CC BY
14
УДК 008.001
М. Л. Шуб
доктор культурологии, доцент
Челябинский государственный
институт культуры,
Челябинск, Россия
E-mail: shubka_83@mail.ru
ТЕМПОРАЛЬНАЯ КАРТИНА МИРА В ПЕРВОЕ СТОЛЕТИЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ: КОНТРАПУНКТНЫЙ ОБРАЗ ПРОШЛОГО
Осмысляется специфика образа прошлого, сложившегося в европейской культуре в начале Нового времени (XVII в.). Этот исторический период характеризуется противоречивостью и раздробленным характером развития ключевых сфер общества - политики, экономики, социальной сферы, искусства, религии и пр. Не избежала влияния противоречивого духа эпохи и новоевропейская темпоральная картина мира, которая формировалась на пересечении двух противоположных трендов: с одной стороны (идеология барокко и католицизма), пиететного отношения к прошлому как «золотому веку», как источнику мудрости и проверенного веками опыта, как основы современности и непременного условия поддержания социальной стабильности; с другой (идеология классицизма и рационализма) - восприятия прошлого как преграды на пути прогресса, как источника консервативных традиций и устаревших истин, мешающих свободному мышлению и развитию. Такие черты противоречивого образа прошлого XVII столетия находят отражение и в современных темпоральных представлениях, что дает основания гуманитариям (прежде всего философам-постмодернистам) называть актуальность эпохой необарокко.
Ключевые слова: прошлое, образ прошлого, Новое время, представления о прошлом в эпоху Нового времени
Для цитирования: Шуб, М. Л Темпоральная картина мира в первое столетие Нового времени: контрапунктный образ прошлого / М. Л Шуб // Вестник культуры и искусств. -2022. - № 4 (72). - С. 45-51.
Прошлое лишь на первый взгляд представляется модусом времени, который безвозвратно принадлежит истории. Таким оно является исключительно в границах философских концепций и культурологических теорий. В реальности «прошлое не прошло» [1]. Оно принадлежит настоящему, оказывая на него не меньшее влияние, чем собственно актуальные процессы, идеи, взгляды и пр. Безусловно, такое влияние тем сильнее, чем меньше временная дистанция между минувшим и современностью. Однако даже те эпохи, которые, казалось бы, отделены от настоящего столетиями, определяют его облик - иногда в самых непредсказуемых формах.
Данное утверждение справедливо и в отношении самого начала Нового времени, датируемого XVII столетием и ознаменованного
целым рядом сложных и противоречивых историко-культурных, социальных, политических трансформаций. Несколько забегая вперед, отметим, что XVII век - это, с одной стороны, эпоха барокко, с ее апелляцией к сфере иррационального, театрально-иллюзорного, трагическим восприятием мира как изменчивого и непредсказуемого, равно экзальтированным интересом к глубинным метаниям религиозного чувства и земным радостям. В таких же категориях характеризуется и современность, определяемая философами-посмодернистами как эпоха необарокко, с присущей ей подменой реального виртуальным (симулякры Ж. Бо-дрийяра), отсутствием единой объяснительной системы и доминантной ценности, фрагменти-рованным мировосприятием [5, с. 178].
45
С другой стороны, XVII век - это эпоха классицизма, в основе которого лежали те же ценностные основания, что и в структуре современного общества (одновременно с признаками необарочной парадигмы) - рационализм, восприятие науки как единственно легитимного источника знаний, стремление к переустройству мира посредством разума и логик и пр.
Следовательно, темпоральная, аксиологическая и онтологическая дистанция, отделяющая начало Нового времени от современности, оказывается иллюзорной, представляя собой в реальности не столько разрыв, сколько длительную идейно-формальную адаптацию близких идей к новым историческим обстоятельствам. Поэтому разговор про исторические и - шире -темпоральные представления, сложившиеся в начале XVII в., - это не просто погружение в образ далекого и «чужого» (по Д. Лоуэнталю) прошлого. Это попытка с иных позиций взглянуть на настоящее, увидеть его истоки, связи с минувшим и одновременно точки разрыва с ним. В этом и заключается цель данной статьи.
