CC BY
180
О .А. РУТЕР
ТАБУИРОВАНИЕ СЛОВ ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ «ЛЮДИ»
В ФОЛЬКЛОРНЫХ ПОЭМАХ М. ЦВЕТАЕВОЙ («МОЛОДЕЦ», «ПЕРЕУЛОЧКИ», «ЕГОРУШКА»)
Табу (в широком смысле) является объектом подробного исследования нескольких наук: религиоведения, этнологии, психологии и т.д. В современной лингвистике разработан более узкий аспект - вербальное табу, но только как запрет на употребление некоторых слов, вызванный в основном социальными факторами: этикетом, цензурой и т.д. Словесное табу в исторически первичном значении (как обусловленное религиозно-мировоззренческими архаическими требованиями) не привлекало внимания ученых как, видимо, не актуальное для языка на современном этапе. Между тем в поэмах М. Цветаевой, написанных на народные сюжеты, табу является одним из ярчайших языковых приемов. Оно сочетает архаические, древнейшие черты с индивидуальноавторскими особенностями и играет одну из основных смыслообразующих ролей, поэтому табуирование в фольклорных поэмах М. Цветаевой должно быть проанализировано с позиций современной лингвистики (в том числе этнолингвистики). Этим обусловлена актуальность данного исследования.
Статья посвящена особенностям (фонетическим, семантическим, структурным) табуирования слов, объединенных в лексико-семантическую группу (далее - ЛСГ) «люди», в фольклорных поэмах М. Цветаевой «Молодец», «Переулочки» и «Егорушка», а также исследованию степени влияния архаической народной традиции на процесс табуирования в них.
Явлением табу (полинез. ta - выделять, ри - совершенно, всецело; букв. «совершенно выделенный») ученые этнографы и лингвисты заинтересовались в конце XIX в. Английский этнограф Д.Д. Фрезер одним из первых провел исследование этого явления, наблюдая за жизнью современных первобытных племен и изучив описания древних сообществ, и дал наиболее полную классификацию табу, согласно которой запрет может налагаться на предметы, действия, людей, части тела и имена собственные [14]. Основное внимание Д.Д. Фрезер уделил поведенческим запретам. Однако его классификация может быть использована и при анализе табу словесного (языкового), поскольку вторичной формой, своеобразным результатом запрета на действия и предметы стал запрет и на называние вслух этих предметов и действий. Такой точки зрения придерживается Ж.Ж. Вар-бот, автор статьи «Табу» в энциклопедии «Русский язык»: «Табу - 1) религиозный запрет у первобытных народов, налагаемый на определенные действия во избежание враждебных проявлений сверхъестественных сил. 2) Запрет на употребление определенных слов, обусловленный социально-политическими, историческими, культурными, этическими или эмоциональными факторами. Табу в первом значении исторически первично...» [2, с. 552].
Табу во втором значении возможно на всех, в том числе и самых поздних ступенях развития общества и культуры. Цель табу - исключить из употребления не понятие, которое остается необходимым обществу, а слово-название [2; 3, с. 280]. Этим определяется механизм действия табу: замена названия другим, преобразование названия или его опущение; последний вариант табуирования еще не становился предметом научного исследования. При замене табуированного слова в качестве эвфемизма могут использоваться синоним-заимствование; исконное многозначное слово, одно из значений кото-
рого совпадает со значением табуированного слова; описательное выражение или определение (такой способ замены сближает эвфемизмы с метафорой и перифразой); местоимение и т.д. Большая часть перечисленных вариантов замены используется М. Цветаевой в ее идиолекте.
Выделим специфические черты табу и эвфемизма, отличающие их от других языковых явлений: 1) сакральная семантика умалчиваемых слов, их повышенная экспрессивность (не всегда присущая перифразе); 2) обязательность внутреннего восстановления, проговаривания про себя слова-табу или его опущенной части (в отличие от эллипсиса); 3) употребление в строго определенных ситуациях (более ограниченное по сравнению с метафорой).
