CC BY
43
ИСТОРИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2009. № 3. С. 116-122.
УДК 930
В.М. Бухараев, Г.П. Мягков
Казанский государственный университет
ГЕНДЕР В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ: НЕ ТОЛЬКО ПОЛЕЗНО, НО И НЕ СТРАШНО. РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ НОВОГО АНТРОПОЛОГИЧЕСКОГО ОПЫТА В АЛЬМАНАХЕ «МИР ИСТОРИКА»
Дается оценка историографическому сборнику «Мир историка», оринтирующемуся на выявление новых проблем и методик, новых вопросов в историографии.
Ключевые слова: историография, история, гендерная история, омские историографы.
Если историческая наука ещё может себе позволить на каких-то «перегонах» интеллектуального развития следовать устоявшимся канонам, то условием развития истории историографии - когда, разумеется, перед нами не обзорного характера нарративы, тяготеющие к аннотированной библиографии, - выступает проблематизация исторического познания, взятого в качестве его комплексов, тенденций развития и апорий. Ориентация на выявление новых проблем и методик, новых вопросов и не менее новых ответов как раз отличает серийный историографический сборник «Мир историка», само появление которого было связано с новаторским проектом омских историографов: «стремлением вернуть в историю исторической науки "человека” - показать ученого-историка в процессе житейских перипетий» [1].
В первом выпуске этой серии историки науки прояснили интенцию своих поисков теоретических новаций - «чувство тесноты в рамках традиционной историографии», которая не питает сколь-нибудь заметного интереса к истории науки как деятельности «живых людей»: «именно тогда и была взята на вооружение метафора “мир историка”. Метафора туманная», но «достаточно верно указывающая на общее направление работы» [2]. «Прорицатели о прошлом» из сибирского города, поставившие во главу угла подходы исторической антропологии и социальной археологии, обрели единомышленников и соавторов среди отечественных историографов. Организационнонаучная деятельность омских историков полновесно вписалась в процессы формирования новой модели коммуникаций в области интеллектуальной истории: «Альманах - научные конференции - междисциплинарные семинары - учебная литература (что составляет логично выстроенный коммуникативный ряд) являются своеобразными узлами новой интеллектуальной сети» [3].
Одним из опорных звеньев этой цепи, безусловно, является «Мир историка», подтверждением чему служит и очередной, четвертый по счету, выпуск альманаха [4]. Он посвящен юбилеям двух ученых - доктора исторических наук, профессора, заведующей кафедрой современной оте-
© В.М. Бухараев, Г.П. Мягков, 2009
чественной истории и историографии Ом-ГУ В.П. Корзун и доктора исторических наук, профессора той же кафедры, председателя Омского отделения Российского общества интеллектуальной истории, заведующей сектором социокультурных процессов Сибирского филиала Российского института культурологии В. Г. Рыженко. Рискнем предположить, что эти вот юбилеи послужили поводом к предпринятой в этом сборнике «попытке расширения проблемного поля историографического исследования за счёт обращения к принципиально новой для себя гендерной проблематике» [4, с. 5].
Нельзя не заметить, что гендерная история - новое дело не только для омских историков. Отечественная социогуманитария ещё начинает подходить к работе с гендерными идеологиями и дискурсами по всему спектру гендерного «дисплея» -всех многообразных проявлений мужского и женского, взятых во взаимодействии. Тем более, что методология изучения социума и его истории в регистре «социального пола» является поныне полем острых когнитивных конфликтов. Вплоть до вопроса о том, что чему предшествует: биологический пол гендеру как социальной организации и культурной интерпретации половых различий или же, напротив, пол
- это судьба, он лишь маркирует социальное деление, являя собой знак с символическим значением, приобретённым в ходе исторического развития.
