CC BY
17Межсоюзнического бюро становилось все более затруднительным. Вскоре французы предложили П.А.Игнатьеву ликвидировать ее. Все разведывательные организации были распущены, а документация передана по описи во 2-е бюро, где она и находилась до сего дня. Зозо был «засвечен» и опять остался «у разбитого корыта». Надо было начинать новую жизнь. Его ожидали новые испытания: к тому времени был арестован и брошен в тюрьму капитан Ладу, а 2-е бюро в услугах Зозо больше не нуждалось.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Государственный архив Российской Федерации. Ф.10200. Д.1012. Л. 1.
2 Там же. Ч. 44. Л. 2.
3 Российский государственный военный архив. Ф. 7к. Оп. 1. Д.647. Л. 381.
4 Там же. Л. 777, 778.
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕЙ
Публикация: Жарский Анатолий Петрович —
старший научный сотрудник Института военной истории МО РФ, подполковник запаса, кандидат военных наук (Санкт-Петербург)
П.М. КУРОЧКИН
связь была нужна всем
В первый же день войны линейных рот было всего лишь 5, или 12,5проц. потребности. Линейные колонны гражданских предприятий связи тоже были малочисленны и рассчитаны на устранение случайных повреждений на линиях. Так что обеспечивать связь фронта в первые дни войны пришлось в непростой обстановке. Между тем связь была крайне необходима, поскольку немецко-фашистские войска, перейдя после сильного артиллерийского обстрела и мощного авиационного удара в наступление на всем фронте, сумели прорвать оборону наших соединений и частей на нескольких участках. Командующий фронтом, штаб, начальники родов войск нуждались в данных о положении и состоянии войск, а сведения поступали нерегулярно, с большими перерывами. Связь была нужна всем: кто требовал и угрожал, кто просил, кто просто умолял дать возможность переговорить, передать телеграмму. Выходило так, что чем меньше устойчивость связи, тем больше потребность в ней. Чаще всего командиры были не довольны тем, что с вышестоящей инстанцией связь имеется, а с подчинёнными войсками отсутствует. Вышестоящий начальник требует доклада о положении последних, а ему снизу не могут ничего вразумительного доложить. Так было и на нашем фронте в первые дни войны, впрочем, в последующие — тоже. Хотя следует уточнить, что тяжелое положение возникало только с проводной связью. Что же касается радиосвязи, то она меньше страдала от ударов противника.
Правда, её часто просто не использовали из-за недостаточной подготовленности штабных работников. Некоторые командиры, опасаясь засечки противником работающих радиостанций и установления местонахождения штаба, запрещали развертывать радиостанции вблизи него. На вопрос же: «Почему не держите радиосвязи?» — хитрили: дескать, радиостанции отстали.
Иногда радиосвязь не могла быть использована из-за частого перемещения штабов. Короткими сигналами по радио информацию передавать еще не умели, а для передачи шифрованных громоздких телеграмм недоставало времени. Получалось, что, несмотря на технические возможности, общевойсковые командиры радиосвязью для управления войсками не пользовались.
Имелись, конечно, и другие причины. Например, в некоторых случаях дальность действия технического средства оказывалась меньше расстояния между штабами. Нередко радиостанции уничтожались противником, а то и просто части не были укомплектованы ими.
Сложившаяся к концу первого дня войны обстановка заставляла серьезно задуматься о подготовке связи для штаба фронта из запасных районов, ведь накануне войны в них только намечались места расположения управлений и отделов, а по устройству связи практически ничего не делалось.
В ночь на 23 июня я направил начальника оперативного отдела майора Звенигородского подготовить узел связи в районе Рокишкиса. В его распоряжение выделялись кабельно-шестовая рота под командованием лейтенанта Жабина, некоторое станционное оборудование и радиостанция из фронтового полка связи.
Для подготовки такого же объекта во втором запасном районе выехал мой заместитель полковник Сельков, в распоряжение которого выделить что-либо из технических средств не представлялось возможным. Так что для оборудования узла связи и постройки соединительных линий ему надлежало использовать гражданских специалистов даугавпилсской конторы. Кроме того, нам обещал оказать помощь в транспорте и рабочей силе секретарь даугавпилсского городского комитета партии. Мы очень надеялись на эту помощь, тем более что Сельков лично знал секретаря горкома по совместной работе в Брянске.
