CC BY
86
УДК 1/14
О.А. Худякова ТЕХНИЧЕСКИЙ АРТЕФАКТ В ЗЕРКАЛЕ СОВРЕМЕННОЙ ОНТОЛОГИИ КОММУНИКАЦИЙ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
К настоящему времени техника исчерпала ресурс своего рационального развития, связанный с ограниченной постановкой конкретных практических целей. Пространство артефактов задаёт ритм человеческой жизни, и техника выступает как экзистенциально-онтологическое основание «самопре-одоления». «Человекоразмерность» техники в информационном обществе позволяет рассматривать её в контексте современной онтологии коммуникаций, отражающей, с одной стороны, диссонансы глобализационных процессов, с другой стороны, воссоздание нового порядка в отношении человека с миром. Современная коммуникация есть, по сути своей, воссоздание межчеловеческой связи «общности», разрушенной в результате технологической «травмы социальных изменений». Артефакт выступает здесь как связующее основание вторичного воспроизведения отношений, разрушенных его же вторжением в сферу социального. В качестве теоретико-методологических основ исследований привлекаются концептуальные модели немецких социологов Ф. Тённиса, К. Маркса, Т. Адорно, которые, по мнению автора, наиболее полно раскрывают тематизацию технического артефакта в сложном взаимодействии человека с социальной реальностью.
Ключевые слова: артефакт, технический артефакт, искусственное, естественное, социальная стратификация, социальная онтология, социальная граница, коммуникация.
«Онтологическое соучастие» материи и общества - один из тех аспектов социальной жизни, которые оказываются в наибольшей степени осложненными перед лицом становления информационной реальности. Технологическое наследие промышленной эпохи, ставшее своего рода «социальной судьбой» постиндустриального человека, пронизано той же историей, что и породившая его проблемность человеческого бытия-в-мире [1, с.128]. Длительная последовательность действий социального выбора, сознательных и внесознательных, привела нас к некоей завершающей определённости, которая для человека оборачивается, по всей видимости, перспективой окончательного отделения от естественной среды [2]. Сфера социального, принадлежность к которой детерминирует самоё человеческую сущность, в наступившем «пост-мире» также окончательно определилась как сфера искусственного. В нём не осталось ничего такого, что не было бы преобразовано целенаправленной деятельностью человека. В цивилизационных процессах - становлении государства, экономическом росте, культурных преобразованиях - вообще никогда не было ничего естественного, индустриализация, трансформировавшая общность в общество, явилась, по сути своей, закономерным результатом развития социального, его подлинным воплощением.
Мир артефактов в своём становлении достиг той стадии, когда о нём вослед шеллин-гианской концепции природы можно говорить как о «застывшем разуме» [3, с. 40]. Это состояние, когда искусственное вообще, и техника в частности, стало неотъемлемой частью жизни человека и сутью всего того, что в настоящее время вобрало в себя понятие «коммуникации». В социальном плане оно отражает всё многообразие способов реакции современного человека на пустоту, ранее заполненную интенсивностью взаимодействия человека с природой, её познанием, преобразованием, которые давали возможность совершенствования взаимодействия между самими людьми. В современном обществе - «зыбком пространстве», утратившем гармонию сословной иерархии и преодолевшем индустриальные «травмы социальных изменений» [4], человек окончательно утратил возможность провести чёткую границу природного и внеприродного в самом себе, ещё большие затруднения испытываются в отношении проведения подобной демаркации в окружающей действительности. Проблематика соотношения естественного и искусственного подвергается существенному переосмыс-
лению, что особенно ярко проявляется в современных социотехнических исследованиях. Если раньше их различие обозначалось как природное и созданное человеком, то сейчас аналогичная демаркационная линия проводится между системами, саморазвивающимися согласно собственным законам, и системами, функционирующими в соответствии с человеческими замыслами. Разрабатывается понятие «естественно-искусственного», сочетающее искусственное происхождение и подчинение естественным законам [5]. Их несопоставимость, несоразмерность возможно, на наш взгляд, интерпретировать как один из аспектов луманов-ской «невероятности коммуникации», составляющей суть современного социального действия и современной общественной жизни [6]. Соответственно, обозначается новое проблемное поле концептуально-методологического анализа, где технический артефакт может быть исследован как особый онтологический уровень социальных отношений, как важнейшая составляющая коммуникативного пространства.