В любом случае, ситуацию genderstud-ies в историческом познании вполне характеризует название увидевшей свет в 1986 г. в «American Historical Review» проблемной статьи Джоан Скотт «Гендер: полезная категория исторического анализа». Её принято считать поворотным моментом в формировании дискурса гендерной истории, поскольку здесь были сформулированы основные методологические положения этого направления историозна-ния, обновленного под влиянием постмодернистских и постструктуралистских веяний. В самом деле, «полезность» гендерного анализа для создания новых образов прошлого - вещь очевидная. Обращение к субъективности «второго пола» вызвано к жизни посягательством укорененных в лоне европейской цивилизации женщин на господство устоявшегося гендерного порядка, а также движением за «народное» образование, широко развер-
нувшимся после Первой мировой войны. Показательно, что женские исследования по ту сторону Океана возникают «одновременно с этническими и чёрными исследованиями в ответ на растущую критику в адрес консервативной и дискриминационных политик в академии» [5]. Теперь история, обретающая картины социальной организации половых различий, социокультурной манифестации факта пребывания мужчиной или женщиной, предстаёт в своих истинных цельности и многообразии, противодействуя силам, обезличивающим человека.
Гендерное видение истории и общества оказалось стянуто к культуре символов, которые представлены в многообразных репрезентациях человеческого сообщества, бытийствующего посредством социоролево-го обмена. Поэтому гендерные штудии, сначала опиравшиеся на модернистские теории (структурный функционализм Т. Парсонса, теории социализации Т. Парсонса и Р. Бейл-са, интеракционизм И. Гофмана), нашли себе релевантную проблемно-концептуальную основу в постструктуралистской семиотике, представленной в опытах М. Фуко, Ж. Дерида, П. Бурдьё и, разумеется, в концепциях «женского письма» Ю. Кристевой, Э. Сиксу и Л. Иригарэ, других западных гендерных и феминистских теоретиков. И не только. Уловленный гендерными сетями концепт Ж. Лакана «Женщина не существует» - контрапункт неофрейдистской идеи
о неизбывном доминировании мужского начала в мире homo sapiens - подвергается радикальной реификации: женщины «нет», но в том смысле, что «не существует» и мужчины: и «он», и «она» как субъективные конструкты равны перед культурной метафорой гендера. Так же, как в христианском универсализме «нет ни эллина, ни иудея».
Растянувшееся на несколько десятилетий движение гендерных исследований в сторону «безыдейного» постмодернизма, получившее мощный импульс в ходе «мировой революции» незабвенного 68-го года, сопровождалось освобождением от боевых идей феминизма и соответствующих политических притязаний. Академический компонент интеллектуальной эволюции получает обобщенную характеристику в новейшем историографическом труде: «Траектория движения историографии второй половины ХХ в. фиксирует следующие вехи: от
якобы бесполой, универсальной по форме, но по существу игнорирующей женшдн истории - к её зеркальному отражению в образе “однополой”, “женской” истории, от последней - к действительно общей гендерной истории, и далее - к обновленной и обогащённой социальной истории, которая стремится расширить своё предметное поле, включив в него все сферы межличностных отношений. По существу, речь идёт о новой исторической дисциплине с исключительно амбициозной задачей - переписать всю историю как историю гендерных отношений, покончив разом и с вековым “мужским шовинизмом” всеобщей истории, и с затянувшимся сектанством истории “женской”» [6].
Замысел четвертого выпуска «Мира историка», ядром которого является, вне сомнения, гендерная проблематика, как раз отвечает такому пониманию истории гендерных отношений. Выражая мнение редколлегии, С.П. Бычков, А.В. Свешников,
А. В. Якуб подчеркивают, что «в нашем случае речь идёт не об “истории женщин”, а о попытках изучения общества как гетерогенной динамичной структуры диалогического взаимодействия различных половозрастных ролей и статусов. На наш взгляд, именно такой подход открывает принципиально новые перспективы исследования» [4, с. 6]. По разумению авторов, «гендерный “поворот” позволяет попытаться ухватить некоторые новые аспекты при исследовании “родного”, традиционно привычного проблемного поля. К этим новым аспектам относятся, например, специфика гендерных отношений в рамках академического сообщества, конструирование особой профессиональной идентичности учёного-историка с учётом гендерных особенностей, влияние женщин на формирование жизненных и научных приоритетов историков-мужчин (сыновей, мужей, коллег) и т. д.» [4, с. 6]. Основное внимание участвующих в этом выпуске историков из разных городов (Москва, Санкт-Петербург, Казань, Киев, Липецк, Омск, Петрозаводск, Чебоксары, Челябинск, Череповец) сосредоточено на специфике гендерных отношений в микросообществах науки.
