CC BY
88
УДК 359(47)«1917»
Д.А. Бажанов
Тенденции и стереотипы во взаимоотношениях матросов и офицеров весной 1917 г. на кораблях Гельсингфорсской военно-морской базы
В статье на основании обширных архивных и мемуарных материалов, данных периодической печати предпринимается попытка проанализировать основные направления взаимоотношений командного и рядового состава в первые революционные месяцы 1917 г. Автор старался продемонстрировать отсутствие четких алгоритмов в межличностном взаимодействии, делая акцент на стратегиях поведения в период восстания, а также на роли ситуативного фактора.
In the article there is an attempt to analyze the relationships of the officers and sailors in the first revolutionary months of 1917 on the base of a wide range of archive and diary sources. The author tried to show interpersonal relationships without clear algorithms focusing on the behavior strategies during the revolt as well as the role of situational factors.
Ключевые слова: Революция 1917 г., Балтийский флот, матросы, Гельсингфорс.
Key words: revolution 1917, the Baltic Fleet, sailors, Helsingfors.
Одним из краеугольных понятий, характеризующих повседневную практику военного, определяющих стабильность в его системе мировоззрения, с нашей точки зрения, является «дисциплина». Под дисциплиной мы понимаем подчинение сложившейся в военной среде иерархии, соблюдение правил, закреплённых в соответствующих документах, имеющих обязательный для исполнения характер. Таким образом, в предреволюционный период Российский императорский флот сохранял тенденцию к разобщенности и дистанцированию офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов. А это, в свою очередь, влекло формирование соответствующих стереотипов восприятия и поведения.
Нужно отметить, что уже в первые революционные месяцы обнаружено несколько свидетельств, характеризующих отношение нижних чинов к самому понятию «дисциплина». Хронологически они датируются апрелем, т. е. не самыми первыми днями. Так, в статье унтер-офицера линкора «Республика» (бывший «Император Павел I») Г. Корнева о различных социалистических течениях, оформлявшихся в Гельсингфорсе, дисциплина обозначалась как «николаевская»,
© Бажанов Д.А., 2015
38
т. е. связанная исключительно с дореволюционной порой [16]. Показательно, что в статье того же номера матрос с миноносца «Достойный» П.И. Шишко использовал практически аналогичное сочетание «николаевская палочная дисциплина» [40]. Таким образом, одной из использованных характеристик дисциплины до революции является её жестокость по отношению к нижним чинам. Наконец, С.П. Лукашевич, радиотелеграфный унтер-офицер с миноносца «Всадник», бывший в 1917 г. членом судового комитета, а затем и Центрального исполнительного комитета военного флота, выступая на вечере воспоминаний старых моряков 29 марта 1934 г., изложил подробности заседания комиссии по созданию нового Свода военно-морских положений под председательством главного военноморского прокурора генерал-майора Н.М. Юрковского. Он рассказал, что, «когда выступал Юрковский и когда сказал, к слову, "дисциплинарный", то делегаты зашумели, засвистели. Одно слово "дисциплина" для матросов того времени было неприемлемо» [35. Л. 416; 39. Л. 89 об.]. Таким образом, представляется, что дисциплина в глазах многих моряков выглядела категорией дореволюционной, основанной на принуждении, неравенстве. Это
противоречило новому «свободному» человеку, обладающему всей полнотой прав, понимаемых как возможности. Понятие же «свобода» в те первые революционные дни было, без сомнения, самым популярным.
В этом контексте взаимодействие между рядовым и командным составом стало быстро меняться. Серьёзный удар по сложившейся системе взаимоотношений на флоте был нанесён событиями 1-5 марта. В Гельсингфорсе своеобразной «точкой отсчёта» служит роковое решение командующего флотом вице-адмирала
А.И. Непенина задержать объявление манифеста об отречении императора Николая II. Один из офицеров так охарактеризовал положение: «Всего лишь в течение нескольких часов на корабле образовались два лагеря: один - офицеры с подорванной моралью..., другой - матросы, утратившие дисциплину, едва лишь стало известно об отречении государя» [12, с. 4]. Таким образом, принятая, по-видимому, по политическим мотивам линия поведения командования оборачивалась негативной стороной по отношению ко всему офицерству, формируя к нему недоверие.