Образ прошлого, формируемый в эпоху Нового времени, может быть охарактеризован как крайне противоречивый. И если противоречивость, рожденная социальной дифференциацией общества в эпоху Средневековья, была несколько нивелирована, то разнообразие позиций в рамках одной социальной группы (условно говоря, интеллектуальный образ прошлого) возрастало с каждым новым витком истории. Кроме того, период с XVII по XIX в. был наполнен большим количеством поворотных, революционных в прямом и переносном смысле событий, каждое из которых вносило существенные коррективы в отношение к минувшему. Новое время было эпохой динамичной, совпадавшей с парадигмальными сдвигами, неизбежно влекущими за собой и сдвиги в восприятии различных модусов времени. Нельзя сбрасывать со счетов и процесс формирования национальных государств и национальных культур, происходивший в рассматриваемый период, что значительно осложняет конструирование монолитного (хотя бы относительно) во времени и пространстве, развивающегося в единых тенденциях образа прошлого. Более того, такую задачу можно назвать практиче-
ски неразрешимой. «Каким образом, - писал П. Шоню, историк Школы "Анналов", крупнейший исследователь культуры эпохи Просвещения, - заключить в систему глобального объяснения, которую мы отваживаемся назвать "метаструктурой", судьбу 500 млн человек, принадлежащих множеству разных культурных мирков, наверное, сотне не сводимых друг к другу хронотопов, 500 млн человек, из которых, надо признать, только элиты по-настоящему обладают общностью истории» [12]. Мнение историка подтверждается и практически полным отсутствием исследований, посвященных решению обозначенной задачи, или наличием работ, решающих ее лишь отчасти и достаточно поверхностно. Поэтому реконструкция образа прошлого, характерного для европейской культуры Нового времени, может быть осуществлена лишь в общих чертах, с обозначением наиболее существенных тенденций.
XVII в. для истории Европы стал, с одной стороны, переходной эпохой от Средневековья к Новому времени, а с другой - периодом раскола некогда относительно монолитной карты Европы сразу по нескольким векторам (политическому, экономическому, социальному, религиозному и художественному), в основании которых лежало восприятие новаций (прогресса, обновления и пр.) как новой стратегии развития общества. Европа оказалась разделенной на два лагеря, один из которых (Англия, Голландия) пошел по пути системного обновления (усиление влияния буржуазии как доминирующей социальной группы, ограничение королевской власти, развитие капиталистических отношений, принятие протестантизма и пр.), другой (Италия, Испания, отчасти Франция) всеми силами стремился к консервации наличествующего порядка.
Линия раскола неизбежно прошла и по мировоззренческим установкам европейской культуры, оказав влияние на формирование нескольких образов прошлого.
В тех европейских странах, где были сильны протестантские религиозные взгляды (Англия и Голландия прежде всего), где национальные церкви одержали верх над Римской католической, где доминирующей социальной силой стала буржуазия, а экономической осно-
46
вой - капитализм, прошлое вновь обрело статус «золотого века», становясь главным модусом времени: с одной стороны, источником построения новой национальной идентичности, с другой - прочной основой, проверенным кладезем истин. Идея Страшного суда, которая аксиоло-гизировала будущее в средневековой теологии, «отходит на задний план, и второе пришествие начинает связываться с установлением господства на всей земле истинно христианского общества» [9, с. 32]. Кальвинизм, например, в качестве идеала рассматривал далекое прошлое, совпадающее со временем существования раннехристианских общин, а события последних веков интерпретировал как время «папского безумия». Интересно восприятие прошлого, отраженное в трудах английских, шотландских и ирландских антиквариев. Для них также первые века христианской истории выступали сакральным, священным периодом, «чистым и совершенным образцом истории народа, в котором государство и общество развиваются в лоне не искаженной внешними посредниками апостольской христианской традиции... где собственная традиция противостояла иноземному учению, привнесенному позднее последователями епископа города Рима» [8, с. 230]. Римская церковь (Ватикан) признавалась «зловещим детищем империи» (имеется в виду Римской), призванным уничтожить национальное своеобразие Англии, Шотландии и Ирландии.
При этом шотландские и ирландские антикварии современность воспринимали как время начала восстановления утраченной гармонии, а их английские коллеги настоящему отводили роль источника дальнейшего упорядочивания доставшихся от прошлого институтов. Таким образом, в отличие от архаического понимания развития, выстраиваемого от будущего через обесцененное настоящее к «золотому», сакральному прошлому, антикварии с Британских островов придавали ему иной вектор движения: от прошлого, служащего истоком и основанием всего существующего, моделью национальной идентичности, через настоящее, призванное усовершенствовать доставшееся наследие, к будущему. В итоге прошлое для них было своеобразным зеркалом, «к которому
следует обращаться, чтобы распознать в вихре противостояний и компромиссов дня сегодняшнего неизменно повторяющуюся схему развития событий» [8, с. 244].
