Научная статья на тему 'Своеобразие становления русской культуры в условиях эмиграции'

Своеобразие становления русской культуры в условиях эмиграции Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CC BY
369
67
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Аннотация научной статьи по философии, этике, религиоведению, автор научной работы — Ситниченко Константин Евгеньевич

В данной статье автор касается вопросов становления русской культуры в условиях эмиграции, на примере эмиграции первой послереволюционной волны. Рассмотрены своеобразные формы восприятия эмигрантами особенностей становления русской культуры в условиях инокультурного пространства. Отмечено, что эмигрантская культура является прямой наследницей культуры Серебряного века, с присущими для этого периодами духовными, культурными исканиями и противоречиями. Также рассмотрены перспективы развития отечественной культуры в отрыве от Родины и взгляд эмигрантов на возможность её дальнейшего развития через поиск новых форм и методов творческой деятельности.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

An originality of becoming of Russian culture in conditions of emigration

In the given article the author considers the problems of the Russian culture formation under the condition of emigration, the emigration of the first post-revolution wave taken as an example. The article describes the emigrants" perception of particularities of the Russian culture under the condition of foreign country, the perspectives of the Russian culture development far from the Motherland and emigrants" opinion about its further development through the search of new forms and methods of creative activity.

Текст научной работы на тему «Своеобразие становления русской культуры в условиях эмиграции»

СВОЕОБРАЗИЕ СТАНОВЛЕНИЯ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ В УСЛОВИЯХ ЭМИГРАЦИИ

Глубокие перемены, происходящие в последние полтора десятка лет в российском обществе, потребовали от представителей научной мысли разработки и обоснования новых концептуальных подходов к изучению прошлого, переосмысления многих страниц истории страны. Сегодня не подлежит сомнению, что история Русского Зарубежья является неотъемлемой частью как истории России, так и всемирной истории. За чертой произошедших событий в 1917 году остался целый мир. «Одна и та же Россия, по составу своему, как на родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служилые люди, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях её деятельности — политической, культурной, научной, технической и т. д., — армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и от земли), — представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений — в русской эмиграции налицо», — отмечала З.Н. Гиппиус в 1930 году [Uc.ll].

Большое значение, особенно в последнее время, начинает обретать процесс возвращения и объединения в единое целое двух, временно оторванных друг от друга, ветвей российской культуры. Открытие послереволюционной эмиграции стало, без преувеличения, событием большого историко-культур-ного масштаба. Крупный деятель «первой волны» архиепископ Иоанн Сан-Францисский уподобил русскую эмиграцию «большому кораблю», который, покинув родную гавань, зажил «своеобразно своему полной жизнью, ошущая, впрочем, что он лишь часть целого, лишь корабль своей Родины, а не её гавань. .. .Связь корабля с гаванью была только в том, что он к ней формально оставался приписан, — она была в большем: корабль был частью Родины в водах мира» [2, с. 49].

Процесс формирования Советской и зарубежной России происходил в 20—30-е годы XX века. Обе образовывались согласно заданной проекции: все течения жизни Советской России проходили под тотальным влиянием марксистско-ленинской, а позднее сталинской идеологии. Для Зарубежной России, характерной чертой являлась многомерность в политических, социальных, экономических, культурных, философских, религиозных, эстетических и других отношениях. Много зависело от степени приобщения к новым жизненным условиям.

Уже не было той дореволюционной России, которую эмигранты знали, и которая являлась формой политической защиты своих граждан на территории

любого государства. Они являлись апатридами — изгоями из своей страны. Измученные событиями первой мировой, трагедией гражданской войн, чувствуя свою невостребованность и даже ненужность, боясь преследований и расправы, они покидали Родину, увозя в душе частицу её образа. Именно чувство единения с Родиной, причастности к ее трагическому и великому прошлому давало эмигрантам силы для творчества в условиях изгнания: «Не просто мы бесприютные. Кое-что за плечами и есть .. .история, величие Родины—этого не отнять у нас» [3, с. 378].

Русские эмигранты твердо верили, что их главная задача в изгнании — сохранить, развить и приумножить русскую культуру.

