CC BY
72
УДК 008
М. Л. Шуб
канд. культурологии, доцент, Челябинский государственный институт культуры E-mail: [email protected]
В. С. Цукерман
д-р филос. наук, проф., Челябинский государственный
институт культуры E-mail: [email protected]
ФЕНОМЕН ПРОШЛОГО В КОНТЕКСТЕ ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ: ОСНОВАНИЯ КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
3
Осуществляется критический анализ концепций прошлого, представленных в гуманитарном знании: социальных (Э. Дюркгейм, М. Хальбвакс, Дж.-Г. Мид, И. М. Савельева, А. В. Полетаев.), философских (Э. Гуссерль, М. Мерло-Понти, Х.-Г. Гадамер), семиотических (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский), исторических (П.-Х. Хаттон, Ф. Ариес, А. Мегилл, Ж. Ле Гофф и др.). В рамках социальных теорий прошлое рассматривается сквозь призму социальных взаимодействий, как феномен, порожденный социальной реальностью и одновременно влияющий на нее; философский ракурс подразумевает интерпретацию прошлого как абстрактной категории, самоценного явления, изучаемоговне историко-культурного контекста его бытия; семиотика понимает прошлое как обновляемый «архив» текстов, вторгающихся в пространство настоящего и формирующих его ценностно-нормативный облик; с позиции исторического знания прошлое осмысляется как объект и результат научной реконструкции.
Проанализированные концепции прошлого демонстрируют достаточно широкий спектр авторских интерпретаций данного феномена. Одни понимают его в контексте деятельности индивидуального сознания, другие - в масштабах историко-культурного процесса. Ряд исследователей констатирует абсолютную субъективность прошлого, некоторые видят наличие объективных оснований, связывающих его с реальностью. Однако при всем многообразии подходов и мнений относительно сущности феномена прошлого их объединяют две важнейшие позиции: признание воссоздаваемой природы прошлого (прошлое как реконструкция реальности, предшествующей настоящему); признание непреодолимой взаимосвязи и взаимообусловленности прошлого и настоящего.
Ключевые слова: прошлое, философия, феноменология, герменевтика, эмерджентность, история, семиотика
Для цитирования: Шуб, М. Л. Феномен прошлого в контексте гуманитарного знания: основания концептуальной интерпретации /М. Л. Шуб, В. С. Цукерман // Вестник культуры и искусств. - 2019. - № 1 (57). - С. 42-51.
3 Ключевые положения исследования осуществлены в рамках программы грантов Президента Российской Федерации для государственной поддержки ведущих научных школ Российской Федерации (Конкурс НШ-2018), проект «Культура как основа ценностно-духовной консолидации: потенциал культурного наследия и образы будущего».
42
Феномен прошлого входит в структуру предметного поля самых разных наук - философии, истории, археологии, антропологии, культурологии и др., каждая из которых обосновывает собственный ракурс его интерпретации - как абстрактной «чистой» категории, опосредованно данного в формате «следов» текстовой системы, поля развертывания исторических явлений и событий, пространства социальных взаимодействий. Мы рассмотрим лишь некоторые из указанных ракурсов изучения феномена прошлого, сложившихся в гуманитарном знании, а именно: социальный, философский, семиотический и исторический.
1. Социальные концепции прошлого
Социальные концепции объединяет рассмотрение прошлого в контексте социальных взаимодействий, как феномена, порожденного социальной реальностью и одновременно влияющего на нее. В данном случае представлен достаточно широкий спектр исследовательских позиций - от теоретических обоснований статуса прошлого в контексте коммуникативных актов, интерпретации прошлого в системе социологии знания до конкретных социологических замеров представлений о прошлом.
Э. Дюркгейм не ставил прошлое во главу угла собственных научных исканий, тем не менее внес большой, хотя и противоречивый вклад в его изучение. Он писал о невозможности восприятия времени как такового, времени вообще. Для осознания человеком оно должно структурироваться, разделиться на систему модусов (прошлое, настоящее и будущее) и соответствующих им «моментов времени». Прошлое, как структурную часть дифференцированного времени, он помещал в пространство социальной реальности, являющейся более значимой (в сравнении с индивидуальной реальностью) по причине детерминации ею сознания и поведения человека. Поэтому время и соответственно прошлое, согласно Э. Дюркгейму, во-первых, имеют коллективную, а во-вторых, социокультурную природу [5, с. 186-187].
В рамках подобной логики рассуждал о прошлом ученик Э. Дюркгейма М. Хальбвакс.