Классификация табу и эвфемизмов осуществляется так. Чаще всего определяется общее значение некоторой группы близких слов, например, части тела, смерть и т.д. в соответствии с классификацией Д.Д. Фрезера. Речь идет о соединении слов на базе их семантической общности при поддержке логического отношения род - вид. Некоторые группы слов - тождественных или подобных - располагаются вокруг слова-доминанты, например нечисть, пища, смерть, причем слово-доминанту в некоторых лексических рядах не всегда легко выделить. Если вокруг слова-ядра объединяются табу одной части речи, то такую совокупность лексем можно определить как ЛСГ (например, люди или действия), если разных частей речи, то как тематическую группу (ТГ), например смерть.
Обозначим место словесного табуирования, в частности ЛСГ «люди», в идиолекте М. Цветаевой.
Исследователи выделяют 4 этапа развития поэтического идиолекта М. Цветаевой [10, с. 40-46], и для каждого из них характерно особое осмысление сути табу. Архаическое табуирование наиболее ярко проявлялось в конце второго - в третьем периоде развития цветаевского поэтического идиолекта (1920-1926 гг.), когда для творчества М. Цветаевой было характерно обращение к русскому фольклору, поэтому мы проанализируем табуирование в фольклорных поэмах «Молодец» и «Переулочки», созданных в это время, а также в неоконченной поэме «Егорушка» (1921-1928), основной этап работы над которой совпал с тем же периодом поэтического идиолекта М. Цветаевой.
Поэма «Переулочки» невелика по объему; слов-табу в ней немного, но они ярки и выразительны. Поэма-сказка «Молодец» также не отличается большим объемом (например, по сравнению с «Царь-Девицей»), но это, на наш взгляд, то произведение, в котором религиозно-архаическое осознание автором сущности табу выражается наиболее полно, а прием табуирования является своеобразным алгоритмом поэмы, основным способом сотворения поэтического текста, моделирования сюжетных ситуаций, он создает особый психологический фон поэмы - таинственно-опасный, загадочный, манящий, увлекающий читателя. Поэма «Егорушка» не была окончена, однако табу ЛСГ «люди» в дошедших до нас отрывках сконцентрированы (1 слово-табу данной ЛСГ в «Переулочках», 4 табу ЛСГ «люди» в «Молодце», 7 в «Егорушке»).
Чтобы определить степень следования М. Цветаевой народной традиции и специфику авторского табуирования слов ЛСГ «люди», проанализируем примеры с учетом контекста - на основе семантики и ассоциативной связи.
Семантика табуированных слов. Традиционно слова данной ЛСГ подвергались запрету на произнесение [14; 17, р. 732-733]. В первую очередь та-буированию подвергались именования жрецов и правителей, которым приписывалась связь с темными силами (ср. с табуированием колдуна, ведуньи в фольклорных поэмах М. Цветаевой). Во-вторых, табуировались те, кто подвергся магическим действиям и также считался нечистым, - заговоренные (ср.
с табуированием имен Маруси и героя «Переулочков»), роженицы и младенцы (ср. с табуированием имени сына барина и Маруси), покойники. В фольклорных поэмах М. Цветаевой табуированы: 1) незаконнорожденный ребенок;
2) девица / невеста; 3) матушка; 4) согрешившая женщина*.
Классификация табу слов ЛСГ «люди» по форме. По форме различаются табу-умолчания и табу, замещенные эвфемизмами. Умолчания, в свою очередь, делятся на недоговаривания и неназывания.
При табуировании способом недоговаривания строфа характеризуется ритмической оборванностью, а табуированный элемент можно восстановить не только благодаря семантике, но и в соответствии с рифмой:
Сопит! Пышет! - Сплю-не слышу,
Спеши! Силком-натиском! Сплю-не слышу, ма-[тушка] [15, с. 294]
Исследователь В.Ю. Александров называет такое умолчание загадкой [1,
с. 15] (мы бы уточнили: рифмической загадкой. - Р. О.). Следовательно, М.
