CC BY
14Л.П. Делюсин СВОБОДНАЯ СРЕДА
Я по образованию китаист, люблю Китай, и поэтому мне интересно все, что там происходит. Заниматься Китаем я начал с 1945 г., когда после войны поступил в Московский институт востоковедения на китайское отделение19. С тех пор изучаю его уже 60 лет. Биография моя сложилась так, что после института я сразу же попал в Китай в качестве корреспондента газеты «Правда», а с 1954 г. работал в той же должности в Москве.
Раньше было сложно изучать эту страну, потому что о Китае можно было писать только хорошее. Как корреспондент «Правды», я был обязан писать закрытые записки, которые шли в ЦК. И меня иногда даже ругали за то, что я пишу слишком антикитайские вещи. Хотя я любил Китай и писал то, что видел, а видел очень многое.
До сих пор стыжусь одного случая. Я написал брошюру о сложной борьбе с правыми элементами буржуазии. Это была целая кампания. Я, естественно, писал только по материалам китайской печати, потому что иначе опубликовать работу было невозможно. Старался представить ситуацию как можно объективнее, хотя и со строго марксистских позиций. Сейчас я бы переписал эту брошюру заново, потому что появилось много новых фактов. Ведь после этого прошло 50 лет.
В число правых элементов попали некоторые мои друзья. Да какие они были правые элементы, буржуазия тем более!.. Один мой хороший друг, который был в их числе, попал во время куль-
19 В 1921 г. все московские востоковедческие учебные заведения, включая восточные отделения в разных вузах, были слиты в Московский институт востоковедения (МИВ). В 1954 г. институт был закрыт. - Прим. ред.
турной революции сначала в лагерь, потом в деревню. Я с ним встретился снова только в 1980 г. Сейчас он умер. О нем я тогда ничего не писал, потому что иначе бы его еще сильнее травили. У меня вообще было много хороших друзей среди китайцев. Сейчас многие умерли или живут в Америке.
После работы в «Правде» я перешел в журнал «Проблемы мира и социализма». Тогда как раз набирали группу из 12-15 человек для работы на три месяца, чтобы сделать два первых номера. Меня вместе с Н.Н. Иноземцевым, будущим академиком, включили в эту группу. В 1958 г. мы поехали в Прагу, где предполагалось издавать этот журнал.
Почему журнал издавался именно в Праге? Первоначально в Белграде выходил журнал «За мир и демократию», который потом закрыли из-за событий в Югославии. После этого было решено выпускать издание, освещающее проблемы коммунистического и социалистического движения, в основном теоретические, но также и практические, чтобы статьи писались по свежим следам событий. Для издания журнала стали выбирать город, который был как бы «со стороны». Прага с этой точки зрения подходила. Чехи согласились и предоставили хорошее здание.
Журнал «Проблемы мира и социализма» приобрел репутацию относительно вольнолюбивого издания, когда его шеф-редактором был Алексей Матвеевич Румянцев. Я работал в журнале заместителем заведующего Отделом национально-освободительного движения. Заведующий - китаец - вскоре уехал, и я стал практически заведующим этим Отделом. Приходилось заниматься многими вопросами. Алексей Матвеевич очень ко мне благоволил и поручал многие вещи, относившиеся к Китаю. Поэтому у меня были широкие возможности для получения информации. Я участвовал во многих событиях, дискуссиях, переговорах, иногда в качестве наблюдателя.
Сперва ЦК попыталось взять Румянцева и редакцию журнала под свой контроль. Когда он начал посылать своих людей в командировки, со стороны ЦК жестко потребовали, чтобы это обязательно согласовывалось с Международным отделом. Румянцев же добивался, чтобы он мог самостоятельно решать, кого и куда посылать. Он стремился к тому, чтобы редакция и редколлегия сами решали вопросы, что писать, а что нет, и не подчинялись Международному отделу ЦК. Такая позиция, естественно, встречала противодействие. Я был одним из первых, кого он послал корреспондентом в Азию на фестиваль молодежи вместе с еще одним нашим
сотрудником. Потом я побывал в Египте, Судане, Сирии, Ираке, Индонезии, Китае, Индии, Корее, Монголии.