Между тем, несмотря на то что противник имел значительное численное и техническое превосходство и наши войска понесли большие потери, Северо-Западному фронту народный комиссар обороны поставил 23 июня следующую задачу: его армиям, прочно удерживая побережье Балтийского моря, нанести мощный удар из района Каунаса во фланг и тыл сувалкской группировки противника, уничтожить ее и во взаимодействии с Западным фронтом 24-го к исходу дня овладеть районом Сувалки. Для выполнения этой задачи командующий фронтом решил силами трех танковых дивизий (две из 12-го и одна из 3-го механизированных корпусов) нанести контрудар по группировке противника, прорвавшейся в стык армии нашего фронта. Стрелковые и мотострелковые дивизии должны были прикрыть районы Шяуляя, Каунаса, Вильнюса.
Чтобы обеспечить управление войсками, мы провели некоторые мероприятия, в частности организовали непосредственную радиосвязь штаба фронта с механизированными корпусами, учитывая то, что каждый из них также мог связываться по радио со штабом своей армии. На случай, если по каким-либо причинам схема будет нарушена или не сработает, предусматривалось установление радиообмена со штабом каждой танковой (механизированной) дивизии. Со штабами 8-й и 11-й армий установленный ранее порядок поддержания контактов не
изменился, но начальники связи армий были предупреждены о необходимости более широкого использования радио.
К сожалению, ни мощного удара, о котором указывалось в директиве наркома обороны, ни контрудара, который надо было нанести по решению командующего фронтом, не получилось.
Танковые дивизии 12-го механизированного корпуса 23июня к исходу дня в районе Калжиненай и Немакшчай подверглись сильной бомбардировке и вступили в бой с танковыми и моторизованными частями противника. В ночь на 24-е, неся большие потери, корпус (в нем к этому времени осталось всего лишь 35 танков) вышел из боя и сосредоточился в лесах в 15-20 км северо-западнее Шяуляя.
2-я танковая дивизия 3-го механизированного корпуса действовала очень энергично. 23 июня она разгромила моторизованный полк противника, уничтожив при этом до сорока танков и такое же количество орудий. Но затем была отрезана от своих войск и, не имея горючего, оказалась в окружении. Командующий фронтом в своем распоряжении командующему 8-й армией указывал: «2-я танковая дивизия находится в окружении без горючего и может погибнуть».
Неудача постигла и стрелковые дивизии, на которые возлагалось прикрытие районов Каунаса и Вильнюса. Войска, развернувшиеся для обороны Каунаса, были обойдены с обоих флангов танковыми дивизиями противника и под ударом его шести пехотных дивизий отходили на Даугавпилс. В это же время оборонявшие Вильнюс войска, атакованные 39-м моторизованным корпусом противника, были вынуждены оставить город.
Таким образом, поставленная директивой наркома обороны задача оказалась не под силу войскам Северо-Западного фронта, несмотря на их самоотверженные действия. Для ее выполнения не было необходимых условий. Попытка решить непосильную задачу привела к тому, что фронт понес большие потери, лишившись своей основной ударной силы — механизированных корпусов. Войска фронта продолжали отходить. 25 июня к исходу дня передовые части противника проникли в полосу их действий на глубину до 120—130км.
В такой обстановке обеспечить управление войсками было крайне затруднительно. Между отходящими армиями образовался большой разрыв, а штаб фронта, расположенный в районе Паневежиса, оказался на опасном направлении, почти не прикрытом нашими войсками.
Поздно вечером 25 июня начальник штаба фронта приказал мне доложить о состоянии связи в запасных районах.
Докладываю, что в районе Рокишкиса узел связи и соединительные линии почти готовы, а во втором запасном районе, восточнее Даугавпилса, практически ничего не сделано. Находящийся там полковник Сельков полевых средств не имеет, а за счет гражданских предприятий ему ничего не удалось сделать.
— Опоздали мы с вами с подготовкой запасных районов для штаба фронта, — с сожалением сказал Кленов.
— Многое зависело от вашего решения. Если бы несколько раньше наметить районы, то можно было бы в них своевременно подготовить связь, — заметил я.
— Сейчас об этом поздно говорить. Готовьте связь, завтра с раннего утра штаб перемещается в район Даугавпилса.