Однако острота противостояния в ночь с 3 на 4 марта не была одинаковой. Важную роль играли те взаимоотношения, которые формировались в предыдущий период. Причём, в основу отношений могли лечь события как давние, так и недавние. Так, например, мотивом убийства лейтенанта В. К. Ланге на линейном корабле «Император Павел I» служили, согласно многочисленным свидетельствам, подозрения экипажа в сборе сведений для «охранки» [19. Л. 19 об.;
39
38, с. 58]. С другой стороны, арест старшего офицера крейсера «Диана» капитана II ранга Б.Н. Рыбкина был вызван именно недавними происшествиями, связанными со смотром 22 февраля [13, с. 201; 37, с. 56-57]. Кроме того, градус противостояния зависел и от предыдущей служебной практики и строгости соблюдения дисциплины. Более новые линкоры 2-й бригады «Андрей Первозванный» и «Император Павел I» не имели опыта боевых походов с 1914 г. В то же время, служебный порядок на них соблюдался весьма строго, о чём говорит большее количество взысканий и судебных дел. Возможно, такая традиция связана с тем значением, которое эти корабли имели ещё в предвоенный период, являясь своеобразной «визитной карточкой» русского флота не только во внутренних плаваниях, но и представляя Россию за границей. По мнению
В.П. Булдакова, «матросы... мстили совершенно определённого типа командирам - тем, которые всем своим поведением воплощали в себе неизменность существующего порядка вещей» [9, с. 124]. М.А. Елизаров считал, что убийства затронули офицеров-носителей «другой правды» [14, с. 150-151]. Так отчуждение, закладывавшееся в предыдущие годы, оборачивалось против командного состава.
Однако мы полагаем, что нельзя недооценивать и ситуативный фактор. Определённую роль сыграли и те модели поведения, которые избирали представители командного состава в период восстания, а именно: попытки противодействия, пассивное соучастие, активное взаимодействие. Примеров противодействия взбунтовавшимся нижним чинам можно привести не так уж и много. Не допустить мятежа в первые его минуты пытались на «Императоре Павле I» старший офицер старший лейтенант В.А. Яновский, вахтенный офицер лейтенант А. Г. Булич. Отказался открыть карцер караульный офицер лейтенант Н.Н. Савинский. Пытались организовать самооборону в кают-компании офицеры «Андрея Первозванного» во главе с командиром. Ещё два случая связаны с попытками помешать зажечь красный огонь: на «Андрее» так действовал вахтенный начальник лейтенант А.Г. Бубнов, на миноносце «Ретивый» - командир, лейтенант А.Н. Репнинский [11, с. 279-280; 19. Л. 2 об., 18 об.; 38, с. 59]. Во всех случаях сопротивление быстро и беспощадно подавлялось, а представители командного состава погибали на месте. Исключением служит пример относительно массовой перестрелки на «Андрее Первозванном», но и там был тяжело ранен мичман Т.Т. Воробьёв, погиб вестовой З.Х. Хусаинов, а офицерам пришлось пойти на переговоры.
Под активным взаимодействием мы понимаем признание представителями офицерства происходящих изменений, попытку вмешаться в ход событий, итогом которой являлись конструктивные последствия. Вероятно, под эту модель подпадают прежде всего те
40
случаи, когда при сохранении взаимного доверия весь личный состав корабля оборонял его от вторжения посторонних, как это было, например, на крейсере «Россия», миноносцах «Гайдамак» или «Азард». Более конкретное представление об этом варианте можно составить на примере взаимодействия с командой командира «Ган-гута» капитана I ранга П.П. Палецкого, не только объявившего о падении монархии, но и предложившего нижним чинам избрать свой представительный орган самоуправления. В конечном счёте это привело к сохранению дисциплины и порядка на корабле и отсутствию арестов. Частным случаем, по нашему мнению, является поведение лейтенанта С.П. Ставицкого с «Севастополя», «активное взаимодействие» которого выразилось в его участии в разоружении и аресте других представителей командного состава этого линкора [10. Л. 21; 15, с. 78; 30, Л. 38 об.; 39. Л. 124]. Впоследствии он пользовался определённым доверием экипажа и даже входил в судовой комитет. Отметим также, что подобная модель поведения более характерна для кораблей, оказавшихся в стороне от первоначального эпицентра бунта, где накал противостояния, а значит и конфликтный фон, были гораздо ниже.
