CC BY
37
УДК 930.85
М. Л. Шуб
доктор культурологии, доцент, Челябинский государственный институт культуры E-mail: shubka_83@mail.ru
АКТУАЛЬНОСТЬ В ЗЕРКАЛЕ МИНУВШЕГО: ОСНОВНЫЕ СОДЕРЖАТЕЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ СОВРЕМЕННОГО ОБРАЗА ПРОШЛОГО1
Анализируются представления о прошлом, сложившиеся в пространстве современной культуры, осмысляется специфика их зарождения, развития, а также выявляются типические и специфические черты. Обобщающим и относительно условным, в наибольшей степени характеризующим актуальный образ прошлого может выступать термин рандомности, указывающий на случайный, часто стихийный характер его формирования и содержательного наполнения.
Образ прошлого на протяжении XX - начала XXI столетия формировался в рамках трех культурных парадигм, перенимая идеологические установки каждой: модернизма, постмодернизма, постпостмодернизма. Однако логика статьи разворачивается не вокруг описания трех различных, но обладающих чертами преемственности образов прошлого, а вокруг выявления исторически устойчивых и темпорально универсальных черт образа прошлого, олицетворяющего современную культуру в целом. К таким чертам были отнесены: 1) «смерть прошлого» (атрофия традиции как инструмента межпоколенной трансляции социального опыта); 2) темпоральный разрыв (нарушение преемственности между прошлым, настоящим и будущим); 3) радикальный презентизм (парадигмальное доминирование настоящего над прошлым); 4) темпоральное ускорение (ускорение «прирастания» настоящего, обновления всех протекающих в нем процессов и ускорение «отмирания» прошлого); 5) виртуализация прошлого (перелокализация прошлого во всех формах его бытования в виртуальное пространство сети Интернет); 6) травмирование прошлого (осмысление прошлого как болезненно переживаемого, сквозь призму категорий травмы, национальных потрясений, катастроф); 7) ретромания (пронизанность интересом к прошлому пространства массовой культуры и повседневности).
Ключевые слова: культура, современная культура, прошлое, образ прошлого, представления о прошлом
Для цитирования: Шуб, М. Л. Актуальность в зеркале минувшего: основные содержательные черты современного образа прошлого / М. Л. Шуб // Вестник культуры и искусств. - 2020. - № 1 (61). - С. 45-52.
Культурологический анализ динамики трансформации образа прошлого предлагает исследователю чрезвычайно интересные перспективы, связанные прежде всего с новыми возможностями осмысления истории культуры с позиции ее «носителей», интерпретации ценностных оснований того или иного историко-культурного типа сквозь призму его представлений о минувшем, о
предках, о наследии. При этом необходимо учитывать, что каждая историческая эпоха моделировала собственное видение прошлого исходя из актуальных для нее стратегических целей развития и наиболее остро нуждающихся в решении проблем. А потому образ прошлого — это не столько взгляд культуры на свою историю, сколько ее понимание самой себя.
1 Ключевые положения исследования осуществлены в рамках программы грантов Президента Российской Федерации для государственной поддержки ведущих молодых российских ученых — докторов наук (Конкурс МД-2020), проект «Культура памяти индустриальных городов российской провинции: мемориальные стратегии региональной идентичности».
45
Образ прошлого может иметь универсально разделяемый (эпоха первобытного общества) или противоречивый (европейская культура Новейшего времени), ре-трокомплиментарный (Античность) или ретрокритический (европейская культура Нового времени) характер. Но всегда в нем фиксируются общие мировоззренческие, идеологические, ценностные параметры той или иной культуры, отражаются наиболее значимые социокультурные процессы и явления. Поэтому образ прошлого может выступать дифференцирующим основанием историко-культурного процесса, критериальной основой нового типологического подхода к культуре.
