CC BY
79
УДК 81-112.4
UDC 81-112.4
А.В. АЛЕКСЕЕВ
кандидат филологических наук, доцент, кафедра русского языка, Московский городской педагогический университет E-mail: alsalva@narod.ru
A.V. ALEKSEEV
Candidate of Philology, Associate Professor, Department of Russian language, Moscow City Teacher Training
University E-mail: alsalva@narod.ru
ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛЕКСИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ (СИМВОЛИЧЕСКИЙ АСПЕКТ) LEXICAL SEMANTICS IN OLD RUSSIAN LANGUAGE AND SPEECH (SYMBOLIC ASPECT)
В статье рассматривается особый - синкретичный - тип древнерусских лексических значений. Синкретичное (диффузное) значение слова представляет собой нераздельное соединение двух денотатов или сигнификатов (семантическую двуплановость). Синкретичное значение возникает в результате семантического притяжения в лексической парадигме и реализуется в контексте в виде символической семантической структуры.
Ключевые слова: лексикология, диахрония, семантика, символ, древнерусский язык.
The article considers the special, syncretic, type of old Russian lexical meanings. This meaning is an inseparable compound of the two concepts, is the type of lexical ambiguity. Syncretic meaning occurs as a result of attraction in the lexical paradigm and implemented in the context of a symbolic semantic patterns.
Keywords: lexicology, diachrony, semantics, symbol, old Russian language.
Вопрос о разграничении и типологии лексических значений имеет богатую традицию обсуждения в русистике - но преимущественно в отношении современного русского языка. Специфика лексического значения в диахроническом аспекте, его подробная характеристика на древнерусском материале сравнительно редко становятся предметом специальных исследований. По умолчанию предполагается, что те же принципы, что используются при синхронном и современном описании - прежде всего, противопоставление прямых и переносных значений - вполне корректны и по отношению к архаичным состояниям лексической системы. Такое понимание находит свое отражение и в существующих исторических словарях, в структуре словарных статей и в толкованиях.
Между тем сама проблема описания лексического значения в истории русского языка была и остается дискуссионной: словарной практике разграничения отдельных значений полисеманта противостоит идея синкретизма древнего значения. Внимание к лексико-семантической диффузности (синкретизму) возникло уже в начальный период отечественной семасиологии, в работах М.М. Покровского, отмечавшего это явление на материале древних языков (1895 г.). Далее феномен синкретизма рассматривался в рамках русской исторической лексикологии, что позволяло выявлять специфику древнерусских лексических значений как значений синкретичных, как своеобразного «семантического конгломерата» [4; с. 90].
О.Н. Трубачев отмечал, что раздельной трактовке (сегментации) значения в практической лексикографии «противостоит», особенно при диахроническом описа-
нии и семантической реконструкции, «единое значение единого слова в реальном языке, или, точнее, то, что можно назвать, используя в описательной семантике опыт истории культуры и сравнительно-исторического языкознания, синкретичным значением слова» [8; с. 8]. Параллельно этому Д.Н. Шмелев высказывался о невозможности различать в определенных условиях отдельные значения одного слова в современном русском языке, предлагая рассматривать подобные случаи как лексическую диффузность, зону переходности между двумя значениями многозначного слова [10; с. 109]. Нежелание словарей учитывать такую диффузность вело, по мнению Д.Н. Шмелева, к искажению представлений о семантической структуре многозначных слов.
Особенно возрос интерес к лексико-семантическому синкретизму (диффузности) с зарождением когнитивной лингвистики, когда факты языка последовательно стали рассматриваться как свидетельства развития человеческого мышления. При таком понимании «переплетение, сращение отдельных частных значений и оттенков значений слова» [2; с. 15] свидетельствует о мифологическом типе мышления, в процессе разрушения которого, в средневековую эпоху, происходил переход «от архаических недифференцированных комплексных значений <...> к специализированным, отработанным значениям» [9; с. 76]. С позиций В.В. Колесова, семантический синкретизм принципиально важен при изучении истории слов, так как «синкретизм языкового знака - естественное его свойство» [5; с. 46].