Большинство офицеров эти события встретило пассивно. Если корабль, на котором они служили, оказывался близко к очагам противостояния, то их ждали быстрые разоружение и арест. Именно такой вариант оказался типичен для большей части офицеров «Павла» и «Славы». Там, где командный состав сохранял свободу, он просто оставался в стороне от процессов. На ремонтировавшемся «Новике» это происходило так. После чтения манифеста об отречении Г.К. Граф, будучи старшим офицером, остался в жилой палубе «побеседовать с командой». В это время туда пришёл командир капитан I ранга А.К. Пилкин, сообщивший о мятеже на линкорах и предложивший сохранять спокойствие. С этим он и ушёл. Примерно через полчаса команду покинул и Г.К. Граф. Больше ни один из офицеров в контакт с нижними чинами не вступал [11, с. 255-256].
В силу выбора большинством офицеров последнего варианта, у нижних чинов уже в первые революционные месяцы стал крепнуть весьма устойчивый стереотип офицера-сторонника «старого строя», а значит, врага. Тем самым, появлялось отличное оправдание кровопролитию 3-5 марта в Гельсингфорсе. О том, что погибли лишь те, кто этого действительно заслуживал, в начале марта писали различные газеты. Так, «Речь» оценивала события следующим образом: «Переворот в Гельсингфорсе... произошёл с минимальным количеством жертв. Погибли люди, игравшие двойную роль, или те, чья беспощадная и бессмысленная жестокость вызвала к себе гнев восставшего народа». Похожие мысли озвучил в своей статье в
41
«Известиях Гельсингфорсского Совета ...» 16 марта некий «А. Б.»: «Характер расправы низших с высшими. всегда соответствует привычкам и обычаям данной среды., а человек, которого учили только стрельбе по человеку. - как, вы думаете, он проявит свой мятежный дух? Уж не стихами ли?» И далее, развивая свою мысль, указывал, что «если бы в наших войсках обучали хоть немножко человечности и мягкости - то не было бы и той злосчастной крови, которая уже пролита» [3; 7]. Этот штамп затем нашел отражение и в более поздних воспоминаниях. Наиболее ярко-негативное отношение к себе заслужил А. И. Непенин. Борьба с командованием позиционировалась чуть ли не как тираноборство, о чём свидетельствует и получившая широкую известность радиограмма экипажа линкора «Андрей Первозванный» в отношении действий командующего, отправленная открытым текстом в 5 ч. 30 мин. утра 4 марта: «Товарищи матросы, не верьте тирану.» [32. Л. 121]. П.Д. Мальков, например, объяснял аресты офицеров на крейсере «Диана» в ночь с 3 на 4 марта тем, что «они были сущие изверги». Н.М. Пичугин, бывший матросом на линкоре 1-й бригады «Петропавловск», описал инцидент с ранением лейтенанта С.П. Славинского: «Часов в 10 на палубу вышел другой офицер, лейтенант Славин-ский, которого особо команда ненавидела за его придирчивость к команде.» [17, с. 14; 36. Л. 67].
Тревожность положения офицерства понимало и командование, о чём свидетельствует доклад от 15 марта исполнявшего обязанности верховного главнокомандующего генерала от инфантерии М.В. Алексеева военному министру А.И. Гучкову: «События последних дней резко изменили картину и стратегическую обстановку. Балтийский флот в данное время является небоеспособным, и трудно рассчитывать, чтобы полная боеспособность была восстановлена к началу плавания в Балтийском море... Положение затрудняется тем, что из Петрограда. по всем направлениям распускаются агитаторы, призывающие к неповиновению начальству, взывающие к солдатам об установлении выборного начала на офицерских и командных должностях. Производятся аресты офицеров и начальствующих лиц, чем подрывается их авторитет.» [18, с. 36]. Делались неоднократные попытки этот авторитет поднять, т. е. изменить тенденцию отчуждения, сократив дистанцию. Ещё вечером 3 марта при разговоре с машинистом «Полтавы» А.Ф. Сакманом министр юстиции А.Ф. Керенский особо подчеркнул, что работать в борьбе с внешним и внутренним врагом матросам необходимо вместе с офицерами. Приказом № 3 от 6 марта военный и морской министр А.И. Гучков потребовал «прекратить бесчинства» над офицерами и освободить арестованных. Наконец, Ф.И. Родичев и М.И. Скобелев, выступая 4-5 марта перед командами кораблей
42
Гельсингфорсской военно-морской базы, обращали на это внимание нижних чинов [32. Л. 165].