Также исходя из идеи примата социальной реальности над индивидуальной и признавая факт наличия некоего коллективного сознания, он разработал концепцию социальной памяти. М. Хальбвакс представлял прошлое социально конструируемым феноменом, содержание которого детерминировано актуальным контекстом бытия группы и ее запросами. Эти контекст и запросы образуют «социальные рамки памяти» - границы прошлого, допускаемого в пространство настоящего [19].
Дж.-Г. Мид, более известный в контексте идей социализации, символического интерак-ционизма и пр., отрицал возможность определения прошлого как обычного промежутка времени, предшествующего настоящему, считая такой подход упрощенным. Не давая четкого определения прошлому, он указывал на ряд его важнейших черт. Во-первых, оно теснейшим образом связано с настоящим и определяемо им. Во-вторых, по отношению к настоящему прошлое выступает полем причинных детерминаций, т. е. в свою очередь также влияет на облик актуальности (по Дж.-Г. Миду, «продолжение связей»). В связи с рассмотрением детерминистских взаимоотношений прошлого и настоящего ученый обосновал категорию эмерджентности, понимая под ней появление внутри одного из элементов системы чего-то принципиально нового, не обусловленного предшествующим опытом существования всей системы. В-третьих, прошлое должно быть определенным, «неотменяемым» - только в этом случае оно может обусловливать настоящее.
Таким образом, Дж.-Г. Мид понимал прошлое как условие настоящего, то, «из чего настоящее выросло», как «переориентацию установившихся условий по отношению к данным настоящего» [13, с. 15, 18].
Главными представителями социологического подхода в масштабах отечественной исследовательской практики являются, безусловно, И. М. Савельева и А. В. Полетаев. Именно им принадлежит ряд известнейших трудов, посвященных проблеме познания прошлого. С их точки зрения, «прошлое - это осо-
43
бый тип социальной реальности, исключающий непосредственное к нему обращение и данный нам посредством объективаций» [16, с. 172].
Авторы сконцентрировали основное внимание на проблеме социологии знания о прошлой реальности. Они выделили несколько темпоральных символических универсумов -различных типов знания, в рамках которых конструируются представления о прошлом, среди них: архаическое знание, религия, философия, идеология, общественные науки и история, обыденные представления [Там же, с. 112].
Особую группу работ в рамках данного подхода образуют прикладные социологические исследования, посвященные изучению феномена прошлого с помощью инструментария социологической науки (Г. Зверевой [6], А. Н. Покиды, Н. В. Зыбуновской [14], З. В. Си-кевич [17], серия исследований «Левада-Центра» «Человек советский» [9] и др.) и дающие богатый и чрезвычайно важный эмпирический материал, позволяющий отследить проблематику прошлого в режиме реального времени, оценить степень и формы его включенности в актуальную социокультурную ситуацию, понять темпоральную ориентированность современности и пр.
2. Философские концепции прошлого
Философские концепции, при их очевидной специфике, объединяет интерпретация прошлого как абстрактно-отвлеченной категории, как самоценного феномена, рассматриваемого вне историко-культурного контекста его бытия.
Феноменологический подход
Основатель феноменологии, Э. Гуссерль в своем труде «Феноменология внутреннего сознания времени» [4] рассматривал прошлое сквозь призму работы познающего сознания. Ядром любого акта восприятия длительности, по его мнению, является «точка-источник» -«теперь-схватывание» («первичное впечатление», или «импрессиональное сознание»), чистое настоящее или предельная актуальность. В процессе восприятия каждое «теперь-схватывание» отодвигается в прошлое, образуя собой ретенцию (или первичную память),
а на его место приходит новое Теперь. Сама ретенция, будучи актуальной, фиксирует не настоящее, но первично вспомненное и ощущаемое как еще-настоящее, как только-что-бывшее-Теперь, т. е. субъективно ретенция является настоящим (или кажущимся настоящим), а объективно - недавним прошлым (или первичной памятью). Последнюю философ отличает от вторичной памяти, или воспоминания, или далекого прошлого, чья специфика заключается, во-первых, в отсутствии связи с восприятием, во-вторых, следовательно, - в воспроизведенном, реконструированном характере вспоминаемого настоящего или прошлого (они, в отличие от ретенции, не являются данностью), в-третьих, - в конституирова-нии длящейся предметности (ретенция лишь удерживает в сознании нечто, придавая ему статус только что происшедшего).
