, 1964. С. 98-110.
16. Зализняк А. А. Семантическая деривация в синхронии и диахронии: Проект «Каталога семантических переходов» // Вопросы языкознания. 2001. №2. С. 13-25.
17. Виноградов В. В. История слов (около 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных). М.: ИРЯ РАН, 1999. 1138 с.
18. Судаков Г. В. Проблема периодизации в исторической лексикологии русского языка // Вопросы исторической семантики русского языка: Лексика и синтаксис: сб. науч. тр. Калининград: Калининградский ун-т, 1990. С. 5-11.
19. Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 28. М.: Наука, 2008. 302 с.
20. Словарь русского языка XVIII в. Вып. 17. СПб.: Наука, 2007. 256 с.
21. Фразеологический словарь русского литературного языка конца XVIII-XX в.: в 2 т. / Под ред. А. И. Федорова. Новосибирск: Наука, 1991.
22. Толстой Н. И. О реконструкции праславянской фразеологии // Славянское языкознание. VII Международный съезд славистов: доклады советской делегации. М.: Наука, 1973.
C. 272-293.
23. Костючук Л. Я. Сдвиг в значении как возможность фра-зеологизации словосочетаний на материале псковских летописей // Образование и функционирование фразеологических единиц. Ростов-на-Дону: изд-во Ростовского ун-та, 1981. С. 10-17.
Поступила в редакцию 29.09.2009 г.