В первом из трёх разделов альманаха
- «Женщины в мире науки» представлен широкий спектр проблем, от персональных судеб тех женщин, что были допущены в андроцентричную по своей направленности академическую среду конца XIX
- начала ХХ вв., до «женского взгляда» на «приключения» в археологических экспедициях. Статьи этого раздела сопряжены с содержащимся в последнем, третьем, разделе документальным массивом, составленным из эго-документов учёных и окружавших их женщин, - данные материалы призваны, верно, иллюстрировать историю в гендерном измерении.
Пожалуй, наиболее последовательно подходы современной гендерной истории как составной части тендерной парадигмы социального познания реализованы в открывающей альманах статье Н.В. Гришиной [7], посвященной проблеме социальных ролей, которые играли женщины в сфере образования на рубеже Х1Х-ХХ вв. Автор показывает стремление женщин из культурных слоев российского общества внести изменения в социальный гендерный контракт эпохи, который предусматривал для женщины место «около науки» или «рядом с наукой». Он - в смысле она -не ограничивается анализом взятых на вооружение представителями «слабого пола» стратегий, преследующих цель получить доступ к образованию. Исследовательская оптика наведена на взаимодействие интегрированных «имическими» императивами «полов» и «темпераментов» в академической среде и около того. Мобилизованная исследователем для социологической интерпретации проблемы структурно-функционального извода
концептуалистика позволила ему (в значении ей1) сделать отображающее гендерную сензитивность научного сообщества рубежа веков обобщение (ещё? уже? свободное от психоаналитических и лингвосемантических интерпретаций): «Сми-
рившись с существованием высших женских курсов и институтов, общество продолжало считать, что для образованных женщин наиболее приемлемо использовать полученные знания для домашнего воспитания детей или преподавания в гимназии в статусе народной учительницы, т. е. фактически выполнять традиционную роль матери как агента первичной социализации, соответствующую гендерной идентичности эпохи» [4, с. 28].
Взаимодействие «маскулинного» и «фе-минного» начал в академической среде прослеживается в статьях Т.Н. Ивановой «Женщины в судьбе В.И. Герье» и А.В. Ан-тощенко «Трагедия любви (Путь Г.П. Федо-
това к Истории)» [8], причем авторы избирают сюжет о роли женской презентации в профессиональной деятельности мужчин-историков. Как оказывается, женское влияние в научном минисоциуме одинаково плодотворно при любом сценарии межличностных отношений. «Дорогие сердцу Герье женщины» - жена Евдокия (Авдотья) Ивановна Токарева, дочери Софья и Елена не только подвигли выдающегося специалиста в области всеобщей истории на создание Московских высших женских курсов, но и сохранили бесценные для истории науки документы - «знаменитый фонд 70 в Отделе рукописей РГБ, к материалам которого обращался, пожалуй, любой исследователь исторической науки конца XIX - начала ХХ вв.» [4, с. 49].
Пребывая среди «преданных, умных, нравственно чистых - настоящих русских женщин» [4, с. 37]; авторы более чем уверены, что пассаж о «настоящих русских женщинах», обладающих столь завидными качествами, - не более чем фигура речи, что ничуть не ставит под сомнение наличие «настоящих женщин» у англичан, немцев, татар и иных этносов), Герье ещё в начале века сумел придти к выводам, какие вполне могли бы послужить ему пропуском в мир современной гендерной истории: «Женщина, вообще говоря, не уступает мужчине ни в способности логического мышления, ни силой воли», разве что будучи «восприимчивее в области чувства», а «современное различие между интеллектуальным и нравственном миром мужчин и женщин в значительной степени обуславливается влиянием преемственной культуры и способом воспитания» [цит. по: 4, с. 37]. Впрочем, насчёт заверенного академической печатью пропуска Герье мы погорячились: «Герье считал неприемлемым по ряду причин обучение женщин в существовавших университетах» [4, с. 37].