В основе концепции еще одного представителя феноменологического подхода, М. Мер-ло-Понти, лежит субъективистское понимание времени в целом и прошлого в частности. Так, он пишет: «Время не есть какой-то реальный процесс, действительная последовательность, которую мне достаточно регистрировать. Оно рождается из моей связи с вещами» [12, с. 521]. Подобно Дж.-Г. Миду, отрицавшему самостоятельный статус прошлого, М. Мерло-Понти указывал на свойство сворачиваемости всех модусов времени в пространстве настоящего: «То, что для меня прошлое и будущее, присутствует в мире в настоящем» [Там же, с. 522]. Бытие прошлого, таким образом, понимается как вечное предсуществование по отношению к настоящему и, в конечном итоге, трактуется философом скорее как небытие, точнее как бытие исключительно субъективное.
Герменевтический подход
Фундаментальный труд Х.-Г. Гадамера «Истина и метод» [3] посвящен в том числе и проблемам эволюции историзма и методологии истории. Философ обозначал следующие особенности познания прошлого и условия эффективности этого процесса.
Во-первых, необходимо осознать, что познание прошлого мобильно и пластично, по-
44
скольку один и тот же факт в разном историческом и социальном контексте, под влиянием различных «голосов» интерпретируется по-разному в рамках одного исследовательского акта [3, с. 337-338].
Во-вторых, стоит учитывать три важнейших предпосылки познания прошлого [Там же, с. 352, 353]. Первая из них - это наличие временной дистанции между познающим субъектом и познаваемым «преданием». Именно наличие описанной временной дистанции порождает неснимаемое различие между актуальностью и минувшим. С «субъективностью наблюдателя» связана вторая предпосылка успешного осмысления прошлого - преодоление «господства нераспознанных нами предрассудков». Х.-Г. Гадамер указывал на то, что понятие предрассудка в его первоначальном смысле было лишено негативного оттенка и означало «пред-суждение», умозаключение, предшествовавшее полной проверке знания на истинность. И именно в этом смысле философ использовал его в контексте своих рассуждений. Третья предпосылка связана с поиском адекватного исторического горизонта.
В-третьих, ни наличие дистанции между прошлым и настоящим, ни даже неизбежная субъективность познания (хотя с некоторыми предрассудками познания бороться все-таки следует) не нуждаются в преодолении. Погружение в изучаемую эпоху, стремление перенестись в ее ценностные ориентиры, ход мыслей ее современников, желание видеть события глазами их участников - все это Х.-Г. Гадамер назвал «наивной предпосылкой историзма».
В-четвертых, ключевой целью познания прошлого Х.-Г. Гадамер считал «признание самого себя в своем инобытии». Стремление к объективности в процессе познания прошлого нивелирует осознание собственной историчности исторического мышления и мешает ему «познавать в этом объекте свое другое, а тем самым познавать свое как другое...» [3, с. 355].
Таким образом, стоит признать, что сама по себе приобщенность людей к чувству тем-поральности не позволяет им автоматически познавать прошлое, реконструировать его. Для
этого необходимо выполнить ряд условий и осознать особый статус прошлого - не «чужой страны» (Д. Лоуэнталь), а другой, дистанцированной, но включенной в общий исторический горизонт; самостоятельной, но неизбежно влияющей на актуальность.
3. Семиотические концепции прошлого
В рамках семиотического подхода основной акцент делается на рассмотрении прошлого как особого текста, при этом в поле зрения исследователей попадают и исторические, и историко-культурные проблемы.
Интерпретацию прошлого Ю. М. Лотма-ном, одним из наиболее ярких представителей отечественной семиотики, можно свести к нескольким наиболее значимым идеям.
Во-первых, прошлое он понимал как коллективный феномен, форму проявления коллективного сознания; инструментом фиксации и межпоколенной «транспортировки» прошлого называл память.
Во-вторых, прошлое рассматривалось как явление социокультурного порядка. Особенно заметна эта мысль в его размышлениях о стратегиях памяти и забвения: «Формы памяти (и, соответственно, содержание прошлого) про-изводны от того, что считается подлежащим запоминанию, а это последнее зависит от структуры и ориентации данной цивилизации» [10, с. 366].
В-третьих, прошлое и настоящее неразрывно связаны: прошлое является для настоящего своего рода архивом, источником текстов, которые способны вторгаться в его пространство и моделировать его ценностную среду, мировоззренческие позиции и пр. Настоящее же постоянно дешифрует, перекодирует прошлое, открывая в нем все новые и новые смыслы.
В-четвертых, прошлое, по мнению ученого, является не только застывшим полем культурных текстов, но источником их генерирования: тексты, утраченные одной культурой, актуализируются другой, извлекающей их из небытия истории. Инструментарий дешифровки текстов постоянно совершенствуется, поэтому в результате его применения к текстам
45
прошлого их смысл не столько изменяется, сколько «растет» в сравнении с первоначально заложенным.