Определённых результатов добиться удалось. По кораблям прокатилась волна примирительных церемоний. Об одной из них, проходившей на «Андрее Первозванном», сообщал в своём рапорте в следственный отдел ЦКБФ арестованный позднее командой подпоручик по Адмиралтейству К.М. Шамаль: «5 марта я, как и все офицеры, извинялся перед лицом всей команды [за - Д.Б.] нанесённые обиды, может быть вызванные служебным долгом. После этой церемонии был составлен командой протокол: вычеркнуть время с 3 по 5 марта из жизни корабля, а старое время предать забвению» [34. Л. 48 об.]. В тот же день вышло постановление экипажа «Императора Павла I» о «приведении в порядок жизни и работы на корабле», для чего провозглашалось «полное примирение» с командным составом. Полагаем, не случайно «комиссия выборных» минного заградителя «Нарова» тогда же приняла решение о ложности слухов, «распространяемых провокаторами» про арестованных накануне офицеров и потребовала от исполнительного комитета совета «распорядиться о[б] их освобождении и доставлении на корабль к 10 ч утра 6 марта, к каковому времени к арестному дому прибудет депутация заградителя». 19 марта судовой комитет крейсера «Диана» опубликовал в «Известиях Гельсингфорсского Совета...» своё воззвание «В единении - сила!», выпущенное шестью днями раньше. В нём, в частности, сообщалось: «Команда крейсера "Диана", вполне сорганизовавшись и основываясь на взаимном доверии, объединившись между собой и офицерами, честно несёт свой долг перед Родиной» [1; 2; 33. Л. 19]. Команда миноносца «Боевой» уведомляла, что «внутренняя жизнь миноносца продолжается в полном порядке и единении офицеров и команды, вполне выяснив все мелочи совместной жизни и службы на новых принципах» [6]. Таким образом, как видно из перечисления кораблей, своеобразные ритуальные «примирения» коснулись тех крупных кораблей, где смена власти произошла наиболее драматично.
Там, где события кровавой ночи себя практически никак не проявили, личный состав поначалу демонстрировал единение с офицерами другими способами. На миноносце «Гайдамак» личный состав сплотило смертельное ранение в ночь с 3 на 4 марта мичмана Г.В. Биттенбиндера. 7 марта, по данным вахтенного журнала, 32 чел. и 2 офицера, т. е. почти треть команды, отправились в госпиталь, чтобы перевезти его тело на городское православное кладбище. На следующий день на его похороны отправилось второе отделение (т. е. не участвовавшие накануне), в количестве ещё 27 чел. [11, с. 283; 30. Л. 41]. Для тех дней, когда погребение брали на себя родственники, или командование за казённый счёт хорони-
43
ло погибших в братской могиле, этот поступок выглядит уникальным! На миноносец «Инженер-механик Зверев» 7 марта жены лейтенанта Н. Наддачина и инженер-механика мичмана В. Сафронова прислали всем членам экипажа сшитые ими красные эмблемы с письмом: «Посылаем Вам, всем дорогим Зверевцам, наш небольшой подарок в знак великих событий и того доверия и любви, которые были проявлены вами к нашим мужьям. От всей души желаем всем вам счастья в новой жизни нашей дорогой освобождённой родины» [5].
