CC BY
37УДК 82 (09) Н.М. Керимова
Текст в тексте в романе А.П. Чехова «Драма на охоте»
Дагестанский государственный университет; kerimk@mail.ru
В статье рассматриваются структурные компоненты романа А.П. Чехова «Драма на охоте» - текст редактора и «Записки судебного следователя», исследуется их идейно-композиционная роль. Текст редактора, оформленный в жанре повести, рассматривается в общей структуре произведения в сопоставлении с «Записками судебного следователя». Органическое единство «текста» и «текста в тексте» составляет проблема взаимоотношения искусства и действительности, а именно - мира вымышленного, художественно преобразованного с миром реальным.
Ключевые слова: Чехов, «Драма на охоте», структура, композиция, жанр, «текст в тексте», роман-фельетон, роман-пародия.
The article reviews the structural components and their ideological and compositional role in the novels "The Shooting Party" (the editor's text) and "The Notes of the Coroner" by A.P. Chekhov. The editor's text -presented in the form of the long short story - is analyzed in comparison with "The Notes of the Coroner". The relationship between the text and objective reality, to be more exact between the world of fiction and the real world, is considered from the point of the "text and text-in-the-text" unity.
Keywords: Chekhov, "The Shooting Party", structure, composition, genre, "the text-in-the-text", the novel of the light literary style, parody novel.
Роман А. П. Чехова «Драма на охоте» имеет достаточно сложную и оригинальную структуру. Прежде всего он оформлен «как текст в тексте». При этом двойная природа «Драмы на охоте» подчеркнута формально. Общее название «Драма на охоте» имеет два различных подзаголовка - «Истинное происшествие» и «Из записок судебного следователя». Оба произведения имеют независимых авторов - редактор, который издает роман Зиновьева, и Камышев - бывший следователь и автор рукописи.
Временное пространство обоих произведений также различно. Время повести редактора охватывает три месяца - действие от первого прихода Камышева до второго. Время романа Камышева - восемь лет. При этом внутри каждого из времен сюжетное и фабульное время разграничено. Камышев описывает события, происшедшие восемь лет назад, и во время описания этих событий, прерывая художественное время, включает в текст более поздние размышления и рассуждения.
«Теперь, когда я могу глядеть беспристрастно на прошлое, я не объясняю свою жестокость состоянием души... Мне сдается, что... я кокетничал, ломался» или «...никто бы не мог подумать, что эта мальчишеская погоня кончится нравственным падением одних, гибелью других и преступлением третьих!» [6, с. 339].
Редактор «вмешивается» в повествование Камышева методом использования примечаний, которыми достаточно часто комментирует текст. Исходя уже из того, что он открыл тайну следователя, редактор обращает внимание читателя на те или иные ситуации, поведение героя и т. д.
Каждый из авторов дает жанровое обозначение своего произведения. «Человек, так добивавшийся свидания со мной, играет в моей повести очень видную роль» [6, с. 241], - пишет редактор. Камышев называет свою рукопись по-разному. Примечательно то, что при первом знакомстве с редактором, представая перед ним как скромный, начинающий писатель, он говорит о «маленькой повести», по ходу произведения появляются другие обозначения - роман и драма.
Если рассматривать текст редактора, обрамляющий «Драму на охоте», отдельно, то в нем можно обнаружить жанровые признаки рассказа. Л.И. Вуколов считает, что «Драма на охоте» по своему жанру - газетный роман-фельетон. Ученый пишет: «Более
вероятно предположить, что Чехов, маскируя «Драму на охоте» под газетный роман-фельетон, пробовал свои силы в жанре романа» [3, с. 214]. Чуть ниже находим: «Внимательно прочитав произведение Чехова, можно прийти к выводу, что это роман-фельетон» [3, с. 214]. Эти определения представляются нам в какой-то степени противоречивыми: думается, что «роман-фельетон» и «маскировка под роман-фельетон» понятия не однозначные. Общее жанровое определение Вуколова - роман-фельетон, по нашему мнению, не раскрывает сложную организацию чеховского произведения.