— Как в район Даугавпилса? Ведь сначала намечалось перемещение в Рокишкис?
— Нет, переход в Рокишкис отпадает. Переходим в Даугавпилс и будем там к вечеру завтрашнего дня. Имейте в виду, что здесь связь снимать нельзя, так как остается оперативная группа, которая будет осуществлять управление во время перемещения штаба.
Скажу откровенно, такое распоряжение меня ошеломило. Положение создалось тяжелое. Не было ни средств, ни времени для подготовки связи штабу фронта из нового района. Пытались кое-что свернуть, демонтировать в Рокишкисе и Паневежисе, но все это были полумеры.
С рассветом 26 июня штаб фронта огромной колонной (более сотни автомашин) выступил из леса восточнее Паневежиса на Крустпилс и далее на Даугавпилс. Вдруг в небе появился немецкий самолет-разведчик. Вскоре он привел шестерку бомбардировщиков. Одна, другая, третья посыпались бомбы на нашу колонну. Несколько машин было подбито, часть из них загорелась. Загрохотали зенитки. Движение колонны прекратилось. Люди побежали в сторону от дороги. Это был наглядный урок, как нельзя перемещать крупные штабы во время войны.
После бомбардировки я просил разрешения у начальника штаба ехать в Даугавпилс отдельно от колонны, мотивируя это необходимостью скорейшего прибытия в новый район для руководства подготовкой связи. Разрешение было получено.
Невеселая это была дорога. В голове одна мысль: как обеспечить связь штабу фронта при крайней ограниченности средств и времени. Надежды на то, что мой заместитель полковник Сельков успел что-либо сделать, откровенно говоря, у меня было мало. Единственно, на что можно было рассчитывать, это на использование гражданских средств даугавпилсской конторы связи. Как бы в дополнение к этим тревожным мыслям приходилось наблюдать следы работы вражеской авиации: воронки на дорогах, поваленные столбы, оборванные провода.
Не доезжая десяти-пятнадцати километров до Даугавпилса, мы оказались свидетелями налета фашистских бомбардировщиков на наш аэродром, который находился недалеко от дороги. До десяти вражеских самолетов безнаказанно делали заход за заходом, поскольку наша авиация была застигнута врасплох настолько, что ни один самолет не поднялся в воздух. Как факелы, пылали машины, полыхали крыши служебных аэродромных зданий.
«Может быть, в этой трагедии есть и наша вина — связистов? — подумал я тогда. — Может быть, связь не обеспечила своевременную передачу сигналов оповещения о воздушной опасности? Ведь получи вовремя информацию о воздушном противнике, наши летчики могли бы подняться в воздух, вступить в бой. А так их самолеты бесславно погибли на земле».
В Даугавпилс я приехал на несколько часов раньше штаба, так как добирался туда по более короткому маршруту и с большой скоростью. В намеченном для расположения штаба районе ничего в отношении связи не было сделано. Полковник Сельков невнятно доложил о том, что местная контора выделила очень мало специалистов. Горком в рабочей силе отказал. С помощью этой группы он сумел только проложить соединительные линии.
Действительно, вдоль дороги на земле было протянуто несколько проводов, но ни одного столба для устройства линии не было не только установлено, но и вообще доставлено на трассу. При таком положении узел связи мог быть готов не раньше чем через три-четыре дня, даже при достаточном количестве рабочей силы.
Единственным реальным средством, как я и предполагал, был телеграф даугавпилсской конторы связи. В подвальном помещении, где она размещалась, оказалась подготовленной резервная телеграфная станция, которую и решено было использовать. Для этого наскоро перевели на ее коммутатор соответствующие каналы, установив таким образом телеграфную связь с Генеральным штабом, с нашей оперативной группой в Паневежисе, а также с Ригой, вблизи которой в это время должен был находиться штаб 8-й армии. Во дворе телеграфа развернули прибывшую из Паневежиса вместе с группой связистов фронтового полка связи полевую радиостанцию. С ее помощью попытались выйти на штаб 11-й армии, находившейся предположительно где-то восточнее Каунаса, и на штаб 27-й армии, передвигавшейся из Риги на Резекне.
