CC BY
56НАРОДЫ
Таджикистан. Весна 1992 года (комментарий этнографа к политическим событиям)
Людмила Чвырь
Проблемы, связанные с политическим исламом, единодушно признаны сейчас наиважнейшими и интенсивно обсуждаются на самых разных общественных уровнях. Громче всего, естественно, звучат голоса тех, кто сталкивается с ними в своей профессиональной деятельности, то есть практиков — политиков, дипломатов, военных. Может быть, чуть менее часто затрагивают эту тему обществоведы-аналитики разного профиля — политологи, правоведы, экономисты, философы, осмысляющие национальные отношения и межэтнические конфликты. К сожалению, реже можно узнать мнение на сей счет историков, которые могли бы проследить становление ситуации, ставшей столь мощным фактором в наши дни. Этнографический же аспект видения событий зачастую вовсе игнорируется или сводится к употреблению весьма невнятных, а порой просто некорректных клише типа “родо-племенные группы” применительно, скажем, к современным таджикам. Обстоятельство это по-своему удивительно, поскольку все как будто признают существование в бывших республиках Советского Союза достаточно разнообразных обществ, характеризующихся различным соотношением модернизированных и традиционных элементов в разных сферах жизни, и все будто бы осознают необходимость всестороннего изучения этого феномена.
Между тем суть этнографического подхода заключается в преимущественном внимании именно к традиционным формам жизни общества, в стремлении выявить все многообразие таких элементов и показать меру их воздействия на основные тенденции современного общественного бытия. Не учитывая эти моменты, мы вряд ли достигнем полного, всеобъемлющего понимания привычного образа жизни среднеазиатских, к примеру, народов и, тем более, механизмов и сути наблюдающихся в последние годы военно-политических конфликтов.
Эта статья ни в коей мере не претендует на очередную интерпретацию событий в одной из “горячих точек”. Это — хлеб журналистов и политологов, моя задача — выделить из всего многообразия поведенческих элементов, проявившихся в конкретной ситуации, особые способы разрешения самим народом возникающих перед ним проблем, обусловленные сохранением в его жизни именно традиционного начала, — этнографические компоненты.
В центре нашего внимание — беспрецедентное “сидение” двух групп митингующих (“за” и “против” правительства) на двух соседних площадях Душанбе в апреле-мае 1992 года \ Этот эпизод, безусловно, явился апогеем первого, мирного этапа нагнетания напряженности (начавшегося еще в 1990 году) внутри таджикистанского общества. Увы, через два с небольшим года ситуация резко изменилась качественно: началась ожесточенная война таджиков против таджиков — страшное время
самоистребления.
Коротко напомню основные события, предшествовавшие интересующему нас эпизоду. Борьба демократически настроенной интеллигенции против “партийно-кланового режима” под лозунгом национального возрождения активизировалась в Таджикистане, как и в других республиках Союза, в конце 80-х годов. Ответные действия властей, приведшие к трагическим событиям февраля 1990 года, впервые потрясли сознание мирных жителей страны. Московский августовский путч (1991 год) отозвался в Душанбе сильной поляризацией политических сил: с одной стороны, коммунистические власти, с другой — демократы-интеллигенты и так называемые “исламисты”, а в действительности, мусульманские демократы, неожиданно для многих выступившие вместе.
Дестабилизация политической обстановки достигла первого пика осенью 1991 года, когда обе стороны, выдвигая все более непримиримые лозунги, стали предпринимать все более решительные шаги. Под давлением демократов подал в отставку с поста президента республики К. Махкамов. Однако Верховный Совет назначил исполняющим его обязанности Р. Набиева — один бывший секретарь ЦК компартии был заменен другим. К тому же в Таджикистане было введено чрезвычайное положение. Такие действия властей вызвали у значительной части населения недовольство, отчетливо проявившееся в октябре 1991 года: в Душанбе собрались два мирных митинга (прокоммунистический и оппозиционный), которые удалось приостановить лишь после частичных уступок со стороны властей.