Разговор об образе прошлого, характерном для современного общества, следует, пожалуй, начать с констатации исследовательского бессилия сконструировать его в более или менее целостном виде, построить его модель, адекватную для всего Новейшего времени. Образ прошлого, складывавшийся на протяжении данного периода, мы назвали «рандомным» (дословно — 'случайным', 'произвольным', 'выбранным наугад'), позаимствовав этот термин из сленга пользователей компьютерных игр. В контексте проводимого исследования рандомность подразумевает непредсказуемость логики концептуализации прошлого, имплицит-ность причинно-следственных связей, лежащих в ее основании, появление то одних, то других подходов к его осмыслению, их достаточно быструю смену, попеременную актуализацию. Действительно, на протяжении XX и начавшегося XXI столетия образ прошлого существенно трансформировался в зависимости и от исторической обстановки, и от устаревания одних и возникновения других мировоззренческих парадигм, и от технических изобретений, кардинально менявших образ мыслей человека, и от многих иных факторов.
Определенным выходом из этой ситуации могло бы стать выделение трех наиболее значимых периодов, каждый из которых характеризуется специфическим пониманием прошлого, — эпоха модернизма (от начала
XX в. до II Мировой войны), эпоха постмодернизма (после II Мировой войны и до 90-х гг. XX в.) и эпоха постпостмодернизма (собственно, актуальное время).
В рамках модернистской картины мира прошлое воспринималось как тяжелая ноша на плечах истории и культуры (от нее нужно избавиться как можно скорее), как атавизм, мешающий прогрессу. На руинах прошлого выстраивались радикально новая философия, подчеркнуто новая эстетика, революционно новое искусство, их главным ценностным ядром было настоящее. Ш. Бодлер преимущество настоящего над прошлым видел лишь в факте его современности: «Удовольствие, которое мы получаем от представленности настоящего, связано не только с красотой, в одеяниях которой оно может нам являться, но также с сущностным качеством настоящего... Древним следует интересоваться лишь ради чистого искусства, логики, общего метода. Для всего остального нужно обладать "памятью о настоящем" и тщательно изучать все то, что составляет внешнюю сторону жизни определенного века» [5, с. 67].
Постмодернизм реабилитировал прошлое, вернув ему статус кладезя вечных истин и наивысших достижений, единственного, по сути, источника вдохновения и образов для исчерпавшей свой творческий потенциал современности. Однако, в отличие от агонистического восприятия прошлого Ренессансом, от его благоговейного почитания искусством XVIII в., от осмысления прошлого в XIX столетии как тихой гавани, позволяющей укрыться от натиска революционного настоящего, постмодернизм относился к прошлому хотя и с уважением, но весьма иронично, с легкостью цитируя, трансформируя, реконструируя его наследие. Война с прошлым в постмодернистской философии обернулась миссией примирения с ним, выраженной в идее «прошлонастоящего»: «Вместо "рая немедленно" нарастает ощущение того, что "будущее было вчера". Из глубины прошлого в беспорядке всплывают старые эстетические ценности и художественные
46
формы, произвольно аранжирующиеся современными художниками. Возникает психиатрический феномен ёё)ауи — смутное ощущение уже виденного ранее. Наступает "эра эксгумации", поиска культурных корней и возрождения традиций в стиле ретро. Интерпретации вытесняют инновации, особую популярность приобретают биографический жанр, исторические романы, переиздания классики, классическая опера, старый рок» [7, с. 146—147].
Постпостмодернизм, основанный на идеях технотизации и виртуализации, не просто преодолел и культ прошлого, и радикальную борьбу с ним, но и в целом разрушил традиционное членение времени на отдельные модусы, сместил привычные «пространственно-временные ориентиры», отказался от «парадигмы причинно-следственных связей».
Однако простая констатация трех образов прошлого, релевантных трем парадигмам, сменяющим друг друга на протяжении Новейшего времени, слишком условна, схематична и далека от реальной ситуации.
В рамках каждой из рассмотренных мировоззренческих систем было достаточное количество отдельных культурологических концепций, философских направлений, политических и идеологических доктрин, художественных явлений, не соответствующих «мейнстримному» восприятию прошлого. Например, ужасы Первой мировой войны породили во всей Европе колоссальные ностальгические чувства, несмотря на идейные установки модернизма. В идеологии национализма, в том числе и немецко-итальянского фашизма, прошлое играло цементирующую роль, примерно такую же, как при образовании национальных государств в XIX в. После Второй мировой войны, когда в рамках постмодернистской парадигмы уже были обоснованы идеи игрового, цитатного и ироничного отношения к прошлому, возникает не согласующаяся с ними концепция «травмированного прошлого». Актуальность хотя и интерпретируется как эпоха виртуальности и интерактивности, тем не менее порождает вполне реальные (в смысле — не
виртуальные) образы прошлого: «Мода ретро, особое пристрастие к истории и археологии, интерес к фольклору, популярность этнологии, увлечение фотографией, воскрешающей память и сувениры, авторитет понятия "национальное достояние"» [5, с. 38].