Технический артефакт и его сложное взаимодействие с социальной реальностью предполагает интерференцию множества факторов различной природы, не сводимых однозначно к какой-либо определённой схеме. Дилемма технологического детерминизма, ложная с точки зрения М. Кастельса [7], в наши дни значительным образом трансформировалась в условиях перехода к постиндустриальности, когда техника сама по себе постепенно утрачивает свою прежнюю социальную значимость, уступая место информационным реалиям. «Технофобская риторика», исходящая из объективной необходимости поиска выхода из политических и экологических кризисов, стремится уйти от проведения прямых параллелей между социальной и технической реальностью, стремясь найти человеку новое место вне индустриального прошлого [8-10]. Кроме того, нельзя не принимать во внимание, что техническое и социальное - чрезвычайно многомерные понятия, находящиеся при этом на различных уровнях абстракции. Немногочисленные адепты технологического детерминизма в качестве концептуальной опоры ссылаются часто на известную работу Л. Уайта «Наука о культуре», трактующую социальную систему как функцию технологической [11]. Аргументация американского культуролога, чрезвычайно близкая марксистской, исходит из зависимости человека от материальных механических средств приспособления человека к окружающей среде. «Человек зависит от материальных, механических средств приспособления к природной среде... это достижимо лишь технологическими средствами. По сути, социальную систему можно реалистически определить как организованное усилие человеческих существ по использованию инструментов для поддержания существования, нападения, обороны и защиты... технологическая система и первична, и фундаментальна по своей значимости: всякая человеческая жизнь и культура на ней покоится и от неё зависит» [11, с. 390]. Подобные доводы в рамках современных реалий вызывают множество справедливых возражений как логического, так и экономического свойства: очевидно, что отношение энергетических затрат к производственному результату не выражается прямой зависимостью, кроме того, уровень культурного развития не может быть однозначно определён уровнем потребления энергии [5]. Применительно, например, системной социологии или феноменологии техники можно было бы поставить под сомнение и исходную посылку: чтобы выжить, человеку не обязательно производить, техника является скорее «производством избыточного» [12], что предполагает совершенно иную ценностно-целевую связь с социальным. Вослед М. Кастельсу, А. Турен подчёркивает ложность идеи управления технологии обществом: «природа электричества не определяет социального способа её использования, и так же дело обстоит с информационной техникой. Зато достоверно, что создание аппаратов производства. ведёт к новой концентрации власти» [13, с.133]. При этом становление так называемой «социотех-нической системы» трактуется, как правило, с негативных позиций, как потеря людьми самих себя, усиление тенденции к виртуальному существованию. С точки зрения П. Бурдье, «отношение к социальному миру является не отношением механической причинности, часто устанавливаемым между «средой» и сознанием, а своего рода онтологическим соучастием: когда одна и та же история преисполняет и габитус, и среду обитания, диспозиции и пози-
цию, . история неким образом сообщается с самой собой, отражается в себе самой. Докси-ческое отношение к родному миру, эта своего рода онтологическая ангажированность, устанавливаемая практическим смыслом, есть отношение принадлежности и владения, в рамках которого тело, освоенное историей, присваивает себе самым абсолютным и непосредственным образом вещи, пронизанные той же историей» [1, с. 128]. Также чрезвычайный интерес в данном контексте представляет точка зрения М. Маклюэна, утверждавшего, что технологические изменения «не имеют ничего общего с идеологиями или социальными программами. Если бы они имели с ними что-то общее, их можно было бы отложить или поставить под контроль» [14, с. 405]. Но пространственное расширение человека вовне, с точки зрения которого Маклюэн рассматривает технику, будучи в основе своей иррациональным «производством избыточного», действительно происходит без всякого сознательного плана. Таким образом, можно видеть, что точка зрения технологического детерминизма опирается в основном на представление о технике как о приспособлении к окружающей среде, цель которого однозначно известна и не подлежит сомнению. Между тем, именно этот аспект в рамках постиндустриального общества представляется в крайне неопределённом свете.