В недавней работе М.В. Пименовой [6] категория лексико-семантического синкретизма рассмотрена настолько обстоятельно, что вряд ли сегодня можно сомне-
© А.В. Алексеев © A.V. Alekseev
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - РИТЬОЬОИСЛЬ
ваться в реальности этой категории и в ее актуальности в различных языковых аспектах, ее значимости для понимания языкового семиозиса, в том числе в области исторической лексикологии. В указанной статье семантический синкретизм представлен как частный случай асимметрии языкового знака; там же предлагается убедительно широкий обзор многочисленной научной литературы по проблеме асимметрии и синкретизма, дается подробная классификация случаев синкретизма, в частности, предлагается разграничивать три случая лексико-семантического синкретизма: 1) совмещение значений многозначного слова, 2) синкретизм отдельного значения (сравнительно редкое явление) и 3) синкретизм качественно сложного значения [6; с. 27].
Особое внимание исследователей привлекает синкретизм первого типа; в достаточной обширной на сегодняшний день литературе [6] предлагаются широкие, не полностью совпадающие классификации разновидностей синкретизма первого типа. Однако общим во всех классификациях является то, что подобный синкретизм выявляется на русском синхронном материале: синкретизм обнаруживается при современном употреблении слова и преодолевается (перестает быть синкретизмом) при использовании слова в стандартных (не диффузных) контекстах или при специальной рефлексии исследователя. В частности, Анна А. Зализняк разграничивает «склеивание» и «сплав» в соответствии с тем, осознается ли «неоднозначность» только лингвистом или же (при «сплаве») «два, вообще говоря, отчетливо различных значения как бы соединяются в одно; при этом ощущение их разности тоже сохраняется» [3; с. 28].
Синкретизмом, актуальным для исторического описания, следует считать только лексико-семантический синкретизм третьего типа: его образуют «синкретичные (качественно «сложные») значения» [6; с. 31]. Такие значения, в отличие от значений простых, отличаются «связью одновременно с двумя / несколькими сигнификатами и/или денотатами» [6; с. 31] и при этом «являются узуальными, связанными с некоторым классом регулярных употреблений» [6; с. 39], то есть реализуются не в исключительных случаях (зонах переходности), а в целом в системе языка. Почему же именно такие значения актуальны при изучении истории русского языка? Дело в том, что их описание полностью соответствует характеристикам лексических значений символических.
Основное свойство символа - двуплановость означаемого: первичное означаемое (денотат / сигнификат) оказывается означающим для вторичного означаемого. Например, первичное означаемое слова крест (крьстъ) - геометрический объект в виде двух перекрещенных линий, представление о таком объекте; символическое вторичное означаемое - христианская вера. Регулярное совмещение этих сигнификатов соответствует узуальному символическому значению (креста на нем нет; жизнь без креста и т.п.).
Символическое значение слова возникает в ситуации, когда первичное означаемое - явление культу-
ры - становится означающим для вторичного, более отвлеченного означаемого; слово приобретает символическое значение, когда «включается в символическую цепочку культуры, когда начинает указывать на существующий культурный знак и, следовательно, становится знаком знака, то есть символом» [1; с. 62]. При этом в качестве культурного знака могут выступать предметы, архитектурные сооружения, модели поведения, любые объекты, уже освоенные говорящим - подробнее см. [1]. Например, в древнерусских устойчивых конструкциях сърубити городъ, заложити городъ реализуется синкретичное значение городъ 'крепостные стены ~ населенная крепость'. Одновременно такое значение предстает как символическое, поскольку архитектур -ный объект (деревянные стены) оказывается знаком защищенного, безопасного поселения (знаком безопасной жизни).
Именно такие, символические, значения были широко распространены в древнерусском языке, поскольку в условиях Средневековья символическое мышление составляло основу древнерусской ментальности. Соответственно, семантический синкретизм третьего типа должен обнаруживаться в древнерусском языке. Такой синкретизм является свидетельством реализации символических значений слова: крьстъ 'объект в виде пересекающихся линий ~ свидетельство христианства'; городъ 'крепостные стены ~ свидетельство безопасной жизни'. Для слов типа крьстъ реальность символического употребления, кажется, не вызывает сомнений, ср. в Повести временных лет: И въшедъ на горы сия бл[агосло]ви я. и постави кр[ьс]тъ и помоливъс Б[ог] у. Лавр. лет. 3об. Однако в условиях средневекового мышления было возможно символическое, т.е. синкретичное, употребление даже таких обыденных слов, как городъ или печаль. Подобные слова обозначали распространенные явления древнерусской социальной или духовной жизни; семантический синкретизм этих слов не очевиден, но может быть обнаружен в результате специального анализа.