Цветаева обращается к архаической загадке-ритуалу. Примечательно, что в фольклоре чрезвычайно редко встречаются загадки, ответы на которые логически и ритмически завершают диалогическое высказывание, при этом образуя рифменную пару. Такое построение в основном характерно для более поздней, авторской формы загадки. В противовес традиции ответ на загадки в цветаевских поэмах не должен быть произнесен вслух (в этом - суть табу).
При неназывании табуированный элемент М. Цветаевой просто опускается и восстанавливается только по смыслу (например, о девице или невесте):
Пляши, Маша, Моя - краше,
Пляши, Глаша, Твоя - краше,
Да по-нашенскому - Эх! А у гостя - краше всех! [15, с. 282]
При этом строфа, в которой есть слово-умолчание, завершена и ритми-
чески, и рифмически. Л.В. Зубова называет такой способ включения в текст запрещенного к произнесению слова загадкой, в которой «слова-отгадки не названы, но легко угадываются» [7, с. 158] .
Слово матушка (ма-[тушка], мату-[шка]) табуируется способом недоговаривания, девица/невеста - неназывания, слова со значениями ‘незаконнорожденный ребенок’ (безродный, блуд, Богдан (2 раза), ничей сын (2), за-угольничек) и ‘согрешившая женщина’ (голубка безмужняя вдовушка, мать безотчая) - наиболее традиционным способом - эвфемистической замены.
1) Незаконнорожденный ребенок
В народной традиции к незаконнорожденным детям закрепилось двойственное отношение, которое отразилось в их диалектных наименованиях : с одной стороны, такие дети воспринимались негативно, поскольку их родители согреши-
* В фольклорных поэмах М. Цветаевой есть и другие табуированные обозначения людей, отнесенные нами к другим ЛСГ или ТГ в соответствии с важностью их семантического оттенка. Например, слова ведьма, колдун относятся к ЛСГ «нечисть», покойник - к ТГ «смерть», апостол Петр - к ЛСГ «религия», имена главных героев поэм «Молодец» и «Переулочки» - к ЛСГ «имена».
** Такой тип умолчания действительно близок традиционной народной загадке (ср. «В печку сырой, а из печки горой» (о хлебе), «Серовато, зубовато, по полю рыщет, телят, ребят ищет» (о волке) и др.).
*** Амбивалентность отношения к внебрачному ребенку в обществе подчеркивает следующий пример: люди, которые шли в качестве крестных к такому малышу, должны были предварительно обвязать себя уздой [11, с. 283]. Таким образом, быть крестными у него не запрещалось (некрещеным младенец долго быть не мог), но сопровождалось это определенными действиями, которые связаны с символикой нечистой силы, в частности идеей «вывернутости наизнанку» мира темных сил (родившийся вне брака ребенок был связан с грехом, преисподней и дьяволом).
ли (отсюда приблудный, ублюдок, крайне грубое выблядок, выделок, бастрюк, сколотыш и под.); с другой стороны, ребенок не должен отвечать за грехи своих родителей, поэтому его жалели, отсюда богдан, найдышек (найда, най-дён - как собств. имя с 1482 г.) [9, с. 123-124]. Эвфемизмы, употребленные в фольклорных поэмах М. Цветаевой, также отражают амбивалентность образа внебрачного ребенка, но имеют некоторые особенности, связанные с авторским мировоззрением.
Эвфемизм блуд в значении ‘незаконнорожденный ребенок’ выражает отрицательную коннотацию табуированного понятия. Будучи образованным от глагола блудить, имеющего несколько значений, данный эвфемизм связывает воедино два образа - Егорушки и волка: «Друг - с другом. // Блуд - с блудом, -// Волчонок с дитёю!» [15, с. 693].
