CC BY
38
© 2007 г. О.А. Рутер
ТАБУИРОВАНИЕ СЛОВ ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ «ЧАСТИ ТЕЛА» В ФОЛЬКЛОРНЫХ ПОЭМАХ М. ЦВЕТАЕВОЙ («МОЛОДЕЦ», «ЦАРЬ-ДЕВИЦА»)
Табу (в широком смысле) является объектом подробного исследования нескольких наук: религиоведения, этнологии, психологии и т.д. В современной лингвистике разработан более узкий аспект - вербальное табу, но только как запрет на употребление некоторых слов, вызванный в основном социальными факторами: этикетом, цензурой и т.д. Словесное табу в исторически первичном значении (как обусловленное религиозно-мировоззренческими архаическими требованиями) не привлекало внимания ученых как, видимо, неактуальное для языка на современном этапе. Между тем в поэмах М. Цветаевой, написанных на народные сюжеты, табу является одним из ярчайших языковых приемов. Оно сочетает архаические, древнейшие черты с индивидуально-авторскими особенностями и играет одну из основных смыслообразующих ролей, поэтому табуирование в фольклорных поэмах М. Цветаевой должно быть проанализировано с позиций современной лингвистики (в том числе этнолингвистики). Этим обусловлена актуальность данного исследования.
Статья посвящена особенностям (фонетическим, семантическим, структурным) табуирования слов, объединенных в лексико-семантическую группу (далее -ЛСГ) «части тела», в фольклорных поэмах М. Цветаевой «Царь-Девица» и «Молодец», а также исследованию степени влияния архаической народной традиции на процесс табуирования в них.
Явлением табу (полинез. (а - выделять, ри - совершенно, всецело; букв. «совершенно выделенный») ученые этнографы и лингвисты заинтересовались в конце XIX в. Английский этнограф Д. Д. Фрезер одним из первых провел его исследование, наблюдая за жизнью современных первобытных племен и изучив описания древних сообществ, и дал наиболее полную классификацию табу, согласно которой запрет может налагаться на предметы, действия, людей, части тела и имена собственные [1]. Основное внимание Д. Д. Фрезер уделил поведенческим запретам. Однако его классификация может быть использована и при анализе табу словесного (языкового), поскольку вторичной формой, своеобразным результатом запрета на действия и предметы стал запрет и на называние вслух этих предметов и действий. Такой точки зрения придерживается Ж.Ж. Варбот, автор статьи «Табу» в энциклопедии «Русский язык»: «Табу - 1) религиозный запрет у первобытных народов, налагаемый на определенные действия во избежание враждебных проявлений сверхъестественных сил. 2) Запрет на употребление определенных слов, обусловленный социально-политическими, историческими, культурными, этическими или эмоциональными факторами. Табу в первом значении исторически первично...» [2, с. 552].
Табу во втором значении возможно на всех, в том числе и самых поздних ступенях развития общества и культуры. Цель табу - исключить из употребления не понятие, которое остается необходимым обществу, а слово-название [2, 3]. Этим определяется механизм действия табу: замена названия другим, преобразование названия или его опущение; последний вариант табуирования еще не становился предметом научного исследования. При замене табуированного слова в качестве эвфемизма могут использоваться синоним-заимствование; исконное многозначное слово, одно из значений которого совпадает со значением табуиро-ванного слова; описательное выражение или определение (такой способ замены сближает эвфемизмы с метафорой и перифразой); местоимение и т.д. Большая часть перечисленных вариантов замены используется М. Цветаевой в ее идиолекте.
Выделим специфические черты табу и эвфемизма, отличающие их от других языковых явлений: 1) сакральная семантика умалчиваемых слов, их повышенная экспрессивность (не всегда присущая перифразе); 2) обязательность внутреннего восстановления, проговарива-ния про себя слова-табу или его опущенной части (в отличие от эллипсиса); 3) употребление в строго определенных ситуациях (более ограниченное по сравнению с метафорой).
Классификация табу и эвфемизмов осуществляется так. Чаще всего определяется общее значение некоторой группы близких слов, например, части тела, смерть и т. д. в соответствии с классификацией Д. Д. Фрезера. Речь идет о соединении слов на базе их семантической общности при поддержке логического отношения род - вид. Некоторые группы слов - тождественных или подобных - располагаются вокруг слова-доминанты, например нечисть, пища, смерть, причем слово-доминанту в некоторых лексических рядах не всегда легко выделить. Если вокруг слова-ядра объединяются табу одной части речи, то такую совокупность лексем можно определить как ЛСГ (например, части тела или действия).