Все вышеприведённые концептуально-методологические позиции объединяет, на наш взгляд, явная или скрытая полемика с марксизмом, остающимся для социологической и философской мысли нашей страны наиболее значимым ориентиром исследований. В отсутствие привычного для советской социальной науки идеологического давления размышления о технике за последние два десятилетия стремительно сместились в сферу культурноантропологического осмысления [5,15,16]. Марксистская интерпретация социотехнической проблематики на этом фоне всё более обостряет акцент отчуждения, продолжая при этом быть главным лейтмотивом стратификационных исследований [16,17,18]. Явившись в своё время первой социологической концепцией, где в наиболее полной и развёрнутой форме отражены все аспекты взаимовлияния производственной деятельности и социальной дифференциации, марксизм в настоящее время, на наш взгляд, наиболее адекватен для анализа современной российской действительности. Главной причиной этого является резкая поляризация постсоветского общества, детерминированная, как и в марксизме, определённым материальным порядком. Техника выступает в данном контексте как сублимация господствующих идей, которые есть не что иное как «идеальное выражение господствующих материальных отношений» [19, с. 39]. Исходя из позиций экономического и технологического детерминизма, марксистская концепция рассматривает техническую, т.е. производственную сферу как основание социального неравенства. Трактовка последнего через дуальные оппозиции классовой борьбы позволяет перенести на технику нравственное наполнение данной проблемы: орудию производства приписывается свойство прочерчивать социальную и этическую границу, устанавливать представления о добре и зле, моральных нормах, оттеснять одни слои общества и создавать новые.
Технический артефакт, становясь соизмеримым с человеком, инициирует новый вид социальной иерархии, выражающийся в резкой поляризации социальной пирамиды: «создаются два новых класса, которые постепенно поглощают все прочие. 1) класс крупных капиталистов, которые. являются владельцами всех жизненных средств, а также сырья и орудий, необходимых для их производства; 2) класс совершенно неимущих, которые вследствие этого вынуждены продавать свой труд, чтобы взамен получать необходимые для их существования средства к жизни» [20, с.79]. При этом положение последнего резко ухудшается по сравнению с предшествующими эпохами, где также существовали обездоленные: «раб продан раз и навсегда, рабочий вынужден продавать себя ежедневно и ежечасно» [20, с.80], «существование крепостного обеспечено, существование пролетария не обеспечено» [20, с.80], переход к индустриальному обществу означает отказ от преимуществ патриархальных отношений и владения орудиями производства, которые были у ремесленников и мануфактурных рабочих. Господствующий класс является прямым порождением индустриального переворота, воцарением машины: «в той же мере, в какой росли ... железные дороги, развивалась буржуазия, ... со времени установления крупной промышленности и всемирного
рынка, она завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве» [21, с.109]. Аналогично определяется Ф. Энгельсом и пролетариат -как класс, возникший в результате промышленной революции, которая, в свою очередь, «была вызвана изобретением паровой машины, различных прядильных машин, механического ткацкого станка и целого ряда других механических приспособлений» [20, с. 77].
Взаимодействие техники с социальной реальностью определяется соотнесением с взаимосвязью мобильности и власти. Побуждая человека к выходу за собственные пределы, промышленное производство стирает географические и этнические границы, подчиняет деревню господству города, централизует и унифицирует на общегосударственном и политическом уровнях. Внедряясь в социальную сферу, техника в первую очередь имеет следствием ряд негативных воздействий по отношению к среднему классу. Этот механизм, описанный, в частности, в «Восемнадцатом брюмере Луи Бонапарта», представляет собой в высшей степени противоречивый сложный комплекс социальных взаимодействий, конечным результатом которого является поляризацию расслоения общества, усиливающуюся при каждой новой попытке отстоять и упрочить права этой средней прослойки. Обретение власти в создавшихся условиях даётся лишь ценой сокрушения политического могущества среднего класса, вынуждая «оберегать причину и стирать с лица земли следствие всюду, где оно обнаруживается. Но без некоторого смешения причины со следствием дело обойтись не может, так как причина и следствие во взаимодействии утрачивают свои отличительные признаки» [22, с. 514]. Данная детерминистическая неопределённость позволяет анализировать проблему социальной стратификации как вопрос социальной онтологии, что требует, на наш взгляд, отдельного рассмотрения. Для марксистской трактовки вообще характерен этот резкий онтологический уклон, выражающийся в ярком реализме интерпретаций: «новая машина, которая сегодня изобретается в Англии, за один год лишает хлеба миллионы рабочих в Китае» [20, с.81]. И буржуазия, и пролетариат рассматриваются как непосредственное порождение реалий промышленного производства - классы, в сущности, порождённые техническими