Текст редактора мы считаем целесообразным рассматривать в общей структуре произведения. Его начальная часть (до рукописи следователя) представляется нам экспозицией произведения, в которой обозначено время действия (1880 г.), место действия (редакция) и первые представления о героях - Камышеве и редакторе. Важнейшая функция экспозиции художественного произведения заключается в том, что в ней самыми общими штрихами может быть обозначен основной конфликт произведения. Здесь достаточно ясно на первый план выдвигаются вопросы творчества, а именно антиномия литературы и действительности. Действие начинается (а позже и заканчивается) в редакции. Даны размышления редактора о «начинающих писателях», «редакционных тайнах». Пришедшего редактор рассматривает как «мало-мальски порядочного героя романа или повести» [6, с. 242], называет его «мой герой» и «протягивает руку к перу». Камышев явился с «чисто писательскими целями», «написал повесть не для авторской славы и не для звуков сладких» [6, с. 243]; «повесть написана по шаблону ..., но в ней вы найдете быль, правду», «дело не в правде, не нужно непременно видеть, чтобы описать», «публика, конечно, разная бывает», «вы пишите здесь от первого лица». И, наконец, в заключение текста редактора дается более развернутая характеристика рукописи: «Эта повесть не выделяется из ряда вон. В ней много длиннот, немало шероховатостей... автор питает слабость к эффектам и сильным фразам. видно, что он пишет первый раз в жизни, рукой непривычной и невоспитанной. но все-таки повесть его читается легко. Фабула есть, смысл тоже, и, что важнее всего, она оригинальна, очень характерна и то, что называется «в своем роде». Есть в ней и кое-какие литературные достоинства.» [6, с. 246].
Таким образом, мы видим, что данный небольшой отрывок текста буквально испещрен литературными терминами и категориями. Здесь содержится полемика между явлениями литературы и явлениями действительности, истиной художественного творчества и правдой жизни. Слово «правда» в экспозиции разнонаправлено.
Камышев - «В ней вы найдете быль, правду». Редактор - «Дело не в правде .Это неважно» [6, с. 244].
И, наконец, антиномия подзаголовков - «Истинное происшествие» противопоставлено стилизованным под классическую литературу «Запискам следователя». Редактор, который считает, что «дело не в правде», свой подзаголовок оформляет под «правду» -«истинное происшествие». Камышев же, напротив, «олитературивает» его, вспоминая классические образцы - «Записки охотника», «Записки из подполья» и т. д. Таким образом, уже в экспозиции мы обнаруживаем жанровые признаки пародии.
Теория пародии была разработана в 1920-е годы Ю. Тыняновым в статьях «Достоевский и Гоголь (к теории пародий)» и «О пародии». По его словам, задача пародии -«обнажение условностей», раскрытие «речевой позы». «Пародийные произведения, -писал Тынянов, - обыкновенно бывают направлены на явления современной литературы или на современное отношение к старым явлениям, .стилизация, комически мотивированная или подчеркнутая, становится пародией» [4, с. 310]. В учебнике по теории литературы дается следующее определение пародии: «Пародии - это перелицовки предшествующих литературных фактов, будь то отдельные произведения или «типовые» явления писательского творчества (жанры, стилевые установки, укорененные художественные приемы) .Это особый жанр, который, в отличие от всех иных, направлен на саму литературу» [5, с. 359].
Наверное, закономерным является тот факт, что А.П. Чехов, который входил в большую литературу, по справедливому убеждению Эйхенбаума, споря с ней («Это еще не была большая литература, но это уже был спор с ней, с ее традициями. Высмеивалась не только жизнь с ее сумбуром и неурядицей, - высмеивалась и традиция высоких литературных героев, загадочных натур, сложных страстей, трагических вопросов» [7, с. 359]), в 80-е годы, когда наступает закат старого классического романа и возникает потребность в новой литературе, свободной от многих изживших себя традиций, создает свое, совершенно оригинальное по жанру и идейной направленности произведение. По мнению Эйхенбаума, в этот период «надо было не только решать вопросы, но и собирать материал для правильной их постановки; надо было изучать Россию всесторонне, во всем ее своеобразии, во всех вариантах ее сословного, профессионального и умственного бытия. Россию надо было показать не только вглубь, но и ширь, со всеми особенностями ее национальной жизни, ее быта и природы» [7, с. 250251]. Эту задачу в 80-е годы, в период «безвременья», отсутствия героики общественного бытия, не мог выполнить роман, жанровым признаком которого является концен-трированность на судьбах отдельных личностей. При этом жанровая сущность романа заключается и в его синтетичной природе. «Этот жанр способен с непринужденной свободой и беспрецедентной широтой соединять в себе содержательные начала множества жанров, как смеховых, так и серьезных. Многоликость романа создает для теоретиков в литературе серьезные трудности. Едва ли не перед каждым, кто пытается охарактеризовать роман как таковой, в его общих и необходимых свойствах, возникает соблазн своего рода синекдохи: подмены целого его частью», - считает Д. Бак [1, с. 330].
