CC BY
13
Социология и социальная работа Вестник Нижегородско го университета им. Н .И. Лобачев ского. Серия Социальные науки, 2009, № 2 (14), с. 55-59 55
УДК 316
«ВЛАДЕНИЕ» И «СОБСТВЕННОСТЬ» В ТРА ДИЦИЯХ НЕМЕЦКОЙ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ Х1Х-ХХ ВЕКОВ
© 2009 г. Е.С. Лещенко, В.И. Казакова
Нижегородский государственный технический университет им. Р.Е. Алексеева
Поступила сркдакцсю 16.04.2009
Анализируются категории «владение» и «собственность» на материале немецкой социологии. Выделены основные тенденции их рассмотрения в соотнесении с экономическими и юридическими аспектами; обоснована актуальность теоретических разработок немецких мыслителей (Г. Зиммель, Ф. Тённис, Т. Гейгер, Х. Арендт, А. Дайксель и др.) применительно к анализу современных российских реалий. Основным ракурсом рассмотрения является проблема стратификации общества в переходный период. В качестве концептуально-методологического ориентира берётся предложенный Л. фон Штейном принцип рассмотрения собственности и владения ею как диагностического инструмента социальной структуры. Им определяются как материальные, так и духовные, как цивилизационные, так и культурные аспекты общества.
Ключксык слоса: владение, собственность, экономическая социология, социальное пространство, стратификация, переходный период, цивилизация, культура.
Проблема концептуализации материального в социологическом теоретизировании стоит одинаково остро и на обобщённо-методологическом уровне, и в сфере эмпирических исследований. Современное социальное пространство, раскрывающееся через взаимную соотнесённость материальных и ментальных структур, актуализирует поиск «представления вещи в ансамбле социальных отношений» [1, с. 9]. Владение вещью как собственностью занимает наиболее существенное место в данной системе отношений; в современном состоянии социальной «транзиции» оно фокусирует на себе весь спектр противоречивости жизненных реалий - от государственно-политических и хозяйственных проблем до череды «разрывов» экзистенциально-психологического плана. В терминологии классика немецкой социологии Ф. Тённиса можно говорить о «владении» и «собственности» как о «Richtungsbegriffe», т.е. как о понятиях, «указывающих направление», призванных служить масштабом для познания и описания социальных реалий [2-4]. Их разработка в современных условиях способствует преодолению диссонанса между глобальностью действия и локальностью мысли, особенно остро переживаемому сейчас в российском духовном опыте. Отражая его энергетические импульсы, данные понятия и в социальном, и в и в политическом формируя тот
раскрываются
экономическом
пространствах,
который является в настоящее время единственно возможной основой разрешения социальных проблем. Демаркация «владения» и «собственности», признание их принципиально различной природы либо отказ от данного разграничения являются, на наш взгляд, важнейшим диагностическим инструментарием социальных структур, основанием
конституирующего деления на внутреннее и внешнее, цивилизационное и культурное.
Первое место, отводимое «владению» в рассматриваемой дихотомии, наиболее адекватно, на наш взгляд, именно в контексте социологического анализа. Будучи своего рода инверсией классической категориальной иерархии римского права, оно отражает принципиально иной мир смыслов,
характерный для социальной сферы. Именно «владение», рассматриваемое как
цивилизационный и культурный феномен, социальное взаимодействие человека и вещи, оказывается мерилом того хозяйственного, телесного и другого материального опыта, который проявляется в жизненной целостности общества. Это ярко отражено, например, в современном стратификационном анализе [511]. Социальная интерпретация материального объекта чрезвычайно важна в свете установления человеком собственной иерархии в мире вещей и в мире идей, она подчас становится одним из определяющих ориентиров в период, когда стратификация функционирует преимущественно как ментальная структура.