Кроме того, каждое европейское государство в новейшей истории имело свой опыт переживания прошлого и свои переломные моменты в его осознании. Для Германии таким событием стало осмысление идеологии фашизма и Холокоста, точнее, коллективное раскаяние за миллионы уничтоженных в ходе геноцида людей, для Франции — движение Сопротивления, почти для всей Европы — студенческие протесты 1968 г., разрушение Берлинской стены и пр.
Поэтому проблема современного отношения к прошлому может решаться либо за счет глубокого погружения в суть вопроса, детального анализа разнообразных философских, исторических, культурологических и иных концепций, либо за счет выделения отдельных, наиболее общих в масштабах Европы тенденций, характеризующих специфику актуального восприятия прошлого.
Выделенные черты современного образа прошлого теснейшим образом взаимосвязаны и взаимообусловлены, однако каждая из них имеет собственное «лицо».
1. «Смерть прошлого».
Эта метафора вскрывает суть процесса, подготовленного XVIII и XIX вв., в рамках которого под натиском прогресса и научно-технической революции произошла деградация традиции как инструмента межпоколенной трансляции социально значимого опыта, а значит, и механизмов естественной преемственности между прошлым и настоящим: «. традиции, к которым обращаются для ответа на вызовы сегодняшнего дня, отнюдь не прочерчивают реальной перспективы из прошлого в будущее, но в значительной степени являются "изобретенными" здесь и сейчас» [18]. Д. Лоуэнталь этот процесс идентифицировал с превращением прошлого в «чужую страну», П. Нора — с превращением памяти в историю, а французский историк сооснователь «Школы Анналов»
47
Л. Февр в работе «Лицом к ветру» обозначил его лозунгом: «Закончен вчерашний мир. Закончен навсегда» [Цит. по: 18].
Немецко-американский историк, осно-воположница теории тоталитаризма, исследователь идеологии нацизма и природы Холокоста Х. Арендт сравнивала современное восприятие прошлого с наследством, «доставшимся нам без завещания», которое могло бы сообщить, что именно передается и какого рода права и обязанности налагаются на наследника по отношению к завещанному «имуществу». Завещание в данном случае является метафорой традиции, и без нее «нет, по-видимому, никакой основанной на вручении преемственности во времени, и, следовательно, с точки зрения человека, нет ни прошлого, ни будущего, а только вечно меняющийся мир и круговой жизненный цикл обитающих в нем созданий. Таким образом, сокровище было потеряно... потому что никакая традиция не предвосхитила его появление, или его действительность, и никакое завещание не вручило его будущему» [2, с. 7-8].
П. Нора изменившееся в Новейшее время восприятие прошлого описывал в терминах радикального разрыва, утраты представлений о прошлом как оси координат, в соответствии с которой люди выстраивали свои мысли и действия. В отличие, скажем, от Нового времени, где прошлое преодолевалось, угнеталось, вытеснялось наукой и верой в прогресс, но сохраняло свою роль в обеспечении культурной преемственности и идентичности, в XX в. сложилась ситуация, когда «вырвано с корнем все то, что еще сохранялось из пережитого в тепле традиций, в мутациях обычаев, в повторении пришедшего от предков, под влиянием глубинного исторического чувства. Доступ к осознанию себя под знаком того, что завершилось навсегда, окончание чего-то изначального» [8, с. 17]. Востребованность проблематики прошлого и памяти, по мнению П. Нора, - лишь следствие окончательной утраты и того, и другого.
2. Темпоральный разрыв (нарушение преемственности между прошлым, настоящим и будущим).