Профессор М. Раев, исследователь русского Зарубежья, заметил по этому поводу: «Эмиграция переставала быть лишь способом физического выживания, она приобретала характер духовной миссии, которая заключалась в том, чтобы сохранить ценности и традиции русской культуры и продолжить творческую жизнь ради духовного прогресса родины... они хотели жить, работать и творить как неотъемлемая часть России, посланцами которой они себя считали... Из двух Россий, возникших вследствие политических событий, именно Россия за рубежом, которая проявила твердую решимость и недюжинную доблесть, продолжая быть Россией, оказалась более «подлинной» и более продуктивной в культурном отношении..., эмигранты воспринимали себя как представителей единого общества, а Русское Зарубежье — как свою страну. Они стремились жить так, словно эмиграция в культурном и философском плане олицетворяла собой всю Россию» [4, с. 14—16].

Особенностью эмиграции после 1917 года явилась ее массовость, стремление к сохранению национальной и культурной идентификации. Культурная элитарность являлась доминантной в эмигрантской среде первой волны, где почти все имели начальное образование, приблизительно 2/3 — среднее, каждый седьмой — университетское. Согласно данным анкетирования в 1931 году в эмиграции находилось около 500 ученых, в том числе около 150 профессоров [5, с. 411].

Именно культурная элитность основной части эмигрантов первой волны, этот «культурный слой почвы» — врачи, учителя, адвокаты, инженеры, служилое офицерство, чиновники, священники, представители науки и искусства, образованная молодежь — студенты, юнкера, кадеты, гимназисты — позволяет определить феномен русской культурной

108

Вестник ЮУрГУ, № 17(72), 2006

диаспоры. Образовавшаяся в ходе эмиграционных потоков 1917—1925 годов, она определила возникновение «двух русских культур» из одного культурного исторического ядра, которые соревнуются и конфронтируют друг с другом, но, в тоже время являются единым целым. Явление уникальное и неординарное в мировой культуре.

Являясь составной частью единой русской культуры Серебряного века, культура русского зарубежья вобрала в себя все те черты, противоречия и поиск идеалов, которые характерны были для культуры начала XX века. Непримиримое творческое противоречие между ориентацией на демократические ценности с одной стороны, и элитарность, духовный аристократизм и индивидуализм с другой. Верность традициям, ассоциированным в сознании интеллигенции с национальной самобытностью и стремление к радикальным преобразованиям, к резкой модернизации общества и обновлению духовных ценностей. Данные противоречия культуры Серебряного века определили в среде культурной части эмиграции, собственно и относящейся к деятелям культуры данной эпохи, углубление дихотомии в восприятии России, разочарование в растоптанных романтических идеалах, в поиске путей реанимирования исторической родины, осознание революции как творческого итога модерна. Как следствие, в условиях изгнания происходит возвращение к консерватизму, отходу от новых форм и методов экспериментирования в культуре. И, в то же время, особенно в среде «молодого поколения», ставится вопрос о концептуализации «пространства изгнания», как возможной культурной креативности.

Подобная аберрация характерна для разных политических, культурных, философских и других течений в эмиграции. Но, для восстановления «единой и неделимой» России, необходимо было адаптироваться в новой инокультурной среде.

П.Б. Струве отмечал, что «Русское Зарубежье, есть явление количественно и качественно весьма внушительное. Зарубежье, есть великий и беспримерный исход, вытекший из величайшего исторического катаклизма, не приведшего еще ни к какому, хотя бы относительному временному равновесию [6].

В ежегодно проводимый день «Русской культуры» газета «Второе поколение» писала: «Нет двух русских культур — здесь и там, а есть единая русская культура, созданная и создаваемая русскими людьми, где бы они не находились. Русская культура для нас не только предмет юбилейных воспоминаний и традиций: она есть прежде всего живая творимая реальность. Наш долг — поскольку мы считаем себя людьми русской культуры — эту реальность изучать, за ней следить и с нею, пользуясь обстановкой полной возможности для культурной работы, творить, чтобы не обратиться в «живой архив русской эмиграции» [7].

