CC BY
117
С. А. Байкова
Своеобразие авторской повествовательной стратегии в романе Евг. Попова «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину»
Статья освещает особенности авторского повествования и приемы авторской идентификации в тексте романа Евг. Попова «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину».
Ключевые слова: автор фиктивный, мистификация, метатекст, игра, пародия.
Роман «Душа патриота» (1980) - первое крупное произведением Евг. Попова - весьма примечателен и в жанровом (вынесенное в заглавие определение текста как «послания» ориентирует читателя на эпистолярную традицию русской прозы, однако при некотором формальном следовании жанру текст являет собой синтез элементов тра-велога, эпистолярного романа, политического памфлета и пастиша), и в тематическом (сюжетным стержнем романа становится описание похождений героя-нарратора по Москве в день похорон Л. И. Брежнева) отношениях, а также в плане повествовательной структуры.
В повествовательной структуре романа используется якобы авторское предисловие. Оно, во-первых, действительно мистифицирует читателя, во-вторых, пародирует приём авторской мистификации, в-третьих, представляет собой метатекст-комментарий относительно претекста романа. Предисловие начинается сразу с пародийноиронических интонаций. Автор предисловия якобы выступает в качестве публикатора «односторонней переписки»: «Начну как бы издалека. Вот, допустим, есть один человек. Он как бы пишет художественные произведения. То есть вроде как бы раньше писал и даже имел знакомства и отношения в среде литераторов, на что намекает и чем весьма горд. А сейчас он вроде как бы не пишет <...>, а сочиняет послания к Ферфичкину» [1, с. 315]. Публикатор-Попов отмечает, что героя переписки зовут «Евгением Анатольевичем» и что также зовут и его, - но дистанцируется от него: «Он утверждает, что его зовут Евгением Анатольевичем. Так же зовут и меня, но это тоже неважно. У всех, кто меня знает, не должно быть сомнений, что я - не он...» [курсив здесь и далее наш. - С. Б.]. Самым важным в односторонней переписке, пишет Попов-публикатор, является «адресат посланий, Ферфичкин». «К сожалению, - отмечает он, - автор не счёл
331
нужным раскрыть личность адресата, отчего временами создаётся ощущение, что он и сам этого не знает» [1, с. 315].
Если автор предисловия «не знает личности адресата», то это свидетельствует только о том, что Ферфичкин - это фиктивная проекция предполагаемого читателя. Предисловие здесь создаёт установку на игровое прочтение претекста и выступает как метатексткомментарий (см., например: [3, с. 3-23], [5, с. 101-109]). Оно активизирует читателя, заставляя его адекватно взглянуть на коммуникативное пространство повествования. Так, В. А. Лукин считает, что метатекстовые фрагменты, в нашем случае это предисловие, «указывают на код текста наряду с его темой» [5, с.1 02]. Однако и предисловие, и фиктивная фигура Попова-публикатора также являются средствами игры с читателем. Само предисловие является мистификацией с двойным кодом. Это связано с тем, что каждый реципиент будет неизбежно отождествлять «Евгения Анатольевича Попова» с самим писателем по факту того, что тот отгораживается от автора переписки с таким же именем и фамилией. Тогда как, по сути, весьма наивная мистификация читателя должна входить в интересы и кругозор пародийного автора-персонажа, а не реального писателя. Так, предисловие к роману преподнесено читателю как скрытая непоследовательная мистификация, которая является сигналом абстрактного автора и пародийно разоблачает так называемого публикатора. Его фигуру не следует отождествлять с автором конкретным, так как По-пов-публикатор - это и есть адресант Ферфичкина и маска самого конкретного автора. Так, комически изображённый автором Попов-публикатор заявляет о вымышленности персонажей переписки, в чью компетенцию это не должно входить, так как он, по статусу публикатор, не является автором текста: «<...> личности, упоминаемые им, не соответствуют реально живущим лицам, а являются плодом его досужего вымысла и частичного вранья» [1, с. 315]. Автор и далее продолжает изображать неумелого наивного мистификатора, который одновременно мистифицирует и оправдывается, хотя писатель и создаёт видимость якобы «своего» отстранения от текста.
С одной стороны, публикатор отождествляет себя с Евгением Анатольевичем и подписывает предисловие. С другой - публикатор, якобы сам писатель, пишет о вещах, которые должны входить в компетенцию и интересы фиктивного автора переписки, а не мистификатора. Сигналами, имеющими целью обозначить истинного на внутритекстовом уровне автора предисловия, являются цитаты-самоповторы. Так, финал предисловия публикатора обозначается од-
332
ной явно игровой фразой: «Вот так-то!..». А начало переписки тождественно: «...вот так-то, дорогой Ферфичкин! Тебе непонятно, а мне ещё повезло» [1, с. 316]. Фраза «тебе непонятно» отсылает к ситуации мистифицированного читателя, посчитавшего автором предисловия самого писателя. При этом фраза «вот так-то» повторяется на протяжении всего повествования.