инновациями. В процессе рассуждений дело доходит подчас до полного отождествления технического артефакта и социальной страты: «буржуазия не может существовать, не вызывая постоянных переворотов в орудиях производства. создаёт мир по своему образу и подобию. все более уничтожает раздробленность собственности и населения. Она сгустила население, централизовала средства производства, концентрировала собственность в руках немногих» [21, с.111]. Данный аспект находит отражение в проблеме отчуждения, затрагивающей как эксплуатируемых, так и эксплуататоров. Подобно тому, как рабочий рассматривается в качестве придатка машины [21], одержимый жаждой наживы буржуа оказывается так же отторгнутым от человеческой сущности. Коммунизм в данном контексте рассматривается не столько как цель человеческого развития, сколько как средство освобождения человека от власти им же порождённых, но чуждых ему структур мышления и бытия. Производство вещи - всегда её утрата, она изначально рассматривается как чужая. Индустриальное общество возводит это отчуждение на качественно новый уровень, когда впервые деятельность, непосредственным образом и, казалось бы, нерасторжимо связанная с человеческой жизнью, выступает для её носителя как гнетущая, чуждая ему сила. В плане обоснования приоритета, отдаваемого марксистской концепции, к рассмотренному ранее можно добавить и то, что здесь соотнесение техники с социальным расслоением представлено наиболее ярко, в его предельно абсолютизированном понимании. Эта абсолютизация способствует максимальному раскрытию аспектов, недостижимых на иных ступенях анализа. Речь не идёт о технологическом детерминизме марксизма, который в целом зачастую ставится под сомнение, принимая во внимание неоднозначность и противоречивость многих положений. Теория классовой борьбы отражает, на наш взгляд, предельный случай воздействия техники на социальную дифференциацию. Здесь в максимально яркой форме представлены реалистическая интерпретация социальной страты, при этом акцент в трактовке техники сильно смещён с процессуального аспекта на сам артефакт. Этот артефакт и выступает подчас как сама социальная реальность,
созданная человеком и отчуждённая от него же. Именно на этом онтологическом уровне (рабочий как придаток машины) можно однозначно говорить о приоритете техники. Владение средством производства означает принадлежность к эксплуататорам, но вместе с тем это обладание носит призрачный, фантомный характер: Марксом постоянно подчёркивается, что речь идёт о непонимании владельцем сути своей собственности. «Современное буржуазное общество, ... создавшее как бы по волшебству столь могущественные средства производства и обмена, походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями» [22, с. 112]. В то же время отсутствие владения средством производства есть приравнивание к «ничто», приговор к эксплуатации, несравнимой с социальным гнётом предыдущих эпох. Утверждение, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, есть, в сущности, признание того, что «не-владение» техникой есть «не-владение» чем бы то ни было вообще: обладание техническим артефактом есть нечто высшее по сравнению с обладанием любым другим предметом. И в том, и в другом случае - и для эксплуататора, и для эксплуатируемого - речь идёт о том, что важна не столько степень обладания предметом, сколько степень собственной принадлежности ему. Необходимо отметить, что отождествление технического артефакта с социальной стратой предполагает предельный случай конфликта между последними, который и переводит проблему социального неравенства в плоскость нравственного анализа. Нельзя не согласиться с американским социологом Э. Райтом относительно того, что собственно анализ социального расслоения является здесь всего лишь точкой отсчёта: «марксизм является теорией не столько классовой структуры, сколько классовой борьбы» [23, с.75]. Технический артефакт выступает здесь не только как фактор расслоения, но и как предмет конфликта, и как сфера нравственных проблем. С идеей антагонистических интересов оказывается связанным только класс, понимаемый в контексте эксплуатации, когда благосостояние одного субъекта оказывается обеспеченным за счёт благосостояния другого. Знаменитый тезис о том, что «история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» [21, с. 107], есть, в сущности, признание того, что техника, становясь самостоятельной социальной силой, заставляет во многом пересмотреть историю человечества. Её воздействие на динамику общественного расслоения чрезвычайно многопланово, она не просто вызывает определённое дифференцированное по социальным группам отношение к себе, но может оказывать существенное влияние на самоё потребность деятельности, вызывая либо увеличение активности, либо тотальную пассивность. По словам Маркса, связь между материей и обществом есть, прежде всего, материалистическая связь людей между собой, связь, которая обусловлена потребностями и способом производства и так же стара, как сами люди - связь, которая принимает всё новые формы, и, следовательно, представляет собой «историю», вовсе не нуждаясь в существовании какой-либо политической или религиозной нелепости, которая ещё, сверх того, соединяла бы людей» [22, с. 22].