Однако отменить в одночасье дистанцию, складывавшуюся веками, было невозможно. Но проявляться она стала иначе. Прежняя иерархия «офицер - унтер-офицер - нижний чин» стала дополняться новыми органами власти на корабле, взявшими часть командных функций на себя. С первых послереволюционных дней рядовой состав получил возможность напрямую выражать своё мнение по некоторым вопросам с помощью такого института, как общее собрание экипажа. Весной, в отличие от судовых комитетов, деятельность общих собраний на кораблях, стоявших в Гельсингфорсе, не получила освещения. Вероятно, впервые они стали собираться для оглашения списков представителей в комитет. В дальнейшем на общих собраниях проводились выборы всех уровней, как это было, например, на дредноутах 17-19 апреля. В этот период совпала смена делегатов в судовых, бригадных и береговых представительствах. Аналогичной была и причина организации подобных собраний на крейсерах «Россия» 25 марта и «Диана» 10 мая -оглашались списки избранных в судовые комитеты депутатов и кандидатов [23. Л. 39; 24. Л. 40; 26. Л. 20 об.; 27. Л. 15-16; 28. Л. 22 об.; 29. Л. 20 об.].
Но главным вопросом, окончательное решение которого стало относиться к компетенции общего собрания, было увольнение с корабля. И в первую очередь это коснулось офицеров. На линейном корабле «Полтава» команда через представителя судового комитета требовала списания тех офицеров, которые в кровавую ночь с 3 на 4 марта отказались подчиниться экипажу и сдать оружие, за что и были заперты в своих каютах. Командир «Полтавы» капитан I ранга
С. В. Зарубаев 13 марта вынужден был обратиться в штаб флота со следующей просьбой: «Ходатайствую о скорейшем списании старшего офицера вверенного мне корабля капитана II ранга В. В. Котовского, лейтенанта К. И. Юдина, мичманов В.М. Карякина и Г.А. Тевяшева с зачислением их в резерв флота, как арестованных по желанию команды в ночь с 3 на 4 марта» [21. Л. 174]. 9 марта в Гельсингфорсский совет поступило заявление командира миноносца 9-го дивизиона «Сильный» старшего лейтенанта С. Билибина о сложении с себя полномочий из-за «обострений отношений с ко-
44
мандой» [4]. На «Гангуте» (после провозглашения 14 марта политической амнистии арестованным по политическим делам и возвращения ряда участников выступления 19 октября 1915 г.) общее собрание потребовало провести расследование в отношении шести офицеров, принимавших, по мнению экипажа, активное участие в подавлении беспорядков. В апреле депутаты комитета потребовали от командира списать старшего лейтенанта А.И. Королёва, лейтенантов Н.Ф. Прохорова, А. Г. Хрептовича, А.А. Сурандера,
В.Е. Бурачка и мичмана И.В. Дитерихса. С подобным решением капитан I ранга П.П. Палецкий не мог согласиться, и дело отправилось в штаб бригады, оттуда - в штаб флота, затем ходатайство о пересмотре дела было передано в исполком Гельсингфорсского совета, где его 24 апреля отклонили, мотивируя «могущими произойти эксцессами между командой и названными офицерами» [34. Л. 12]. В то же время 3 мая следственная комиссия юридического отдела Гельсингфорсского совета, отправляя материалы для ознакомления в Петроградский совет, отметила, что «полагает, что никаких данных для предания суду лиц, указанных в заявлении судового комитета депутатов "Гангут" не имеется...» [34. Л. 17]. Однако 5 мая Совет передал дело в Центральный комитет Балтийского флота, который поручил подготовить анкеты. На основе заданности в содержании вопросов ЦКБФ получил и результат: ответы в «досье» оказались соответствующими, А.И. Королёва рекомендовалось посадить в тюрьму, остальных - отправить в действующую армию. В результате 6 мая следственная комиссия Центробалта «обсудив настоящее дело совместно с судовым комитетом и общим собранием команды» постановила: Н.Ф. Прохорова, А.Г. Хрептовича,
В.Е. Бурачка и И.В. Дитерихса отправить на фронт, А.И. Королёва -также, но «при условии контроля там за ним и обязательства явиться к следствию». А.А. Сурандера по подозрению в сотрудничестве с «охранкой» задержать в Петрограде [34. Л. 15-16].