Термин “мирный характер митинга” требует некоторого пояснения. Конечно же, собравшиеся были встревожены происходящими событиями и накал страстей увеличивался вместе с числом участников. Однако люди придерживались, главным образом, мирных, ненасильственных способов
политической борьбы. В этом отношении весьма показателен эпизод, когда несколько десятков наиболее уважаемых мусульманских шейхов, недовольных чисто формальным и малоэффективным соглашением между конфликтующими сторонами, начали голодовку протеста. Вскоре к ним присоединились другие сторонники оппозиции — число голодающих возросло до 160 человек. Ни приехавшие из Москвы Е. Велихов и А. Собчак, ни местные политические лидеры, такие, как Ш. Юсупов, не смогли справиться с ситуацией, возбуждавшей рядовых верующих. Страсти удалось обуздать лишь главе мусульман Таджикистана казикалону Ходжи Акбару Тураджонзоде — человеку, популярному в народе и пользующемуся уважением среди основной части духовенства, явно незаурядному политику. Подобные мирные формы борьбы были преобладающими, прямых актов насилия в основном удалось-таки избежать.
Соотношение сил между двумя противостоящими группами таджикистанских политиков постоянно менялось, но к концу 1991 года оно было таково, что Президентом республики избрали все же Р. Набиева. Новый 1992 год начался в обстановке углубляющегося экономического и политического кризиса.
Острая борьба развернулась вокруг выполнения властями своих обещаний: не преследовать ни уголовно, ни административно устроителей и участников осенних оппозиционных митингов. Однако в республике все чаще раздавались угрозы в их адрес, и, более того, начались судебные разбирательства в отношении лидеров демократического крыла М. Миррахимова, Ш. Юсупова, М. Икромова. А к весне 1992 года уже развернулась массовая кампания преследования рядовых сторонников оппозиции. Поводом к очередному взлету общественной напряженности послужил инцидент со спикером Верховного Совета С. Кенджаевым, во всеуслышание оскорбившим памирцев, — его явно непарламентское повеление вызвало чрезвычайно бурную реакцию антиправительственной стороны: перед зданием парламента мгновенно собрался митинг оппозиции. Поначалу в нем приняли участие несколько сотен человек, но с каждым днем он становился все более и более многолюдным. По мнению наблюдателей, в течение месяца на нем побывало в общей сложности около одного миллиона человек. Даже если эта цифра и преувеличена, все равно для Таджикистана это небывалая активность.
К концу апреля 1992 года сдерживать напор людей, разъяренных неуступчивостью властей (и в первую очередь народных депутатов), становилось все сложнее. 22 апреля группа митингующих ворвалась в здание Верховного Совета и захватила нескольких заложников; день спустя здесь же началось создание Национальной гвардии оппозиции. Наконец, власти приняли некоторые условия митингующих, и в том числе отставку С. Кенджаева, однако взамен они потребовали прекращения митинга оппозиционеров с 25 апреля. Но возбужденные люди, однажды уже обманутые Верховным Советом в сходной ситуации (в октябре 1991 года), на этот раз не спешили расходиться.
В это же время из Куляба направился в Душанбе организованный марш сторонников парламента, требующих от властей восстановления в должности их земляка С. Кенджаева и отставки казикалона Тураджонзоде. Прийдя в столицу, эти люди заняли площадь Озоди около здания Верховного Совета, и с 26 апреля там начался второй — проправительственный многодневный митинг. Тогда на площадь Шахидон вернулись наполовину уже разъехавшиеся оппозиционеры. На период с 27—28 апреля по середину мая приходится кульминация последнего предвоенного этапа противоборства контр- и проправительственных сил, проявившаяся в двух параллельных многотысячных митингах-марафонах на двух соседних площадях Душанбе, разделенных только цепочкой милиционеров.
В конце апреля была предпринята еще одна попытка примирить противоборствующие стороны: на площади Айни собрался третий митинг, участники которого призывали нейтрализовать ситуацию, пойти на компромиссы, отказаться от противостояния, чтобы избежать гражданской войны. Однако напряжение в городе было уже столь сильно, конфронтация между площадями Озоди и Шахидон достигла такого уровня, что эти мудрые и справедливые призывы, по сути, остались без внимания, и третий митинг вскоре закончился, увы, безрезультатно.