Социальное и техническое в целом, являются, по крайней мере, в социологическом плане, соизмеримыми сферами действительности. Любая социальная страта в самом широком её понимании, находясь под властью определённого круга потребностей, занимает в предметно-физическом и социальном пространствах определённое место и находится в контакте с материальной природой. Техника, взаимодействие которой с социальной реальностью опосредовано, как рассмотрено ранее, экономическими механизмами, составляет часть «непрозрачной для взгляда зоны, простирающейся под рынком, которую зачастую трудно наблюдать из-за достаточного объёма исторических данных» [24, с.XXXII]. В рамках теории органопроекций, «легко можно представить, что вся эта материя, преобразованная промышленной деятельностью, является неотъемлемой частью субстанции группы, наряду с руками, ногами, телами тех, кто создал эти механизмы и обеспечивал их работу [25, с.47]. Именно данная тенденция характерна для марксистской концепции, где рабочий может рассматриваться в качестве придатка машины. Вместе с тем «нет ничего более сложного, чем выйти из овеществлённого социального пространства, чтобы осмыслить его именно в отличие от социального пространства. и это тем более верно, что социальное пространство как таковое
предрасположено к тому, чтобы позволять себя видеть в форме пространственных схем, а повсеместно используемый для разговоров о социальном пространстве язык изобилует метафорами, заимствованными из физического пространства» [26, с.53]. Являясь, как и большинство социологических подходов, исторически преходящим, марксизм сделал основные акценты на характерных моментах промышленной эпохи. Тем не менее, в условиях современного глобализующегося постиндустриального общества эта концепция, на наш взгляд, скорее изменила ракурс приложения, нежели утратила актуальность. В условиях «пост-мира» методологическая основа марксизма вновь способна выявить те аспекты технической реальности, которые олицетворяют «одухотворённый подход к жизни», выход за рамки материальных интересов [27]. Вбирая в себя часть «нагрузки» отношений между людьми, технический артефакт конституирует внутренний и внешний мир постиндустриального человека [28]. Подобный аспект, чрезвычайно актуальный для современности, представлен в несколько ином ракурсе в работах Ф. Тённиса, ознаменовавших, как и марксизм, социальную рефлексию индустриального переворота. Техника выступает здесь как одна из составляющих жизненной энергии социальной системы, формирующей «социотоп» человека [29]. Подобно тому, как в марксистской интерпретации артефакт есть одновременно и средство порабощения личности, и путь к её грядущему освобождению, в концепции общности и общества техника есть не только то, что заставляет человека выходить за пределы, но и то, что удерживает его в границах жизненного пространства. В процессе перехода от общности к обществу техника разрушает все виды естественного единства: родовые отношения, отношения соседства и отношения духовной близости. Сущностная воля, обозначенная Ф. Тённисом как целостная основа глубинных связей общности, трансформируется в избирательную волю, управляемую мышлением. Техника формирует локальные связи, отражающие кратковременные объединения людей для достижения определённых целей. «Принцип и основа общественных отношений - рациональный обмен, смена находящихся во владении вещей» [30, с. 117]. Технический артефакт, соответственно, сопряжён с новым типом взаимодействия, незнакомым для общности - между разделёнными индивидами как формальными элементами социальной структуры, где главенствует чистая рациональность. «Целеориентированный союз» общественных отношений, хрупкий и эффективный одновременно, оказывается опосредованным взаимосвязью человека и вещи, индивида и артефакта, атома социального и атома технического. В этом процессе достигается определённая завершённость, сопоставимая со шпенглеровским «окостенением» культуры, овеществлением жизни.
Применительно к социальной стратификации, знаменующей переход от общности к обществу, роль технического артефакта заключается в нивелировании естественного неравенства - перед искусственно создаваемым предметом, создаваемым ради конкретной практической цели, любой человек становится не более чем обезличенным индивидом. Этот процесс овеществления человека, который и Марксом, и Тённисом рассматривается в контексте нисхождения, на самом деле гораздо более сложен, что показала дальнейшая история социального и технического развития. Он заключает в себе и нормативную фигуру прикладного человека, подчинённого материи, и реализацию фихтеанской свободы, и невозможность реализации непосредственных человеческих влечений, и просветительское торжество человеческих замыслов. В любом стратификационном понятии, порождаемом индустриальным переворотом, можно уловить этот фундаментальный аспект - иллюзия равенства, не находимого в естественной среде, и реальность неравенства, недопустимого в искусственной сфере рациональности и расчёта [16,17,28]. Технический артефакт выполняет здесь двойственную роль и атомизирующего, и синтезирующего начала.