На «Андрее Первозванном» 15 апреля общее собрание постановило арестовать подпоручика по Адмиралтейству К.М. Шамаля по подозрению в хищении продовольствия в период исполнения им обязанностей старшего баталера. Судовой комитет выбрал ревизионную комиссию для проверки, которая указала на нарушения, с её точки зрения, отчётности на сумму примерно в 45 тыс. р. и постановила содержать его под арестом. После полумесяца заключения его из-за ухудшения здоровья перевели в госпиталь, но и там он находился на положении арестованного [34. Л. 48-49]. Таким образом, рядовой состав использовал те стереотипные меры, что применялись до революции к самим матросам командованием.
Не будет, пожалуй, большим преувеличением считать, что именно такая практика, символизировавшая для нижних чинов, по
45
выражению А. К. Дрезена, «установление на флоте фактически выборного порядка» [8, с. III], вызывала у офицеров наибольшее неприятие, так как демонстрировала утрату ими контроля над жизнью корабля. Они, в свою очередь, пытались реагировать так же стереотипно в отношении себя - переводясь на другие корабли и части.
Обе меры обусловили значительную ротацию офицеров на кораблях, базировавшихся в Гельсингфорсе. Так, если до марта с линкоров 1-й бригады переводилось один-два офицера в месяц, то в марте было списано и переведено 20 офицеров [20. Л. 58 об.]. Во 2-й бригаде к середине апреля это число равнялось 13. К ним нужно прибавить ещё двух старших врачей. Из них пять отправились служить на миноносцы, один - в отдельные гардемаринские классы, четыре - в распоряжение Главного морского штаба (позднее были переведены в резерв), один - на батареи Або-Оландской укреплённой позиции, назначение одного осталось неизвестным. Лишь одно назначение можно считать повышением. Лейтенант П.И. Степанов с линейного корабля «Слава» продолжил службу в штабе дивизии сторожевых судов. При этом в бригаде сменились все командиры кораблей [31. Л. 54-57, 61-62, 65]. На три крейсера 2-й бригады, стоявших в Гельсингфорсе, за весенние месяцы пришлось 19 случаев смены офицеров и 2 - врачей. Из них установлено 12 мест переводов. Пятеро отправились служить на миноносцы, двое - в службу связи, по одному - на подводные лодки, на корабли охраны водного района Свеаборгской крепости. Два офицера были назначены в Главное управление кораблестроения и ГМШ, что было прямой дорогой в отставку. Наконец, один офицер, старший лейтенант Н.Н. Струйский, перешёл из штаба бригады на линейный корабль «Гангут». Однако нужно отметить, что он уже служил на этом дредноуте, поэтому его переход на линкор был возможен [25. Л. 30-31, 39-41, 45-46, 48, 50, 52]. Что касается небольших кораблей, то мы располагаем данными о перемещениях на кораблях дивизии сторожевых судов на уровне командиров кораблей. За первые месяцы таких случаев отмечено 20. Однако здесь более явно выражено своеобразное «расслоение». Если на предыдущих соединениях количество представителей командного состава, шедших на повышение или сохранивших служебный статус, было невелико, то в этой среде довольно много случаев, когда командиры кораблей отправлялись на более высокие должности. Так, капитан I ранга А.А. Ружек, занимавший должность начальника 9-го дивизиона миноносцев, стал командовать заградителями, командиром «Меткого» стал флаг-офицер начальника 8-го дивизиона лейтенант П. Бойль, «Искусного» - флаг-офицер штаба отряда заградителей лейтенант П.И. Демчинский, «Внимательного» - старший лейтенант Н. Павли-
46
нов из штаба дивизии траления. В то же время несколько человек были отправлены в резерв чинов МГШ: поручик по Адмиралтейству барон Ф. Раден, командовавший сторожевым судном «Копчик», капитаны II ранга П. Погожев и В. Потёмкин с «Внимательного» и «Искусного» соответственно, старший лейтенант И.П. Гедримович - с «Бурного» [22. Л. 13-15, 21 об.].
Таким образом, несмотря на резкие политические изменения, отношения между представителями различных групп личного состава выстраивались на прежних стереотипах. В их основе лежало взаимное недоверие между офицерством, с одной стороны, и нижними чинами (унтер-офицерами и рядовыми матросами), с другой. Слишком большую роль играли воспоминания о правах и статусе в прежние годы и тенденции к сохранению дистанции, которая закреплялась юридически и этически. В этом контексте воспринималась командами и отстраненность большей части офицерства от событий в революционные дни. Командный состав негативно воспринимал переход части функций по управлению корабельной жизнью в руки революционных органов самоуправления, представлявших фактически взгляды нижних чинов как большинства. В результате это приводило к взаимному недовольству. Обе стороны пытались решать возникшие трения в рамках традиционных стереотипов: нижние чины использовали право списания, а офицеры пытались перевестись на другие места службы.