У глагола блудить можно выделить три актуальных для данного контекста значения: 1) ‘распутничать’ (ср. блудница - ‘гулящая женщина’, блудливый - ‘похотливый’); 2) ‘воровать; хулиганить’ (ср. блудливый щенок - ‘проказливый’; блудливый взгляд - ‘вороватый’); 3) ‘блуждать’ (ср. заблудиться; блудный (сын) - ‘скитающийся’; смол., калуж. блуд - ‘леший’) [4, с. 99; 13, с. 99; 16, с. 59].
Егорушка на основе метонимического переноса с действия на его результат назван блудом в соответствии с первым значением глагола, поскольку его отец неизвестен (орел залетный). То же отглагольное существительное называет волка на основе третьего значения (‘тот, кто блуждает по лесу’). Второе значение объединяет двух героев, выкормленных волчицей, на основе их совместных действий - хулиганства, разбоя, воровства.
Эвфемизмы заугольничек, ничей сын, безродный, Богдан отражают положительную либо нейтральную коннотацию табуированной языковой единицы.
Эвфемизм заугольничек, образованный от сочетания за углом, вероятно, связан с практикой сокрытия от посторонних глаз внебрачной беременности и родов (ср. полес. подвугольница - ‘девушка-мать’ [8, с. 39], арх., тамб., перм. зауголок, заугольник, ирк. зауголыш - ‘внебрачный ребенок’, печ. ‘подкидыш, сирота’ [12, с. 126-127]). Состояние беременности и родильный обряд окутывались тайной по определению, как и все, что связано с основными значимыми моментами в жизни человека. В случае внебрачной беременности таинственность усиливалась из-за стыда, а место и время рождения ребенка скрывались особо тщательно. В некоторых случаях мать оставляла новорожденного на месте родов либо подкидывала к чужому дому, где его и находили (отсюда найда и под.). Уменьшительно-ласкательный суффикс эвфемизма меняет народную отрицательную коннотацию понятия на авторскую положительную (ср. заугольник - заугольничек).
Ребенок, рожденный вне брака, официально не имел отца (а в случае, когда матери удавалось скрыть рождение такого малыша, - и матери), в то время как фамилия, родство у славян передаются по отцовской линии; видимо, в связи с этим могли образоваться эвфемизмы ничей сын, безродный (ср. «Без роду без племени») с нейтральной коннотацией, которая в эвфемизме Богдан (т. е. данный богом) приобретает, скорее, положительный оттенок. Последним эвфемизмом расставляются все точки и пресекаются дальнейшие пересуды о происхождении малыша. Христианская идея о том, что все дети даются Богом, способствовала адаптации незаконнорожденного ребенка (и его матери в случае ее наличия) в обществе. Таким образом, эвфемизм Богдан можно считать семантически наиболее сильным, ярким среди всех перечисленных, обобщающим.
2) Девица, невеста
Один раз слово, обозначающее человека, табуируется способом неназы-вания (см. пример выше).
Из контекста следует, что в данном случае табуируется слово невеста, которое само по себе уже является эвфемизмом для обозначения девушки, выходящей замуж. Для русской фольклорной традиции характерно представление об изоморфизме свадьбы и смерти. Свадьба - своеобразный критический момент в жизни девушки, когда она особо подвержена сглазу, порче, проклятиям и другим колдовским действиям. Поэтому на протяжении всего свадебного обряда накладывается запрет на прямое называние невесты (ее называют товаром, белой лебёдушкой, голубушкой, березонькой и т.д.) [5]. В данном случае М. Цветаева полностью следует народной традиции. Маруся называет свою свадьбу красной, причем красная = ‘хорошая, богатая’ (ср. с поговоркой «На миру и смерть красна») и красная = ‘кровавая’ - исходя из контекста поэмы, обагренная кровью матери, брата и самой Маруси.
Л.В. Зубова замечает, что в «Молодце» слова красный и красивый объединены «не только системой образов и цветовой символикой, но и ... общей для них грамматической формой» [7, с. 177] - краше (всех), реализованной в приведенном выше отрывке и выражающей превосходство. Таким образом, в контексте поэмы-сказки «Молодец» традиционный устойчивый эпитет приобретает семантическую наполненность и эвфемистический оттенок.