междисциплинарный уровень осмысления,
В современной обществоведческой мысли «владение» вообще рассматривается как: 1) институт гражданского права, необходимое условие возникновения и осуществления вещных прав (юридический аспект); 2)
категория хозяйственной преобразующей деятельности, связанная с понятием
собственности (экономический аспект). В переходный период в центре внимания социологических исследований оказывается главным образом второй из названных: будучи тесно связан с материальным неравенством, он отражает весь спектр стратификационных тенденций «транзитного» общества. Владение вещью включается в систему обозначения социального статуса людей, становясь подчас одним из немногих опознавательных знаков, фиксирующим место человека в общественной иерархии. Вместе с тем «владение» вообще является малоизученной социологической характеристикой, что неудивительно, если принять во внимание принципиальную разнонаправленность экономических стратегий и обществоведческих парадигмальных установок. Исследование данного понятия в этом ракурсе представляется необходимым со следующих точек зрения. Во-первых, резкое расширение зоны неопределённости в хозяйственной сфере деятельности имеет в настоящее время тенденцию к дальнейшему углублению. Экономический кризис,
наступивший вслед за социальным, ярко высветил свойственную России низкую значимость труда и собственности,
расхождение между принципами их манифестации и реальным функционированием в стратификационном пространстве. Данный аспект наглядно проявляется и в традициях российского законодательства, свободно оперирующего понятием «владельца» и избегающего понятия «собственника» [12, 13]. Это сочетание значительного
междисциплинарного диапазона с
возможностью постановки практически ориентированных задач открывает путь качественного изменения как теоретической, так и эмпирической социологии. Проблемное поле «владения» и «собственности» может послужить здесь адекватным концептуальным основанием.
Во-вторых, серьёзной проблемой эмпирических исследований является отсутствие какой-либо классификации и отбора объектов владения (собственности) в рамках стратификационного анализа. Концептуальная нагруженность социологических фактов уже не
воспринимается здесь как методологическая проблема, требующая разрешения. Выбор той или иной вещи как объекта владения чрезвычайно редко обосновывается как граничное условие социальной демаркации [6], как следствие - принципиально важный анализ современной утраты социальной идентичности не получает должной разработки. Сама же «социология вещей» при всей глубине постановки её проблем выглядит лишь как своего рода «изыск» теоретических исканий, «напряжённость мысли», уводящая в сферу метафизики [1].
Третьим немаловажным аспектом является отсутствие чётких критериев цивилизационной идентичности нашей страны применительно к настоящему периоду. Сейчас речь идёт о становлении постиндустриального
(постэкономического) общества, где ключевой проблемой является утрата значимости материальных интересов [14]. Вещи семантизируются, их владение и потребление могут рассматриваться в контексте «социальной судьбы», противопоставляющей классы [15]. Внимание смещается с потребительной стоимости вещи на другие аспекты, проявляющиеся в их демонстративном использовании [16, 17]. Между тем
материальное неравенство в России - как во времена существования сословий, так и в стратифицированном обществе - всегда характеризовалось своей особой спецификой. Свойственное постиндустриальной
цивилизации «культурное принуждение» в нашей стране имеет иную и гораздо более длительную историю. Вещь наделена более широким диапазоном социокультурных характеристик, нежели в западной цивилизации. Россия, рассматриваемая как «пограничное» социокультурное образование, в силу
исторических обстоятельств совмещает в себе разнонаправленные цивилизационные
характеристики. С учетом современного роста взаимосвязи экономики и политических властных институтов возможно выявление определённых тенденций расслоения
современного российского общества, уточнение ряда аспектов состояния социальной «транзиции».
Актуальность обращения в данном
контексте к немецкой социологической традиции связана с глубоким духовным родством, которое обнаруживается, на наш взгляд, при сопоставлении её с российском опытом осмысления социальных и экономических реалий. И в том, и в другом
случае можно наблюдать отчуждение демократических идеалов и в области государственной деятельности, и в сфере мышления. Приоритетными являются идея защиты духовных ценностей от разлагающего влияния западной цивилизации, романтическое отторжение внешнего мира, прочная дамба против потребительства, основанного на
культуре расчёта. Основоположниками - В. Зомбартом и Г. Зиммелем была задана отправная точка, красной нитью проходящая через всю немецкую социологическую
традицию: именно культура является
фундаментом экономики, а не наоборот [18-20]. Именно люди - та субстанция, которая определяет направление социальной динамики. Экономика есть лишь функция переплетения сложнейших процессов, религиозных и
этнических. Глубоко родственным российскому духовному опыту оказывается, например, тезис
Н. Элиаса о том, что «по-
немецки «цивилизация» обозначает нечто очень полезное, но всё же имеющее ценность как бы второго порядка, а именно то, что охватывает лишь внешнюю сторону жизни, затрагивает лишь поверхностные слои человеческого
существования. Для самоинтерпретации, для выражения собственной сущности и гордости за свои достижения немцы используют слово «культура» [21, с. 59-60]. Также в контексте исследования владения и собственности
чрезвычайно важен, на наш взгляд, акцент
немецкой социологии на исследование
взаимодействий между институциональными и психическими признаками социальной структуры [22-24].