В древнерусском языке синкретизм лексических значений находил отражение как в особенностях строения лексической системы, так и в характере употребления тех или иных лексем. На парадигматическом уровне происходило семантическое взаимодействие близкозначных слов, при котором пересечение в одном из значений сопровождалось синонимизацией и в других значениях: возникало «семантическое притяжение» близких по смыслу слов (термин Н.Г. Михайловской). Синонимическое сближение происходило в рамках определенного лексико-семантического поля или группы; в качестве иллюстрации рассмотрим особенности структуры эмотивной ЛСГ. Древнерусские номинации негативных эмоций развивали симметричные семантические структуры и образовывали несколько пересекающихся синонимических рядов. Разграничивая семемы ретроспективным путем, мы можем выделить минимум девять подобных рядов.
1. 'Психическое состояние подавленности вслед-
ствие реального негативного события (горестное чувство)': печаль, туга, скърбь, горе, горесть, грущение, жалость, кручина, тъска, уныние, трудъ, болъзнь, обида. 2. 'Психическое состояние подавленности вне указания на причину (уныние)': печаль, туга, скърбь, грущение, уныние. 3. 'Реальное негативное событие как причина эмоциональной реакции (несчастье)': печаль, туга, скърбь, горе, горесть. 4. 'Физическое состояние страдания (мучение)': печаль, туга, скърбь, трудъ, болъзнь. 5. 'Физическое состояние страдания, соматически локализованное (боль)': скърбь, трудъ, болъзнь. 6. 'Физическое состояние страдания, соматически локализованное и устойчивое (болезнь)': печаль, скърбь, кручина, трудъ, болъзнь. 7. 'Психическое состояние подавленности вследствие потенциального негативного события (забота)': печаль, скърбь, трудъ, болъзнь. 8. 'Потенциальное негативное событие как причина эмоциональной реакции (тяжелые обстоятельства как предпосылка возможного несчастья)': туга, скърбь, тъска. 9. 'Психическое состояние подавленности вследствие некорректных социальных отношений (обида)': печаль, жалость, обида.
В результате семантического притяжения доминантные члены рассмотренных рядов соединяли, совмещали при своем употреблении несколько семем, напр.: печаль 'физическое страдание ~ несчастье ~ горестное чувство'. В современном русском языке подобные семемы последовательно различаются; однако в древнерусский период данные семемы регулярно образовывали сложные синкретичные значения. В подобных значениях семантические элементы, связанные причинно-следственной связью, вступали в символические отношения означающего и означаемого. Поскольку и физическое страдание, и несчастье - непосредственно переживаемые, наблюдаемые явления, то они становились означаемым для эмоционального состояния, которое в период диффузности / синкретизма представлялось неопределенным, неясным, требующим символической номинации. Ср. печаль 'несчастье => горестное чувство': Милостыни бо отьчя не забъвена бываеть ... и въ дьнь печали твоя въспомянеть ти ся. Изборник 1076 г., 157; болъзнь 'несчастье => горестное чувство': А в ты дни болъзнь крестияном от великаго Ярослава и до Володимера... Слово о погибели Русской земли, 88, XIII в.
Приведенные комплексные синонимы, печаль -туга - скърбь и др., взаимодействовали не только в пределах семантической парадигмы, но и в границах синтагмы. Такие слова могли совместно употребляться в контексте, образуя при этом «сочетание двух синтаксически равноправных слов с совпадающими или предельно близкими значениями» [7; с. 9]. Подобные конструкции, синонимические пары, часто обладали устойчивым характером; ими выражались особые «комплексные понятия», которые иначе могут быть рассмотрены как символы, так как входившие в эти «образные понятия» (термин В.В. Колесова) семантические компоненты находились в отношениях означающего и
означаемого. Рассмотрим ряд синонимических пар с указанием двух компонентов символа: означающее => означаемое.