Теперь «казус» Г.П. Федотова, у кого была принципиально иная, нежели у
В.И. Герье, ситуация. Но и здесь метания социального мыслителя в формате «любви-ненависти» к Т.Ю. Дмитриевой обернулись большим плюсом для науки - «способом познания любимой, на основе которого позже оформился оригинальный метод исторического исследования Г. П. Федотова» [4, с. 74]. И неспроста: «Татьяна ввела Жоржа в свой духовный мир, сотканный из её восприятия незнакомых
ему литературных героев (прежде всего из произведений норвежских писателей и русских символистов), мистицизма и фантазии. Красота этого мира не укладывалась в привычные представления Жоржа, он хотел бы оспорить некоторые её проявления, но не мог этого сделать. Ему оставалось принять её мир таким, каков он есть, включить его ценности и связанные с ними Татьянины истины в систему своего мировосприятия» [4, с. 61]. Начинаешь понимать, почему история, освобождаясь от жестких дисциплинарных норм ранкианского толка, так сближается с литературой, сюжеты и системы миро-видения которой вырастают из превратностей межличностных отношений её творцов.
К тем статьям, где авторы стремятся действовать в пространстве gender differences, примыкают тексты из раздела «Документы и материалы» [9]. Некоторые из них посвящены фигуре матери ученого, включенной в сеть личных связей и контактов: «перед нами феномен содержательно расширяющийся, ценностно нагруженной коммунитарности, когда погружение в интересы друг друга, приближение их к “своим” становятся стилем жизни» [4, с. 459]. В этой символической системе научной, родственной, ценностной иерархии матери и жёны учёных не только приобщались к этосу науки, но и сообщали импульсы процессам изменения присущей ему маскулиноцентричной гендерной нормативности.
Комментируя материалы к биографии И.А. Лаппо-Данилевского, математика с мировым именем, сына знаменитого историка
А.С. Лаппо-Данилевского, подготовленные его матерью Еленой Дмитриевной, В.П. Кор-зун полагает, что «Елена Дмитриевна, не являясь профессиональным учёным, при составлении биографии исходила из ценностных установок профессорской культуры, этоса науки - биограф открывает в человеке и его мире лишь то, против чего, вероятно, не стал бы возражать и сам человек. Этот принцип в современной биоисториографии рассматривается как основополагающее ценностно-этическое требование» [4, с. 458].
Наверное, для такой морально-напряженной сферы, как гендерное взаимодействие, эта максима имеет особое значение. Однако возникают вопросы. Как можно базировать ценностно-этическое требова-
ние, да ещё основополагающее, на предположительном, вероятном? И даже если сделать допущение такого рода: да, действительно, фигурант исторического нарратива явно не хотел бы в свое время касаться тех или иных сторон своей биографии, то можно ли быть уверенным, что - чудесным, к примеру, «фёдоровским», способом воскрешённый - в иных исторических условиях он был бы столь же категоричен? И потом. Разве создание истории не есть вопрошание её героев зачастую именно о том, что они вовсе не хотели бы сами обсуждать? Не потому ли столь широко распространена практика обнародования личных материалов деятелей культуры, политики или науки вопреки их прямому запрету, сделанному ещё при их жизни? История - наука, а наука не склонна принимать в расчет нравственные соображения. Другое дело, что и в науке никто не отменял понятия такта, уважения к личности. Поэтому пределы проникновения во внутренний мир и тайны своего персонажа
- это предмет морального выбора каждого исследователя. В.П. Корзун, как можно заметить, делает выбор в пользу сдержанности в этом вопросе.