* * *
Если газеты и телевидение, рассказывая об этих событиях, стремились дать характеристики партиям и движениям Таджикистана и их лидерам, то есть пытались “разложить” ситуацию в привычных категориях “расстановки политических сил”, то внимание этнографа привлекали совершенно иные моменты. Во-первых, это быстрота и четкая организованность массового противостояния на двух душанбинских площадях; во-вторых, состав участников этого “сидения”. Совершенно очевидно, что это не были очумевшие от непонятных “свободы и суверенитета” политические фанаты или взвинченная искусно подобранными лозунгами и ловко распущенными слухами молодежь. Конечно, среди участников
митинга преобладали мужчины (хотя поначалу были и женщины), но очень разные по возрасту (в том числе было немало пожилых людей и даже глубоких стариков). Среди собравшихся присутствовало много сельских жителей со всего Южного Таджикистана, хотя, безусловно, были и представители иных социальных слоев, причем различные по уровню благосостояния. Это был действительно народ, и он был расколот на две части.
Наконец, бросался в глаза подчеркнуто мирный характер противостояния, точнее “противосидения”, даже несмотря на то что на каждой из площадей старикам время от времени приходилось сдерживать наиболее ретивых молодых людей. Само же это продолжавшееся долгое время сидение двух огромных толп не политиков, а простых людей, съехавшихся из разных районов республики, спустившихся из горных кишлаков в столицу своего государства, совершенно очевидно, было символическим, чуть ли не ритуальным действом, знаком каких-то важных устремлений — утверждений или отрицаний. Но тогда лидеры Таджикистана, выдвигая поистине замечательные лозунги, не поняли или не захотели понять пожеланий тех, кто обращался к ним таким способом 2.
В угаре политической борьбы ни представители официальных властных структур, ни лидеры политических объединений даже не пытались постичь требования народа и несмотря на разность своих целей действовали, по сути, одинаково. Во-первых, и те, и другие так или иначе “раскачивали лодку”, дестабилизируя (в меру своих возможностей) обстановку, прибегая при этом к весьма тривиальным мерам, применявшимся в аналогичных случаях и в Молдове, и в Грузии, и в Прибалтике — распускали слухи, возбуждавшие молодежь и запугивавшие обывателей подробностями о зверствах, якобы совершаемых противоположной стороной; предпринимали реальные акты террора и насилия; разворачивали клеветнические кампании вокруг общественных деятелей и других известных людей; формировали боевые отряды самообороны и Национальной гвардии; амнистировали уголовников; раздавали оружие населению и т. п. Предпринимались также попытки придать происходящим событиями националистическую направленность — антирусскую и антиузбекскую, но, как показало дальнейшее развитие ситуации, широкого отклика у таджиков эти маневры не нашли. Конфликт вспыхнул, но внутриэтнический.
Другой важной линией действий лидеров обеих сторон было втягивание народа в борьбу за власть в государстве между группировками. На той стадии спора им казалось: за кем пойдет больше народа, тот и победит.
Рассматривая эти события, чрезвычайно важно ответить на несколько вопросов. Во-первых, каков истинный смысл самого возникновения двух столь массовых “сидений”? Совершенно очевидно, что продемонстрированное ими молниеносное и жестокое размежевание целого народа (конечно, в лице его активных, истинных представителей, а не отобранных в ходе избирательных манипуляций) напрочь опровергает представление о его пассивности. 100—150 тысяч митингующих для небольшого Таджикистана — совсем немало. А подчеркнуто мирный характер противостояния свидетельствовал о главном желании народа — немедленном и бескровном урегулировании конфликта. В этом эпизоде я вижу последнюю серьезную попытку традиционной части таджикистанского общества своими силами приостановить углублявшийся с каждым днем внутриэтнический раскол в условиях, когда неподалеку стояли российские танки.
Во-вторых, какие механизмы обеспечили столь быструю мобилизацию обычно далеких от политики таджикских крестьян и горожан? Здесь можно предполагать обращение к привычным, давно и хорошо отработанным приемам. Но прежде чем говорить о них, хочу сделать три замечания.
Первое: для меня очевидна беспочвенность и даже абсурдность любых утверждений, будто приехавшие из горных кишлаков в Душанбе люди откликнулись на лозунги и призывы проправительственного или оппозиционного блоков. Меня поддержит всякий, кто хотя бы немного представляет себе характер, привычки и обычаи таджиков. Собравшиеся люди могли сочувствовать той или иной идее или лозунгу (при условии, что они дошли до далеких кишлаков и были там совместно обсуждены), но мгновенно отправиться в столицу митинговать — такая реакция просто невероятна. Для подобного поступка должны были существовать более веские (разумеется, с их точки зрения) причины.
Второе: привычное для средств массовой информации противопоставление двух группировок как “проправительственных” сил, с одной стороны, и “исламской оппозиции”, “исламистов”, “демократов” — с другой, весьма и весьма относительно, ибо как среди тех, так и среди других были как верующие мусульмане, так и атеисты.