Аналогичный пиетет к прошлому демонстрировали и английские университеты, почитавшие античных мыслителей как непререкаемых авторитетов, и английские писатели, например У. Темпл и Дж. Свифт. Последний в работе «Битва книг» сравнивает современность с пауком, который приобрел некоторые знания и умения в науках и искусстве, но отказывается признавать за собой ответственность за созданное и потому испускает изнутри себя ядовитую паутину. Древних же Дж. Свифт отождествляет с пчелами, несущими человечеству «сладость и свет» [10, с. 228].
В сфере художественной культуры, в частности в эстетической концепции стиля классицизма, также провозглашалось величие прошлого, главным образом античного. Теоретик стиля Н. Буало признавал, что именно Античности нет и не может быть равных в эпосе, ораторском искусстве, элегии и сатире. Архитекторы классицизма за эталон приняли греческую ордерную систему, а крупнейший живописец французского классицизма Н. Пуссен воспроизводил в своих картинах римские руины, одевал героев в античные одежды, а апостолы в его «Тайной вечере» возлежали в древнеримском триклинии (пиршественный зал).
В европейских странах с мощными реакционными социально-политическими и религиозными силами (Италия, Испания, Германия) отношение к прошлому было достаточно сложным и неоднозначным, как и господствующая там мировоззренческая система барокко.
С одной стороны, барокко было неразрывно связано с прошлым и устремлено, скорее, в минувшее, чем в настоящее и будущее. Консервативные круги «барочных стран» стремились хотя бы на время отсрочить любые изменения, а в идеале - даже повернуть историю вспять. Ярким примером в этом смысле выступало движение Контрреформации, направленное силами иезуитов и выразительным инструментарием стиля барокко вернуть былое величие католической церкви. Кроме того, зародившись в Италии, барокко еще испытывало на себе
47
мощное влияние художественного наследия, главным образом, эпохи Ренессанса, а через него и Средних веков, и Античности, а потому культивировало уважительное отношение к прошлому. Иллюстрируя эту мысль на примере барочной поэзии, Ю. Виппер пишет: «К Возрождению восходят во многом и господствующая структура лирических и эпических жанров, и продолжающееся усиленное обращение к античной мифологии как к кладезю сюжетов и образов, и воздействие канонов петраркизма в любовной лирике, и влияние, какое оказывают на развертывание поэтической мысли законы риторики. Барочные писатели к тому же широко используют восходящие к средневековой культуре символы, эмблемы и аллегории, воплощают свои умонастроения с помощью традиционных библейских образов, вдохновляются зачастую идеалами, почерпнутыми из рыцарских романов» [4, с. 83].
С другой стороны, образ прошлого, сложившийся в Италии, Испании и Германии и отраженный в искусстве барокко, не был наполнен чувствами пиетета, благодарности и восхищения, как в Англии, не ассоциировался с метафорами «золотого века», фундамента последующих преобразований, как в Шотландии или Ирландии. Обращение к прошлому осуществлялось скорее по инерции, чем в рамках какой-либо сознательной идеологической или эстетической программы: «Насколько далеко барокко отстоит от привязанности гуманизма к образцам прошлого. Нет холодного расчета, классической ясности форм, их очертания расплылись, стали размытыми, раздробились, переплелись» [2, с. 318].
М. Барг назвал барокко стилем «мышления и поведения людей "растерявшейся эпохи", разуверившейся во всем унаследованном и вместе с тем еще не нашедшей почвы для нового символа веры» [Там же, с. 317]. Разочарование в идеалах Возрождения, настроения «трагического гуманизма» вносили в барочное мировоззрение черты драматичного и даже трагичного переживания взаимосвязи человека и общества, человеческой свободы, судьбы и внешних законов природного и социального развития, прошлого и настоящего.