Не рискуя слишком уйти в сторону, обратимся здесь к русскому переводу романа венгерского писателя Петера Эстер-хази «Исправленное издание» [10], а вернее, его обсуждению на страницах журнала «Новое литературное обозрение» [11]. Воспользуемся оценкой этой ситуации, что содержится в выступлении одного из участников этой беседы: «Оказывается, отец писателя, главная и поразительная фигура недавно прочитанной нами книги Петера Эстерхази, фундаментального романа-хроники «Harmonia Caelestis», блестящий представитель древнего рода, любимец бесчисленных родных, друзей, знакомцев и, как можно понять, смысловой центр жизни сына, с марта 1957 г. на протяжении многих лет был постоянным информатором венгерских спецслужб. Признанию этого переломного открытия, его документированию и попытке понять, вдогонку только что вышедшей «Harmonia Caelestis», и посвящено «Исправленное издание», вышедшее по-венгерски в 2002 г.» [12]. Можно быть уверенным, что отец Петера, граф Матьяш Эстерхази, ни под каким предлог не дал бы добро на описание той - скрытной - стороны своей жизни, где он действовал под кличкой Чана-
ди. Московский сибиряк писатель Е.А. Попов, задаваясь вопросом «нужно ли об этом ВООБЩЕ ЗНАТЬ?», со свойственной ему прямотой заявил на обсуждении: «Да вот, получается, исходя из личного опыта Петера Эстерхази, что без этого знания жизнь вообще и литература в частности теряют всякий смысл, превращаясь в дешёвый балаган» [13].
Можно понять тех авторов, кто ратует за сокрытие от «посторонних взглядов» интимных, сугубо частных сторон жизни человека, - это прямо относится и к «женской», и к «мужской» истории. Однако ис-ториознание неизбежно включается в идейно-политические процессы, а здесь свои правила: «В подобных условиях попытку отстоять частное, защиту обычного, борьбу за интимность, у которой отнимают собственное место, время, реальность, осмысленную речь, можно рассматривать как неклассическое измерение или новое поле политической борьбы. Именно так формулировала свой авангардистский подход к теме семейного и женского американский кинорежиссёр Сью Фридрих в знаменитой фразе: “Личное и есть политическое” (“The personal is political”). Этим, в частности, был продиктован фильм-дознание С. Фридрих о детстве и юности её матери в нацистской Германии “Связующие узы’ (“The Ties That Bind”, 1984)» [14].
Свое «дознание» о положении женщины-ученого в ту же эпоху и в той же стране ведет один из авторов альманаха А. В. Хряков, сосредоточившись на жизненном и творческом пути историка Х. Шедер [15]. Не найдя достойного применения своим интеллектуальным потенциям в научной системе Третьего рейха - «мужского государства», она обратилась к религиознопросветительской деятельности, а в 1943 г. за «пособничество евреям» попала в женский концлагерь Равенсбрюк. Конечно, здесь ни у автора, ни у читателей не возникает проблем с «ценностно-этичес-ким требованием», поскольку Шедер борется и страдает за «правое дело». Но эти проблемы обязательно бы возникли, если бы в центре исторического исследования оказалась фигура из противоположного лагеря. Также как проблематизирована и не имеет однозначных решений исследовательская практика, вторгающаяся в сферу частного.
В целом же все статьи и материалы
«гендерного» сектора альманаха, несомненно, расширяют представление о соотношении приватного и публичного, «мира любви» и «мира науки» в процессе активной адаптации женщин к порядкам доминирующей тендерной идентификации. Очевидно и другое, основной массив статей
[16] всё же более тяготеет к иотеп'э1и&ез, нежели к общей гендерной истории, так что не утратила своей актуальности оценка, согласно которой гендерные исследования в России находятся в целом в ситуации, когда они ещё не совсем отделились от «женской» и «мужской» историй [17].
Дело не только в том, что отечественная наука значительно позже обратилась к изучению положения женщин. Гендерная история в любой из своих версий и модификаций ио1епз-по1епэ сохраняет «родимые пятна» феминистского мировидения2, а от предпосылочных - идеологических - суждений не удается по-настоящему избавиться и не в таких «идейно заряженных», подобно гендерной проблематике, областях исторического знания. Авторы сборника и сами отдают себе в этом отчет: «Гендерные исследования за последние тридцать пять лет превратились если не в респектабельную (чему мешает имплицитный политический заряд [выделено нами. - В.Б., Г.М.]), то, по крайней мере, вполне успешную исследовательскую традицию» [4, с. 5].