Очевидно, что подобная трудность встает и при определении жанра «Драмы на охоте», который обладает признаками многих литературных жанров: романа-фельетона, социально-бытового романа, социально-психологического романа, уголовного романа, повести и рассказа.
Целостность «Драмы на охоте», по нашему мнению, организуется идейно-художественной задачей автора - в рамках универсальной формы романа соединить и одновременно разграничить реальность и художественность, где судьей «художественности» становится сама действительность. Чехов создает произведение, в котором разграничивается жизнь «романных героев» и судьба героев российской действительности во всех вариантах ее сословного, профессионального и умственного бытия, именно этой задаче служит «роман редактора» - истинное происшествие. Относительно него основную часть произведения - роман следователя Камышева - и можно рассматривать как роман-пародию.
Главной особенностью «Записок следователя» является то, что они отличаются исключительной формальной, эмоциональной и смысловой емкостью. Прежде всего необходимо отметить, что для Чехова проблема «образа автора», или, как он выражался, «субъективности» стиля, имела основное организационное значение в структуре произведения. Как отмечает В. Виноградов, «в сочинениях Чехова обычно осуществляется тонкое разграничение экспрессивных форм и наслоений речи автора, повествователя и персонажа, при господстве плана персонажа» [2, с. 184]. В данном случае повествователь и персонаж совпадают - это бывший судебный следователь Камышев. Повествование ведется от первого лица, что позволяет органически ввести в текст элемент творческой рефлексии. Исследуя содержание категории «творческая рефлексия», Д. Бак писал: «Фиксация того, как написана книга, грозит заслонить собою то, о чем она написана, событие рассказывания стремится подчинить себе рассказываемое событие» [1, с. 7].
В «Драме на охоте» «рефлексия» персонажа совсем иного рода. Герой действительно стремится «заслонить то, о чем написано», т. е. заслонить событие, выпятив на первый план самого себя. Используя форму рефлексирующего сознания, Чехов добивается противоположных результатов. Если рефлексия - это сознание, изучающее себя, то построения Камышева достаточно нарочито и грубо маскируют его истинную сущность и побуждения.
Первое представление о Камышеве дано уже в экспозиции. Редактор дает самое подробное описание своего визитера. «Он высок, широкоплеч и плотен, как хорошая рабочая лошадь... Лицо розовое, руки велики, грудь широкая, мускулистая, волосы густы, как у здорового мальчика. Настоящий греческий нос с горбинкой, тонкие губы и хорошие голубые глаза, в которых светится доброта. От всего его лица веет простотой, широкой простецкой натурой» [6, с. 241-242]. Описывая внешность Камышева, редактор использует приемы построения психологического портрета, причем с претензией на философствование. В какой-то степени данное описание внешности напоминает психолого-философский портрет, характерный для Лермонтова в «Герое нашего времени». Не случайно, что комментируются те детали портрета, на которые обращает внимание и создатель образа Печорина. Это глаза, в которых «светилась доброта и еще что-то .умоляющее, безропотное, терпящее. У хитрых и очень умных людей не бывает таких глаз... Если не ложь, что лицо есть зеркало души, то я мог бы дать честное слово, что он не умеет лгать». Волосы - «каштановые волосы и борода густы и мелки, как шелк. Говорят, что мягкие волосы служат признаком мягкой, нежной, «шелковой души» [6, с. 242].
Описание движений следователя также ассоциируется с изображением Печорина. «В этих движениях сквозят. и некоторая женственность. шаги бесшумны, рукопожатия слабы. Глядя на него, забываешь, что он могуч, как Голиаф.» [6, с. 242].