Естественным следствием радикальной трансформации социокультурного статуса прошлого стало нарушение функционирования естественных и поддерживаемых традицией механизмов обеспечения преемственности между поколениями, эпохами, цивилизациями, механизмов преодоления столь травмирующих для любого общества разрывов между модусами времени, механизмов, сливающих бытие в единую темпоральную длительность.
Безусловно, такая ситуация не была рождена одномоментно как сиюминутная реакция на последствия научно-технической революции XIX в., а планомерно усугублялась всей новейшей историей, всеми теми колоссальными потрясениями и преступлениями против человечества, которые выпали на XX в. Наиболее точным ее выражением можно считать вопрос, заданный Т. Адорно: «А можно ли после Освенцима жить дальше?» [1, с. 323], или концепт «щели между прошлым и будущим» Х. Арендт, подразумевающий констатацию промежутка в темпоральной непрерывности, «где мы осознаем интервал во времени, полностью определенный тем, чего уже нет, и тем, чего еще нет» [2, с. 19].
Физическим воплощением чувства разрыва между прошлым и настоящим, по мнению П. Нора, являются места памяти, призванные заполнить образовавшуюся в сознании временную брешь, создать иллюзию ее отсутствия. Чувство разрыва детерминирует потребность в создании симулякра темпоральной монолитности, в обеспечении внешней поддержки и ощутимых точек опоры.
3. Радикальный презентизм.
На протяжении истории человечества «состязание» прошлого и настоящего всегда принимало некие символические формы: борьбы между вечным архетипическим правременем и десокрализованным сиюминутным настоящим в эпоху архаики, язычеством и христианством, Античностью и Возрождением, наукой и искусством, прогрессом и застоем. На современном этапе «вчера» и «сегодня» приобрели черты чистой оппозиции — настоящему противостоит про-
48
шлое как оно есть. В итоге такое упрощенное, демифологизированное восприятие модусов времени, по мнению Ф. Артога, приводит к формированию режима темпоральности, названного им презентизмом: «Как историк, пытающийся быть внимательным к своему времени, я, наряду со многими другими, наблюдал за быстрым возвышением категории настоящего, пока не стала очевидной его вездесущесть. Эту ситуацию я называю "пре-зентизмом"» [18].
Концепция презентизма не только констатирует явное доминирование актуальности над минувшим, но и предлагает основные черты такого оторванного от прошлого настоящего:
— эгоцентризм: любое прошлое интерпретируется и используется исходя из мотивов его полезности для современности;
— перманентность: настоящее как бы вытесняет из темпоральной картины мира прошлое и даже будущее, подавляет их, становясь квазинеподвижным, тотальным, всеобъемлющим и единственно значимым: «Поглощение настоящим прошлого и будущего превращает настоящее в собственный самодостаточный горизонт и делает невозможным выход за его пределы "в другое время". Все идет так, как если бы не существовало ничего, кроме настоящего. Оно является одновременно всем (нет ничего, кроме настоящего) и практически ничем (тирания происходящего непосредственно сейчас...)» [3]. Подводя итог, Ф. Артог называет такое настоящее «монстром».
4. Темпоральное ускорение.
П. Нора под ускорением времени понимал «все убыстряющееся соскальзывание в абсолютно мертвое прошлое, неизбежность восприятия любой данности как исчезнувшей» [8, с. 17]. Наиболее губительным социокультурным последствием ускорения французский ученый считал уже упоминаемое углубление дистанции между прошлым и настоящим, между памятью и историей.
Р. Козеллек связывал ускорение с формированием особого ментального пространства, «в котором все изменяется быстрее, чем мы ждем или ожидали прежде. Вместе с
сокращением временных промежутков в повседневный жизненный мир входит чувство чего-то непривычного, чего-то такого, что уже не может быть выведено из предыдущего опыта» [Цит. по: 1]. По сути, в данном случае можно говорить о двунаправленном процессе — ускорении «прирастания» настоящего, обновления всех протекающих в нем процессов и ускорении «отмирания» прошлого.
5. Виртуализация прошлого.
Трансформация образа прошлого, о чем говорилось выше, обусловлена целым рядом причин, одной из которых можно назвать виртуализацию культуры, развитие сверхбыстрых электронных информационных и коммуникационных систем, в том числе и Интернета.