Многообразные проявления этого феминистского «заряда» бывает трудно контролировать. В той же статье Н.В. Гришиной фигурирует «чисто женская поведенческая стратегия - своеобразная “бархатная власть”», а на память - причем обоим авторам этой рецензии сразу - приходит «генеральная линия» Фомы Фомича Опискина из повести «Село Степанчиково и его обитатели» Ф.М. Достоевского, а в ней характерные черты и особенности российского социума раскрыты глубже и масштабнее, чем во многих и многих томах исторических сочинений. Или А.В. Хряков размышляет над судьбой Х. Шедер как «одной отдельно взятой женщины-историка» в контексте «всей женской историографии Германии»: в случае, если принять положение о «женской историографии» за методологический императив, то можно, пожалуй, ожидать поворот во взглядах на характер и природу исторического познания в целом. Или ещё. Продвигаясь на примере жизни и деятельности
В.М. Селунской «к воссозданию единства
профессиональной биографии и человеческих качеств в целостном образе советского историка, принадлежащего своему времени», авторы этой статьи обозначают контуры облика своей героини, какие «действительно оказываются не просто личностно окрашенными, они пронизаны редким свойством гармонии ’’ученого” и “женского”» [4, с. 221]. Но вот для читателя остается не проясненным, по какому же преимущественно разряду - ученому или женскому -проходит исключительная творческая активность профессора МГУ: «Валерия Михайловна мало спала и многое успевала. Отсюда её высокая работоспособность и эрудиция» [4, с. 211].
Впрочем, авторы данного скрипта всё более склоняются к мысли о том, что решение грандиозной задачи (если, конечно, признать, что она стоит в качестве первостепенной перед отечественной историографией) - переписать всю историю как историю гендерных отношений, решительно покончив и с мужским шовинизмом, и женским сектанством, может быть представлена только в качестве совокупного результата усилий всего исторического познания, всех его форм в це-локупности. В этом общем интеллектуальном потоке отдельные исторические произведения не только могут, но и, скорее всего, должны быть посвящены собственно «женским» или «мужским» сюжетам исторического развития или же, как это принято в традиционной историографии, до известной степени абстрагироваться от них. В противном случае, требование во чтобы то ни стало реализовать идею гендера как взаимодействия социальных полов на площадке каждого без исключения конкретного исследователя рискует превратиться в дневной и ночной кошмары профессии историка. Похоже, что современные наука и культура не готовы к такой всеобъемлющей перемене взглядов на мир людей, укорененных в евроатлантической цивилизации.
Но процесс идет. Медленно, но неуклонно. Гендерная история является одним из его симптомов. Пионерный опыт омских историков и потянувшихся к ним коллег из других мест сигнализирует о наличии у них необходимого экзистенциально-личностного ресурса, тем самым - о ситуации достаточно высокой сенсибильности части научного сообщества гуманитариев в области
женских и гендерных исследований. Можно ожидать наступления времен, для коих станет нормой, дежурной теоретической риторикой положение: «Понятие пола наряду с возрастом, национальностью и социальным статусом является центральным для исторической науки, так как лежит в основе кон-ституирования всей социальной действительности» [4, с. 171]. Четвертый выпуск альманаха «Мир историка» эти времена приближает.
И последнее. Авторы не брали на себя всесторонний анализ этого весьма содержательного, насыщенного идеями и образами сборника, за скобками их рассмотрения оказался раздел второй - «Типология научных коммуникаций», хотя в широком смысле, в формате «антропологии» академической жизни, он внутренне связан с другими разделами альманаха. Они посчитали наиболее важным для себя остановиться на «несколько авантюрной» затее авторов «Мира историка» - погрузиться в малоизведанную пучину Гендера. Как видим, ничего страшного, можно идти дальше.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Даром что ли Роланд Барт, безуспешно пытавшийся
очистить научные манифестации от следов идеологии, в отчаянии воскликнул: «Язык - это фашист!».
2 Упомянутый уже на этих страницах «самый веселый
анархист новой российской словесности» Е.А. Попов поведал: «Выступая в моем присутствии на Западе перед феминистской аудиторией, колдун Ерофей (писатель В.В. Ерофеев. - В.Б, Г.М.) заявил однажды, что движущей силой модной тогда “перестройки” являются женщины как существа более цифилозованные и сознательные», посему «феминистки быстро раскупили любезно предложенные колдуном его собственные книги...» (Попов Е. Подлинная история «зеленых музыкантов». М., 2003. С. 142).