Именно через исторически сложившееся русское восприятие культуры, основываясь на её религиозном христианском ядре, в котором аккумулировалась идея всеединства как тождества добра, истины и красоты, можно было, по мнению эмигрантов, определить: что потеряла родина в результате вынужденного исхода части российского народа. В этом можно сослаться на Питирима Сорокина, отражающего свой взгляд на понятие культура: «Всякая великая культура есть не просто конгломерат разнообразных явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть единство, или индивидуальность, все составные части которой пронизаны одним основополагающим принципом и выражают одну, главную, ценность. Доминирующие черты изящных искусств и науки такой единой культуры, её философии и религии, этики и права, её основных форм социальной, экономической и политической организации, большей части её нравов и обычаев, её образа жизни и мышления (менталитета) — все они по-своему выражают её основополагающий принцип, её главную ценность. Именно она, эта ценность, служит основой и фундаментом всякой культуры» [8, с. 429].

Духовное единство явилось тем цементирующим культурным ядром российской эмиграции в годы пребывания за рубежом, которое характеризовалось особенностями российского сознания в условиях критической ситуации. Если не телесно, то словом, многие русские эмигранты думали возвратиться на Родину. Вот почему больше всего именно в литературе, как выразительнице мысли и души, эмиграция нашла самое полное свое выражение. «Конечно, литературные произведения легче всего распространять и «экспортировать», а язык — главная черта, определяющая единство нации» [4, с. 124].

Адаптируясь к условиям изгнания, в рамках западной цивилизации, представители русской культурной диаспоры произвели переоценку ценностей русской культуры конца XIX — начала XX веков в плане собственного духовного самоопределения, как бы со стороны увидев Россию. Именно в эмиграции усиливается стремление обрести утраченное единство и цельность самосознания, что изначально приводит эмигрантов к осознанию причин кризиса, как русской, так и европейской культуры.

Вячеслав Иванов глубоко верил, что, находясь в эмиграции, широко общаясь с западными интеллектуалами, русская культурная диаспора может больше принести пользы для вселенской и русской культуры, чем «уподобляться евреям, плачущим на развалинах старого Храма». Он считал, что русская культура в зарубежье призвана к новым свершениям, к новому созиданию. «Как есть одна истина, одна красота, так и культура в существенном и последнем смысле слова есть выражение вселенского единства и вселенского единения». Он не входил в культурную среду Парижа, считая её искусственной, у него

История

не было ностальгии по внешней, фольклорной России. Он чувствовал Россию глубже, через служение ей посредством служения всему человечеству [9].

Русские эмигранты явились не просто носителями русской культуры, а патриотами русской культуры. Уход в эмиграцию являл собою возможность сохранения русской культуры « в себе» и «через себя». Находясь в эмиграции, они видели свою миссию в том, чтобы продолжить и, по возможности, сохранить основы русской культуры через собственную культурную идентификацию, в собирании и воплощении образа России [10, с. 22,24].

Вопрос о культурной идентификации, а, следовательно, о единстве русского зарубежья становился достаточно острым в связи с увеличением численности эмигрантов в странах Европы, и угрозы полного подчинения зарубежных россиян законам тех стран, где они проживали.

Как прямое следствие этого в 1920-е годы вырисовывается понятие «денационализация», как писали в те годы журналисты, когда хотели представить утрату эмигрантами национальной самобытности, различая данный термин с понятием «ассимиляция» и, нередко, путая их смысловое значение.

П.Е. Ковалевский формулирует различие так: «Первая есть вхождение в новую нацию, принятие ее строя и лояльное отношение к стране, гражданами которой становятся прибывшие; вторая стремится к утере новыми гражданами своего национального облика, превращению людей, похожих на местное население («симилис» — подобный, похожий), так как никогда пришельцы из другой страны, как бы они ни стремились быть подобными местным жителям, не будут признаны таковыми коренным населением. Русские, принявшие даже подданство и прожившие в стране десятки лет, оставались для местного населения чужими или, в лучшем случае, русскими, а чаще только «грязными иностранцами (саль этранже)» [11, с. 36]. Единство же «России вне России» — реальная возможность для россиян вне родины, если не установить политическое влияние на родине, то быть полезным ей в каком-либо другом отношении.