Однако если идти по пути отождествления публикатора и реального писателя, намеревающегося объясниться с читателем, то возникает очевидное противоречие: зачем в этом случае автору позиционировать текст романа как «одностороннюю переписку» третьего лица? Не проще ли дистанцироваться от фиктивного автора-персонажа? Ведь предисловие здесь не является однонаправленным авторским словом - оно двуголосо и представляет собой часть художественного пространства всего романа, не являясь традиционным сугубо авторским предисловием. Поэтому следует сказать, что Евг. Попову, по нашему мнению, мистификация читателя удалась. Совпадение фамилии, имени и отчества - это очевидная языковая игра, при которой создаётся эффект двусмысленности: за автора мистификации можно принять и двойника писателя, которого последний изображает как наивного мистификатора, вводя читателя в заблуждение.
Итак, мы полагаем, что всё повествование в романе, включая и предисловие, является текстом фиктивного автора, двойника писателя «Евгения Анатольевича Попова». Таким образом, писатель идёт по пути создания фиктивных повествовательных инстанций: игровая двусмысленность фиктивной инстанции «Попова-публикатора», основанная на языковой игре и скрытом оглуплённом изображении предисловия-мистификации; инстанция фиктивного автора-персонажа-писателя, фамильяризующего художественное и коммуникативное пространство текста; коммуникативный уровень фиктивного читателя (Ферфичкина - как адресата посланий и как маски обобщённого читателя).
Инстанция абстрактного автора в романе внесубъектна и представлена целым произведения. Позиция автора в романе есть позиция второго голоса, скрытого в подтекстах речи изображённого им авто-ра-персонажа. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести примеры фиктивного коммуникативного поля в романе. Так, при описании фотографий автогерой обращается к Ферфичкину, отождествляя его с образом обобщённого читателя: «<...> и если ты морщишься, Фер-фичкин, то я тебя читать не заставляю, и читателя мне такого со-
333
вершенно не нужно, который таинственно морщится, потому что -что хочу, то и пишу, как хочу, как умею потому что. Не нравятся мои послания, скучно тебе, так ступай, купи себе чего-нибудь интерес-ненького на книжном толчке у первопечатника Ивана Фёдорова, что грустит в самом центре столицы, глядя металлическими глазами. Вот так-то!..» [1, с. 341-342]. Очевидно, что в конце процитированного нами фрагмента вновь появляется сигнал абстрактного автора - «вот так-то» - как настойчивое намерение обозначить игровую роль фиктивных коммуникантов. Фраза является намеренным повтором в масштабах всего текста романа. Поэтому стилистически она представляет собой пародийную характеристику фиктивного автора, а с позиций читательской рецепции и коммуникации - значимый повтор. Он является знаковым средством коммуникации абстрактного автора и имплицитного, идеального читателя [см.: 4, с. 100-101; 6, с. 58-64].
С самого начала «переписки» автор «реальный» пародирует себя, то есть тот самый образ, который доступен читательскому восприятию: «ВСПОМНИЛ: недавно один человек в Москве мне сказал: «Вас, если не ошибаюсь, зовут Женя?» - «Нет, - ответил я, - вы ошибаетесь, дорогой друг! Женей меня звали лет десять-двадцать назад, когда у меня всё было впереди, а теперь я сменил имя, и меня зовут Евгением Анатольевичем, у меня теперь лысина в полголовы и кривая борода...» [1, с. 317].
Писатель «оглупляет» и очевидно «снижает» речь героя-рассказчика посредством стилистических контрастов типа: «Еду, еду, еду. Шлю из грязного вагона слова привета тебе, дорогой мой!..». В претексте романа подтверждается, что автор-персонаж и есть Попов-публикатор: «"Оставил я вас, милые мои.”. Эрудит, умница, ты, конечно, догадался, Ферфичкин, откуда эта цитата, и для тебя не является секретом, что все вышенаписанное является хитрым зачином моих посланий к тебе, а лично сам я реально возвращаюсь из кавказской командировки.» [1, с. 318]. Герой-рассказчик намеренно иронически «льстит» Ферфичкину, то есть читателю, называя его «эрудитом, умницей»; речь его отличается неуместным пафосом. В результате получается, что автор реальный смеётся над читателем, над его стереотипными ожиданиями.