ЛИТЕРАТУРА
[1] Мир историка: историографический сборник / под
ред. В.П. Корзун, Г.К. Садретдинова. Омск: Изд-во ОмГУ, 2005. Вып. 1. С. 3.
[2] Там же.
[3] Там же. 2007. Вып. 3. С. 11.
[4] Там же. 2008. Вып. 4.
[5] Ярская-Смирнова Е. Возникновение и развитие
гендерных исследований в США и Западной Европе // Введение в гендерные исследования. Ч. I. / под ред. И. А. Жеребкиной. Харьков, 2001. С. 18.
[6] Репина Л. П., Зверева В. В., Парамонова М.Ю. Ис-
тория исторического знания. М., 2004. С. 262.
[7] См.: Гришина Н.В. Ученицы, слушательницы, почитательницы... Женщины в мире «мужской» науки (в конце XIX - начале ХХ вв.) // Мир историка. Омск, 2008. Вып. 4. С. 8-21.
[8] См.: Иванова Т.Н. Женщины в судьбе В.И. Ге-
рье // Там же. С. 29-49; Антощенко А.В. Трагедия любви (Путь Г. П. Федотова к Истории) // Там же. С. 50-75.
[9] См.: Мягков Г.П., Хамматов Ш.С. «Остаюсь любящая мать и самый искренний друг Софья Корсакова», или «Обратная семантика» жизни и творчества историка Дмитиря Корсакова // Там же. С. 412-439; Мамонтова М.А. Первая русская женщина - магистр русской истории (подборка документов, посвященная М.А. Островской) // Там же. С. 449-454, Корзун В.П. «Теперь мне кажется, что он пойдет по своей прямой дороге и не погибнут его дарования и надежды.» (материалы к биографии Ивана Александровича Лаппо-Данилевского, подготовленного его матерью Еленой Дмитриевной) // Там же. С. 455-499; Антощенко А.В. «Вторая муза историка» (стихи Г.П. Федотова) // Там же.
С. 500-506.; Гутнов ДА. Е.В. Гутнова в характеристиках Е.А. Косминского (публикация из архива наследников Е.В. Гутновой ее четырех официальных характеристик, составленных учителем, членом-кор-респондентом АН СССР Е.А. Косминским) // Там же. С. 512-520.
[10] См.: Эстерхази П. Исправленное издание: Приложение к роману «Harmonia Caelestis»: роман / пер. с венгр. и послесл. Вяч. Середы. М., 2008.
[11] См.: Аксиология памяти в литературе: Петер Эстерхази // НЛО. 2009. № 2 (96). С. 212-254.
[12] Дубин Б. Другая история // Там же. С. 222.
[13] Попов Е. После Освенцима. Исправленная рецензия // НЛО. 2009. № 2. С. 217.
[14] Дубин Б. Указ. соч. С. 223.
[15] См.: Хряков А.В. Немецкий историк Хильде-гард Шедер: ресурсы научной карьеры // Там же. С. 171-196.
[16] См.: Шевелева П.В. Молодость историка (начало жизненного и профессионального пути М.В. Неч-киной) // Там же. С. 76-118; Дребушевская Г.А. Е.В. Гутнова о средневековом представительстве и проблемах демократии» // Там же. С. 119-140; Гурджий А.И., Юсов С.Л. Научная деятельность Екатерины Стецюк в Институте истории Украины // Там же. С. 153-170; Зезина М.Р., Кознова И.Е., Рогалина Н.Л., Рыженко В.Г., Сивохина Т.А. Вспоминая уроки гармонии «ученого» и «женского»: к образу советского историка В.М. Селунской // Там же. С. 197-221; Свешникова О.С. Женский взгляд. Археологическая экспедиция в гендерном измерении // Там же. С. 222-237; и др.
[17] См.: Муравьева М.Г. Гендерная история в российском вузе: нужна ли она? // Гендерная история: pro et contra. СПб., 2000. С. 6.