В результате, для сохранения своеобразия русской культурной жизни в эмиграции активизируется идея к организационному, институциональному оформлению этой жизни (это — один из главных признаков диаспоры). Такими социальными институтами русских диаспор за рубежом являлись школа, церковь, профессиональные, политические и общественные объединения: Русское общество Красного Креста и Всероссийский земский союз, созданные еще в 1919—1920 годах в Константинополе; Российский земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей — «Земгор», созданный в Париже в феврале 1921 году, действовавший в Чехословакии, Германии, Болгарии, Польше, Греции, Юго-

славии, а несколько позже в Китае и другие объединения эмигрантов. Эти общественные центры давали возможность своеобразного заработка, материального обеспечения творческой интеллигенции, и, что самое главное, обеспечивали приложение творческих сил эмигрантов в развитии культуры, возможности её воспроизводства в условиях изгнания путем получения молодежью образования и воспитания на основе традиций русской культуры и её конструктивного участия в свободной от тоталитаризма возрождающейся России.

Русская культура, в силу исторических условий, не развивалась в отрыве от общеевропейской, не являлась узконациональной культурой и для русской творческой интеллигенции западная культура воспринималась даже намного шире, в различных спектрах её развития, чем на самом Западе. В то время, когда в Лувре сомневались в возможности выставить П. Сезанна, В. Ван Гога, выставки П. Пикассо, А. Матисса в Москве проходили с аншлагом. В России печатали полное собрание Ф. Ницше, когда профессора в Париже думали о целесообразности преподавания Г. Гегеля. Да и театральная жизнь России, с её классицизмом и авангардизмом была более многообразна, чем на Западе. Правда необходимо констатировать, что инокультурный контекст высвечивает своеобразие, выявляет инновативное содержание тех или иных феноменов в отечественной культуре, её полнота определяется лишь в отрыве от родины. Именно не в России, а на Западе произошло признание В.В. Кандинского, А.Н. Скрябина, И.Ф. Стравинского, русского балета под руководством С.П. Дягилева, В.Ф. Нижинского,

A.П. Павловой и т. д.

В результате, у представителей русской культурной диаспоры не было ярко выраженного комплекса неполноценности в ходе вынужденной эмиграции, они являлись носителями, как русской, так и европейской культур. Они выезжали из одной высококультурной страны в другие высококультурные страны. Но, если, «русская культура явилась «чистой» культурой без примеси «цивилизации» [12, с. 297], то европейская уже в XIX веке стала отходить от «меры человеческого в человеке», чем собственно, и характеризуется культура, как способ восстановления целостности. Это давало возможность еще Н.В. Гоголю отметить, что «Европа придет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой больше не продают на европейском рынке» [13, с. 342]. И русские интеллектуалы стремились привнести свое видение духовной идейности в западное цивилизационное общество.

Такие интеллектуалы, как H.A. Бердяев и

B.В. Вейдле, были приняты на Западе как переводчики смысла русской культуры в категориях европейского мышления, так как мыслили вполне по-европейски. Их оценочные взгляды на сущность мира явлений были подвижны.

110

Вестник ЮУрГУ, № 17{72), 2006

« H.A. Бердяев неоднократно повторял, что эмиграция не изгнание, а посланничество, а точнее, изгнание для посланничества. Это были слова, которые замечательный московский старец о. Алексей Мечев на Маросейке сказал изгнанному из России свободному философу. Бердяеву ужасно не хотелось уезжать, а о. Алексей ему сказал: «Езжайте смело. Вы посланы, чтобы Запад услышал ваше слово» [14, с. 299].

В результате происходит пересмотр прежде значимых ценностей в контексте динамичной европейской модели мышления, предполагающей не трансляцию изначальной идеи и не взаимную обратимость разных начал, но их столкновение, сопровождающееся взрывом и заменой структур.