Печаль и плачь 'рыдание => горестное чувство'. То же значение выражалось парными сочетаниями плачь и туга, тугы и сльзы, скърбь и плачь, скьрбь и възды-хание. Данное значение было широко представлено в культуре, в том числе в рамках обрядового поведения, что подтверждается феноменом «плакальщиц». Печаль и тъщеславие 'суетное беспокойство о материальных вещах => греховное состояние души; страсть; желания, вышедшие из-под контроля духа'. В данном случае непосредственно наблюдаемое поведение человека становилось означаемым для трудно осознаваемого состояния греховной страсти, подробнее см. [1; с. 121]. Скърбь и печаль 'физическое страдание => горестное чувство'. Стыдъ и срамъ 'общественное осуждение => отрицательное эмоционально-нравственное состояние'. Туга и бЪда 'трагическое событие, актуальное для большой социальной группы => горестное чувство'. Туга и печаль 'тяжелая, стесненная ситуация => горестное чувство'. Уныние и леность 'отсутствие деятельности, труда => греховное состояние пассивной душевной страсти; неверие' (подробнее см. [1; с. 108-117]). Чьсть и слава 'общественная высокая оценка, явно выраженная => преимущественный социальный статус, достоинство'. Путь-дорога 'полоса земли для движения => опасное, трудное движение'.
В подобных сочетаниях одно слово (1) выражало перцептивный, непосредственно воспринимаемый объект, известное чувственное ощущение (означающее символа), а другое (2) - неясный, неопределенный объект (абстрактный, прежде неизвестный или принципиально не познаваемый в земном мире): эмоцию, отвлеченное понятие, нравственную категорию, религиозную ценность и т.п. (означаемое символа). Ср.: 1) плачь, печаль, дорога, срамъ, скърбь, бЪда, туга, леность, слава - 2) печаль, тъщеславие, путь, печаль, стыдъ, туга, печаль, уныние, чьсть. Исторической изменчивостью лексической семантики объясняется варьирование порядка слов в парах, а также выражение словом как первичного, так и вторичного значения и, соответственно, возможность присутствия в обоих рядах. Приведем отдельные примеры реализации перечисленных сложных синкретичных значений: 'Физическое страдание - горестное чувство': А /еже испьрва житикихъ въ пещер Ъ и клико скърби и печали прияша тЪсноты ради мЪста того. Успенский сборник, 35 г. 'Отсутствие деятельности - греховное состояние': Много же печалова о немь старьць. сЪдАше бо яко въ мнозЪ оунынии. и лЪности изиде отъ мира сего. Синайский Патерик, 30 об. 'Трагическое событие - горестное чувство': И на праздьникъ святого Николы вылЪзъше из города, исЪкоша вся; и бЪ туга и б Ъда останку живыхъ; бЪ бо осталося ихъ 80 муж. Новгородская I летопись, 53-53 об. 'Рыдание - горестное чувство': ВъспомАни са о немь въ исходЪ д(оу)шж кго и оутЪши са, въ печАли бо и въ пл ачи не
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - PHILOLOGICAL SCIENCES
сътвориши ползл жмоу никокя же. Изборник 1076 г., 154.
О реализации сложного синкретичного значения отдельным словом могут свидетельствовать его дистрибутивные особенности, грамматическая и лексико-семантическая сочетаемость. Следовательно, для отграничения синкретичных (символических) значений от значений прямых, первичных и вторичных, необходимо анализировать модели сочетаемости той или иной лексемы. В качестве иллюстрации рассмотрим синтаг-менные модели, реализуемые лексемой городъ (градъ) в «Повести временных лет» (по Лаврентьевскому списку). Полногласная и неполногласная форма должны рассматриваться при этом анализе как слабо дифференцированные варианты, что подтверждается сопоставлением моделей и списков летописи. В Лаврентьевском списке соотношение градъ - городъ представлено как 196 - 53, т.е. 79 % - 21 %. В то же время в Ипатьевском списке соотношение градъ - городъ составляет 115 - 171 (общая сумма различается из-за разночтения списков), то есть 40 % - 60 % (по материалам Национального корпуса русского языка). Таким образом, в ИЛ в сопоставлении с ЛЛ наблюдается регулярная замена град- на город-, которая практически не зависит от модели и возможна в различных контекстах: и сдЪлаша градъ (ЛЛ) - городъ (ИЛ); градъ школо его Вавилонъ (ЛЛ) -городъ (ИЛ); и бы[сть] мАтежь в градЪ (ЛЛ) -города (ИЛ). В аналогичных контекстах может наблюдаться обрат- ная замена (единично) или отражаться в обоих списках неполногласная форма. Ср.: бы[сть] гладъ великъ в город' (ЛЛ) - градЪ (ИЛ); заложи градъ БЪлъгородъ (ЛЛ) - градъ (ИЛ).