Обозначим место словесного табуирования, в частности ЛСГ «части тела», в идиолекте М. Цветаевой.
Исследователи выделяют 4 этапа развития поэтического идиолекта М. Цветаевой [4], и для каждого из них характерно особое осмысление сути табу. Архаическое табуирование наиболее ярко проявлялось в конце второго - в третьем периоде развития цветаевского поэтического идиолекта (1920 - 1926 гг.), когда для творчества М. Цветаевой было характерно обращение к русскому фольклору, поэтому мы проанализируем табуирование в фольклорных поэмах «Молодец» и «Царь-Девица», созданных в это время.
«Царь-Девица» - первое из множества русских эпических произведений Цветаевой. Это большая поэма, но бесспорные случаи использования табу в ней единичны. «Молодец», на наш взгляд, - то произведение, в котором религиозно-архаическое осознание автором сущности табу выражается наиболее полно, а прием табуирования является своеобразным алгоритмом поэмы, основным способом сотворения поэтического текста, моделирования сюжетных ситуаций, он создает особый психологический фон поэмы - таинственно-опасный, загадочный, манящий, увлекающий читателя. Поэма-сказка «Молодец» не отличается большим объемом (например, по сравнению с «Царь-Девицей»), но табу в ней сконцентрированы (5 табу ЛСГ «части тела» в «Молодце», 1 - в «Царь-Девице»).
Остановимся на ЛСГ «части тела» как одной из наиболее традиционных для табуирования.
Со многими денотатами данной группы в народной традиции связаны устойчивые представления. Например, в заговорах от различных болезней названия частей тела обычно не скрывались, поскольку именно на них было направлено магическое обрядовое воздействие. В поэмах М. Цветаевой табуирова-ние слов данной тематической группы связано с реализацией не столько заговорной традиции, сколько мировоззрения и философии автора. Чтобы определить степень следования М. Цветаевой народной традиции и специфику авторского табуирования подобных слов, проанализируем примеры с учетом контекста - на основе семантики и ассоциативной связи.
Семантика табуированных слов. Табуированию подвергаются слова со значениями: 1) грудь (вздош-ный склон ); 2) щеки; 3) коса; 4) ушко; 5) тело (домок).
Классификация табу слов ЛСГ «части тела» по форме. Различаются табу-умолчания и табу, замещенные эвфемизмами. Умолчания в свою очередь делятся на недоговаривания и неназывания.
При табуировании способом недоговаривания строфа характеризуется ритмической оборванностью, а табуированный элемент можно восстановить не только благодаря семантике, но и в соответствии с рифмой:
- Прочь! Не до братьёв! - «А кто я таков
Что было - прошло! Сказать на у -»
- Што? [5, т. 3, с. 331].
Исследователь В.Ю. Александров называет такое умолчание загадкой [6] (мы бы уточнили: рифмиче-ской загадкой). Следовательно, М. Цветаева обращается к архаической загадке-ритуалу. Примечательно, что в фольклоре чрезвычайно редко встречаются загадки, ответы на которые логически и ритмически завершают диалогическое высказывание, при этом образуя рифменную пару. В основном такое построение характерно для более поздней, авторской формы загадки. В противовес традиции, ответ на загадки в
*
В случае табуирования способом эвфемизации курсивом даны эвфемизмы.
цветаевских поэмах не должен быть произнесен вслух (в этом - суть табу).
При неназывании табуированный элемент М. Цветаевой просто опускается и восстанавливается только по смыслу (например, о груди):
Ходи шибче, Моя - выше,
Ходи выше, Твоя - выше,
Медом сыщенная - Эх! У Маруси - выше всех!
[5, т. 3, с. 281]
При этом строфа, в которой есть слово-умолчание, завершена и ритмически, и рифмически. Л.В. Зубова называет такой способ включения в текст запрещенного к произнесению слова загадкой, в которой «слова-отгадки не названы, но легко угадываются» [7, с. 158]*.
Слова щеки и коса табуируются способом неназывания, ушко - недоговаривания, тело - наиболее традиционным способом - эвфемистической замены. Для табуирования слова грудь применяются способы эв-фемизации и неназывания.
1. Грудь
В поэме-сказке «Молодец» приводится целый ряд похожих строф, подчеркивающих превосходство характеристики неназванной части тела главной героини Маруси по сравнению с другими девушками (см. выше). Относительно подобных примеров Л.В. Зубова говорит о субстантивации эпитета и удалении невыразительного существительного [7, с. 171]. В приведенной выше строфе речь идет о женской груди, взволнованной пляской. Высокая грудь - символ девичьей красоты, здоровья. Другое значение слова грудь - 'вместилище легких и сердца' и 'место «обитания» души человека', это жизненно важная часть тела, в которой находятся сердце и душа, локализуется любовь.