Помимо этого, значительную роль играет тот факт, что русская обществоведческая мысль XIX века испытала сильное влияние немецкой классической философии, в том числе и в сфере экономики и юриспруденции. Законодательные ориентиры европеизирующейся России сформировались под непосредственным влиянием гегелевской «Философии права», в сфере же социально-философского знания приоритет отдавался кантианскому
представлению о «моём» и «твоём» как об априорных предположениях практического разума. Таким образом, помимо аналогий ментального опыта, можно говорить и об общих методологических основаниях.
Вместе с тем сопоставление немецкой и русской социологических традиций
чрезвычайно плодотворно в том плане, что они отнюдь не составляют идентичных стратегий исследования; речь может здесь идти скорее о
«параллактическом» характере соотнесения, когда «происходит постоянное смещение перспективы между двумя точками, между которыми невозможен никакой синтез или опосредование... несмотря на тесную взаимосвязь и даже в какой-то мере тождественность, они как бы находятся на противоположных сторонах ленты Мёбиуса» [25, с. 11]. Русская и немецкая социологические традиции могут быть представлены как различные варианты абстрактно-идеологического понимания общественного развития, для которых характерны специфические версии отказа от индустриализации и «тоски» по аграрному жизненному укладу. В противовес отечественной культурно-антропологической ориентации немецким мыслителям, как правило, свойственно стремление к размежеванию социологии и антропологии. Эти диссонансы, играя немаловажную роль в социоэкономической проблематике, наглядно проявляются как аспекты взаимодействия мира людей и мира вещей. В русском менталитете, в частности, укоренено марксистское
дистанцирование от политэкономии, но принципиальный акцент делается на утопических, а не на экономикоматериалистических элементах его анализа.
«Владение» и «собственность» в немецкой социологической традиции получают, таким образом, специфический спектр социальных интерпретаций, близких российскому духовному опыту. Приоритетным здесь является и сама постановка проблемы их демаркации. Как социологическая категория «владение» впервые проанализировано Л. фон Штейном в работе «Система наук о государстве» [26]. Л. фон Штейн выделяет социальное разделение по классам (величина собственности, количественный признак) и «форму общества»; в последнем случае собственность систематизируется по
качественным признакам. Формы общества развиваются в различных порядках соответственно тому, как влияют личностный элемент и величина собственности на лежащий в основании общества вид собственности. Чисто количественное разделение, выявляющее просто богатых и бедных, недостаточно, таким образом, вид собственности имеет иную природу, нежели её величина. В дополнение к этой схеме К. Маркс, гораздо острее переживавший кризис социальной
бездуховности, связанный с индустриальным переворотом, вводит понятие «суверенитета собственности» [27]. Для феодальной
собственности характерен неполный
суверенитет собственности: когда функции
владения, распоряжения, использования рассеяны между разными людьми. Экономическая структура взаимных обязательств по поводу собственности воспроизводится в структуре социальной, в сословной иерархии. Для индустриальной цивилизации характерен полный суверенитет собственника, который отражается в унификации прав и обязанностей граждан в государстве, классовой структуре, отчуждённом состоянии и буржуазии, и пролетариата.