Таким образом, уже при первом же описании внешности героя мы обнаруживаем стилизацию художественной манеры Лермонтова. Забегая вперед, редактор дает понять читателю, что все внешние признаки героя, которые должны соответствовать его внутреннему содержанию, что предполагает и философия внешности, и теория психолого-философского портрета, выработанного пластической литературой, не адекватны его действительному содержанию. Создается впечатление, что Чехов оспаривает главную функцию литературного портрета - служить средством психологического раскрытия образа.
Сам Камышев также в самом начале повествования дает себе характеристику. Не имея возможности описать свою внешность, он говорит о себе как о «молодом человеке, полном жизни, сил и желаний, заброшенном волею судеб в деревенские дебри и охваченном чувством тоски и одиночества. Пришла на память моя пьяная удаль, не знающая границ в своей шири, сатанинской гордости и презрении к жизни» [6, с. 250]. В камышевском описании совершенно другой стиль. Следователь использует шаблоны романтического изображения характера - «охвачен чувством тоски и одиночества», «сатанинская гордость», «презрение к жизни» и т. д. Вуколов считает, что «по своему мировосприятию, постепенно раскрываемому Чеховым на протяжении всего романа, он (Камышев) принадлежит к давно выродившемуся типу лишних людей» [3, с. 215]. Нам это представляется не совсем справедливым. Камышев изображается в нескольких аспектах: как писатель (автор «Записок судебного следователя»), как герой уголовного романа, который одновременно является следователем, преступником и героем-любовником, и, наконец, как главный герой чеховского романа-пародии, который и синтезирует в себе все вышеназванные признаки. При этом сохраняются и три аспекта его изображения - глазами редактора, через собственное восприятие и собственно авторский угол зрения. Авторский угол зрения нам видится в художественной задаче Чехова - создать образ универсального романного героя, т. е. героя, воплотившего в себе множественные признаки романных героев - лишнего человека, романтического героя, героя-соблазнителя, героя преступника и т. д. Этой задаче подчинена и сложная сюжетная организация произведения.
Знакомя редактора со своей рукописью, Камышев говорит, что она «написана по шаблону бывших судебных следователей» [6, с. 244]. Это заявление вводит в текст жанр уголовного романа, традиционный для литературы 80-х годов XIX века.
В одной из характеристик героини, Ольги Урбениной, Камышев пишет: «Жизнь Ольги в последнее время состояла из сплошного романа. Роман этот был такого сорта,
что обыкновенно оканчиваются уголовщиной. Старый, любящий муж, измена, ревность, побои, бегство к любовнику. Если прекрасная героиня такого романа убита, то не ищите воров и мошенников, а поисследуйте героев романа» [6, с. 384].
Позже встречаем еще одну характеристику подобного жанра. «Мой роман в заголовке назван «уголовным». читатель вправе ожидать вступления романа в самый интересный и бойкий фазис. Открытие преступника и мотивов преступления составляет широкое поле для проявления остроумия и мозговой гибкости. Тут злая воля и хитрость ведут войну с знанием, войну интересную во всех своих проявлениях» [6, с. 401402]. Также редактор перечисляет основные требования этого жанра: «В нем, как в уголовном романе, все есть: преступление, улики, следствие, даже пятнадцатилетняя каторга на закуску» [6, с. 409].
Но Камышев в своем творчестве не довольствуется рамками уголовного романа. Создается впечатление, что его личностные качества стали влиять на архитектонику произведения, видоизменяя ее. В авторской речи Камышева постоянно встречаются слова и выражения, характеризующие его писательскую манеру. Обращает на себя внимание и тот факт, что сам Камышев разграничивает свое повествование как повествование романиста и судебного следователя: «.эту калитку мне приходилось уже описывать, но не как романисту, а как судебному следователю» [6, с. 262]. Называя свое произведение то романом, то драмой (реже повестью), Камышев выводит его за рамки уголовного романа.