Румянцев вообще был очень хорошим человеком, широких взглядов, смелым. Начинал он с того, что работал в Ростове-на-Дону, преподавал политэкономию, был заведующим кафедрой политэкономии, потому что по образованию был экономистом. Работал в «Правде», потом в «Коммунисте», затем шеф-редактором журнала «Проблемы мира и социализма». Такая вот карьера -вплоть до вице-президента Академии наук.
Алексей Матвеевич предложил мне остаться в редакции. Я согласился остаться на год, если потом он рекомендует меня в Академию общественных наук. Мне к тому времени надоела работа в «Правде», где мы засиживались до 4-5 часов утра. Газетное ремесло - жуткая работа. Надо сказать, у меня с Алексеем Матвеевичем вообще были хорошие отношения. Он не хотел меня отпускать из Праги. Но поскольку он мне обещал, то считал, что должен выполнить свое обещание. Он позвонил в Академию общественных наук и добился, чтобы меня туда приняли в 1959 г., причем даже без экзаменов, ибо я уже сдал кандидатский минимум.
Когда позже возникла идея образовать ИНИОН, именно он предложил мне возглавить этот Институт. Сперва я долго отказывался. В это время я уже был заведующим Отделом Китая в Институте востоковедения. По образованию я все-таки китаист и заниматься Китаем мне нравилось больше, чем решать любые другие проблемы. Но он меня уломал. А поскольку я его очень уважал, пришлось согласиться.
В Институт востоковедения я пришел после работы в ЦК. На работу же в Отдел ЦК20 меня пригласили через год после моего поступления в аспирантуру Академии общественных наук. Как раз назревала полемика с китайцами, и понадобился китаист. Я же считался хорошим специалистом.
Я сказал возглавлявшему тогда этот Отдел Ю.В. Андропову, что подумаю, а сам пошел посоветоваться к Юрию Павловичу Францеву, который был тогда ректором Академии общественных наук. Мы с ним раньше вместе работали в «Правде» и были в хороших отношениях. Я к нему пришел и заявил: «Юрий Павлович, я не хочу идти работать в ЦК». Он мне в ответ: «Ты что, дурак, что
20 Так в печати обычно называли Отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями стран социализма, желая замаскировать особые отношения КПСС с партиями стран советского блока. - Прим. ред.
ли? Куда ты потом пойдешь, если откажешься сейчас?» Говорю: «Я еще подумаю». «Нечего тебе думать», - подытожил Францев. Я пошел домой, а потом мне позвонили от Андропова, сообщив, что «мы берем Вас на работу, чтобы Вы там ни думали, - завтра выходите».
В Отделе ЦК КПСС в качестве консультантов числились тогда Г.А. Арбатов, А.Е. Бовин, Г.Х. Шахназаров, О.Т. Богомолов. Первым консультантом был Лев Николаевич Толкунов, которого потом Андропов сделал своим заместителем. Мы работали в тесном контакте с сотрудниками Международного отдела, который возглавлял Б. Н. Пономарев.
В нашем Отделе была очень свободная атмосфера. С А.Е. Бовиным мы вообще стали большими друзьями. Когда он пришел в ЦК, мы стали тесно общаться. Это было в 1962-1963 гг. Недавно вышла книга воспоминаний о Бовине. У меня там тоже есть о нем большая статья.
Арбатов умел располагать к себе руководство, Бовин тоже. Андропов поощрял свободные дискуссии, но только в его присутствии, чтобы нелицеприятные вещи говорили только ему. Порой он предупреждал: «Ты только не говори об этом везде». Молчали о многом и Бовин, и Арбатов. Помню, однажды к нам пришел зам. главного редактора журнала «Коммунист» и услышал, как мы говорим с Андроповым о разных делах. Он пришел в ужас от этого свободомыслия и не мог понять, как можно выражать мнения, совершенно противоположные тому, что делается наверху. Так что, как это ни парадоксально, именно Андропов приучил нас к свободной мысли.