Эвфемизм вздошный склон создан на основе внешнего сходства груди с холмом, склоном. Наиболее ярко это сходство проявляется в момент дыхания, глубокого вздоха. Дыхание как в народном сознании, так и в поэтическом идиолекте М. Цветаевой соотносится с душой, которая мыслится локализованной в груди человека: «Грудь женская! Души застывший вздох...» [5, т. 2, с. 69]. Исторически слова вздох и душа -однокоренные. Таким образом, в данном эвфемизме происходит этимологическая регенерация слов вздох, вздошный в сопоставлении с понятием души - прием, характерный для поэтического идиолекта М. Цветаевой [8]. Вздох, дыхание связаны с жизнью, их отсутствие - со смертью. Слово душа представляет собой центр пересечения семантических полей «жизнь» и «смерть» [9]. Энантиосемичность данного эвфемизма проявляется в сочетании эпитета вздошный, связанного с дыханием как жизнью, и слова склон, ассоциативно связанного со смертью (склон как могильный холм, шире - закат (ср. небосклон) жизни). В контек-
*
Такой тип умолчания действительно близок традиционной народной загадке (ср. «В печку сырой, а из печки горой» (о хлебе), «Серовато, зубовато, по полю рыщет, телят, ребят ищет» (о волке) и др.)
сте поэмы-сказки «Молодец» это становится внутренним обоснованием использования данного эвфемизма: главные герои одновременно связаны с миром жизни и смерти, причем традиционные понятия жизнь и смерть для них приобретают прямо противоположные значения. Высшая ценность для них и условие, при котором Молодец и Маруся будут вместе, в вечной жизни, - это смерть (отсюда готовность Маруси пожертвовать своей земной жизнью во имя любви). Такое понимание оппозиции «жизнь - смерть» характерно для М. Цветаевой; главные герои являются выразителями авторского мировоззрения, а подбор данного эвфемизма можно охарактеризовать как индивидуально-авторскую особенность табуиро-вания.
На основании проведенного анализа можно говорить о реализации в процессе табуирования слова грудь многих семантических аспектов, как-то: с эпитетами в превосходной форме (выше всех) - как знака избранности; как символа красоты, молодости, здоровья; актуализации культурологической оппозиции «жизнь - смерть» в противоположном традиционному, но соответствующем авторскому мировоззрению смысле. Здесь также происходит этимологическая регенерация слова вздох.
2. Щеки
Способом умолчания-неназывания табуируется слово щеки: «Горят, ярки, //Горят, жарки, //Жаром барха-чены - Эх! // Мои - жарче, // Твои - жарче, // У Мару-си - жарче всех!» [5, т. 3, с. 281]. Так считают многие исследователи [7, с. 159; 10]. По их мнению, то, что в данном случае табуируется слово щеки, подтверждается семантикой и фонетическим оформлением этого отрывка (в частности, обилием шипящих). Однако с той же долей вероятности можно предположить в качестве умалчиваемого элемента слово очи, которое и фонетически, и семантически соответствует отрывку.
Щеки - это один из внешних показателей степени здоровья человека, его душевного состояния: бледность, неестественный румянец - жар, недомогание или испуг, стыд; в меру румяные щеки - показатель здоровья и уравновешенности. Щеки Маруси пылают от пляски, от любви и смущения перед незнакомым молодцем. По признаку цвета (красные от прилива крови) щеки Маруси перекликаются с кумачом и кровью как атрибутами Молодца-упыря и нечисти, с преисподней, потусторонним миром, т.е. в некотором смысле предопределяют необычную судьбу героини.
3. Коса
В фольклорных поэмах М. Цветаевой способом неназывания дважды табуируется слово коса. «Бегут русы, // Бегут круты, // Шелком скрученные - Эх! // Моя - круче, // Твоя - круче, // УМаруси - круче всех!» [5, т. 3, с. 280-281].
Волосы всегда считались средоточием жизненной силы человека, его энергии (ср. с образом библейского Самсона). Потерять волосы - лишиться сил [11]. С волосами так или иначе были связаны все переломные моменты в жизни человека: инициация (пострижение волос), свадьба (заплетание кос), роды (распущение волос), смерть (волосы как веревка на «тот» свет).
В разное время у разных народов волосы символизировали эротическую энергию, связь с иными мирами [1, 12]. Расплести косу - потерять невинность. Эта символика актуальна и в «Молодце», где общение Маруси и упыря всегда имеет оттенок эротизма (танец, обмен кровью, укус шмеля и цветок как символическое обозначение полового акта), а коса, которая расплелась во время пляски Молодца и Маруси, -символ потери невинности на духовном уровне и предначертанности судьбы героини.