С одной стороны, Мировая паутина — это параллельная, виртуальная, симульта-тивная, но все-таки реальность, где находят отражение все тенденции «обычной» жизни. Поэтому применительно к Интернету можно говорить и о вытеснении настоящим прошлого, его обесценивании, и об ускорении как глобальном социокультурном тренде. С другой стороны, в пространстве Интернета можно зафиксировать особые формы «взаимодействия» с прошлым, порожденные спецификой интернет-коммуникаций.
Сама по себе популяризация виртуальных коммуникаций выступила одним из катализаторов дальнейшей деградации традиционных форм общения, семейственности, устной трансляции опыта — всего того, что П. Нора называл истинной памятью. Феномен Интернета по своей природе остро современен, манифестарно прогрессивен и дистантен всему, не несущему на себе отпечаток новых технологий, бешеных скоростей и беспредельных возможностей. Даже само овладение возможностями сети Интернет является сегодня одним из критериев современности, а отсутствие подобного навыка выносит человека за пределы актуальных коммуникативных процессов, снижает общий уровень его активности и, следовательно, востребованности.
Традиционное линейное прошлое, длящееся из точки в точку, несовместимо с
49
пространством Интернета, исключающим линейность как таковую и принимающим образы, скорее, изменчивой ризомы, чем константной прямой, беспорядочного набора кадров, чем монолитного ролика. Таким же становится и интернет-прошлое — кадри-рованным, фрагментированным, разбитым на тысячи гигабайт и упакованным в тысячи файлов, не дающим даже надежды на какую-то единую картину минувшего.
В Интернете прошлое — это такой же виртуальный ресурс, как и все остальное, его можно удалить, изменить, дополнить, обновить, исказить. Сайты знакомств, блоги, форумы позволяют человеку создать прошлое по собственному усмотрению, без всяких последствий сконструировать себе биографию, смоделировать какие угодно бэкграунды.
Прошлое становится легко доступным ресурсом, а потому девальвируется. Интернет, будучи продуктом массовой культуры, функционирует по ее правилам — предоставляет информацию в готовом, уже переработанном виде. По мысли Д. Лоуэнталя, «раньше постижение истории требовало обширных познаний, подразумевало обращение к огромному ряду источников. Сейчас у нас нет такой потребности. Мы можем несколько раз нажать кнопку мыши и прошлое само, в совершенно готовом виде будет подано нам прямо в рот» [6, с. 45].
6. Травмирование прошлого.
Одним из исследователей травмы как феномена культуры считается П. Штомпка. Под травмой он понимал состояние социального напряжения, вызванное какими-либо изменениями и остро переживаемыми отдельными группами или обществом в целом [9, с. 6]. Травмирующими такие изменения могут стать лишь при соответствии нескольким признакам: неожиданности и быстроты; глубины, радикальности и системности; эк-зогенности (невозможности влияния на происходящие события); шокирующей и отталкивающей природы.
Категория травмы как социокультурного феномена приобрела особую востребованность после Второй мировой войны, когда человечество впервые столкнулось со
столь грандиозными масштабами геноцида: «Но нет сомнения, — пишет Ф. Артог, — что преступления ХХ века с его массовыми убийствами и чудовищной индустрией смерти — это те потрясения, от которых пошли волны памяти, в конце концов, достигшие и в сильнейшей степени поколебавшие наши современные общества. Прошлое не "прошло", и во втором или третьем поколении к нему обратились за ответом» [3]. Сложилась ситуация, когда, с одной стороны, травмирующие события XX столетия проложили пропасть между прошлым и настоящим, обрекли темпоральную картину мира на непреодолимый разрыв, а с другой — они надолго «склеили», по словам Т. Адорно, «вчера» и «сегодня», поскольку «прошлое будет проработано лишь тогда, когда удастся преодолеть сами причины событий прошлого. лишь потому, что эти причины продолжают действовать, чары прошлого до сих пор не рассеяны», чары того прошлого, «которое осталось дымиться в Аушвице» [1].
7. Ретромания.