И при Б.Н. Пономареве было так же. Помню, как мы работали на даче Сталина в Кунцево. Пономарев устроил совещание, куда собрал всех консультантов. Он спровоцировал нас на откровенный разговор, настолько откровенный, что потом забрал у стенографистки записи и не дал ей расшифровывать. То есть бояться-то они боялись, а говорить нам, когда мы говорили это только им, не мешали. Почему Бовин впоследствии был вынужден уйти из ЦК? Потому что он написал своему приятелю несколько неприятных строк о Брежневе, о чем стало известно. И Бурлацкий попал в такую же историю.
Вот, например, события в Чехословакии. Слава богу, мне уже не пришлось работать в ЦК, когда наши войска вступили в Чехословакию. Бовин и другие выступали против, но все это было в рамках Отдела. А я уже был на свободе и мог выступать более-
менее свободно, хотя и в ограниченных условиях. Потому что говорить вслух об этом на общем партийном собрании было невозможно.
Тогда была такая обстановка. В.П. Лукин и еще один сотрудник, которые работали в «Проблемах мира и социализма», выступили против вступления наших войск в Прагу. Против этого также выступил корреспондент газеты «Известия» Б.С. Орлов21, которого отправили из Берлина в Прагу. Так их просто уволили с работы. Но все-таки после этого Лукина смог взять к себе на работу в Институт США и Канады РАН Георгий Аркадьевич Арбатов. А Орлова в 1969 г. устроили на работу в Институт конкретных социальных исследований (ныне - Институт социологии РАН), где директором тогда был А. М. Румянцев. То есть нельзя сказать, что все было по-старому, перемены были, потому что раньше их бы просто арестовали. Мы жили в переходный период, когда большой свободы не было, но все-таки можно было что-то говорить. И та информация, которая позже шла из ИНИОНа, приоткрывала нашим начальникам и работникам ЦК новые горизонты, мнения, идеи, которые помогали им задумываться о том, что такое социализм, что такое коммунизм, и что-то из этого как-то на них действовало.
Во время работы в ЦК мне часто попадались аналитические записки из ИМЭМО, которые поступали по заказу «сверху» или независимо от этого. Н.Н. Иноземцев, например, сам писал секретарям ЦК. Я знаю, что он выступал по многим вопросам и писал самому Брежневу. Но часто нас абсолютно не слушали наверху. А. Н. Яковлев, а он был тогда зам. зав. Отделом пропаганды ЦК, мне тогда как-то сказал: «Ты для секретарей ЦК больше шести страниц не пиши. Больше шести страниц они читать не могут».
У меня был такой случай с запиской нашего посла в Китае С.В. Червоненко. Он написал огромную записку на более чем 60 страниц для Хрущёва о полемике с китайцами, вернее, о том, что не надо этого делать. От Хрущёва она попала к Андропову, от Андропова - мне. Читал ее только я и докладывал Андропову по мере прочтения о том, что там написано. Со многим из того, что
21 Сейчас Борис Сергеевич Орлов - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Отдела Западной Европы и Америки Центра научно-информационных исследований глобальных и региональных проблем ИНИОН РАН. Один из авторов настоящего сборника. - Прим. ред.
там было написано, он не соглашался. А согласиться не мог потому, что Хрущёв уже решил порвать с Китаем.
Или, например, Богомолов написал записку против вступления в Афганистан. Из Института востоковедения тоже об этом писали, Иноземцев также выступил против. Когда еще раньше Бовин выступил против ввода войск в Чехословакию, Брежнев ему сказал: «Ты что, хочешь уйти из партии?» Помню, как впоследствии во время моей поездки в ФРГ, директор института, в который я приехал, стал меня расспрашивать про вступление советских войск в Афганистан. Разве я мог ему напрямую ответить? Он понял, что я не одобряю этого, но я ему так это сказал, чтобы он не мог потом написать, что я высказал неодобрение.