Иррационалистическая основа мировоззрения барокко, его мрачное восприятие насто-
ящего в противовес ренессансному упоению актуальностью были реакцией не только на кризисные явления и общественные катаклизмы XVII в., но и на то, что Д. Лоуэнталь назвал «нарождающимся во Франции и Англии духом науки» [7, с. 52]. Развитие науки и порожденные им прогрессивистские настроения во многом изменили восприятие прошлого: эмпирические наблюдения продемонстрировали превосходство над умозрительным познанием античных философов, географические открытия - невежество древних путешественников и географов. Один из английских ученых Н. Биггз, считавший прошлое тормозом прогресса, писал: «Излишне большое почтение к Древности - это ошибка, в исключительной степени губительная для развития науки...» [Цит. по: 7, с. 161]. Ф. Бэкон в «Новом Органоне» обвинял древних ученых в поспешности делаемых ими выводов, «ибо открытие новых вещей должно искать от света природы, а не от мглы древности» [3, с. 72]. Греки, по его словам, писали басни и небылицы, а не исторические труды.
И хотя тот же Ф. Бэкон осознавал важность накопленного предшественниками опыта и призывал не превозносить современность, равно как и не отказываться от достижений прошлого, тем не менее борьба против традиции (в самом широком смысле этого слова) в XVII в. становилась все более востребованным трендом.
Одним из выразителей этой борьбы с «тенями» прошлого был Э. Кларендон, английский государственный деятель, автор первого труда об истории Английской революции 1640-1653 гг.: «Оборачиваясь назад и предписывая самим себе правила, почерпнутые из древности, мы затормаживаем и сокращаем наше влечение даже к тому, чего легко было бы достичь. Нет. большего препятствия на пути разыскивания истины или совершенствования знания, нежели излишнее восхищение теми, кто прошел этим путем прежде, подобно тому, как овцы ступают след в след за идущими впереди» [Цит. по: 7, с. 163]. Интересно, что эту мысль он адресовал английским университетам, которые ввели практику взимания пени со студентов, не цитирующих дословно в своих устных и письменных выступлениях Аристотеля.
48
В этой связи неудивительна и позиция Р. Декарта, критиковавшего инструменты познания прошлого, которые способны сформировать лишь неопределенные картины истории, не проверяемые опытным путем: «Я полагал, что отдал уже достаточно времени языкам, а также и чтению книг древних с их историями и небылицами. Беседовать с писателями других веков - почти то же, что путешествовать. Но тот, кто слишком много времени тратит на путешествия, становится в конце концов чужим в своей стране, а слишком большая любознательность по отношению к событиям прошлых веков обыкновенно порождает весьма большую неосведомленность в делах своего века. Кроме того, вымыслы вселяют веру в возможность таких событий, которые совсем невозможны.» [2, с. 318].
Р. Коллингвуд свел все аргументы Р. Декарта против истории к четырем основным: во-первых, историк живет вне своего времени, путешествуя по другим темпоральным мирам; во-вторых, исторические повествования не могут считаться достоверным источником знания о прошлой реальности в силу их неверифици-руемости; в-третьих, на основании предыдущего аргумента их можно назвать бесполезными; в-четвертых, история, будучи сферой игры писательского воображения, при любых обстоятельствах искажает, «приглаживает» прошлое [6, с. 59]. По мнению М. Барга, Р. Декарт критиковал историю не как таковое совокупное знание о прошлом, а ее состояние и используемые ею методы (схоластичные) на момент высказывания этой критики.
Действительно, традиция историописания XVII в. не отвечала требованиям, которые стали предъявлять к науке, - рациональности, ве-рифицированности и доказательности знания. Она была исключительно повествовательной, морализаторской, компилятивной, некритичной, дискретной, не вписывающейся в сложившийся гносеологический контекст «смены исторических эпох, когда старое на глазах рушилось, а новое пугало неизвестностью. начавшейся научной революции, перечеркнувшей старые представления о мироздании и унаследованные познавательные методы...» [2, с. 321].
Свой вклад в «дискредитацию» прошлого внесло и книгопечатание. Во-первых, оно предоставило возможность сравнивать труды древних авторов, различные варианты которых нередко содержали ошибки, допущенные при их рукописном копировании, не совпадали друг с другом, а потому бросали тень на «непогрешимость» самого автора. «Раскрытие несметного числа подделок и транскрипционных ошибок, - писал Д. Лоуэнталь, - углубило недоверие к свершениям прошлого, превозносимым рукописными текстами» [7, с. 159]. Во-вторых, современник, обладавший доступом к древним текстам и возможностью учитывать все имеющееся наследие, опыт ошибок и заблуждений, чувствовал на этом основании свое превосходство над предшественниками: «Мы в долгу перед древними за то, что они исчерпали практически все ложные теории, какие только могли быть» [11, с. 165].