К вечеру в Даугавпилс прибыло фронтовое командование. Весь руководящий состав собрался на телеграфе, надеясь получить сведения о положении армий. Информация оказалась очень скудной. От оперативной группы из Паневежиса, к примеру, получили данные о том, что немецко-фашистские войска стремительно продвигаются к Западной Двине в направлении на Даугавпилс. Как бы в подтверждение этому сообщению противник начал обстрел города, а вслед за этим его передовые части вплотную подошли к левому берегу Западной Двины.
Командующий фронтом генерал-полковник Кузнецов скомандовал: «По машинам!» Спешно погрузились. Пытаюсь узнать, куда едет штаб, командующий отвечает: «Следовать за мной. В пути я дам указания». Предупреждаю группу связистов полка, чтобы она двигалась по дороге на Резекне. Дежурному по связи даю указание передать в Рокишкис майору Звенигородскому и в Паневежис полковнику Семенихину пробиваться со всеми средствами через Крустпилс на Резекне. С собой беру одну автомобильную радиостанцию, строго-настрого приказав начальнику станции и шоферу не отставать от моей машины.
Противник продолжает обстрел города. Наконец машина командующего тронулась, остальные — за ней. Непроглядная ночь. Фарами пользоваться запрещено. Движемся с небольшой скоростью. Проехали километров тридцать пять и остановились. Командующий решил разместить штаб фронта в лесу, в трех-четырех километрах вправо и влево от шоссейной дороги, и сам стал указывать, какому управлению в какой части леса располагаться. Я пытаюсь доложить начальнику штаба, что здесь располагать штаб нельзя, так как нет никаких средств связи. Пробую убедить его в том, что целесообразнее расположить штаб в районе относительно крупного узла связи (гражданского) в Резекне, что для этого нужно проехать еще 50-60 км. Мои соображения не учитываются. Штаб продолжает устраиваться в лесу.
Радиостанция не отстала от меня ни на шаг. Остальная группа связистов задержалась с демонтажем аппаратуры в Даугавпилсе и еще не подошла. Таким образом, все средства связи штаба фронта в этот момент состояли из одной автомобильной радиостанции (РАТ). Вдруг в лесу я увидел линию проводной связи. Соображаем, как бы её использовать. Среди имущества радиостанции оказался индукторный телефонный аппарат. Включаемся в линию, устанавливаем, что она связывает дом лесника с телефонной станцией Боровая, через которую можно связаться с узлом связи Резекне, а через него — с Москвой. В Резекне, в конторе связи, оказался наш военный представитель. Я дал ему указание срочно обеспечить связь с Москвой. Через некоторое время сообщают, что Москва на проводе. Незамедлительно прошу соединить со станцией наркомата обороны и далее с приемной маршала Шапошникова.
У телефона офицер для особых поручений. Обрадованный, бегу к командующему и докладываю, что установлена телефонная связь с Москвой, с кабинетом начальника Генерального штаба. Командующий, далеко не разделивший мою радость, проворчал:
— Что толку в вашей связи с Москвой, сейчас оттуда потребуют доклада о положении войск. А что докладывать? Связи нет ни с одной армией, что делают войска — не знаем. Разговаривайте с Москвой сами. Вы с армиями мне связь обеспечьте. Это меня больше интересует. Вы же ко мне с Москвой лезете.
— Разрешите доложить: своих средств связи нет никаких, район размещения штаба не позволяет использовать местные средства. Я просил начальника штаба не располагать здесь штаб фронта. Надежды на получение связи из этого района нет.
— Что вы предлагаете?
— Я просил и прошу перевести штаб фронта в район Резекне и указать, где находятся штабы армий, с которыми вы требуете установления связи.
— А черт их знает, где они сейчас находятся! — вскипел командующий. — Передайте начальнику штаба, чтобы штаб через час выступил в Резекне. Но предупреждаю, если в Резекне не будет связи, вам будет плохо.
— Товарищ командующий, мне и сейчас не очень-то хорошо. Средств связи нет, где находятся штабы, даже вы не знаете, а район для размещения штаба фронта выбран, как для наблюдательного пункта командира батальона. Прошу разрешения доложить, что я буду делать все возможное для восстановления связи, но не в силу угрозы, а в силу порученного мне дела.
— Вы любите много рассуждать. С большими средствами связь установить ума большого не требуется. А вот как при ограниченных или даже без них — нужно подумать.