В-пятых, интенсивность и равномерность развития культуры зависит во многом от семиотической синхронизации прошлого и настоящего, точнее текстов прошлого, входящих в актуальное пространство культуры. Такую синхронизацию или ее нарушение Ю. М. Лотман называл семиотическим сдвигом. Чем интенсивнее семиотический сдвиг, по мнению ученого, тем ярче и интенсивнее развитие культуры.
Б. А. Успенский, еще один представитель семиотического направления, определял прошлое как текст, интерпретация которого задается ценностными установками настоящего. По его мнению, семиотизация прошлого связана с отчуждением его от настоящего, с его опосредованной природой. Формы присутствия прошлого в настоящем ученый назвал «следами», понимая под ними как субъективные переживания (явления памяти), так и объективные факты, детерминированные предшествующими им событиями [18, с. 19].
Таким образом, настоящее ревизирует события прошлого, выделяя в них наиболее значимые факты, связывает их друг с другом в причинно-следственные зависимости и превращает в текст. Поэтому, констатирует Б. А. Успенский, «прошлое переосмысляется с точки зрения меняющегося настоящего. История в этом смысле - это игра настоящего и прошлого... это и составляет, думается, сущность семиотического подхода к истории» [18, с. 19-20].
4. Исторические концепции прошлого
Исторический ракурс изучения прошлого можно назвать, пожалуй, самым концептуально наполненным, а его границы - наиболее размытыми. Это связано прежде всего с тем, что традиционно прошлое является предметной средой профессионального изучения истории, а потому любое историческое исследование - это исследование прошлого. Однако из всего массива исторических трудов мы остановили свое внимание лишь на тех из них, где прошлое предстает не абстрактным полем раз-
вертывания описываемых процессов и событий, а непосредственным предметом изучения, т. е. на тех, которые можно отнести к философии истории и историографии (это исследования П.-Х. Хаттона, Ф. Ариеса, А. Мегилла, Ж. Ле Гоффа и др.). При разнообразии их позиций и рассматриваемых проблем всех указанных исследователей объединяет поиск ответа на важнейший вопрос о статусе прошлого в системе исторического знания, о природе познаваемого историками прошлого, о его связи с настоящим.
Для Р.-Дж. Коллингвуда прошлое представлялось полем опосредованного, выводного, неэмпирического знания, поставляемого историкам в виде следов - реликтов, по отношению к которым применяются герменевтические методы. Поэтому прошлое - это и объект, и результат научной реконструкции (или, в худшем случае, даже конструирования, по мысли Ю. Зарецкого), ее содержание в свою очередь во многом определяется задачами современности [7, с. 208].
Ф. Арьес в работе «Время истории» [2] в целом анализировал проблемы эволюции исторической науки, ее роли на разных этапах развития человечества и ее места в контексте современной цивилизации. Прошлое он рассматривал в традиционном для историков ключе - как поле, на котором разворачиваются события и процессы, изучаемые исторической наукой, а также как пространство причин и предпосылок, детерминирующих настоящее и позволяющих историкам это настоящее объяснять [Там же, с. 226]. Из проблемы соотношения прошлого и настоящего и вырастает, по мнению Ф. Арьеса, основная методологическая проблема истории. Традиционная история изучает факт как атомарную единицу прошлого, как концентрированное, объективированное знание о нем. И в этом случае прошлое представляет интерес только для специалистов, теряя ценностно-эмоциональную связь с настоящим. Тогда как «прошлое для человека», т. е. связанное с проблемными очагами современности, раскрывающее сущностные характеристики бытия людей в их повседнев-
46
ности, наполненное чувствами, победами, ошибками, остается за границами интереса профессиональных историков. Ф. Арьес был убежден в гетерогенности прошлого, в его системной природе, соединяющей в сложную структуру и исторические факты, и тонкую ткань повседневности, учитывать которую должен каждый историк.
Ученый предлагал дополнить историческое знание о фактах прошлого, реконструирующих его с помощью технического инструментария, знанием о «духе» прошлого, экзистенциальной историей, связывающей далекое, порой исчезнувшее, но обладающее «человеческим лицом» минувшее с актуальностью.