В лоне презентистского мировосприятия в последние десятилетия возник феномен, названный П. Нора «гонкой за прошлым». Он же называет современность «эпохой архивов» [8, с. 31]. Стремление к катологизации, архивированию, сохранению следов прошлого, расширение мемориального поля, гипертрофированное раздувание функций памяти исследователь объясняет отсутствием какой бы то ни было продуманной мемориальной стратегии, несформированностью в ориентированном на настоящее обществе представления о том, что следует помнить, а что — забыть, это приводит к непомерному объему консервируемой «на всякий случай» информации о прошлом. Утрата прошлого (в том смысле, о котором говорилось выше) потребовала различных форм гиперкомпенсации, замещения этой утраты. Ж. Ле Гофф продолжает этот ряд симптомов «ретромании»: «Мода ретро, особое пристрастие к истории и археологии, интерес к фольклору, популярность этнологии, увлечение фотографией, воскрешающей
50
память, и коллекционирование сувениров, сохраняющих ее» [5, с. 38].
Действительно, прошлое стало востребованным не только в пространстве научной риторики, но и в сфере повседневности и массовой культуры. Достаточно обратить внимание на гигантское число ремейков, ремиксов, ретропродуктов, появляющихся в литературе, изобразительном искусстве, кино, телевидении.
Массовое внимание к прошлому, демократизация исторического знания, доступность архивов — все это способствовало и профессиональной, и смысловой десакра-лизации прошлого, его бытовизации, «опошлению», по словам Д. Лоуэнталя. П. Нора писал по этому поводу: «Кто только сегодня не считает себя обязанным записать свои воспоминания, написать свои мемуары, причем не только самые незначительные участники исторических событий, но и свидетели их деятельности, их супруги и их врачи? Чем менее экстраординарным является свидетельство, тем более достойной иллюстрацией средней ментальности оно кажется» [8, с. 30—31].
Итак, в пространстве современной культуры парадоксальным, «рандомным» образом сосуществует культ настоящего и увлеченность прошлым, стремительное ускорение и ностальгические настроения. Ее можно интерпретировать по-разному. Либо в пессимистическом духе, подобно П. Бур-дье, связывавшему массовое увлечение прошлым с упадком общества, которое «обращается к прошлому, когда оказывается более не способным. воспроизводить присущие ему условия существования и особенности своего положения» [Цит. по: 5, с. 37]. Либо в духе взвешенной констатации, как это делал П. Нора: «. Это расширенное настоящее, где изменение стало единственным способом существования непрерывности, не в состоянии ощутить себя иначе, чем благодаря прошлому, окутываемому все новыми мистериями и все новым очарованием, прошлому-убежищу, более чем когда-либо хранилищу секретов того, что является уже не только нашей "историей", но и нашей идентично-
стью» [8, с. 88]. Либо, как Н. Б. Маньковская, в духе умеренного оптимизма: «Специфика современной постмодернистской ситуации состоит в том, что культ прошлого не затмевает радости настоящего и надежды на новый культурный взлет в начале XXI века» [7, с. 148]. Но все исследователи, обращающиеся к past-проблематике, солидарны в мысли о том, что прошлое, сколь рандомным бы ни был его современный образ, остается устойчивой и более чем предсказуемой ресурсной основой бытия актуального социокультурного пространства.
1. Адорно, Т. После Освенцима / Т. Адор-но // Негативная диалектика. — Москва : Научный мир, 2003. — С. 322—333.
2. Арендт, Х. Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли / Х. Арендт. — Москва : Издательство Института Гайдара, 2014. — 416 с.
3. Артог, Ф. Порядок времени, режимы историчности / Ф. Артог // Неприкосновенный запас. — 2008. — № 3 (59). — URL: http://magazines.russ.ru/ nz/2008/3/ar3.html (дата обращения 15.02.2020).
4. Ассман, А. Трансформации нового режима времени / А. Ассман // Новое литературное обозрение. — 2012. — № 116. — URL: magazines.russ.ru/ nlo/2012/116/a4.html#_ftnref7 (дата обращения 06.02.2020).
5. Ле Гофф, Ж. История и память / Жак Ле Гофф; пер. с фр. К. 3. Акопяна. — Москва : Рос. полит. энцикл., 2013. — 303 с.