3) Матушка
Табуирование слова матушка осуществляется способом недоговарива-ния (см. пример, приведенный выше). Умирая, мать Маруси зовет дочку на помощь, но та делает вид, что спит*.
Маруся отреклась от матери во имя любви к Молодцу, пожертвовала ею, поэтому она не может назвать мать, замолкает на полуслове, чувствуя свою вину (психологическая причина). Для Маруси мать умерла в тот момент, когда девушка согласилась ею пожертвовать, т.е. фактически матери уже нет, называть некого (физическая причина). Л.В. Зубова отмечает, что и сама умирающая мать перестает слышать ответ дочери. Значимым становится то, что слово матушка непроизносится полностью только в третий раз, что Л.В. Зубова связывает с системой сакральной (добавим: фольклорной. - Р.О.) троичности: «.третье появление знака является границей перехода в иную действительность - как в мифологии., так и в современной жизни.» [7, с. 154].
Та же фраза повторяется в финале поэмы-сказки «Молодец», когда Маруся по дороге в церковь в забытьи повторяет свои слова и слова Молодца, а барин вмешивается в ход ее мыслей:
Мети выше! - Сплю-не слышу,
Что свыше - то свято! Сплю-не слышу, мату-
- Што?.. [15, с. 330]
Приведенная строфа характеризуется ритмической законченностью и рифмической оформленностью; табуированная лексема оборвана, но по смыслу, созвучию подставного элемента и начальным слогам она легко восстанавливается. Пользуясь терминологией Л.В. Зубовой, отметим, что «смысловая незавершенность приходит в противоречие со структурной закончен-
* Некоторые положения нашего анализа данного отрывка совпадают с выводами Л.В. Зубовой (см.: Зубова Л.В. Указ. соч.), хотя исследование было проведено нами до знакомства с указанной монографией.
ностью» [7, с. 155]. Помимо внешней причины обрыва слова (вмешательства барина) выделяются психологическая (Маруся не имеет права назвать мать, которую предала) и физическая причины (героиня бредит).
Очевидно, что в случае табуирования слова матушка на передний план выходят причины, продиктованные контекстом (нарушение коммуникации вследствие отсутствия канала восприятия либо источника информации; психологический запрет на произнесение, не связанный с идеей возмездия). Традиционная причина - сакральность запретного слова как термина родства и слова, называющего покойника, - служит, скорее, дополнением и усиливает эмоциональный фон повествования.
4) Согрешившая женщина
В праиндоевропейскую эпоху существовал культ плодородия, наделявший магическим смыслом все понятия, связанные с деторождением [6, с. 25]. Теперь слова, связанные с половым актом, относятся, скорее, не к архаическим, а к этикетным табу, обусловленным цензурой, нормами морали и т.п.
Совокупление не с законным мужем греховно с точки зрения христианства, но в эпоху первобытных верований существовали ритуальные оргии, поэтому подобный запрет можно считать поздним и в некотором роде искусственным. Отсюда бытовавшее в народе двойственное отношение к согрешившей одинокой женщине: с одной стороны, отрицательное как к нарушителю запрета; с другой стороны, сочувственное. Отсюда разнородные эпитеты, которыми в народе называют такую женщину (а также ее ребенка, см. выше). Называя героиню поэмы «Егорушка» голубкой безмужней вдовушкой и матерью безотчей, М. Цветаева принимает позицию оправдания и сочувствия (ср. отрицат. коннотацию безотцовщина), что может быть обусловлено спецификой авторского мировосприятия и образа жизни. В этих эвфемизмах отражается идея непорочного зачатия, избранности (значим эпитет голубка, связанный с символикой голубя-Духа, спустившегося к Богородице).