Исследование П.-Х. Хаттона в целом посвящено проблеме памяти, однако значительное внимание в нем уделено и феномену прошлого. Он убежден в динамической зависимости прошлого от настоящего, в том, что оно неизбежно обновляется параллельно с возникновением новой реальности [20, с. 63-64]. П.-Х. Хаттон помещал прошлое в среду коллективной коммуникации, анализируя смену одного типа прошлого другим, проходившую на фоне трансформации типов фиксации информации и типов памяти. Так, «памяти как повторению» соответствовала устная традиция, в рамках которой прошлое понималось как сакральное, вечно живое, циклично повторяемое, реанимируемое в замкнутом цикле обрядово-ритуальной деятельности. Отмирание устной и формирование рукописной практики и соответствующей ей «памяти как воспоминания», по мнению ученого, породили «тревогу по поводу исчезновения прошлого», воспринимаемого не столько как источник вечной мудрости, сколько как утраченная ментальность. Приход печатной культуры текстуализировал прошлое, позволив ему экстериоризироваться, объективироваться в формате текстов: «Воспоминания - текучие, динамичные, постоянно меняющиеся в повторениях устной традиции - могли теперь быть выражены в более прочных представлениях о прошлом» [20, с. 24].
Таким образом, прошлое прошло три стадии своей эволюции - от прошлого-повторения,
прошлого-воскрешения (воспоминания) к прошлому-реконструкции.
На основе изучения работы П.-Х. Хаттона можно сделать вывод: чем быстрее уменьшалась роль традиции в жизни общества, чем слабее она вплеталась в живую ткань реальности, тем обособленнее, экстериорнее, искусственнее становился статус прошлого, тем сильнее выхватывалось оно из структуры повседневности, объективируясь в пространстве текстов, и тем интенсивнее по отношению к нему применялись реконструктивные, мани-пулятивные технологии.
Ф. Артог полагал, что в познании прошлого следует констатировать не только тесную связь прошлого и настоящего, но в целом рассматривать все модусы времени в едином режиме - историчности. Под ним ученый понимал «в узком смысле, способ, с помощью которого общество трактует свое прошлое и рассуждает о нем. В широком смысле, режим историчности служит для обозначения модальности авторефлексии человеческого сообщества» [1]. Этот эвристический инструмент позволяет не столько смоделировать темпоральную картину мира в рамках той или иной эпохи, сколько понять кризисные моменты времени, когда сочленение модусов времени начинает деформироваться и мутировать.
Историк выделял три основных режима историчности: старый, новый и христианский, указывая на, возможно, зарождающийся четвертый режим, ориентированный на настоящее.
В основе старого, ретроориентированно-го, режима лежала ориентация на воскрешаемое в настоящем прошлое, на историю как учительницу жизни, на времена «золотого века». Прошлое в таком режиме служило источником объяснения мира, ответов на вечные вопросы, назидания, поучения.
Новый режим историчности, футуристиче -ский (он датируется началом XVIII в.), ориентировался на будущее: «Из будущего направлен свет, который делает понятным настоящее, но также и прошлое; именно к этому свету и надо идти... Время ощущается как ускорение, образцовое уступает место уникальному» [1].
47
О специфике христианского режима историчности Ф. Артог не писал, по всей видимости, имея в виду параметры времени, заданные сакральными христианскими текстами (от сотворения мира через Рождество Христово -к Страшному суду, точке Апокалипсиса).
Если Ф. Артог предлагал использовать понятие режим историчности для обозначения общей темпоральной картины той или иной эпохи, то Й. Рюзен заменил его историческим нарративом, благодаря которому опыт прошлого, представленный в пространстве памяти в виде разрозненных фактов и явлений, приобретает свойства целостности и осмысленности. Исторический нарратив, содержательно охватывающий все возможные формы хранения и трансляции прошлого опыта (от устных до текстовых и меморальных), главным образом призван актуализировать наследие прошлого для его использования в настоящем и будущем и тем самым поддержать чувство идентичности членов группы, а также их комфортное ощущение гомогенности и стабильности времени и непрерывности человеческого бытия [15, с. 56].
Й. Рюзен выделял четыре типа исторического нарратива - традиционный, назидательный, критический и генетический.
Традиционный базируется на признании значимости прошлого, его актуализации и выстраивании на его основе моделей будущего развития. Прошлое в назидательном нарративе предстает как совокупность правил, основанных на апробированных временем моделях поведения и обязательных для исполнения в настоящем. В рамках критического нарратива происходит, напротив, отвержение прошлого как источника значимого опыта и выстраивание альтернативных ценностных систем. Генетический нарратив базируется на историческом сознании - признании изменяемости, трансформируемости прошлого (его ценностей, доминантных моделей поведения и пр.), включенности его в актуальную культуру не в «чистом», а адаптированном виде.