Особая значимость у славян с древнейших времен придавалась девичьей косе - символу невинности, чистоты, красоты (ср.: «Коса - девичья краса»). То, что у Маруси она круче всех, — знак ее превосходства над другими девушками, избранности.
Другой пример с тем же значением: «Уж и жар! // Уж и пляс! //На три Волги расплелась!» [5, т. 3, с. 285]. В черновиках «Молодца» слово коса не табуируется: «Моя русая коса! // Зачем, русая, росла?» [13]. Поскольку в окончательном варианте слово коса не реализуется, можно говорить о его сознательном сокрытии М. Цветаевой.
В связи с этим отрывком примечательны некоторые этнологические данные. У теленгитов (сибирская народность) считалось опасным для женщин ночью распускать волосы, поскольку, ухватившись за них, кёрмёсы (злые духи) могут унести человека, т.е. вызвать его тяжелую болезнь или смерть [12]. Оплакивание покойника у славян и некоторых других народов происходило с распущенными волосами [14]. При сопоставлении этих данных с вышеприведенным отрывком актуальной становится идея неслучайности того, что Марусина коса расплелась на пиру после знакомства с Молодцем. С одной стороны, это позволило нечисти (упырю) завладеть ею и в конечном итоге унести с собой. С другой - расплетенные волосы в некоторой степени выполнили пророческую функцию, предсказав гибель матери, брата и самой Маруси. Пир становится поминками.
Такое совпадение семантики текста М. Цветаевой с архаическими верованиями доказывает, что символические воззрения разных народов во многом подобны и являются проявлением особой символики древнего мышления, когда обнажается многозначная природа представлений о самых элементарных предметах.
4. Ушко
В эпизоде поездки в церковь происходит диалог барина, Маруси, нечисти-нищих и голоса Молодца:
«- Прочь! Не до братьёв! // Что было - прошло! //-«А кто я таков // Сказать на у -» //- Што?» [5, т. 3, с. 331].
Этот пример недоговаривания отличается от подобных тем, что оборванная фраза рифмически закончена, а семантически нет, но умалчиваемый элемент легко восстановим по созвучию и контексту. Внешняя причина обрыва слова - нежелание адресата слышать слова упыря, его слова как упреждающий прием. Л.В. Зубова считает, что в начальном звуке [у] содержится намек на присутствие упыря, но слово упырь «затемняется звуковым составом вопросительного слова
Што и фразеологизмом сказать на ушко» [7, с. 156]. Действительно таким образом Молодец, вероятно, дает Марусе знать о себе, намекая на скорую развязку событий. В то же время недоговаривание, как и в других случаях, мотивируется внешними причинами: воем метели, переплетением действительно произнесенных фраз и возникших в мыслях задремавшей Ма-руси, перебивом в результате многоголосия и т.д.
Ухо является одним из ключевых органов в коммуникативном акте и в процессе словесного табуиро-вания (его отсутствие делает коммуникацию невозможной, но способствует соблюдению принципа та-буирования: либо не сказать вслух, либо не услышать, чтобы уберечь себя от негатива). В связи с этим табу на называние этого органа является обоснованным.
И косы, и грудь, и щеки, и ухо - это части тела человека, на прямую номинацию которых налагался запрет. Поскольку у Маруси косы - круче всех, щеки - жарче всех, грудь - выше всех, они являются показателями ее красоты, избранности, что усиливает значимость этих частей тела для главной героини, а следовательно, и оправдывает запрет на их называние. Только такая яркая девушка могла стать спутницей Молодца-упыря, ведь ее энергии, ее сил должно было хватить на двоих.
Далее в тексте поэмы названия частей тела табуи-рованию не подвергаются. Можно предположить, что М. Цветаева стремится не назвать части тела Маруси раньше времени, чтобы не лишить их магизма, судьбоносной значимости для героини, чтобы финал поэмы-сказки получился обоснованным (соединение с упырем, а не называние и уничтожение его, как в источнике). В момент смертей-перевоплощений героини прямая номинация частей тела естественна, ведь смерть уже не является потенциальным наказанием за неосторожно сказанное слово, а является желанным и закономерным итогом развития ее отношений с Мо-лодцем.