— Мне кажется, решение этой задачи будет таким же, как стрельба из пушек при отсутствии снарядов.
После таких «любезных» разговоров я попросил командующего и начальника штаба разрешить мне выехать в Резекне раньше выезда туда штаба.
В Резекне со связью дело обстояло тоже не очень хорошо, но все-таки лучше, чем в лесу. К тому же в Резекне уже прибыл майор Звенигородский со средствами связи, которые он успел свернуть в Рокишкисе, правда, без кабельно-шестовой роты, которая задержалась для снятия линии в том же самом Рокишкисе. С минуты на минуту ожидалось прибытие полка связи полковника Семенихина из Паневежиса.
С помощью наличных средств была установлена радио- и проводная связь с Генеральным штабом, штабами 8-й и 27-й армий; со штабом же 11-й армии — только радиосвязь, так как этот штаб находился в районе, окруженном противником.
Между тем обстановка на фронте все больше усложнялась. Захват противником Даугавпилса и плацдарма на Западной Двине в районе Крустпилса поставил войска фронта в тяжелое положение. Достаточных сил для противодействия ему на правом берегу реки не оказалось. Ограниченные силы 27-й армии, прикрывавшие это направление, не выдержали удара немецких войск и стали отходить в северо-восточном направлении.
Публикация: МОНАСТЫРЁВА Галли Германовна —
сотрудник Библиотеки-фонда «Русское зарубежье» (Москва)
Н.А. МОНАСТЫРЁВ
«Андреевский флаг спущен, спущен для многих из нас навсегда»
Море было спокойно, легкий ветер покачивал лодку той плавной качкой, которая способна успокоить нервы и дать отдохнуть душе от грустных и невеселых переживаний. Наши дамы, невольные пассажиры на «Утке», вышли наверх подышать свежим воздухом, которого так недоставало внутри. От мыса Фиолент мы легли на так хорошо знакомый нам за время войны курс. Сколько раз я прошел этим курсом, не запомнишь, не пересчитаешь.
Быстро уходили от нас берега красного Крыма, цветущего, богатого сада России. Вот уже не видно их больше. Одна верхушка Ай-Петри еще долго блистала на солнце своим снежным покровом, как будто глубже и ярче хотела врезаться в память, оставив надолго в ней свой тревожный след... Но скоро скрылась и она.
К нашему счастью, погода продолжала быть хорошей, и женщины и дети не страдали от морской болезни. Иначе это могло превратиться в кошмар. Ведь внутри лодки не было свободного пятачка, все сплошь было занято невольными пассажирами. Офицеры и команда ютились, где кто мог.
Ранним утром 8 ноября я подошел к берегам Босфора и поднял на стеньге, согласно приказанию, французский флаг. Войдя в пролив, пошел в бухту Каваки для санитарного осмотра. Там к «Утке» подошел катер с французским офицером для получения различных сведений относительно экипажа и пассажиров. Через некоторое время подошел и катер с врачами всех национальностей. После опроса меня о санитарном состоянии катер отошел. Простояв немногим более часа в Каваки, я получил приказание идти в Серкенджи, что около Галатского моста, где находилась французская военная база. Совместно с «Буревестником», «Тюленем» и АГ-22 «Утка» отправилась по назначению.
При подходе к Золотому Рогу нас встретили французские лоцманы, которые поставили все наши четыре подводные лодки у французской военной базы, тогда как остальные русские корабли проходили на рейд Мода у азиатского берега Мраморного моря. Там они и становились на якорь без права сообщения с берегом. Едва мы успели ошвартоваться и пообедать, как было получено распоряжение идти в баню-поезд, стоявший недалеко от Серкенджи. Сначала были отправлены команда и офицеры, а потом женщины. По возвращении из бани от французского коменданта было получено приказание в продолжение часа собрать необходимые вещи и всем, за исключением командира, одного офицера и двух матросов, отправиться на рейд Мода на один из транспортов. Распоряжение, исходившее от французского адмирала, было совершенно непонятным для нас, но, несмотря на наши протесты, оказалось неоспоримым. Бедные женщины с детьми принуждены были провести по пути на транспорт несколько часов на катере под дождем и в грязи. Зачем нужна была эта жестокость по отношению к ним, осталось неизвестным.