А. Мегилл, по праву считающийся одним из наиболее авторитетных теоретиков исто-
рии, как бы продолжая мысль Ф. Лурье о разнообразии форм и приемов исторической проработки прошлого, констатировал его смоделированный характер. Более того, он говорил о возможности реализации миссии истории по формированию «правильного образа» прошлого в угоду тем, чьи «политические, социальные и культурные "императивы" должны быть защищены» [11, с. 134].
Совокупность знаний о прошлом, накапливаемых группой с целью самоидентификации ее членов, исследователь называл аффир-мативной (или подтверждающей) историографией. Она отличается некритичным, даже мифологичным подходом к прошедшим событиям, ярко выраженной связью с группой, чье прошлое ею осмысливается, и подчиненностью интересам настоящего.
Главная проблема, которую А. Мегилл поднимал в своей работе, - соотношение двух типов «знания» о прошлом: истории и памяти. Принципиальное отличие между ними заключается, по его мнению, в том, что первая стремится к объективному познанию минувшего, тогда как вторая свободна от столь жестких рамок научного познания и в большей степени детерминирована актуальной социокультурной ситуацией.
Определение темпоральных границ предметной области исторической науки в конце первой трети прошлого века получило статус самостоятельной проблемы в рамках научных дискуссий представителей школы Анналов. Один из издаваемых представителями школы журналов назывался «Прошлое и настоящее» и транслировал идею о том, что «история не может логически отделить изучение прошлого от настоящего и будущего» [16, с. 233]. Аналогичной позиции придерживался и Ж. Ле Гофф: «История более не занимается только прошлым, с "историей", основанной на жестком разделении прошлого и настоящего, покончено» [8, с. 19].
Ж. Ле Гофф сущность прошлого сводил к двум конкретным формам накопления и трансляции знания - генеалогии и хронологии. Обе они играют, по его мнению, большую со-
48
циальную роль, поскольку первая обеспечивает идентификационную связь современников с их первопредками и позволяет ощутить твердь истории под ногами, вторая фиксирует и структурирует направленные изменения человеческого бытия.
Историк разделял мнение большинства исследователей прошлого о том, что оно, равно как и историческая наука, существует в неразрывной связи с настоящим и подвергается со стороны последнего мощным манипулятив-ным воздействиям.
Проанализированные концепции прошлого демонстрируют достаточно широкий спектр авторских интерпретаций данного феномена. В некоторых из них прошлое рассматривается в контексте деятельности индивидуального сознания, в иных - в масштабах историко-культурного процесса. Одни исследователи констатируют абсолютную субъективность
прошлого, другие признают наличие объективных оснований, связывающих его с реальностью. Однако при всем многообразии подходов и мнений относительно сущности феномена прошлого их объединяют две важнейшие позиции:
1. Признание воссоздаваемой природы прошлого (прошлое как реконструкция реальности, предшествующей настоящему).
2. Признание непреодолимой взаимосвязи и взаимообусловленности прошлого и настоящего. Прошлое в пространстве актуальности принимает детерминированные ею же очертания. Эта ситуация может носить как преднамеренный характер в случае сознательной манипуляции прошлым, так и неосознанный, продиктованный наличием «предрассудков» (по Г.-Х. Гадамеру) у познающего субъекта, включенностью его в систему убеждений и ценностей его социокультурного окружения.
1. Артог, Ф. Порядок времени, режимы историчности [Электронный ресурс] / Ф. Артог // Неприкосновенный запас. - 2008. - № 3 (59). - Режим доступа: http://magazines.russ.rU/nz/2008/3/ar3.html. -Дата обращения: 31.05.2018.
2. Арьес, Ф. Время истории / Ф. Арьес; пер. с фр. и примеч. М. Неклюдовой. - Москва : ОГИ, 2011. -304 с.
3. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики : пер. с нем. / Х.-Г. Гадамер; общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. - Москва : Прогресс, 1988. - 704 с.
4. Гуссерль, Э. Феноменология внутреннего сознания времени // Собрание сочинений. Т. 1 / Э. Гуссерль; сост., вступ. ст., пер. В. И. Молчанова. - Москва: Гнозис, 1994. - 162 с.
5. Дюркгейм, Э. Элементарные формы религиозной жизни / Э. Дюркгейм // Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религиоведения: антология / пер. с англ., нем., фр., сост. и общ. ред. А. Н. Красникова. - Москва : Канон+, 1998. - С. 174-231. - (История философии в памятниках).