5. Тело
Слово тело табуируется способом эвфемизации. Эвфемизм для обозначения тела в поэме-сказке «Царь-Девица» - домок. Кроме традиционного значения ' маленький дом' у слова домок выделяется значение 'гроб'. В контексте поэмы («Оттого, что узкоплечий: /Не по гостье - домок!» [5, т. 3, с. 196], где гостья -вероятно, 'любовь') это переносное значение актуализируется, поскольку тело нерешительного Царевича становится гробом для его любовного чувства, которое так и не будет иметь продолжения. Использование подобной замены подчеркивает метафоричность эвфемизма по признаку величины: Царевич хрупкий, маленький, Царь-Девица - могучая. Следовательно, домок и гостья - это еще и Царевич с Царь-Девицей.
В результате анализа мы пришли к следующим выводам.
Общий семантический оттенок большинства та-буированных слов ЛСГ «части тела» в поэме-сказке «Молодец» - обозначение избранности Маруси, ее отличия от других девушек. Все табуированные части тела - это потенциальные объекты магического воз-
действия. В момент смерти героев части их тела названы напрямую. Следовательно, табуирование слов данной ЛСГ до момента смерти можно объяснить стремлением автора подчеркнуть на уровне текста судьбоносную функцию частей тела для Маруси, их значимость; табуирование в целом позволяет объяснить и оправдать финал поэмы, расходящийся с источником - народной сказкой, но соответствующий мировоззрению автора.
Семантическая емкость слова как один из стиле-образующих приемов поэтического идиолекта М. Цветаевой выражена в эвфемизме домок. В нем сочетаются значение 'тело' (с символическим оттенком 'тело как гроб для души и любовного чувства') и обозначение Царевича (по принципу внешнего подобия -величины).
Все недоговаривания данной ЛСГ сюжетно обусловлены, имеют внешние причины обрыва фраз. При этом при табуировании слова ушко (один из основных компонентов коммуникативного канала) реализуется механизм табуирования как сознательного нарушения акта коммуникации.
Эвфемизмы, подобранные М. Цветаевой для замены табуированных слов данной ЛСГ, основаны на метафорическом переносе как основном способе эв-фемизации и подчеркивают сказочность сюжета, его обобщенность и символичность табуированных понятий.
Литература
1. Фрезер Д.Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1986.
2. Варбот Ж.Ж. Табу // Русский язык: Энциклопедия. М., 1998.
3. Видлак С. Проблема эвфемизма на фоне теории языкового поля // Этимология. 1965: Материалы и исследования по индоевропейским языкам. М., 1967. С. 280.
4. Очерки истории языка русской поэзии XX в.: Поэтический язык и идиостиль. М., 1990. С. 40-46.
5. ЦветаеваМ. Собр. соч.: В 7 т. М., 1993 - 1995.
6. Александров В.Ю. Фольклоризм М. Цветаевой (стихотворная поэтика, жанровое своеобразие): Авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1989. С. 15.
7. Зубова Л.В. Язык поэзии М. Цветаевой. СПб., 1999. С. 158.
8. Зубова Л.В. Потенциальные свойства языка в поэзии М. Цветаевой: Семантический аспект. Л., 1987.
9. Черных Н.В. Семантическая емкость слова в рамках теории семантического поля (на материале поэзии М.И. Цветаевой): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ростов н/Д, 2003. С. 9.
10. Мейкин М. Марина Цветаева: поэтика усвоения. М., 1997. С. 135.
11. Афанасьев А.Н. Живая вода и вещее слово. М., 1988. С. 72-73; Байбурин А.К., Топорков А.Л. У истоков этикета. Л., 1990. С. 88; Зеленин Д.К. К во-
просу о русалках (Культ покойников, умерших неестественною смертью, у русских и у финнов) // Избранные труды. Т. 1. Статьи по духовной культуре, 1901-1913. М., 1994. С. 279; Он же. Имущественные запреты как пережитки первобытного коммунизма // Избранные труды. Т. 2. Статьи по духовной культуре, 1917-1934. М., 1999. С. 224; Проценко Б.Н. Духовная культура донских казаков: Заговоры, обереги, народная медицина, поверья, приметы. Ростов н/Д, 1998. С. 284; Токарев С.А. Сущность и происхождение магии // Исследования
Ростовский государственный университет
и материалы по вопросам первобытных верований. М., 1959. Т. 51. С. 31.
12. Ревуненкова Е.В. Представления о волосах (опыт сравнительно-типологического анализа) // Фольклор и этнографическая действительность. СПб., 1992.
13. Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997. С. 140.
14. Толстой Н.И., Усачева В.В. Волосы // Славянские древности: Этнолингвистич. словарь. Т. 1. М., 1995. С. 423; Усачева В.В. Коса // Славянские древности: Этнолингвистич. словарь. Т. 2. М., 1999. С. 617.
20 июля 2006 г