Частые обращения автогероя к Ферфичкину направлены на то, чтобы наладить коммуникацию автора и читателя посредством как фиктивного автогероя, так и фиктивного адресата. Их коммуникация позволяет говорить читателю не очень «вежливые» вещи прямым текстом: «Я предупреждал, ты волен прекратить чтение моих посланий
334
на любой угодной тебе странице, от этого ничего не изменится, ибо послания свои я доведу до логического конца, хоть тресни (ты, я, мы)» [1, с. 356]. Об этом свидетельствует и коммуникативное поле грамматических лиц «ты, я, мы». Они в совокупности представляют как писателя - автора-персонажа, так и скрытого читателя. С другой стороны, подобные обращения, на наш взгляд, пародируют коммуникацию автора и читателя в сентименталистской литературе. «Настоящая» точка зрения автора проявляется в двойственности представленного образа автора-персонажа. Он то балагурит, играя с читателем, то вдруг изменяет повествовательную тональность до лиризма - не классического, а постмодернистского. Тем самым голос автора сближается, но не совпадает, с голосом героя-рассказчика: «Оцени и прости мой нервный, неровный смех. Тоскливо, Ферфич-кин...» [1, с. 318].
Характерна для образа автора-персонажа и ориентация на речевую стратегию скоморошьего типа, что маркируется и сугубо стилистически: «Слушай - копилка сия являет собой крашеную гипсовую деву, пастушку <...>. Алые губки ея приоткрыты, белые зубки блестят, яко жемчуг, зрачок - лукав. На голове - чепец со цветочками <...>» [1, с. 318]. Причём в речи автора-персонажа присутствует очевидное пародирование сентименталистского дискурса: гипсовая дева-пастушка как акцентировано отсутствующий пасторальноидиллический образ сентиментализма; эмоционально окрашенные обращения типа «дорогой мой».
В случаях, когда рассказчик обращается к своему адресату Фер-фичкину, появляется нарочитость восклицаний, вопросов, наигранность интонаций, языковая игра, скрытые или явные цитаты. В связи с этим адресат, на наш взгляд, выполняет лишь формальную (коммуникативную) функцию: сюжетно он с автором-персонажем не связан, абстрактен, автору он нужен лишь для того, чтобы создать игровой модус повествования. Например: «.Эх, пра... Евгений, эх пра. Анатолий! Зачем я ничего не знаю о них, зачем они, подобно мне, не оставили посланий какому-нибудь своему Ферфичкину? Глядишь, на протяжении четырёх веков наше семейное мужское сознание что-нибудь такое и выработало бы для человечества, некую мистическую формулу Счастья.» [1, с. 347].
Таким образом, нарочитая фиктивность автора обусловлена наличием мемуарно-автобиографического дискурса в романе. Иными словами, вымышленность автора-персонажа вырастает из фактического жизненного материала, повествующего о конкретном авторе:
335
«Сегодня я был лишён возможности писать к тебе, Ферфичкин, потому что жизнь навалилась: вновь отказали»; «...суть моих посланий к тебе заключается в том, что я хочу перескочить из привычного мне мира краткой угрюмой прозы в свободное пространство расплывчатости, болтовни, необязательности, воли. Прочь корпение над словами и тщательный подбор их!.. Плевать на так называемое мастерство! Ты знаешь, что я никогда не кормился за счёт своих сочинений...» [1, с. 344-345].
Очевидно, что голос автогероя сближается с голосом настоящего автора: во-первых, писатель «проговаривается», что отныне изменяет вектор стиля своих произведений; во-вторых, этот «вектор» связывается с инакомыслием автора, что и заставляет его сменить метод своего письма. Биографические реалии, связанные с отказами печатать его произведения, с его позицией писателя из андеграунда после известного скандала с «Метрополем», полностью идентифицируют лицо автора-персонажа и Евг. Попова.
Наличие автобиографического элемента сочетается и с социально-политическим комментарием (в частности, скандал с альманахом «Метрополь»). Так, следующий отрывок можно считать концепцией всего романа, указывающей также и на центральную повествовательно-коммуникативную стратегию речевого поведения автора-персонажа: «Мысль: глупо, Ферфичкин, когда идеология делает ставку на литературу, принимая её всерьёз. Ведь литература - хрупкая, нежная, она, не выдержав перегрузки, ломается, чахнет, но потом всё равно прорастает, злобно укрепившись страшными рубцами и колючками, отчего становится опасной, дерзкой и ядовитой. Зачем дурная традиция такая? Пущай себе скоморох дует в свою дурацкую дуду. Поймите, он опасен лишь тогда, когда вы на него обратили внимание, сочтя его реальной силой. А он - воплощённая слабость. То есть не исключено, что за ним пойдут в хороводе, соблазнённые его нескромным пением, но теоретически это столь маловозможно, практически так редко, что совершенно нецелесообразно обращать на этих блаженных столь большое внимание, тратя кучу нервов, денег, людских ресурсов и добиваясь при этом совершенно обратных результатов. Нецелесообразно, невыгодно и нехорошо. Экономика должна быть экономной, как говаривал тот, кто был» [1, с. 389].