Список литературы
1. [Б/а] В единении - сила! // Изв. Гельсингфорсского Совета армии, флота и рабочих (далее - Изв. Гельсингфорсского Совета...). - 1917. - 19 марта.
2. [Б/а] От команды линейного корабля «Император Павел I» // Изв. Гельсингфорсского Совета. - 1917. - 9 марта.
3. [Б/а] Переворот в Гельсингфорсе // Речь. - 1917. - 8 марта.
4. [Б/а] Протокол № 4 общего собрания Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта от 9 марта // Изв. Гельсингфорсского Совета. -1917. - 11 марта.
5. [Б/а]. [Б/н] / Письма в редакцию // Изв. Гельсингфорсского Совета. -1917. - 16 марта.
6. [Б/а]. [Б/н] / Хроника // Изв. Гельсингфорсского Совета. - 1917. -9 марта.
7. А.Б. Вопросы дня // Изв. Гельсингфорсского Совета. - 1917. -16 марта.
8. Балтийский флот в Октябрьской революции и гражданской войне / ред. и вступ. ст. А. К. Дрезена. - М.; Л., 1932.
9. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. - М., 2010.
10. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-6666. Оп. 1. Д. 18.
11. Граф Г. К. На «Новике». - СПб., 1996.
12. Д.А. День 4 марта 1917 г. на крейсере // Воен. быль. - 1958. - № 32. -С. 2-7.
47
13. Дудоров Б.П. Адмирал Непенин. - СПб., 1993.
14. Елизаров М.А. Левый экстремизм на флоте в период революции 1917 г. и гражданской войны (февраль 1917 - март 1921 гг.): дис. ... д-ра ист. наук. -СПб., 2007.
15. Иванов Д.И. Я - матрос «Гангута»! - М., 1987.
16. Корнев Г. Опомнитесь! // Изв. Гельсингфорсского Совета. - 1917. -22 апр.
17. Мальков П.Д. Записки коменданта Кремля. - М., 1987.
18. Революционное движение в русской армии в 1917 г. / под ред. Л.С. Гапоненко. - М., 1968.
19. Российский государственный архив военно-морского флота (далее -РГАВМФ). Ф. 431. Оп. 1. Д. 771.
20. РГАВМФ. Ф. 477. Оп. 1. Д. 158.
21. РГАВМФ. Ф. 479. Оп. 1. Д. 1018.
22. РГАВМФ. Ф. 484. Оп. 1. Д. 12.
23. РГАВМФ. Ф. 555. Оп. 1. Д. 273.
24. РГАВМФ. Ф. 566. Оп. 1. Д. 65.
25. РГАВМФ. Ф. 719. Оп. 1. Д. 29.
26. РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 6. Д. 2.
27. РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 6. Д. 11.
28. РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 6. Д. 14.
29. РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 6. Д. 16.
30. РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 6. Д. 52.
31. РГАВМФ. Ф. 902. Оп. 1. Д. 166.
32. РГАВМФ. Ф. р-92 . Оп . 1. Д. 3.
33. РГАВМФ. Ф. р-92 . Оп 1. Д. 43.
34. РГАВМФ. Ф. р-95 . Оп 1. Д. 245.
35. РГАВМФ. Ф. р-402. Оп. 2. Д. 94.
36. Российский государственный архив социально-политической истории
(РГАСПИ). Ф. 70. Оп. 4. Д. 198
37. Солодков Н.П. Морские рассказы. - Париж, 1968.
38. Ховрин Н.[А.] В 1917 г. во флоте (воспоминания матроса) // Красная летопись. - 1926. - № 5(20). - С. 55-75.
39. Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГАСПб). Ф. 9618. Оп. 1. Д. 108.
40. Шишко П.[И.] Новые консерваторы и обломовцы // Изв. Гельсингфорсского Совета. - 1917. - 22 апр.
48