«В редком романе не играет солидной роли садовая калитка. Если вы сами не подметили этого, то справьтесь у моего Поликарпа, проглотившего на своем веку множество страшных и нестрашных романов. Мой роман тоже не избавлен от калитки» [6, с. 262]. Как видно из приведенного отрывка, ирония по поводу романных штампов содержится даже в словах Камышева. Справку о том, что встречается в романах, Камышев предлагает взять у своего слуги Поликарпа, большого любителя и ценителя этого жанра. В другом случае находим конкретизацию определенного рода романа, по поводу которого также иронизирует следователь: «Невеста встала из-за стола и ушла - какое эффектное и сценическое место для «великосветского» уездного романа» [6, с. 323]. И так как речь Урбенина воспроизводится Камышевым, то вполне возможно, что эти слова принадлежат ему самому, акцентирующему внимание на нереальности союза молодой красивой девушки и пожилого человека, обремененного семьей, жалкого и нелепого в своей страсти. И, наконец, еще одно показательное заявление: «Предисловие кончено и начинается драма. С следующей главы моя покойная муза выражение покоя на лице сменяет выражением гнева и скорби» [6, с. 315]. Свою музу Камышев характеризует почти по-некрасовски - «муза гнева и печали», - «муза гнева и скорби». Можно предположить, что жанр своего произведения Камышевым мыслится как роман-драма. И если не брать во внимание, что камышевский роман преломляется Чеховым в пародию, то можно действительно увидеть в нем усиление драматического начала. В первой части преобладает повествовательное начало: даны истории героев, история места, где развивается действие (легенда о Каменной Могиле), развернутые описания природы. Во второй части преобладают диалоги героев, накаляются их отношения, разыгрывается кровавая драма с убийствами, загадками и тайнами. Именно во второй части появляются примечания редактора, причем подписанные чеховскими инициалами - А.П. Чехов как будто забывает, что передает свои повествовательные функции редактору и в примечаниях подписывается своим именем. Эти примечания как бы выполняют роль авторских ремарок в драматургическом произведении, где автор отстраняется, каждый герой формально самостоятелен по отношению к творцу произведения, и голос автора возможен и художественно оправдан лишь в ремарках. Авторские ремарки оформлены в характерном для романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?» способе общения автора с «проницательным читателем».
«Проницательный читатель» Чернышевского - это пародия на тип читателя, который мыслит по шаблону, все знает наперед (даже то, что не знает сам автор). Функция чеховских примечаний представляется нам аналогичной. Камышев в своей рукописи подчеркивает те места, которые выдают его как убийцу Ольги. Характерно то, что, сдавая рукопись редактору, он не переписывает главы с зачеркнутым, должные обличить его без всякого сомнения. Читающий догадывается сам об истинном характере происшедшего. Но автор - Чехов - почему-то вводит в текст примечания, хотя и без них картина довольно-таки определена.
Сохраняя в тексте зачеркнутое, обличающее его, Камышев хочет, чтобы о его преступлении догадались. И признается в этом во время своего второго визита к редактору: «.я написал эту повесть - акт, по которому только недалекий затруднится узнать во мне человека с тайной. Что ни страница, то ключ к разгадке. Когда я писал, я брал в соображение уровень среднего читателя» [6, с. 414].
Каковы же мотивы Чехова, комментирующего по ходу повествования пропущенные отрывки, многие поступки следователя, вызванные его желанием запутать следствие? Данные примечания, на наш взгляд, поясняя и без того ясное, выполняют обратную функцию - пародируют не только и не столько построение конфликтов, уголовных романов, основанных на загадочности, недосказанности и т. д., сколько психологический подтекст классического романа, типа тургеневского, а, возможно и сам тургеневский метод «тайной психологии». Чехов не оставляет места для читательской «интуиции», организуя свой подтекст нарочито неумело и претенциозно.
Сцена допроса Камышевым смертельно раненной Ольги.
- И ты. и ты. убил.
- Кулика? .Спрашиваю вас как судебный следователь, это кто был?
Ольга открыла глаза и поглядела на меня.
- Назовите нам имя этого человека! Здесь, кроме меня, трое.
Ольга отрицательно покачала головой.
- Вы должны назвать его. Он понесет тяжелую кару. Он пойдет в каторжные работы .
Ольга улыбнулась и отрицательно покачала головой.
В примечаниях Чехов поясняет: «Все это наивно только на первый взгляд. Очевидно, Камышеву нужно было дать понять Ольге, какие тяжелые последствия для убийцы будет иметь ее сознание. Если ей дорог убийца, - она должна молчать» [6, с. 378].