Таким образом, можно говорить о более чем противоречивом и разрозненном образе прошлого начала Нового времени. С одной стороны, в протестантской идеологии и даже отчасти в католической, в трудах британских писателей и антиквариев, в деятельности крупнейших европейских университетов прошлое обозначалось в качестве незыблемого авторитета, источника вечных истин, недостигаемых свершений и основы национальной идентичности. С другой - с точки зрения развивающейся системы рационального научного знания прошлое рассматривалось как препятствие прогресса, собрание непроверенных, а порой откровенно лживых данных, лишь в силу традиции воспринимающихся истинными и непреложными.
Противоречие это не было преодолено полностью, но было несколько нивелировано достижением относительного консенсуса между настоящим и прошлым, в основе которого лежала идея превосходства первого в сфере науки, а второго - в сфере искусства: «Такова природа науки, что современники должны одержать верх над древними, и такова природа искусств, что они должны им уступить» [7, с. 165]. При этом в художественной сфере выразителем такого баланса прошлого и настоящего стала внестилевая линия, которая как
49
обращалась к проверенным временем высоким жанрам, востребованным и классицизмом, и барокко (религиозный, мифологический, исторический, парадный портрет), так и осуществляла их «снижение», привнося в живопись интерес к новым веяниям эпохи (производство предметов быта, витражей, тканей) и к реальности как таковой, свободной от груза античного и ренессансного наследия.
Описанный образ прошлого можно назвать контрапунктным (контрапункт в музыке -одновременное сочетание двух или более самостоятельных мелодических голосов), т. е. основанным не на слиянии, различных его образов в единую мировоззренческую «мелодию», а на их столкновении. Восприятие прошлого существовало в границах двух взаимообусловленных противоречий: между ориентацией на будущее, своего рода темпоральным оптимизмом рационалистов и консерваторов, видящих в прошлом единственный легитимный источник ценностей и истин; и между радикальной оторванностью от прошлого в реальной, трансформированной прогрессом жизни и настоятельной потребностью вернуться к нему в жизни духовной.
1. Ассман, А. Новое недовольство мемориальной культурой / А. Ассман. - Москва : Новое литературное обозрение, 2016. - URL: https://culture.wikireading. ru/hD7PWSU85A (дата обращения: 10.12.2022).
2. Барг, М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма / М. А. Барг. - Москва : Мысль, 1987. - 348 с.
3. Бэкон, Ф. Сочинения : в 2 т. Т. 2 / Ф. Бэкон. - Москва : Мысль, 1972. -582 с.
4. Виппер, Ю. Б. О западноевропейских литературах XVI - первой половины
XIX века / Ю. Б. Виппер // Творческие судьбы и история. - Москва : Художественная литература, 1990. - С. 79-107.
5. Ильин, И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа / И. П. Ильин. - Москва : Интрада, 1998. - 250 с.
6. Коллингвуд, Р.-Дж. Идея истории. Автобиография / Р.-Дж. Коллингвуд. -Москва : Наука, 1980. - 485 с.
7. Лоуэнталь, Д. Прошлое - чужая страна / Д. Лоуэнталь; пер. с англ. А. В. Гово -рунова. - Санкт-Петербург : Владимир Даль : Русский Остров, 2004. - 624 с.
8. Паламарчук, А. А. Прошлое крупным планом: темпоральные измерения в антикварном дискурсе / А. А. Пала-марчук, С. Е. Федоров // Образы времени и исторические представления: Россия - Восток - Запад / под ред. Л. П. Репиной. - Москва : Кругъ, 2010. -С. 226-245.
9. Савельева, И. М. Типы знания о прошлом / И. М. Савельева, А. В. Полетаев // Феномен прошлого / отв. ред. И. М. Савельева, А. В. Полетаев. - Москва : ГУВШЭ, 2005. - С. 12-67.
10. Свифт, Дж. Полная и правдивая повесть о разразившейся в прошлую пятницу битве древних и новых книг в Сент-Джеймской библиотеке // Избранное / Дж. Свифт. - Ленинград : Художественная литература, 1987. -С. 227-294.
11. Фонтенель, Б. Рассуждения о религии, природе и разуме / Б. Фонтенель. - Москва : Мысль, 1979. - 305 с.