Из ЦК я ушел сначала в закрытый Отдел Китая, который входил в структуру АН СССР и поставлял всякие справки для ЦК, МИД и КГБ. Там освободилось место зав. Отделом, и я уговорил Андропова, чтобы он меня отпустил. Юрий Владимирович сначала рассердился, а потом все же согласился со мной и решился отпустить. Я работал там какое-то время. Потом меня как либерала решили оттуда убрать и назначили другого заведующего. Я ушел в ИМРД (Институт мирового рабочего движения) АН СССР, затем в Институт востоковедения в Отдел Китая.
Когда в 1970 г. Румянцев настоял на том, чтобы я стал директором ИНИОН, я договорился с ним, что, оставаясь формально заведующим этим Отделом, не буду в этом качестве получать зарплату и перехожу работать директором ИНИОН.
Одна из любопытных деталей, связанных с моим назначением в ИНИОН. Когда меня назначали, то, естественно, утверждали в ЦК и сначала не хотели утверждать, так как у меня была слава либерального человека, но Румянцев настоял на моей кандидатуре. Я уже упоминал, что заведующим Отделом пропаганды ЦК был Александр Николаевич Яковлев. Он мне тогда сказал (мы с ним были близки одно время): «Тебя назначили в хорошее время. Мы как раз сейчас приняли решение о сужении закрытой информации. Но я не знаю, как ты будешь работать: с одной стороны, ты должен давать всем информацию, с другой стороны, ты не имеешь права ее давать даже академикам, а только в ЦК». На мой вопрос, как же мы будем работать, он ответил: «А вот так и работай. Не знаю, как ты выберешься из этой ситуации». Мы и старались работать, лавируя между наукой и идеологией, с помощью Румянцева, который поощрял нашу работу и всячески поддерживал Институт.
С одной стороны, тем, кто был у власти, хотелось иметь информацию, но с другой - хотелось, чтобы это была хорошая информация. Меня упрекали в том, что я даю «нехорошую» информацию. Я же исходил из того, что информация должна быть объективной. Это мне потом и поставили в вину. Например, один из упреков состоял в том, что в реферате на американскую статью Троцкий упоминался просто как Троцкий, без всяких ругательных эпитетов.
Таким было первое из обвинений в мой адрес, из-за которых я сам решил уйти из ИНИОН. Когда меня назначали директором, я сказал заведующему Отделом науки в ЦК, который меня утверждал, что не проработаю больше трех лет. Потому что работать в условиях, когда на тебя все время давят, очень трудно.
Обвиняли меня также в том, что я еврея Я.М. Бергера назначил зав. Отделом научного коммунизма. Как это может быть, что еврей возглавляет научный коммунизм? Я отвечал, что Карл Маркс тоже был евреем.
Яков Михайлович Бергер, специалист по Китаю, возглавлял у нас Отдел научного коммунизма, который давал информацию по существу антикоммунистическую и антисоветскую. Это не всем нравилось, потому что это была информация о том, что писали наши враги. Бергер был человек очень умный, разносторонний, поэтому я его пригласил заниматься научным коммунизмом, а не Китаем. Часто бывали такие случаи - приходила сотрудница из Отдела научного коммунизма (а у Я. М. был очень хороший отдел) и спрашивала: «Вот антисоветская статья. Как с ней быть?» Я отвечал: «Реферируйте, конечно, и мы ее пошлем в ЦК». Да, страх был у всех нас. Но мы все-таки старались делать все, что могли. В связи с этим бывали разные случаи. Мне ведь запрещали давать закрытую информацию даже академикам. Может быть, и надо было нарушить запрет ЦК, но я этого не сделал. Ведь для меня это было вопросом профессиональной этики.