«Онтологическое соучастие» технического и социального в рамках стратификационных процессов выступает как сложный многомерный комплекс взаимодействий. Вопрос о том, насколько одно из них «отражает» или «выражает» другое действительно, во многих аспектах может считаться демагогическим. Вопрос же о том, насколько техника взаимосвязана с процессами расслоения общества, выводит на первый план проблему технико-
технологической демаркации. Ж. Делёз, подчеркивая, что машины бывают социальными прежде, чем стать техническими, указывал, прежде всего, на процессуальную сторону техники [31]. Владение техническим артефактом как феномен социальной стратификации опосредован влиянием на последнюю технической деятельности как процесса. Оно заслуживает, на наш взгляд, серьёзного анализа, поскольку выходит далеко за узкие рамки профессиональной дифференциации. В обществе, где «целый класс получает всё более узкую специализацию в выполнении промышленных задач, возникает глубокий разрыв между его представителями и прочими членами общества. речь идёт о совокупности людей, которые для выполнения своей работы должны обращаться к материи и покидать общество» [32, с.49].
В концепции «культур-индустрии» Т. Адорно основной акцент сделан на проблематике социального «самоинсценирования» личности, происходящего под воздействием техники [33]. Единство общества - механически-функциональное, но не духовно-целостное - обеспечивается посредством принципа обмена, анонимного регулирующего общественного механизма, опирающегося на институты массовой коммуникации. Таким образом, формируется понятие «социальной монады», отражающей потенциал напряжения, создаваемый между «реальной родовой независимостью» и «надындивидуальным коллективным началом» [34]. Данный поворот мысли соответствует, на наш взгляд, исходной точке в формировании идеи коммуникативности, которая для современной социальной науки является одним из основных теоретических конструктов. Коммуникация - логически закономерное завершение «опыта единства универсально обобществленного общества», где устанавливается некое подобие равновесия между единством и индивидуумом. «Целое и единичное, формируясь благодаря самодостаточной индивидуации, формируется в качестве отдельного, беззастенчиво нарушая собственные границы, выходя за них через единичное и многое; целое является частным собственным делом многих и одновременно не является им: всегда индивиды в состоянии сделать только меньше, чем сделает общность» [34]. Здесь мы видим диалектический синтез сущностной и избирательной воли, где коммуникация выступает как попытка воссоздания разрушенного индустриальным переворотом. Естественная закономерность, согласно Т. Адорно, составляет жизнь общества, не возвысившегося до сознания, само это «возвышение» есть процесс деформации особенного и индивидуального под воздействием общего, которое «сдавливает его наподобие инструмента пытки». Вследствие этого - «чем интенсивнее общество движется к целостности, тотальности, как она воспроизводит себя в принуждении субъектов, тем глубже тенденция к диссоциации» [34]. «Коммуницируя», мы стремимся в рамках постиндустриальности преодолеть этот диссонанс, и существенную роль, на наш взгляд, здесь играет артефакт техники - как основание внутреннего овеществления человека. В аграрном обществе, где техническая деятельность не выходит за рамки профессиональной стратификации, а технический артефакт вписывается в естественную среду, разделение в обществе, укладывающееся в антитезу «artes теЛашсае» и «artes НЬега^», не связано с радикальными преобразованиями социальной структуры и ограничивается трактовкой техники как особого вида «несвободы». При переходе к индустриальному этапу общество начинает получать от технической деятельности через организацию производства такое количество и качество действия, в котором труд покидает границы своей индивидуальности. Техника, побуждающая человека к выходу за собственные пределы, заставляя преодолевать предметно-физические и географические границы, накапливает невиданные ранее внутренние социальные дистанции [35]. Как основание социальной стратификации технический артефакт связывает воедино физическое и социальное: «пространство многочисленных мест, разбросанных, фрагментированных и разъединённых, демонстрирует разнообразные темпоральности: от простейшего господства природных ритмов до строжайшей терапии часового времени. Избранные функции и индивиды преодолевают время, тогда как малоценная деятельность и жизнь подчинённых людей идут вслед за временем» [ 10, с.175]. Именно техническая деятельность обладает свойством создавать такого рода разделение, когда «часть ментального организма оказывается всецело вне течения, соединяющего одно сознание с другим, и индивид представляется тогда самому себе существом изолированным, ущербным,
участвующим в дроблении и разрыве связей в неодушевлённом мире» [25, с.54]. Коммуникация отражает, соответственно, то состояние «застывшего разума», когда естественное и искусственное в процессе социальной эволюции достигли определённого уровня синкретно-сти - в онтологическом смысле, и эклектичности - в плане осмысления их сущности.