И, наконец, третье. Хорошо известно, что при советской власти ислам в Средней Азии продолжал существовать, хотя сфера его воздействия на жизнь людей была значительно ограничена. Исполнение основных мусульманских бытовых предписаний (впрочем, нередко исторически
сросшихся с домусульманскими) соблюдалось главным образом в “низовых” ячейках таджикистанского общества: в домашне-семейном, родственном кругу, в пределах кишлака, отдельного квартала в старых городах, издавна объединявшего членов соседско-территориальной общины. К сожалению, этот исторически сложившийся и заслуживающий самого пристального внимания феномен — быт советских мусульман с его мусульманской основой, значительными домусульманскими пережитками и к тому же адаптировавшийся к реалиям советского образа жизни — все еще недостаточно описан этнографами и социологами 3.
Между тем именно порожденная этим феноменом своеобразная среда способствовала сохранению в том или ином виде (реально или в воспоминаниях) традиционных институтов и связей, многие из которых в событиях 1992 года “ожили” и, несомненно, сыграли важную организационную роль.
К их числу можно отнести, скажем, известные в традиционном таджикском обществе мужские собрания (“гапы” и т. п.), предполагающие существование стабильно организованных групп населения, связанных дружественными и соседскими отношениями 4. Определенную роль мог сыграть и старинный обычай ритуализованного бытового соперничества молодежных объединений из разных кишлаков, кварталов, местностей. Наиболее известны в этом плане частые стычки между памирскими и кулябскими юношами.
Необходимо учитывать и исторически сложившееся локально-культурное членение Таджикистана, во многом сохранившееся и сейчас, которое, кстати, запечатлено в так называемом этническом сознании современных таджиков — в четком взаимном различении каратегинцев и, скажем, кулябцев, гиссарцев, ходжентцев и т. д.5. И это членение наглядно прослеживается при сопоставлении состава участников двух интересующих нас митингов.
Наконец, весьма важно сохранение в сегодняшней жизни Таджикистана памяти о некоторых особенностях структуры дореволюционного общества — об отношениях между группами людей с разным статусом и, шире, между разными категориями населения. Оказывается, и те, и другие не утратили своего значения и поныне.
Каждая составляющая это общество структурная единица (сословие, страта, класс и т. п.), будь то центральная или периферийная, административная или военная, духовная или светская, естественно, имела своих предводителей и социально зависимые (в экономическом, юридическом, нравственном и других смыслах) подразделения людей. По моим полевым данным, воспоминания о персонах, в прошлом как-либо социально выделенных, чаще всего связаны с двумя группами местных авторитетов — носителями военных чинов (мингбоши, юзбоши, илликбоши и т. д.) или с людьми духовного звания, наиболее тесно связанными с простыми народом. Надо оговориться, что у оседлого населения Средней Азии большинство военных предводителей принадлежали к духовному сословию, то есть происходили из ходжей и сейидов. Таким образом, один и тот же человек занимал высокое социальное положение по двум линиям одновременно. В глазах современных таджиков, во многом ориентирующихся на традиционные ценности, потомки таких авторитетов сохраняют статус лидера просто в силу самого своего происхождения.
Рассматривая выбранный нами эпизод, необходимо несколько подробнее остановиться на роли в этих событиях исламского духовенства. И здесь, прежде всего, надо учитывать, что речь идет не об однолинейной иерархии духовных лиц. Исследователи выделяют в этой сфере несколько групп, характерных для конца XIX — начала ХХ века, которые отчасти сохранились до наших дней.
1. “Духовные сословия”, “святые группы”, “убежище благородного происхождения” — сейиды, ходжи, миры, тура и т. п. Все эти люди, согласно легендам, являются потомками Мухаммеда, первых арабских завоевателей Средней Азии, трех первых праведных халифов и т. п. Они пользовались и пользуются в народе почтением и уважением, совершенно независимо от их теперешнего положения и уровня благосостояния.
2. “Уламо” — высшее духовенство, мусульманские ученые, богословы, знатоки шариата. Их было немного, поэтому уважением пользовались даже члены их семей. К концу XIX века принадлежность к этой группе стала наследственной.