12. Шоню, П. Цивилизация просвещения / П. Шоню. - Екатеринбург : У-Фактория ; Москва : АСТ, 2008. - 688 с. - URL: http://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A8/ shonyu-pjer/civilizaciya-prosvescheniya (дата обращения: 11.12.2022).
Получено 11.12.2022
50
Maria L. Shub
Doctor of Culturology, docent
Chelyabinsk State Institute of
Culture and Arts,
Chelyabinsk, Russia
E-mail: shubka_83@mail.ru
Temporal Picture of the World in the First Century of Modern Times: a Counterpoint Image of the Past
Abstract. The article is devoted to understanding of the image of the past specific characteristics, developed in the European culture at the beginning of the New Age (XVII cent.). This historical period is characterized by the contradictory and fragmented nature of the development of key spheres of society - politics, economy, social sphere, art, religion, etc. The temporal picture of the world, which was formed at the intersection of two equal but opposite trends, was also influenced by the contradictory spirit of the epoch: On the one hand (the ideology of Baroque and Catholicism), a pious attitude toward the past as a "golden age", as a source of wisdom and experience proven over the centuries, as the foundation of modernity and indispensable conditions for maintaining social stability; on the other hand (the ideology of classicism and rationalism), the perception of the past as a barrier to progress, as a source of conservative traditions and outdated truths that impede free thinking and development. Such features of the contradictory New European image of the past are also reflected in contemporary perceptions, which gives grounds for humanists (first of all, postmodern philosophers) to call the current era a neo-baroque era.
Keywords: the past, the image of the past, the New Age, ideas about the past in the New Age
For citing: Shub M. L. 2022. Temporal Picture of the World in the First Century of Modern Times: a Counterpoint Image of the Past. Culture and Arts Herald. No 4 (72): 45-51.
References
1. Assmann A. 2016. Novoe nedovol'stvo memorial'noy kul'turoy [New discontent with memorial culture]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie. Available from: https://culture.wikireading.ru/ hD7PWSU85A (accessed: 10.12.2022). (In Russ.).
2. Barg M. A. 1987. Epokhi i idei: Stanovlenie istorizma [Epochs and Ideas: Formation of Historicism]. Moscow: Mysl'. (In Russ.).
3. Bacon F. 1972. Sochineniya [Works]. In 2 vol. Vol. 2. Moscow: Mysl'. (In Russ.).
4. Vipper IU. B. 1990. About the West-European literatures of XVI - first half of XIX century. Tvorcheskie sud'by i istoriya [Creative destinies and history]. Moscow: Khudozhestvennaya literature. P. 79-107. (In Russ.).
5. Ilin I. 1998. Postmodernizm ot istokov do kontsa stoletiya: Evolyutsiya nauchnogo mifa [Postmodernism from the origins to the end of the century: the evolution of the scientific myth]. Moscow: Intrada. (In Russ).
6. Collingwood R. G. 1980. Ideya istorii. Avtobiografiya [The idea of history. Autobiography]. Moscow: Nauka. (In Russ.).
7. Lowenthal D. 2004. Proshloe - chuzhaya strana [The past is a foreign country]. St. Petersburg: Vladimir Dal: Russian Island. (In Russ.).
8. Palamarchuk A. A., Fedorov S. E. 2010. The past close-up: temporal dimensions in antiquarian discourse. Obrazy vremeni i istoricheskie predstavleniya: Rossiya - Vostok - Zapad [Images of time and historical representations: Russia - East - West]. Moscow: Krug. (In Russ.).
9. Saveleva I. M., Poletaev A. V. 2005. Types of Knowledge about the Past. Fenomen proshlogo [The Phenomenon of the Past]. Moscow: State University of Higher School of Economics. P. 12-67. (In Russ.).
10. Swift J. 1987. A comprehensive and truthful account of the battle of old and new books in St. James Library. Izbrannoe [Selected]. Leningrad: Fiction. P. 227-294. (In Russ.).
11. Fontenelle B. 1979. Rassuzhdeniya o religii, prirode i razume [Discourses on religion, nature and reason]. Moscow: Mysl'. (In Russ.).
12. Chaunu P. 2008. Tsivilizatsiya prosveshcheniya [Civilization of Enlightenment]. Ekaterinburg: U-Faktoriya; Moscow: AST. Available from: http://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A8/shonyu-pjer/ civilizaciya-prosvescheniya. (accessed: 11.12.2022). (In Russ).
Received 11.12.2022
51