Идея коммуникативности в современных условиях выступает тем синтезирующим началом, которое может преодолеть «полионтологичность» современного социального знания [36]. И человек, и техника в определённом отношении могут быть рассмотрены как элементы коммуникации, составляющие создаваемого ею пространства, связующего воедино техносферу и жизнь [15,17,28]. В рамках трёх приведённых в настоящей статье социологических концепций мы можем наглядно проследить эволюцию социального «самопреодоления» техники человеком. Марксизм отразил ту стадию, когда технический артефакт впервые становится соизмеримым с человеком и выступает как чуждая ему сила, овеществляющая межличностные отношения и стратифицирующая общественную жизнь. В тённисовском переходе от общности к обществу мы наблюдаем новые типы взаимодействий между техническими и социальными «атомами», где человек достигает предела своей функциональной рационализации. Одновременно технический артефакт всё более проявляет свою иррациональную сущность, становясь «человекоразмерным». К настоящему времени техника исчерпала ресурс своего рационального развития, связанный с ограниченной постановкой конкретных практических целей. «Самоинсценирование» социальной жизни, отражённое «культур-индустрией» Адорно, есть завершающая стратегия гармонизации человеческого бытия, где технический артефакт есть редукция уникальной ситуации к однородному смысловому полю [28]. Вместе с тем вовлечение технического в коммуникативную реальность оставляет ему всё меньше и меньше места на всех уровнях жизненного пространства. «Человекоразмер-ность» техники в информационном обществе позволяет рассматривать её в контексте современной онтологии коммуникаций, отражающей, с одной стороны, диссонансы глобализационных процессов, с другой стороны, воссоздание нового порядка в отношении человека с миром.
Библиографический список
1. Бурдье, П. Мертвый хватает живого. Об отношениях между историей овеществлённой и историей инкорпорированной [Текст] / П. Бурдье. Социология социального пространства. -СПб.: Алетейя, 2007. С. 121-156.
2. Мамфорд, Л. Миф машины. Техника и развитие человечества [Текст] / Л. Мамфорд. - М.: Логос, 2001. - 408 с.
3. Гисматов, Ф.А. Генезис и эволюция мира искусственного [Текст] / Ф.А. Гисматов. - Казань: изд-во КГУ, 1992. - 144 с.
4. Штомпка, П. Социология. Анализ современного общества [Текст] / П. Штомпка. - М.: Логос, 2005. - 664 с.
5. Попкова, Н.В. Техносферные начала в общественном развитии: анализ современных философских идей [Текст] / Н.В. Попкова. - Брянск: изд-во БГТУ, 2002. - 179 с.
6. Луман, Н. Невероятность коммуникации [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://www. soc.pu.ru/publications/pts/luman_c.htlm (Дата обращения 01.09.2011).
7. Кастельс, М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура [Текст] / М.Кастельс. -М., 2000.
8. Нейсбит, Д. Мегатренды [Текст] / Д. Нейсбит. - М.: ООО «Издательство АСТ»: ЗАО НПП «Ермак», 2003. - 380 с.
9. Тоффлер, Э. Война и антивойна. Что такое война и как с ней бороться. Как выжить на пороге XXI века [Текст] / Э. Тоффлер. - М.: изд-во АСТ, Транзиткнига, 2005. - 412 с.
10. Фукуяма, Ф. Конец истории и последний человек [Текст] / Ф. Фукуяма. - М.: Ермак, 2005. -588 с.
11. Уайт, Л. Наука о культуре [Текст] / Л. Уайт. Избранное: наука о культуре. - М.: РОССПЭН, 2004. - 960 с. С. 5-462.
12. Ортега-и-Гассет, Х. Размышления о технике [Текст] / Х. Ортега-и-Гассет. Избранные труды. -М.: Наука, 1997. С. 164-232.