3. Муллы — самая массовая категория мусульманского духовенства. Муллой мог стать любой человек, получивший духовное образование, вне зависимости от происхождения. По прошествии времени мулла мог дослужиться до трех чинов (урак, судур, садр) и уже после этого претендовать на высокие духовные должности — казий, муфтий, раис или мухтасиб.
4. Пиры и ишаны — группа, связанная с различными суфийскими общинами. За каждым из них нередко стояли и стоят стабильные и довольно крупные объединения верующих, обычно членов соседских общин и (или) нескольких семейно-родственных групп, иногда — отдельные люди. Духовная власть пира
или ишана над такой группой часто была чрезвычайно сильна: он оказывал влияние на решение буквально всех вопросов частной жизни своих подопечных — мюридов. Среди современных мусульманских структур в Средней Азии и Казахстане этот институт, быть может, самый действенный и влиятельный в среде простого народа (однако в силу разных причин он пока наименее изучен).
* * *
Почти все перечисленные “пережитки” дореволюционного уклада жизни, так или иначе связанные с бытовым исламом, отчетливо проявились в наши дни: в новых, экстремальных условиях именно они обеспечили быструю социальную мобилизацию таджиков. Именно из среды низшего провинциального духовенства (пиров, ишанов, мулл), равно как и из числа местных сейидов и ходжей, и выделились те лидеры, за которыми безоговорочно пошел народ. Тот, кто в глазах стороннего наблюдателя представлялся “неформальным лидером”, в действительности был реальным лидером, чья моральная власть над людьми не просто обеспечивалась личным авторитетом, но в первую очередь была легитимизирована традицией.
Не менее важна роль и тех традиционных институтов и устоев, за которыми просматриваются конкретные группы различными узами связанных людей: гапы, молодежные объединения по типу “дружин”, разные семейно-родственные образования или соседско-территориальные общины. Все они, частично совпадающие по своему составу, выполняют в обществе роль каналов связи, при помощи которых людей собирают, мобилизуют, и они, подчиняясь традиции взаимопомощи и взаимопонимания, стремятся продемонстрировать свою лояльность по отношению к группе родных, близких, любимых или уважаемых людей. Немедленная реакция каждого отдельного человека на “призыв” группы (часто в лице ее признанного лидера), к которой человек сам себя внутренне причисляет, — это его долг и потребность и, кроме того, это своего рода гарантия того, что в другой ситуации он вправе будет рассчитывать на лояльность и поддержку остальных.
* * *
Однако анализируя механизмы, приведшие в движение и собравшие на две душанбинские площади огромное количество людей, далеких от политики, на мой взгляд, было бы совершенно неправильно не привлечь особого внимания к фигуре главы таджикистанских мусульман — казикалона Ходжи Акбара Тураджонзоде. О его действиях в той ситуации известно немного, он их не афишировал, однако сама линия его поведения, восстановленная по материалам прессы, знаменательна.
Сначала, как известно, он был высшим религиозным иерархом, вполне лояльным по отношению к коммунистическим властям, и неоднократно высказывался против участия мусульман в политической борьбе. С обретением Таджикистаном независимости казикалон поддержал Президента Р. Набиева. Но постепенно Тураджонзоде отказался от поддержки Президента и старался вести себя максимально независимо от всех властей. По всеобщему признанию, он как бы занял устойчивую центристскую позицию.
Не сразу сложились отношения казикалона и с Исламской партией возрождения Таджикистана (ИПВТ). Сначала он будто бы не принял ее, справедливо отмечая значительную разницу в социальной опоре, культурной ориентации и политических целях двух основных подгрупп таджикских “исламистов” — приверженцев олицетворяемого самим Тураджонзоде “официального ислама” и ИПВТ. Новый этап их взаимоотношений начался как раз в апреле 1992 года, когда и те, и другие порвали с Президентом Р. Набиевым и светскими националистами Растохеза.
К этому времени, как никогда, стала очевидна актуальность задачи привлечь народ к участию в мирной демонстрации и борьбе за власть — за ненасильственное смещение Р. Набиева с президентского поста, за его отстранение конституционным путем, как пояснил Тураджонзоде своим сторонникам, предлагавшим перейти к активным действиям, таким, как нападение на президентский дворец и волевое отстранение Р. Набиева от власти. К его мнению прислушались. И казикалон отправился в родной Гарм.