В целом повествование в романе организуется с помощью стилизации потока сознания, о чём свидетельствуют: фрагментарность, «разорванность» повествования; метод ассоциативного, неупорядоченного письма; субъективизм; «значительность незначительного»;
336
автотематизация; различные элементы диалога повествователя с самим собой; «иронический лиризм». Роман, по сути, строится как повествование о повествовании. При этом объектом изображения в нем становится не повествуемое, а повествующее «я» даже во второй части (повествование о похоронах Брежнева). Повествующее «я» становится и повествуемым «я», и фиктивным творческим «я», и, условно говоря, фиктивным творческим процессом: «Моё дело писать к тебе, Ферфичкин. Я вот пишу, пишу, пишу и лишь только напишу своей рукой 1000 страниц, тут же поставлю точку и больше своей рукой ничего писать не буду. После чего рукописные эти страницы перебелю на машинке, кое-где выправив фразы, приукрасив стиль, мысли причесав, а кое-где доведя всё вышеуказанное до безобразия. Вот и будет сочинение!..»; «<...> свои послания к тебе, Ферфичкин, я непременно завершу <...>, сколько нелепы и малочитабельны они ни были» [1, с. 371-372.]. Очевидно, что автор-персонаж «критически» комментирует своё повествование. Такое метаповествование функционирует как ироническое дистанцирование и как способ перекодировки текста и позиции его автора.
Автор-персонаж комментирует также жанровые, новаторские, традиционалистские и направленческие аспекты произведения. Это выступает в статусе пародирования «творческого хронотопа» (М. Бахтин): «<...> а вдруг это новая какая-нибудь волна? Или новый какой роман? Да знаю, что не «волна», знаю, что не «роман». «Ново-ново, как фамилия Попова», слышал уже, знаю и всё равно: пишу, практически не кривляясь, хоть и очень охота» [1, с. 373, курсив автора, подчеркнуто нами. - С. Б].
Метаповествование в романе Евг. Попова теснейшим образом связано с рефлексией над фикциональной природой текстовой реальности. Так, ярчайшим подтверждением этому является: «Вот так-то!.. Столько извёл - дефицитной! - бумаги, но даже через один день исторических событий не смог перешагнуть <...>. Ой, засыпаю я, ай, носом клюю, и авторучка, вываливаясь, не падает согласно закону тяготения к земле, а парит, парит, улетает. У авторучки могут иметься крылья, и она теперь улетает, летает, тает, ает, ет, т. А нет авторучки, не будет и меня» [1, с. 378].
Таким образом, роман в целом отличается поэтикой зеркального повествования и элементами коммуникативного «эха». Повествование в романе строится как последовательное и смешанное примеривание нар-раттивных ролей автором-персонажем: начиная от автобиографического я-повествователя, повествователя-путешественника, повествователя-
337
сентименталиста, повествователя-хроникёра, повествователя-мемуариста... вплоть до повествователя-гида. Это обусловлено не миметическим, а сугубо пародийно-ролевым изображением поведения автогероя. Повествовательная стратегия романа Евг. Попова «Душа патриота...» основана, на наш взгляд, на следующих метаповествовательных приёмах. Прежде всего, на зеркальности повествования, проявляющейся во введении образа пародийного писателя-двойника («Евгения Анатольевича Попова»); во-вторых, активизации конкретного читателя через фиктивного (обобщённый образ читателя - Фер-фичкина); в-третьих, активизации творческого «я» и творческого процесса как заведомо фиктивных граней, относящихся к повествующему «я». И наконец, специфической особенностью повествовательной стратегии романа становится перенос центра тяжести с повествуемого «я» и повествуемого мира на «я» повествующее и мир повествующего «я».
Повествовательная стратегия романа основана на применяемых автором метаповествовательных приёмах, использовании и пародировании известных повествовательных дискурсов, пародийно-игровой системе повествователей, соотнесённых с тем или иным повествовательным дискурсом, на использовании игрового, пародийно мистифицирующего потенциала якобы авторского предисловия.
Список литературы
1. Попов Е. А. Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину // Ресторан «Берёзка»: повести. - М.: АСТ: Астрель, 2010. - С. 315-460.
2. Попов Е. А. Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину // Волга. - 1989. - № 2. - С. 3-77.
3. Баринова Е. Е. Метатекст в постмодернистском литературном нарративе (А. Битов, С. Довлатов, Е. Попов, Н. Байтов): автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Тверь, 2008.
4. Ильин И. П. Постмодернизм: словарь терминов. - М.: ИНИОН РАН-INTRADA, 2001.
5. Лукин В. А. Художественный текст: Основы лингвистической теории. Аналитический минимум. - М.: Ось-89, 2009.
6. Шмид В. Нарратология. - М.: Языки славянской культуры, 2003.
338