Зная культуру Запада, как её ценители и проводники в России, после отечественной трагедии и эмиграции они узнавали Запад изнутри, как лица, не имеющие за собой ни политической, ни материальной защиты. У них оставалось только слово, дух, и об-щепонимаемые идеи соборности и коллективизма. Они считали, что если сами—телесно, они и не вернутся в Россию, то их слово обязательно возвратится на родину и миссия русской культурной диаспоры заключается «<.. .> в её служении <...>. «Эмиграция»? Это ведь одна сотая русского народа. Но она свободна — и будучи свободна, она для русского народа и во имя русского народа <...> может и должна продолжать его духовную традицию, то есть помогать её сохранению и продолжению» [15, с. 215].

Создававшаяся как культура отрицания революции и революционного насилия, сохраняющая основы национального своеобразного восприятия жизни, сущности православного мировоззрения, основанного на идее соборности, культура русского зарубежья сохранила в себе традиции русской классической культуры XIX и Серебряного веков. Это помогало эмигрантам сосредоточить свое внимание на освоение принципов и ценностей культурного западноевропейского плюрализма и становление плюралистической, стихийно само развивающейся, многомерной в социальном, политическом, философском, религиозном и других отношениях русской культуры за рубежом. Поэтому, находясь в вынужденном изгнании, интеллигенция принялась, прежде всего, обустраивать культурную жизнь своих соотечественников, воссоздавать культурную среду их обитания: организовывать работу театров, художественных студий, музеев, библиотек. Налаживать школьную жизнь для детей и молодежи, создавать вечерние общеобразовательные, специальные и культурно-просветительные учреждения для взрослых. Находясь в эмиграции, интеллигенция «упорно трудилась во имя духовного возрождения народа, за русскую культуру, генетически связанную с православием» [4, с. 185]. Эти свойства культуры

русского зарубежья имели свои преимущества и определяли её слабость перед монистической, организованной советской культурой, выражавшей интересы большинства.

Живя в своем мире, они пытались изолироваться от чужеродного окружения, сознательно стремились вести жизнь так, будто ничего не произошло. Конечно, эмигранты понимали, что являются апатридами и «патриотами без отечества». Но общность судьбы изгнанников вопреки общественным, политическим, экономическим и прочим различиям в прежней жизни, осознание общности происхождения, принадлежности к одному народу, одной культуре создали духовную основу всего Русского Зарубежья, особый мир без физических и юридических границ. В известном смысле он действительно был экстерриториальной «Зарубежной Россией».

Литература

1. Гиппиус, З.Н. Что делать русской эмиграции / З.Н. Гиппиус, K.P. Кончаловский. — Париж, 1930.

2. Архиепископ Иоанн Сан-Францисский. Избранное.—Петрозаводск. 1992.

3. Зайцев, Б.К. Слово о Родине / Б.К. Зайцев // Русская идея. — М., 1992.

4. Раев, М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919—1939 / М. Раев. — М. : Прогресс, 1994. — 296.

5. Большая Российская Энциклопедия «Россия». — М.: Большая росс, энциклоп. — 2004.

6. Россия. — 1928. — 7 августа.

7. Информационная газета, 30.IX.1933; Второе поколение. Прага, 6.VI. 1931.

8. Сорокин, Питирим. Человек, цивилизация, общество / Питирим Сорокин. — М.: Прогресс, 1991.

9. Русский Дом. Телепередача от 8 июля 1997 года.

10. Степун, Ф.А. Пореволюционное сознание и задача эмигрантской литературы / Ф.А. Степун // Новый Град. — Париж. — № 10.

11. Ковалевский, П.Е. Зарубежная Россия. История и культурно-просветительская работа русского зарубежья за полвека (1920—1970) / П.Е. Ковалевский. — Париж, 1971. — 347 с.

12. Бицилли, П.М. Трагедия русской культуры П.М. Бицилли // Современные записки. — Париж, 1933, — №53.

13. Гоголь, Н.В. Соч. Т. 6. / Н.В. Гоголь. — М., 1967.

14. Струве, H.A. Духовный опыт русской эмиграции // Н.А. Струве. Православие и культура / 2-е изд., испр. и доп. — М. : Русский путь, 2000.

15. Арсеньев, Н.С. О русской эмиграции (с 1920 по 1971 г.) и о духовном её служении / Н.С. Арсеньев // Русское Возрождение. Нью-Йорк ; Москва ; Париж. 1992—1993, —№60—61.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.