В конце апреля — начале мая 1992 года в прессе 7 неоднократно высказывалось предположение, что основной причиной требования властей отставки Тураджонзоде была занятая им к этому времени центристская позиция. В эти дни он не только подвергся яростным нападкам: помимо обычных в таких случаях клеветы и угроз, на него было совершено покушение и осуществлен поджог его резиденции (30 апреля). Неужели все это из-за центристской позиции?
Скорее, причина — в другом. Тураджонзоде пытался — и небезуспешно — овладеть “ключом” к
социальной мобилизации, то есть, как писали газеты, стремился найти общий язык с провинциальными исламскими лидерами Таджикистана. И, по-видимому, это ему удалось: он договорился с руководством ИПВТ, а заодно “напомнил” землякам, что глава исламистов М. Химмат-зоде происходит из старинного ишанского рода. Иными словами, казикалон фактически воссоединил деятельность подвластных ему официальных структур мусульманского духовенства, относительно недавно вышедших из “подполья” духовных авторитетов (суфийских лидеров) и ИПВТ — тех сил, которые на практике давно шли навстречу друг другу.
Судя по дальнейшему развитию событий, усилия Тураджонзоде не пропали зря: множество таджиков устремилось в Душанбе, и “чаша весов” оппозиции в мирном противостоянии начала перетягивать. Вначале проправительственная сторона пыталась просто не пропускать автобусы с “противником” в столицу, останавливая их на подступах. Потом сторонники Набиева раздали оружие своим приверженцам. Вслед за ними вооружилась противоположная сторона. Началась война.
* * *
Рассмотренный эпизод из истории внутритаджикистанского конфликта наглядно свидетельствует, сколь мощным воздействием обладают в экстремальных ситуациях хранящиеся в этническом сознании представления и стереотипы традиционного общества, в обычных условиях не проявляющиеся столь отчетливо и потому ускользающие от внимания политологов. Следует отметить, что основным инструментом включения мирного населения в борьбу является, как правило, отнюдь не выдвижение партийных программ или политических лозунгов. Наиболее действенным фактором оказывается на деле доверие к своим, освященным традицией авторитетам и ориентация на их мнение и поведение. В этой связи при анализе политических процессов особенно важно выявление не только “ключевых” фигур в верхнем эшелоне официальных властных структур, но в первую очередь — “низовых” лидеров из местных авторитетов. Среди них одно из ведущих мест традиционно занимают духовные предводители разных типов. Фундаментальным представлением, установкой, принципом, формирующим поведение народа в неразберихе политической борьбы, является традиционный долг солидарности с членами тех групп, к которым человек сам себя причисляет и которые считает для себя жизненно важными.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Хроника политических событий составлена по материалам “Московских новостей”, “Известий” и “Независимой газеты” (1990—1992 годы).
2 Оперируя понятиями “народ” и “политические элиты”, я указываю лишь основные, победившие в конечном итоге тенденции, и не рассматриваю позиции отдельных лидеров, среди которых, наверняка, были люди, искренне желавшие предотвратить кровопролитие, но достигнуть этого не удалось.
3 В качества исключения можно назвать небольшую брошюру С. П. Полякова “Традиционализм в современном среднеазиатском обществе” (М., 1989) и статью В. И. Бушкова “Таджикский авлод тысячелетия спустя...” (“Восток”, 1991. № 5).
4 См., например: Рахимов Р. “Мужские дома” в традиционной культуре таджиков. Л., 1990.
5 Chvyr Ludmila. Central Asia’s Tajiks: Self-Identification and Ethnic Identity // Ed.: Naumkin Vitaly. State, Religion and Society in Central Asia: A Post-Soviet Critique. Reading: Ithaca Press, 1993.
6 Кисляков Н. А. Патриархально-феодальные отношения среди оседлого населения Бухарского ханства. М.—Л., 1962; Таджики Каратегина и Дарваза. Душанбе, 1966. Вып. 1; Рассудова Р. Я. Термин “ходжа” в топонимике Средней Азии. М., 1978; Рассудова Р. Я. Очерки организации войска в Бухарском и Кокандском ханствах XIX в. // Этнографические аспекты традиционной военной организации народов Кавказа и Средней Азии. Л., 1990. Вып. 2.
7 Независимая газета, 1992, 7 мая; Московские новости, 1992, 17 мая. Ср.: Бушков В. И., Микульский Д. В. Таджикское общество на рубеже тысячелетий (этнополитическая ситуация в начале 1990х годов). М., 1992.С. 56.