Соответственно в работах Л. фон Штейна и К. Маркса чётко обозначается теоретическая схема анализа, в которой демаркация «владения» и «собственности» оказывается тесно вплетена, во-первых, в фундаментальную проблематику неравенства и расслоения общества и, во-вторых, в проблему социологической концептуализации
переходного периода, каким был индустриальный переворот, современный этим мыслителям. Глубина данной демаркации выступает как мера потери социальной идентичности в состоянии нестабильности социальных структур. Обе концептуальные схемы закономерно опираются на гегелевскую схему, согласно которой владение - первый шаг к собственности, оно индивидуально, собственность - социальна, поскольку выводится из товарного обмена. Таким образом, владение и собственность в любом случае имеют различную социально-онтологическую природу. Позднее данный аспект был разработан Х. Арендт на социальнофеноменологическом уровне осмысления: собственность рассматривается ею как «место» человека в мире, утрата которой означает утрату защиты закона, в то время как владение само по себе не наделено никаким сакральным подтекстом, означая просто свободу от необходимости поддержания жизни [28]. Отмеченное Х. Арендт смешение понятий владения и собственности в промышленную эпоху коренится в их полной идентичности перед лицом рыночной структуры. Экономический приоритет, отдаваемый обменной ценности продукции, определяет полярность расслоения общества, редукцию его до двухклассовой схемы, что и представлено в марксистском анализе общества. Данный аспект выражается в том, что «мера благодати денег оказывается превыше меры благодати власти» [29, с. 171], основой же взаимодействия в стратификационном поле становится конфликт.
Владение средствами производства, в отличие от владения землёй, оказывается для человека непосильным бременем. В этой ипостаси, укоренённой в традициях немецкого романтизма, собственность выступает, в частности, в работах Х. Фрайера [30]. Как и у Маркса, революционный взлёт духа и жизни должен быть направлен против капитала, так как он омассовляет людей, как массово производит товар, втискивает их в кадры своих организаций, разрушает их классовой борьбой не на жизнь, а на смерть.
В современных российских реалиях вещи свойственно выступать как стратегии утверждения «я». Владение - «обладание» становится здесь модусом человеческого существования, собственность же всё чаще облекается в форму социального мифа. Простота последнего на фоне бесконечно усложняющейся социальной реальности одинаково проблемна и для элиты, и для «социальной обочины». Данное Владимиром Соловьёвым определение собственности как «идеального продолжения личности в вещах» остаётся по-прежнему актуальным; при этом современность предлагает необычайно широкий спектр возможностей этой органопроекции для любого из нас. Как и в древние времена, мы можем надеяться на продолжение нашей жизни в вещах или стремиться к эмансипации от их стратифицирующей логики. Самый позитивный и вследствие этого чрезвычайно популярный миф собственности восходит к тезису Дж. Локка о труде как о первоначальном источнике права владельца. Метафизическая природа его не опосредована никакой связью ни с трудом, ни с жизнью вообще; тем не менее, она, как и тремя столетиями ранее, продолжает оставаться надеждой на гармонию с миром вещей и в конечном итоге - с противоречиями социальной сферы. Российская «исчезающая граница» собственности маргинализирует её посредством трансцендирования и мифологизации «собственника». Настаивая на юридическом статусе «владельцев», использующих и распоряжающихся вещами на основе некоего договора, мы склонны переносить на altera pars всё бремя собственности, считая её то общенародной, то государственной. Это, с одной стороны, оборачивается невозможностью увидеть себя в окружающих вещах, а значит, в полной мере осознать себя, с другой -инициирует специфическую для России форму свободы от вещей, укоренённую в антропоморфности космизма. Стремлению
человека увидеть себя в вещном мире, в естественном поле зрения, российский менталитет противопоставляет поиск себя в опыте трансцендентного, радикальным образом смещая привычную для Запада систему социальных оппозиций. Маргинализируя «собственническое», мы отказываемся от материального прогресса - стремления изменить мир по своему подобию, что и является главным основанием и целью присвоения. Этот российский духовный опыт обретает уникальное значение в процессе становления информационного -
интеллектуального - общества.
Список литературы
1. Вахштайн В. Социология вещей и «поворот к материальному» в социальной теории / В кн.: Социология вещей. М.: Территория будущего, 2006. С. 7-39.
2. Тённис Ф. Общность и общество. Основные
понятия чистой социологии. СПб.: «Владимир
Даль», 2002. 452 с.
3. Tonnies F. Geist der Neuzeit. Berlin; New York, 1998. Bd. 22.
4. Tonnies F. Kritik der offentlichen Meinung. Berlin; New York, 2002. Bd. 14.
5. Беляева Л.А. Материальное неравенство в России. Реальность и тенденции // СОЦИС. 2007. № 11. С. 29-40.