Итак, слова ТГ «люди» характеризуются различной степенью сакрально-сти как основного признака табуированного понятия. Таинственная суть запретных слов ярче в лексико-семантических рядах со значениями ‘незаконнорожденный ребенок’ и ‘согрешившая женщина’. В эвфемистических заменах этих понятий выражены народное отношение к денотатам и связанные с этим особенности поведения.
Традиционно табуирование слова невеста, хотя неназывание как способ табуирования не является продуктивным в фольклоре. В идиолекте М. Цветаевой даже нереализованное табуированное слово наполнено семантическими оттенками, выявляемыми из контекста.
Недоговаривание слова матушка вызвано рядом причин как внешнего, так и внутреннего характера и сюжетно оправдано, однако сакральная суть табу минимальна.
Табу со значением ‘согрешившая женщина’, основанные на архаических верованиях и семантически связанные с современными этикой и моралью, могут быть названы этикетными лишь условно, чтобы отразить их отличие от других табу, ни семантически, ни логически не связанных с этикетом.
В процессе табуирования слов ТГ «люди» раскрывается природа и истинная сущность героев (объяснение через эвфемизмы оборотнической сути Егорушки, неназывание (в контексте) - избранности Маруси).
Литература
1. Александров В.Ю. Фольклоризм М. Цветаевой (стихотворная поэтика, жанровое своеобразие): автореф. дис. ... канд. филол. наук / В.Ю. Александров. М., 1989.
2. Варбот Ж.Ж. Табу / Ж.Ж. Варбот // Русский язык. Энциклопедия. М., 1998.
3. Видлак С. Проблема эвфемизма на фоне теории языкового поля // Этимология. 1965: Материалы и исследования по индоевропейским языкам. М., 1967.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. М.: Русский язык, 1989-1991. Т. 1.
5. Ерёмина В.И. К вопросу об исторической общности представлений свадебной и погребальной обрядности / В.И. Ерёмина // Русский фольклор. Л.: Наука, 1987. Вып. 24. 222 с.
6. Жельвис В.И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. 2-е изд., перераб. и доп. / В.И. Жельвис. М.: НИЦ «Ладомир», 2001.
7. Зубова Л.В. Язык поэзии М. Цветаевой / Л.В. Зубова. СПб., 1999.
8. Кабакова Г.И. Девушка / Г.И. Кабакова // Славянские древности: Этнолингвистич. словарь. М.: Междунар. отношения, 1999. Т. 2.
9. Ларин Б.А. Об эвфемизмах / Б.А. Ларин // Проблемы языкознания: Сборник в честь академика И.И. Мещанинова. Л.: Изд-во ЛГУ, 1961.
10. Очерки истории языка русской поэзии XX в.: Поэтический язык и идиостиль. М., 1990.
11. Проценко Б.Н. Духовная культура донских казаков: Заговоры, обереги, народная медицина, поверья, приметы / Б.Н. Проценко. Ростов н/Д, 1998.
12. Словарь русских народных говоров / под общ. ред. Ф.П. Филина. Л.; СПб.: Наука, 19702001. Вып. 11. С.
13. Словарь русского языка: в 4 т. / под общ. ред. А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык; Поли-графресурсы, 1999. Т. 1.
14. Фрезер Д.Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии / Д.Д. Фрезер. М., 1986.
15. Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / М. Цветаева. М.: Эллис Лак, 1993-1995. Т. 3.
16. Черепанова О.А. Мифологическая лексика русского Севера / О.А. Черепанова. Л.: Изд-во ЛГУ, 1983.
17. Northcote W.T. Taboo / W.T. Northcote // Encyclopaedia Britannica. Toronto; London; Chicago. 1957 (reprint of 1768). Vol. 21.
РУТЕР ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА родилась в 1980 г. Окончила Ростовский государственный университет. Редактор ООО «Полиграф-пресс» (г. Ростов-на-Дону), соискатель ученой степени кандидата филологических наук. Область научных интересов - поэтический идиолект М. Цветаевой, этнолингвистика. Автор 15 научных публикаций.