Наиболее частотными для лексемы градъ / городъ оказываются модели, в которых «город» представлен как географический объект, определенным образом локализованный в пространстве и ориентированный на военные действия. Такие модели реализуют прямое значение лексемы городъ / градъ и определяются выбором предиката, по отношению к которому городъ выступает объектом. В этих случаях употребляются 1) глаголы пространственного движения (перемещения): идти, придти, поити, ходити, бЪжати, побЪчи, побЪгнути, шступати, дошедъ (прич.), шшедъ (прич.); 2) глаголы движения внутрь и наружу: вънити, въходити, высла-ти, изити, вылЪсти, вышедъ (прич.), въшедъ (прич.), въвести, въкрастисА, излазити, въбЪчи, въЪхати, скочити; 3) глаголы со значением военных действий: бити (са), разбити, разбивати, погоубити, воевати, боротисА, исполчити (са), запалити, пожьчи, зажьчи, облечи; 4) родственные глаголы с корнем *-&1в- (18 контекстов): стати, въстати, стояти, остояти, остати, застати, объстояти (в большинстве примеров глаголы указывают на положение войска, осаждающего город, т.е. данная модель соотносится с моделью 3); 5) родственные глаголы с корнем *-&1рр- (18 контекстов): оступити, отъступити, отъступати, приступити, приступати, выступити, подступити (значение перечисленных глаголов соответствует модели 4, однако бо-
лее последовательно эксплицируется признак 'осада: окружение города'). Во всех указанных моделях реализуется прямое, не обладающее семантической двупла-новостью значение, которое является тождественным для всех случаев, - 'крепость: географический объект, населенный пункт с замкнутыми границами, предназначенный для поддержки военных действий'.
В единственном случае модель такого же типа реализует, по нашему мнению, синкретичное значение: 6) однокоренные глаголы с корнем *-1уог- в значении 'изменять состояние прохода' (17 контекстов): затвори-ти (са), отворити. В тринадцати примерах в этой модели представлено сочетание затворити с а въ град Ъ / городЪ (в Лаврентьевской летописи только -ра-). Его следует рассматривать как древнерусское устойчивое сочетание идиоматического характера с прямым значением 'запереть стены, закрыть проход' и с обобщенно -переносным 'упорно сражаться, находясь в осаде'. Как отмечает М. Вас. Пименова, именно фразеологические единицы оказываются важнейшим средством выражения сложных синкретичных значений [6; с. 40]; такое качество устойчивых выражений в максимальной степени проявлялось в древнерусском тексте. Мы можем предположить, что лексема градъ / городъ в рассмотренной устойчивой модели выражала символическое синкретичное значение 'стены крепости => защита во время войны, источник воинского мужества'.
Другое символическое синкретичное значение реализуется в контекстах с указанием на принадлежность, обладание городом. Здесь можно выделить несколько моделей: 1) предикат выражен глаголами с корнем -А-: възАти, заАти, приАти, напр. прияста гра[дъ] и посадиста посадника. Лавр. лет., 91об.; 2) предикат выражен глаголами с корнем -да-: дати, въдати, разда-яти, предати, напр. имже роздаялъ Всеволодъ городы. Лавр. лет., 87; 3) используются притяжательные формы местоимений и прилагательных, напр. в Д[авы]довЪ городЪ. Лавр. лет., 88об.; и ш градъ моихъ десАтую часть. Лавр. лет., 43. Выявить символическое значение в этих моделях возможно в контексте наших знаний о древнерусском государстве. Система древнерусской княжеской власти строилась через обладание ценными в финансовом отношении регионами с опорой на города как на военно-политические центры. Владение городом (крепостью) было не только необходимым (утилитарным) в военном отношении, но и знаковым, так как город (крепостные стены) оказывался первым артефактом в символической цепочке владений. Так, в указанных моделях реализуется символическое значение городъ / градъ 'крепость => княжеское имущество, богатство'.