На меня постоянно давили секретари ЦК КПСС, Московский городской комитет КПСС, райком нашего района. Эти три инстанции все время указывали, кого принять на работу, а кого уволить, причем зачастую при этом ссылались на КГБ. Был такой интересный случай, который мне помнится до сих пор. Мне позвонили и сказали, что КГБ требует увольнения одного сотрудника. Я вызвал этого товарища к себе и говорю: «Я Вас должен уволить, но Вы подавайте на меня в суд». Он подал в суд, и вскоре я получил постановление суда, что должен заплатить ему за пропущен-
ные месяцы. Тогда я позвонил в райком и сказал, что суд приказал мне восстановить его на работе. Иначе я должен буду заплатить ему за пропущенные месяцы. И они не стали мне возражать. Значит, это не КГБ требовал его уволить, а просто на него был донос.
Или был случай с Г. С. Померанцем. Он сидел в свое время в лагере и поэтому долго не мог никуда устроиться на работу. Наконец, он устроился в ФБОН. Меня вызвали в Московский комитет партии и показали записи выступлений Померанца, передававшиеся на радиостанциях «Свободная Европа» и «Свобода». А Померанц после XX съезда много выступал против Сталина, но в 1970-е годы это было уже не очень удобно. Тогда, при Брежневе, была интересная ситуация, когда против Сталина уже нельзя было говорить. На «Свободе» же просто взяли старые записи Померанца и стали их передавать по радио без его согласия. А поскольку я читал его записи раньше, то просмотрел их и сказал: «Так это же все старые вещи».
Мы решили (Софья Иосифовна Кузнецова мне в этом помогала) перевести его из референтов в библиографы, но оставили его в Институте и повысили зарплату. С одной стороны, понизили в должности, но с другой - стали больше платить. Он писал реферативные статьи очень быстро и грамотно, был прекрасным работником, и мне не хотелось с ним расставаться. Вот так мы порой выходили из положения.
Вообще сложное это было дело - заниматься в то время информационной работой. Сложность состояла в том, что информация, которую мы давали, у одних вызывала большой интерес, а у других - злобу. Нас обвиняли в том, что мы распространяем антисоветчину. Это сейчас даже фашистскую литературу издают. А раньше это было невозможно, тогда даже либеральная литература была под запретом. Помню, когда я был в Америке, меня провели в одну организацию, которая раньше занималась посылкой «нехорошей» литературы некоторым нашим ученым. Они и меня включили в этот список. Я потом одно время получал из Америки их посылки: Бердяева, Ильина и пр. А потом они прекратили свою деятельность, потому что все это уже было открыто у нас и в этом больше не было необходимости.
Так вот, когда они привели меня к себе, я просто растерялся. У них была огромная библиотека. Они говорят: берите все, что можете. А там были книги и Солженицына, и многих других. А Солженицын уже тогда был под запретом. Помню, однажды Булат Окуджава вез из Парижа книгу Солженицына и на границе по-
ложил ее сзади за рубашку под пиджак. А его заставили снимать с полки чемодан. И когда он полез за чемоданом, книга поползла вниз. Он испугался, что пограничники увидят у него Солженицына. Он говорил, что изворачивался, как мог, чтобы книга не попала им на глаза.
Я был просто ошарашен, когда увидел все эти книги и готов был все забрать с собой. Но мне, к сожалению, не в чем было все это везти. Тогда я смог взять с собой речи и статьи Солженицына. Почти все, что они потом мне посылали, приходило. Они занимались идеологической обработкой советских людей. Я получал от них литературу и на английском языке, и на русском. Это было в 1970-е годы.
Когда ИНИОН начал издавать рефераты объективистского характера, у одних они вызывали ненависть, а у других восторг. Многие реферативные издания издавались с грифом «Для служебного пользования».
Иногда мы особенно явно ощущали идиотизм нашего положения. Приведу пример. Поступали к нам разные словари, сборники, причем одни из них направлялись в открытый доступ, другие в спецхран. Или одни номера одного и того же журнала шли в спецхран, а другие в открытый доступ. Я звоню в цензуру, спрашиваю, нельзя ли все перевести в открытый доступ. Нет, говорят, вы можете из открытого доступа перевести в спецхран, но наоборот нельзя.