6. Доведов С.Н. Владение мобильным телефоном как субъективный фактор социальной стратификации: дис... канд. соц. наук. М., 2007. 127 с.
7. Кириллов А.В. Позиционирование брэнда в
социальном пространстве потребительского поведения в российском обществе: дис... канд. соц. наук. Ростов-на-Дону, 2008. 147 с.
8. Красилова А.Н. Социальный капитал как инструмент анализа равенства в российском обществе // Мир России. Социология. Этнология.
2007. № 4. С. 160-180.
9. Реальная Россия: социальная стратификация современного российского общества / Под ред. М. Тарусина. М.: Журнал «Эксперт», 2006. 680 с.
10. Собственность в жизни россиян: реальность и домыслы // СОЦИС. 2005. № 11. С. 3-18.
11. Шкаратан О.И. Социальное расслоение в современной России: драма расколотого общества // Мир России. Социология. Этнология. 2008. № 1. С. 3-48.
12. Скловский К.И. О сущности собственности // Общественные науки и современность. 2000. № 1.
13. Зайков В.В. Владение в своде законов российской империи и римская possession // Древнее право. Jus antiquum. 2004. № 1 (13). С. 117-128.
14. Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. Постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире. М.: «Academia» «Наука», 1998. 640 с.
15. Бодрийяр Ж. Функция-знак и классовая логика / В кн.: К критике политической экономии знака. М.: Академический проект, 2007. 335 с.
16. Трушина Л.Е. Человек и вещь в зеркале рекламы. СПб.: Изд. дом СПбГУ, 2007. 195 с.
17. Корнев В.В. Система вещей в
антропологической перспективе. Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2005. 280 с.
18. Зиммель Г. Социальная дифференциация. Социологические и психологические исследования. Киев - Харьков: Южно-Русское книгоиздательство Ф.А. Йогансона, 1898. 224 с.
19. Зиммель Г. Социологический этюд. Киев -
«POSSESSION» AND «PROPERTY» WITHIN TRADITIONS OF GERMAN SOCIOLOGY OF THE XIXTH AND THE XXTH CENTURIES
E.S. Leschenko, V.I. Kazakhova
The article is devoted to the term analysis of possession and property based on German sociology investigations.
The main items of their description are correlated with the economical and juridical aspects, the actuality of the works of G. Zimmel, F. Tennis, T. Geiger, H. Arendt, H. Frayer is proved. The problem of transitive society stratification is considerer to be the main topic under consideration. The conceptual and methodological orienteer is the principle of property and possession as the important diagnostic instrument of social structure. Material and mental (as well as cultural and civil) aspects of society development are determined by the means of this instrument.
Keywords: possession, property, economical sociology, social space, straification, transitive period, civilization, culture.
Петербург - Харьков: Южно-Русское
книгоиздательство Ф.А. Йогансона, 1901. 59 с.
20. Зомбарт В. Пролетариат. Эскизы и очерки. М.: Книгоиздательство, 1907. 106 с.
21. Элиас Н. О процессе цивилизации.
Социогенетические и психогенетические
исследования. М.-СПб.: Университетская книга,
2001.
22. Geiger T. Das unehliche Kind und seine Mutter im Recht des neuen Staates. Munchen, 1920.
23. Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. 648 с.
24. Луман Н. Мировое время и история систем.
Об отношениях между временными горизонтами и социальными структурами общественных систем [Электронный ресурс] // http:// www.
ruthenia/ru/logos/number/44/08.pdf (дата обращения 30.04.2009).
25. Жижек С. Устройство разрыва: параллаксное видение. М.: Изд-во «Европа», 2008. 516 с.
26. Stein L. von. System der Staatswissenschaft. Osnabruck, 1964.
27. Маркс К. Немецкая идеология / К. Маркс,
Ф. Энгельс. Избранные произведения. Т. 1. Гл. I.
Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений. М.: Политиздат, 1983. С. 476.
28. Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000. 437 с.
29. Валлерстайн И. Конфликт классов в капиталистической миро-экономике / В кн. Э. Балибар, И. Валлерстайн. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М.: Логос, 2004. 285 с.
30. Фрайер Х. Революция справа. М.: Праксис,
2008. 168 с.