Камышев воображает себя героем романтической драмы. Он незаурядная, исключительная личность, опустошенная «пережитыми страданиями». О себе он говорит: «.для тех, кто не дает волю своим жалким, опошляющим душу страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на человеческом языке. за погубленной молодостью следуют годы скорби и мучительных воспоминаний. Я еще не стар, не сед, но я уже не живу» [6, с. 276], «.я выбрал себе турецкую софу, лег на нее и отдал себя во власть фантазии. Мечты. одна другой грандиознее и безграничнее, охватили мой молодой мозг. Получился новый мир, полный одуряющей прелести и неподдающихся описанию красот. Недоставало только, чтобы я заговорил рифмами и стал видеть галлюцинации» [6, с. 282].
Как видим, Камышев «не стесняет себя пространством», пребывая в данном случае в романтическом «двоемирии».
Присутствует в романе Камышева и мотив «высокого зла», мотив преступления. Он пошел за Ольгой, чтобы, по его собственному признанию, «жалить ее». В состояние «аффекта» он впадает, как хочется ему представить, из-за чувства омерзения к Ольге, из-за ее ничтожности и продажности. Но убивает он девушку из-за обыкновенного чувства ревности, пребывая в пьяном, возбужденном состоянии. Для признания Камышева Чехов не использует слово «убил», которое при всей его жестокости все-таки человеч-
нее, а употребляет другой глагол «добил». «Злоба моя достигла максимума. Ну. и добил ее. Взял и добил» [6, с. 415].
Этот поступок возвышает Камышева в его собственных глазах. И его мучит не совершенное им преступление, а то, что «люди глядят как на обыкновенного человека» [6, с. 414]. Невольно на память приходит Раскольников и его деление людей на «обыкновенных» и «необыкновенных». Но в данном случае ситуация «перелицованная». Если Раскольников совершает убийство, чтобы проверить теорию, и, мучимый раскаянием, приходит к выводу, что он - человек «обыкновенный», то Камышев утверждается в своей исключительности после убийства и жаждет, чтобы об этом узнали. Раскольников пишет свой трактат до убийства, Камышев - после. Как бы подтверждая тезис Писарева - «теорию придумал, чтобы себя оправдать».
«Особенным» для героя оказывается не убийство, а завуалированное признание в нем. Рукопись имеет и другую цель - оправдать себя, перекладывая всю вину за совершенное на Ольгу, на «глупых людей», окружавших его.
Большое место в романе Камышева занимают описания природы. Пейзажи следователя созданы по схеме психологического пейзажа: их функция - раскрытие душевного состояния героя.
«Теперь, когда я пишу эти строки, в мои теплые окна злобно стучит осенний дождь, и где-то надо мной воет ветер. Я гляжу на темное окно и на фоне ночного мрака силюсь создать силою воображения мою милую героиню» [6, с. 265]. Образ героини встает перед Камышевым на фоне «ночного мрака», при этом картина музыкально озвучивается -«злобно стучит дождь», «воет ветер». Все это, по мнению романиста должно предсказать читателю предстоящую трагедию. Характерный признак стиля Камышева - неумение писать коротко и просто, т. е., по-чеховски. Камышев претендует на возвышенный стиль, при этом зачастую с глубокомысленным видом излагает банальности. Для него важен не смысл слов, а их звучание. Вероятно, он рассчитывает на то, что поразит читателя своими метафорами и яркими образами. «Она дала буре поцелуй, и буря сломала цветок у самого корня. Много взято, но зато слишком дорого и заплачено» [6, с. 266]. Эту фразу он говорит, размышляя об Ольге. Избитый штамп, который в данном случае не имеет никакого смысла. «Мы занялись созерцанием майского вечера во всей его тихой красоте, - пишет Камышев и далее, очевидно, поясняет, в чем эта красота заключалась. - Над нашими головами с карканьем летали испуганные вороны, с разных сторон доносилось соловьиное пение» [6, с. 267]. Итак, перед читателем «тихая красота», тишина и красивость которой заключаются в дуэте «карканья испуганных ворон» и «соловьином пении».