Мне запрещали пускать в библиотеку читателей без заявок от институтов. Даже в ФБОН мог записаться не каждый. Например, ко мне приходил академик М.Б. Митин. Он просил разрешения пользоваться литературой, которая находилась в закрытом хранилище. И я, еще кандидат наук, даже не доктор, должен был давать разрешение для академика на прочтение книг, находившихся в спецхране.
Был и такой случай. Мы рассылали свои реферативные материалы по различным региональным институтам. Однажды один французский ученый был в Ташкентском университете, и ему там показали закрытые материалы. Он приехал ко мне и задал вопрос, можно ли получить эти материалы. Я его спросил: «А откуда вы об этом узнали?» Он ответил: «Мне их показали в Ташкенте». Я сказал, что не имею права. Это же было закрыто за семью печатями! На местах иногда могли себе позволить показать иностранцу такие вещи. Но все равно это было наказуемо. И, кроме того, это ведь был вопрос профессиональной этики.
В свое время ФБОН для многих людей из нашей интеллигенции стал чем-то вроде ссылки. В библиографический отдел как бы «ссылали» умных людей, которые не могли устроиться в другие институты, и они становились библиографами. Разрешалось туда принимать и евреев. Были среди сотрудников и такие, которых увольняли из институтов за какие-либо диссидентские мнения, но я их принимал на работу. И когда вместо меня назначали В. А. Виноградова, я просил его оставить всех тех, кого я взял.
Чудесные, интересные люди работали там в мое время. Уникальная свободная среда. Умные люди, они знали иностранные языки, читали итальянские, немецкие, английские, американские журналы, что в то время было мало кому доступно. Они быстро делали свою работу, и у них оставалось время для того, чтобы заниматься тем, что было интересно им самим. Коллектив был очень большой. По американским социологическим понятиям институт не должен иметь больше 200 сотрудников. Директор должен знать каждого в лицо. В ИНИОН же я не мог всех знать в лицо, там было слишком много людей.
Был интересный случай, когда я принимал в качестве заведующего Отделом философских наук А.И. Ракитова22. Он был почти слепой. Рекомендовал мне его приятель из ЦК, который вместе с ним учился. Я ему говорю, как же я приму слепого человека, надо мной же будут потом смеяться. Он говорит: «Ты с ним поговори, а потом примешь решение». Ракитов работал со слуха. Так он и писал свои работы. Потом, после перестройки, Анатолий Ильич работал в администрации Ельцина. Очень интересный человек.
Александра Моисеевича Пятигорского я тоже принимал на работу. Но он работал у нас короткое время, потому что вскоре уехал в Англию. До этого он работал в Институте востоковедения и был диссидентом. Его провинность была в том, что он нарушил приказ директора Института востоковедения С.З. Гафурова и поехал на конференцию в Тарту к Ю.М. Лотману. И Гафуров уволил его за это. Он остался без работы. А тогда остаться без работы означало считаться тунеядцем. Человек мог быть сослан куда-нибудь в деревню. М.К. Мамардашвили, который был его приятелем, рекомендовал его мне, а с Мамардашвили мы были друзьями.
22 Ракитов Анатолий Ильич, доктор философских наук, главный научный сотрудник Центра научно-информационных исследований по науке, образованию и технологиям ИНИОН РАН. Один из авторов настоящего сборника. - Прим. ред.
Я взял его на работу. Потом Пятигорского пригласили в Англию, и он скоро уехал.
Работала у нас и Л.М. Алексеева (Московская Хельсинкская группа, Россия). Ей ведь тоже грозило стать «тунеядцем».
Был и такой случай: поступил донос на одну сотрудницу, которая на нашем ксероксе, а у нас ксерокс был жуткий, советского производства, скопировала «Мастера и Маргариту» М.А. Булгакова. Требовали, чтобы я ее уволил, но я на это не согласился.