6. Лоуэнталь, Д. Прошлое — чужая страна / Д. Лоуэнталь; пер. с англ. А. В. Говору-нова. — Санкт-Петербург : Владимир Даль, 2004. - 624 с.
7. Маньковская, Н. Б. Эстетика постмодернизма / Н. Б. Маньковская. — Санкт-Петербург : Алетейя, 2000. — 347 с.
8. Нора, П. Франция-память / П. Нора. — Санкт-Петербург : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. — 333 с.
9. Штомпка, П. Социальное изменение как травма / П. Штомпка // Социс. — 2001. — № 1. — С. 6—17.
Получено 26.02.2020
51
M. Shub
Doctor of Culturology, Docent, Chelyabinsk State Institute of Culture and Arts E-mail: shubka_83@mail.ru
Relevance in the Mirror of the Past: The Main Substantive Features of the Modern Image of the Past
Abstract. The article is devoted to the analysis of ideas about the past that have developed in the space of modern culture, understanding of the specifics of their origin, development, as well as the identification of typical and specific features. A generalizing and relatively conditional term that most characterizes the current image of the past may be the term "randomness", indicating the random, often spontaneous nature of its formation and meaningful content.
The image of the past during the XX - beginning of the XXI century was formed within the framework of three cultural paradigms, adopting the ideological attitudes of each: modernism, postmodernism, post-postmodernism. However, the logic of the article does not unfold around the description of three different, but possessing continuity, images of the past, but around the identification of historically stable and temporally universal features of the image of the past, which embodies modern culture as a whole. These features included: 1) "death of the past" (atrophy of tradition as an instrument of intergenerational transmission of social experience); 2) temporal gap (violation of the continuity between the past, present and future); 3) radical presentism (paradigm domination of the present over the past);
4) temporal acceleration (acceleration of the "growth" of the present, updating of all processes taking place in it and acceleration of the "withering away" of the past);
5) virtualization of the past (relocation of the past in all forms of its existence into the virtual space of the Internet); 6) trauma to the past (understanding the past as painfully experienced, through the prism of categories of trauma, national upheaval, catastrophe); 7) retro mania (permeation with interest in the past of the space of mass culture and everyday life).
Keywords: culture, modern culture, the past, the image of the past, ideas about the past For citing: Shub M. 2020. Relevance in the Mirror of the Past: The Main Substantive Features of the Modern Image of the Past. Culture and Arts Herald. No 1 (61): 45-52.
References
1. Adorno T. 2003. After Auschwitz. Negativnaya dialektika [Negative dialectics]. Moscow: Nauchnyy mir. P. 322-333. (In Russ.).
2. Arendt H. 2014. Mezhdu proshlym i budushchim. Vosem' uprazhneniy v politicheskoy mysli [Between the past and the future. Eight Exercises in Political Thought]. Moscow: Izdatel'stvo Instituta Gaydara. 416 p. (In Russ.).
3. Artog F. 2008. Time order, historicity modes. Neprikosnovennyyzapas [Emergencyration]. No 3 (59). Available from: http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/ar3.html (accessed: 15.02.2020). (In Russ.).
4. Assman A. 2012. Transformations of the new time regime. Novoe literaturnoe obozrenie [New literary review]. No 116. Available from: magazines.russ.ru/nlo/2012/116/a4.html#_ftnref7 (accessed: 06.02.2020). (In Russ.).
5. Le Goff ZH. 2013. Istoriya i pamyat' [History and memory]. Moscow: Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya. 303 p. (In Russ.).
6. Louental' D. 2004. Proshloe - chuzhaya strana [The past is a foreign country]. St. Petersburg: Vladimir Dal'. 624 p. (In Russ.).
7. Mankovskaia N. 2000. Estetika postmodernizma [Aesthetics of postmodernism]. Moscow: Aleteya. 347 p. (In Russ.).
8. Nora P. 1999. Frantsiya-pamyat' [France-memory]. St. Petersburg: St. Petersburg University Press. 333 p. (In Russ.).
9. Shtompka P. 2001. Social change like trauma. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No 1: 6-17. (In Russ.).
Received 26.02.2020
52