Таких примеров в тексте можно встретить множество. По нашему мнению, Чехов в подобных описаниях пародирует писателей, претендующих на создание психологических и философских пейзажей. «И к чему там, в мире, - думал я, - теснится человек в своих жалких лачугах, в своих узких и тесных идейках, если здесь такой простор для жизни и мысли» [6, с. 295]. Традиционное сопоставление величия природы с мелочностью человеческого существования, характерное для русского классического романа, вложенное в уста циника и убийцы, теряет свой высокий смысл и предстает как пародия.
Однако стиль «Драмы на охоте» не исчерпывается приведенными примерами. Можно встретить иначе написанные пейзажи. «Возвращались мы прекрасной дорогой по полю, на котором желтели снопы недавно сжатой ржи, в виду угрюмых лесов. На горизонте белели графская церковь и дом. Вправо от них широко расстилалась зеркальная поверхность озера, влево темнела Каменная Могила» [6, с. 354]. Думается, что в данном случае - это чеховский пейзаж. Только Чехов умел несколькими штрихами создать такую точную и лаконичную картину.
«Драма на охоте», отличающаяся стилевым разнообразием, демонстрирует высокое художественное мастерство писателя. Если попытаться определить жанр камышевско-го романа, то вырисовывается структура социально-психологического романа. Харак-
тер конфликта романа Камышева - социально-психологический. Интрига строится на истории любви Камышева и Ольги Урбениной, которая разворачивается на фоне жизни провинциального городка. Социальная линия романа связана с образом героини, характер и поступки которой мотивированы ее бедностью, желанием вырваться из своей среды. Ольга лжива, лицемерна и безжалостна. Очень показательно ее отношение к детям Урбенина. «Ольга злая, низкая», - говорит о ней сын Урбенина, рассказывая Камышеву, как мачеха отняла его комнату, прогнала старуху-няню, служившую у Урбе-нина десять лет. «Вчера вы похвалили волосы сестры Саши. Ведь хорошие волосы?.. А она сегодня утром остригла ее. Ей словно завидно стало, что вы похвалили не ее волосы, а Сашины» [6, с. 340].
Жанр романа предполагает сюжетную разветвленность, и этот принцип выдерживается Камышевым. Здесь несколько переплетающихся сюжетных линий: герой - Ольга -Урбенин - граф; герой - Надя Калинина - уездный врач Вознесенский; герой - цыганка Тина; граф - его жена - брат жены.
Художественное достоинство романа Камышева, о котором говорит в предисловии редактор («Есть в ней кое-какие литературные достоинства») [6, с. 246], заключается в обрисовке второстепенных героев, в которой необходимо отметить (особенно Вознесенского и Нади Калининой) нет элементов пародии.
Таким образом, можно заключить, что в романе Камышева Чехов, сохраняя все внешние признаки социально-психологического романа, объектом пародии делает его художественный метод, закономерно вытекающий из его личностных качеств. У Камышева - героя Чехова - нет ни своего мировоззрения, ни истинных целей в жизни; есть только поза. Точно так же у Камышева-писателя и в творчестве преобладают поза, манерность и подражательство.
Интересно сопоставить роман Камышева с заметкой Чехова 1878 года «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?» [6, т. I, с. 17-18]. Многие обозначенные слагаемые романа, которые приводит Чехов в своей статье, нашли отражение в рукописи следователя. Это граф (Корнеев); герой «сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков» (Камышев); природа; «доктор с озабоченным лицом» (Вознесенский); слуга. готовый лезть за господ куда угодно; остряк замечательный (Поликарп); попка (попугай Иван Демьяныч); тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства (примечания к сценам убийства и расследования); очень часто отсутствие конца (финал романа Камышева открытый); конец (рукопись заканчивается словом «конец»).
Литература
1. Бак Д.П. К особенностям жанра. - М., 2000.
2. Виноградов В.В. О теории художественной речи. - М., 1971.
3. Вуколов Л.И. Чехов и газетный роман («Драма на охоте») // В творческой лаборатории Чехова. - М., 1974.
4. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1979.
5. Хализев В.Е. Теория литературы. - М., 1999.
6. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. - М.: Наука, 1983. - Т. I, III.
7. Эйхенбаум Б.М. О прозе. - Л., 1969.
Поступила в редакцию 13.10.2012 г.