13. Турен, А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии [Текст] / А. Турен. - М.: Научный мир, 1998. - 204 с.
14. Маклюэн, М. Понимание медиа: внешние расширения человека [Текст] / М. Маклюэн. - М.: Гиперборея, Кучково поле, 2007. - 464 с.
15. Игнатьева, И.Ф. Антропология техники: человек как субъект мира технологии [Текст] / И.Ф. Игнатьева. - Екатеринбург: изд-во Урал. ун-та, 1992. - 130 с.
16. Казакова, В.И. Технический артефакт в системе критериев расслоения современного российского общества [Текст] / В.И. Казакова, О.А. Худякова // Социальные преобразования и социальные проблемы. Сборник научных трудов. Вып.7. - Н.Новгород: ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2008. С. 46-67.
17. Казакова, В.И. Человек и вещь в горизонте стратификации [Текст] / В.И. Казакова, Т.В. Маркова // Вестник ВятГГУ. 2009. №1 (4). С. 80-84.
18. Беленький, В.Х. Российский высший класс и проблема идентификации [Текст] // СОЦИС. 2007. №5. С. 13-28.
19. Маркс, К. Немецкая идеология [Текст] / К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения. Т.1. Гл. I. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений. -М.: Политиздат, 1983. С. 4-76.
20. Энгельс, Ф. Принципы коммунизма [Текст] / К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения. Т.1. Гл. I. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений. - М.: Политиздат, 1983. С. 77-94.
21. Маркс, К. Манифест Коммунистической партии [Текст] // К.Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин о науке и технике. Т.1. Общие проблемы и закономерности развития науки и техники. - М.: Наука, 1985. - 520 с. С. 417.
22. Маркс, К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта [Текст] / К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения. Т.1. - М.: Политиздат, 1983. С. 418-516.
23. Райт, Э.О. Марксистские концепции классовой структуры [Текст] // Рубеж. Альманах социальных исследований. 2000. №15. С. 36-85.
24. Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. Т.1. Структуры повседневности: возможное и невозможное [Текст] / Ф. Бродель. - М.: Весь мир, 2006. -592 с.
25. Хальбвакс, М. Материя и общество [Текст] / М. Хальбвакс. Социальные классы и морфология
- М.: Институт экспериментальной социологии, 2000. - 509 с. С. 47-88.
26. Бурдье, П. Физическое и социальное пространства [Текст] / П. Бурдье. Социология социального пространства. - СПб.: Алетейя, 2007. С. 49-63.
27. Иглеарт, Р. Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе [Текст] // Новая индустриальная волна на Западе: антология / под ред. В.Л. Иноземцева. - М.: Academia, 1999. - 640 с. С. 245-260.
28. Казакова, В.И. Технический артефакт в горизонте жизненного пространства [Текст] / В.И. Казакова - дисс. на соискание учёной степени канд. филос. наук. - Н. Новгород, 2007. - 163 с.
29. Тённис, Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии [Текст] / Ф. Тённис
- СПб.: Владимир Даль, 2002. - 452 с.
30. Дайксель, А. Фердинанд Тённис [Текст] // Немецкая социология / под ред. Р.П. Шпаковой. -СПб.: Наука, 2003. - 562 с. С. 107-130.
31. Делёз, Ж. Переговоры [Текст] / Ж. Делёз - СПб.: Наука, 2004. - 325 с.
32. Хальбвакс, М. Материя и общество [Текст] / М. Хальбвакс. Социальные классы и морфология
- М.: Институт экспериментальной социологии, 2000. - 509 с. С. 47-88.
33. Adorno, T. Kulturkritik und Gesellschaft. Gesammelten Schriften. Bd 10. Fr./M., 1973.
34. Адорно, Т. Негативная диалектика [Текст] / Т. Адорно - М.: Научный мир, 2003. - 374 с.
35. Зиммель, Г. Созерцание жизни [Текст] / Г. Зиммель. Избранное. Т.2. - М.: Юрист, 1996. С. 7184.
36. Буденкова, Е.В. Коммуникативная онтология как основание современной эпистемологии [Текст] // Вестник ТПГУ. Серия «Гуманитарные науки». 2006. Вып. 7 (58). С. 33-37.
37. Костина, О.В. Онтология коммуникаций [Текст] / О.В. Костина - дисс. на соискание учёной степени доктора филос. наук - Саратов, 2006.