Создание ИНИОН стало новым этапом информационной работы. И сами сотрудники ФБОН стремились к созданию Института, и материально это было для них лучше, поскольку в Институте они получали большую зарплату. Мы начали с того, что проводили совещания. Первоочередной задачей было расширить реферативные сборники, их тематику по разным отделам, и прежде всего по научному коммунизму. Особенно это касалось Отдела, который возглавлял тогда Л.К. Шкаренков23. Он в свое время работал в Праге, а потом остался без работы.
Шкаренков был интересным человеком. Когда он работал зам. главного редактора журнала «Вопросы истории», то печатал много антисталинских статей. За ним закрепилась слава антисталиниста. Я хотел его сделать своим заместителем, но его не утвердил ЦК. Время шло, а они не говорили ни да, ни нет. Но заведующих отделами я имел право назначать сам, и я его назначил заведующим Отделом социалистических стран. Этот Отдел реферировал всю литературу на иностранных языках о Советском Союзе.
Будучи директором, я делал в то время все, что мог. Поскольку у меня были довольно хорошие отношения с А. Н. Яковлевым, я приходил к нему советоваться по разным поводам. Он меня все время предупреждал, чтобы я меньше давал информации. Глупость какая-то: создали Институт научной информации, и к тому же недавно вышло постановление сузить закрытую информацию.
23 Шкаренков Леонид Константинович (1921-1999) - историк, доктор исторических наук, специалист по истории русского зарубежья, белого движения. В 1972-1994 гг. - заведующий Отделом социалистических стран ИНИОН АН СССР (РАН). В 1993-1999 гг. - главный редактор журнала «Россия и современный мир», ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН. См. о нем очерк Ю.И. Игрицкого в настоящем издании. - Прим. ред.
Была у нас и такая форма работы - бюллетени-молнии. Мы брали список статей и рассылали консультантам в ЦК, они отмечали галочками статьи и потом мы для них эти статьи реферировали.
Когда создавали ИНИОН, в нем хотели собрать воедино всю информационную работу по общественным наукам в Академии. Все библиотеки, бывшие сначала отделениями ФБОН, а впоследствии ИНИОН, находящиеся в различных институтах, должны были подчиняться указаниям ИНИОН. А до этого они сами закупали книги и были как бы сами по себе - кто сильнее, кто слабее. Было выпущено постановление по линии Президиума Академии наук, что все книги должны поступать в ИНИОН, а уже потом в библиотеки, которые стали отделениями ИНИОН. Но мы это постановление все время нарушали. Положим, зав. информационным отделом каждого института должен был мне звонить и спрашивать, имеет ли он право выписать такую книгу. Мне звонили, и я отвечал: «Имеете».
В новом здании ИНИОН я уже не работал. Когда я ездил смотреть это затянувшееся строительство, меня просто обуял страх. Недостроенное здание, какое-то болото. Жуть! Само здание сначала проектировалось на Октябрьской площади. Но Н.С. Хрущёв узнал об этом и сказал: зачем в центре города будет библиотека, это будет неудобно, и распорядился строить на окраине города. Там сейчас рядом ИМЭМО (Институт мировой экономики и международных отношений), ЦЭМИ (Центральный экономико-математический институт) и другие институты - целый научный городок.
Помню, как по поводу нового здания был разговор с президентом Академии наук академиком Келдышем. В свое время мы ему писали речь для ЦК, и Келдыш эту речь одобрил. Единственное, что он вычеркнул, - фразу о том, что физики не должны любить лириков, а лирики не должны быть близки с физиками. Академик М. Д. Миллионщиков, который был тогда вице-президентом Академии, хотел расположить в здании ИНИОН еще и техническую библиотеку, чтобы ученые, занимавшиеся естественными науками, могли вести дискуссии и беседы с представителями общественных наук. Но я с этим не согласился. И Келдыш эту идею также не принял.