6. Зверева, Г. Конструирование культурной памяти: «наше прошлое» в учебниках российской истории [Электронный ресурс] / Г. Зверева // Новое литературное обозрение. - 2005. - № 74. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2005/74/zv6.html. - Дата обращения: 14.04.2017.
7. Коллингвуд, Р. Дж. Идея истории. Автобиография / Р. Дж. Коллингвуд. - Москва : Наука, 1980. -485 с.
8. Ле Гофф, Ж. История и память / Жак Ле Гофф; пер. с фр. К. 3. Акопяна. - Москва : Рос. полит. эн-цикл. (РОССПЭН), 2013. - 303 с.
9. Левада, Ю. «Человек Советский»: 1989-2003 гг. Размышления о «большинстве» и «меньшинстве» / Ю. Левада // Вестник общественного мнения. - 2004. - № 5 (73). - С. 9-19.
10. Лотман, Ю. М. Альтернативный вариант. Бесписьменная культура или культура до культуры? / Ю. М. Лотман // Внутри мыслящих миров: Человек - текст - семиосфера - история. - Санкт-Петербург : Искусство-СПБ, 2000. - С. 363-371.
11. Мегилл, А. Историческая эпистемология: науч. моногр. / А. Мегилл; пер. М. Кукарцевой, В. Катаева, В. Тимонина. - Москва: Канон+, 2007. - 480 с.
49
12. Мерло-Понти, М. Феноменология восприятия / М. Мерло-Понти. - Москва: Ювента, 1999. - 608 с.
13. Мид, Дж. Философия настоящего / Дж. Мид; под ред. А. И. Мерфи; пер. с англ. В. Г. Николаева, В. Я. Кузьминова; под науч. ред. В. Г. Николаева. - Москва : Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. - 272 с. - (Социальная теория).
14. Покида, А. Н. Динамика исторической памяти в российском обществе (по результатам социологического мониторинга) / А. Н. Покида, Н. В. Зыбуновская // Социологические исследования. -2016. - № 3. - С. 98-107.
15. Рюзен, Й. Утрачивая последовательность истории (некоторые аспекты исторической науки на перекрестке модернизма и дискуссии о памяти) / И. Рюзен // Диалог со временем: альм. интеллектуал. истории. - Москва: Альфа, 2001. - Вып. 7. - С. 8-25.
16. Савельева, И. М. Знание о прошлом: теория и история : в 2 т. / И. М. Савельева, А. В. Полетаев. -Москва: Наука, 2003. - Т. 1: Конструирование прошлого. - 632 с.
17. Сикевич, З. В. Динамика «образа» прошлого и настоящего в представлениях петербуржцев / З. В. Сикевич // Социологические исследования. - 2016. - № 3. - С. 88-97.
18. Успенский, Б. А. Семиотика истории. Семиотика культуры / Б. А. Успенский. - Москва : Языки русской культуры, 1996. - 608 с.
19. Хальбвакс, М. Социальные рамки памяти / М. Хальбвакс. - Москва: Новое изд-во, 2007. - 348 с.
20. Хаттон, П. История как искусство памяти / П. Хаттон. - Санкт-Петербург: Владимир Даль, 2004. -424 с.
Получено 15.09.2018
M. Shub V. Tsukerman
Candidate of Culturology, Doctor of Philosophical Sciences,
Docent, Professor, Chelyabinsk State Institute
Chelyabinsk State Institute of Culture and Arts of Culture and Arts
E-mail: [email protected] E-mail: [email protected]
PHENOMENON OF THE PAST IN THE CONTEXT OF HUMANITARIAN KNOWLEDGE: GROUNDS FOR CONCEPTUAL INTERPRETATION
Abstract. In this article the critical analysis of the concepts of the past provided in humanitarian knowledge was performed: social (E. Durkheim, M. Halbwachs, G. H. Mead, I. M. Saveleva, A. V. Poletaev), philosophical (E. Husserl, M. Merleau-Ponty, H.-G. Gadamer), semiotics (Yu. M. Lotman, B. A. Uspenskii), historical (P. H. Hutton, Ph. Ariyes, A. Megill, J. Le Goff, etc.). Within social theories the past is considered through a prism of social interactions as the phenomenon generated by social reality and which is at the same time influencing her; the philosophical foreshortening means interpretation of the past as abstract category, the self-valuable phenomenon considered out of a historical and cultural context of his life; the semiotics understands the past as updated "archive" of the texts interfering in space of the present and creating his valuable and normative appearance; from a position of historical knowledge the past is comprehended as an object and result of scientific reconstruction.