Таким образом, в древнерусском языке синкретичные значения слова определялись и отношениями в лексической системе (семантическое притяжение), и особенностями употребления (некоторые модели сочетаемости). Лексико-семантический синкретизм позволял слову выражать символические смыслы, составлявшие мировоззрение и ценностные установки человека Древней Руси.
Библиографический список
1. Алексеев А.В. Семиотические категории языка и культуры при диахроническом анализе лексики. М.: МГПУ, 2013. 164 с.
2 Гвоздецкая Н.Ю. К проблеме выделения «имен чувств» в языке древнегерманского эпоса (на материале «Беовульфа» и
«Старшей Эдды») // Логический анализ языка. Культурные концепты. М.: Наука, 1991. С. 138-142.
3. Зализняк Анна А. Феномен многозначности и способы его описания // Вопросы языкознания. М., 2004. № 2. С. 20-45
4. Ковтун Л.С. О неявных семантических изменениях (к истории значений слов) // Вопросы языкознания. М.,1971. №5. С. 81-91.
5. КолесовВ.В. Слово и дело: Из истории русских слов. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. 703 с.
6. Пименова М.В. Лексико-семантический синкретизм как проявление формально-содержательной языковой асимметрии //
Вопросы языкознания. М., 2011. № 3. С. 19-48.
7. Синочкина Б.М. Синонимические пары слов в истории русского языка (на материале летописей XIV - XVII вв.). Дисс... канд. филол. наук. Минск, 1975. 204 с.
8. Трубачев О.Н. Реконструкция слов и их значений // Вопросы языкознания. М.,1980. №3. С. 3-15.
9. Шимчук Э.Г. Из истории лексики, связанной с духовным миром человека // Историко-культурный аспект лексикологиче- ского описания русского языка. М.: Ин-т рус. яз., 1991. Ч.1. С. 75-85.
10. ШмелевД.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М.: Наука, 1973. 280 с.
References
1. AlekseevA.V. The semiotic categories of language and culture in a diachronic analysis vocabulary. M.: MGPU, 2013. 164 p.
2. Gvozdeckaja N.Ju. The problem of allocation of "names" in the language of the ancient German epos (based on the "Beowulf" and "Elder Edda") // Logical analysis of language. Cultural concepts. M.: Nauka, 1991. Pp. 138-142.
3. Zaliznjak Anna A. The phenomenon of polysemy and ways to describe // Questions of linguistics. M., 2004. № 2. Pp. 20-45.
4. Kovtun L.S. About implicit semantic changes (on the history of the meanings of words) // Questions of linguistics. M., 1971. №5. Pp. 81-91.
5. Kolesov V.V. Word and deed: From the history of Russian words. SPb.: St. Petersburg University, 2004. 703 p.
6. PimenovaM.V. Lexical-semantic syncretism as a sing of formal-content language asymmetry // Questions of linguistics. M., 2011.
№ 3. Pp. 19-48.
7. Sinochkina B.M. Synonymous pairs of words in the history of the Russian language (on the material of the Chronicles of the XIV
- XVII centuries). Diss. сand. of philological sciences. Minsk, 1975. 204 p.
8. Trubachev O.N. Reconstruction of words and their meanings // Questions of linguistics. M.,1980. №3. Pp. 3-15.
9. Shimchuk Je. G. From the history of vocabulary related to the spiritual world of man // Historical and cultural aspect of lexicological description of the Russian language. M.: Vinogradov Russian Language Institute, 1991. P. 1. Pp. 75-85.
10. Shmelev D.N. The problem of semantic analysis of vocabulary. M.: Nauka, 1973. 280 p.