Когда Румянцев был вице-президентом АН, мы с ним договорились расширять реферативные отделы. И он мне давал для этого ставки. Когда же Алексея Матвеевича на посту вице-президента сменил П. Н. Федосеев, ставки мне давать перестали,
но в то же время упрекали, что я их не настойчиво прошу. Как-то однажды я сильно разозлился, вышел из кабинета П.Н. Федосеева и написал заявление об уходе. Я просил, чтобы меня по-прежнему оставили заведующим Отделом Китая Института востоковедения, и Петр Николаевич на это согласился.
Так я вернулся в Институт востоковедения, где мне довелось работать с Е.М. Примаковым, который был назначен туда директором, и принимать активное участие в знаменитых ситуационных анализах, проводившихся там при Евгении Максимовиче. На ситана-лизы собирались люди различных областей для обсуждения какой-то определенной темы, например отношений с Китаем или США. Приходили из разных ведомств люди, военные, из МИДа. Потом материалы этих ситанализов суммировались, и все это отправлялось в ЦК.
У Примакова был хороший помощник, который ему предложил эту идею на основе изучения американского опыта работы «Рэнд корпорейшн». Эта корпорация работала вместе с Пентагоном и Госдепом, но в то же время была как бы независимой. Это был целый научно-исследовательский институт, причем огромный, занимавшийся в основном внешнеполитическими проблемами. Там собрались ученые, которые называли себя независимыми и могли писать свободно о том, что они думают. У них было такое условие, о котором мне рассказал через много лет один сотрудник корпорации: если ученый пишет какую-либо работу для «Рэнд корпорейшн» и ее там не публикуют в течение пяти лет, то он имеет право ее опубликовать сам.
Ситанализы были для нас новой формой работы. Примаков поощрял их, но после него они прекратились, потому что некоторые вещи, о которых на них говорилось, не очень нравились наверху. Мы составляли программу вопросов, и каждый участник должен был коротко на них отвечать. Это было устное обсуждение, диспут по определенной схеме. Все это записывалось, а потом суммировалось в письменном виде, и мы на основе этого составляли записку в ЦК, КГБ или МИД. Обсуждались самые разные вопросы. Например, я помню, один военный высказался насчет того, что Китай проводит милитаризацию экономики. А мы, китаисты, спросили его: а наша экономика разве не милитаризована? Он страшно обиделся и сказал, что наша экономика строится совсем на других началах. Помню, что я ответил: «Наша экономика даже более милитаризована, чем китайская».
Примаков редактировал получающуюся в результате записку или это делал его заместитель Г.Ф. Ким. Обычно ситанализ открывал Ким, который после этого уходил, а поскольку я был его заместителем, то в качестве заместителя председателя ситанализа чаще всего вел их я. Отвечал я и за редакцию текста дискуссии. Евгений Максимович все время боялся, что в этих записках пройдет что-нибудь слишком радикальное, крамольное для ЦК. Это сейчас у нас свободная атмосфера. А тогда на меня, например, был донос, когда я на одном партсобрании в Институте выступил и сказал о Мао Цзэдуне, что прежде чем его разоблачать, надо его изучить. Простые слова, ничего крамольного в этом не было. Но это расценили так, что я оправдываю Мао Цзэдуна. Его идеи сравнивали с троцкизмом, не зная толком, кто он такой, а у него ничего и не было троцкистского. Об этом я и сказал. Примаков меня упрекнул за это, но все же защитил.
Потом когда Примаков возглавил Службу внешней разведки, он и там продолжал проводить ситанализы и приглашать на них ученых. Я в них раза два участвовал. Участникам там также задавался короткий вопрос и каждый должен был дать короткий ответ в свободной манере. Все это стенографировалось.
Вот такие несколько сюжетов из моей жизни о времени 19601970-х годов. Мне хотелось рассказать о том, какие были времена и каким необычным явлением стал тогда для нашей жизни ИНИОН.