The analyzed concepts of the past show rather wide range of author's interpretations of this phenomenon. In some of them the past is considered in the context of activity of individual consciousness, in some - in scales of historical and cultural process. One researchers state absolute subjectivity of the past, others recognize availability of the objective bases connecting him with reality. However at all variety of approaches and opinions concerning essence of a phenomenon of the past they are integrated by two major positions: recognition of the recreated past nature (the past as reconstruction of the reality preceding the present); recognition of insuperable interrelation and interconditionality of the past and the present.
Keywords: past, philosophy, phenomenology, hermeneutics, emergence, history, semiotics
For citing: Shub M., Tsukerman V. 2019. Phenomenon of the Past in the Context of Humanitarian Knowledge: Grounds for Conceptual Interpretation. Culture and Arts Herald. No 1 (57): 42-51.
50
References
1. Artog F. 2008. Time order, historicity modes [Electronic resource]. Neprikosnovennyy zapas [Emergency ration]. No 3 (59). Available from: http://magazines.russ.ru/nz /2008/3/ar3.html (accessed: 31.05.2018). (In Russ.).
2. Aries F. 2011. Vremya istorii [History time]. Moscow: OGY. (In Russ.).
3. Gadamer H.-G. 1988. Istina i metod: Osnovy filosofskoj germenevtiki [Truth and method: Fundamentals of philosophical hermeneu-tics]. Moscow: Progress. (In Russ.).
4. Gusserl' E. 1994. Fenomenologiya vnutrennego soznaniya vremeni [Phenomenology of internal consciousness of time]. Moscow: Gnozis. (In Russ.).
5. Durkheim E. 1998. Elementarnye formy religioznoy zhizni [Elemental forms of religious life]. Moscow: Kanon+. (In Russ.).
6. Zvereva G. 2005. Designing of cultural memory: "our past' in textbooks of the Russian history [Electronic resource]. Neprikosnovennyy zapas [Emergency ration]. No 74. Available from: http://magazines.russ.ru/nz/2015/3/9g.html (accessed: 14.04.2017). (In Russ.).
7. Collingwood R. G. 1980. Ideya istorii. Avtobiografiya [Idea of history. Autobiography]. Moscow: Nauka. (In Russ.).
8. Le Goff J. 2013. Istoriya i pamyat' [History and memory]. Moscow: Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya. (In Russ.).
9. Levada YU. 2004. "Person the Soviet': 1989-2003. Reflections about "majority" and "minority". Vestnik obshchestvennogo mneniya [Herald of Public Opinion]. No 5: 9-19. (In Russ.).
10. Lotman IU. 2000. Al'ternativnyy variant. Bespis'mennaya kul'tura ili kul'tura do kul'tury? [Alternative option. Unwritten culture or culture to culture?]. St. Petersburg: Iskusstvo-SPB. (In Russ.).
11. Megill A. 2007. Istoricheskaya epistemologiya [Historical epistemology]. Moscow: Kanon+. (In Russ.).
12. Merlo-Ponti M. 1999. Fenomenologiya vospriyatiya [Perception phenomenology]. Moscow: YUventa. (In Russ.).
13. Mead G. 2014. Filosofiya nastoyashchego [Present philosophy]. Moscow: Publishing house of the higher school of economy. (In Russ.).
14. Pokida A. 2016. Dynamics of historical memory in the Russian society (by results of sociological monitoring). Sotsiologicheskie is-sledovaniya [Sociological Studies]. No 3: 98-107. (In Russ.).
15. Ryuzen J. 2001. Losing the sequence of history (some aspects of historical science at the intersection of modernism and a discussion about memory). Dialog so vremenem [Dialogue with time]. Moscow: Al'fa. (In Russ.).
16. Saveleva I., Poletaev A. 2003. Znanie o proshlom: teoriya i istoriya [Knowledge of the past: theory and history]. Moscow: Nauka. (In Russ.).
17. Sikevich Z. 2016. Dynamics of "image" of the past and the present in representations of Petersburgers. Sotsiologicheskie issledo-vaniya [Sociological Studies]. No 3: 88-97. (In Russ.).
18. Uspenskii B. 1996. Semiotika istorii. Semiotika kul'tury [History semiotics. Culture semiotics]. Moscow: SHkola «YAzyki russkoy kul'tury». (In Russ.).
19. Halbwachs M. 2007. Sotsial'nye ramki pamyati [Social framework of memory]. Moscow: Novoe izdatel'stvo. (In Russ.).
20. Hatton P. 2004. Istoriya kak iskusstvo pamyati [History as memory art]. St. Petersburg: Vladimir Dal'. (In Russ.).
Received 15.09.2018
51
