CC BY
135
Новый филологический вестник. 2016. №2(37). --
М.Ч. Ларионова (Ростов-на-Дону)
СВАДЕБНЫЙ ОБРЯД В РАССКАЗЕ А.П. ЧЕХОВА «ПЕРЕД СВАДЬБОЙ»:
игра с традицией
Аннотация. В статье устанавливается связь рассказа А.П. Чехова с народной свадебной обрядностью, жанрами свадебной поэзии. Структура рассказа последовательно воспроизводит структуру обряда, при этом отсутствующие элементы свадьбы героев восполняются отсылками к мотивам и образам народной свадьбы. Показано, как их снижение и трансформация способствуют созданию комического эффекта. Сопоставление чеховской и народной свадьбы, пародирование традиции в рассказе дополняет представление о поэтике ранних рассказов Чехова.
Ключевые слова: Чехов; свадебный обряд; народная традиция; комизм.
M. Larionova (Rostov-on-Don)
Wedding Rites in Anton Chekhov's Short Story "Before the Wedding": Playing with Tradition
Abstract. The paper offers a study of Anton Chekhov's short story as related to folk wedding rites and specific genres of wedding lyrics. The story's structure is similar to a structure of a traditional wedding ceremony. Absent elements of characters' wedding are substituted by references to motifs and signs of wedding in folk tradition style. Apart from it they appear in lower contexts and help to create a general comic effect. A comparative analyses of wedding in Chekhov's short story and it's folk model, a manifestation of parody of wedding traditions may contribute to a scholar view of poetics of early short stories by the author.
Key words: Chekhov; wedding rites; folk tradition; comic effect.
Современные чеховеды много говорят и спорят о новаторстве А.П. Чехова. Поразительно, но это новаторство во многом заключается в возрождении в творчестве писателя форм культуры, имеющих архаические, архе-типические корни. Происходит это возрождение, воссоздание, так сказать, на бытовом уровне, оно спрятано в нарочитой повседневности и обыденности чеховской событийности.
Ярким примером являются произведения Чехова о свадьбе, в частности «Перед свадьбой»1 (далее текст рассказа приводится по указанному изданию, с обозначением страниц в скобках после цитат). Этот ранний юмористический рассказ был напечатан в 1880 г. в журнале «Стрекоза» и нечасто привлекал внимание исследователей.
Свадебная тематика и наличие брачных мотивов в рассказе А.П. Чехова актуализируют комплекс традиционных народных представлений о свадьбе, жанры и образность свадебной поэзии. Выявление этих струк-
турно-семантических элементов свадебного обряда позволяет дополнить сделанные чеховедами наблюдения о поэтике ранних рассказов Чехова и поставить вопрос об их связи с традиционной народной культурой.
Творчество Чехова принято считать «нефольклорным». И действительно, «если свести проблему к учету упоминаний фольклорных жанров или сюжетов в произведениях писателя либо случаев цитирования им лирических песен и колядок или использования пословиц и поговорок, то результаты окажутся более чем скромными», - писал Д.Н. Медриш2. Однако рассказ «Перед свадьбой» опровергает это общее мнение. Именно воспроизведение некоторых элементов обряда и мотивов свадебных песен, трансформация их, лишение символического смысла, своего рода «обытовление» и определяют комизм рассказа.
Действие происходит на следующее утро после того, как «девица Под-затылкина в доме своих родителей была объявлена невестой коллежского регистратора Назарьева». Этот этап подготовки к свадьбе в полном соответствии с народной традицией назван Чеховым «сговор»: «Выпито было две бутылки ланинского шампанского, полтора ведра водки; барышни выпили бутылку лафита. Папаши и мамаши жениха и невесты плакали вовремя, жених и невеста целовались охотно...» (46). Поведение участников событий вполне обрядово-этикетно. В свадебных песнях сватовства-сговора изображается застолье с обильными едой и питьем:
Налетали ясны соколы, Садились соколы за дубовы столы, За дубовые столы, за камчатны скатерти. Еще все-то соколы они пьют и едят, Они пьют и едят, сами веселы сидят3.
Мотив «хмельного пира» в свадебных песнях связан с «пропиванием» невесты ее родителями и «выкупом» женихом:
Хмель ходит да по улице, Два двора да минуется, А в третий послушает, Что люди говорят, Чьего батьку карют. Карют, подкаряют, Ой, Марининого батюшку, Ой, Марининого родного: Пропил он Маринушку, Пропил он Гавриловну Да на винной чарочке, На медовой стопочке4.
Однако в рассказе мотив «пропивания» травестийно дублируется. Ма-
маша Подзатылкина по «дурацкой шутке» папаши за столом вместо вина выпила «уксус с маслом из-под селедок» (47). Так сладкое, медовое вино свадебных песен в жизни превращается в уксус. А символически «пропивающий» дочь отец - в настоящего пьяницу, в «пьяную образину», по характеристике мамаши.
В народной свадьбе с момента сговора начинается оплакивание невесты. Этот мотив в сниженно-трансформированном виде есть и в рассказе. Плачут папаши и мамаши жениха и невесты, скорбным «O témpora, o mores!» начинает тост гимназист восьмого класса, в «страшный трагизм» впадает рыжий Ванька Смысломалов, который «трахнул кулаком себя по колену и воскликнул: "Черт возьми, я любил и люблю ее!", чем и доставил невыразимое удовольствие девицам» (46). Обрядовый плач сначала обес смысливается, теряет символическое значение, а затем и вовсе превращается не то в фарс, не то в мелодраму.
Ритуальный поцелуй жениха и невесты во время сговора, который должен показать присутствующим власть жениха над «суженой-ряженой» и любовь к ней, у Чехова тоже приобретает нарочито бытовой смысл: «жених и невеста целовались охотно», что в сочетании с «посредственным бюстиком» девицы Подзатылкиной и мнением господина Назарьева о себе как о «страшном волоките» выглядит двусмысленно. Но даже и этот поцелуй при следующей встрече героев превращается в процедуру, лишенную вообще какого-либо чувства: «Позвольте вас чмокнуть!» (49).
Знаковым является указание на одежду невесты. «С какой это стати ты нарядилась сегодня в шерстяное платье? Могла бы нонче и в барежевом походить» (47), - недовольна мамаша. В контексте свадебного обряда дорогое платье обозначает перемену положения невесты и служит средством ее идеализации:
Да стал родной батюшко, Умывается, утирается. Да ён пошел по торгам и по лавицам, Да ён купил и атласу, и бархату, Да ён купил сафьянны башмаки5.
Однако в рассказе эта деталь имеет бытовое и психологическое объяснение: во-первых, должен приехать жених и невеста хочет хорошо выглядеть, во-вторых, в героине угадывается недалекая, пошлая мещаночка, как ее мамаша, и, в-третьих, самостоятельностью в выборе одежды девица Подзатылкина намекает матери, что теперь вышла из-под ее воли. Кроме того, дорогие одежды невесты в песнях служат свидетельством высокого статуса ее родителей и богатого приданого. В рассказе же и то, и другое оказывается обманом, что выясняется из финального монолога господина Назарьева: «Я на них (на родителей невесты -М.Л.), признаться, немножко сердит. Они меня здорово надули. <.. .> Ваш папаша говорили мне, что оне надворный советник, а оказывается теперь, что оне всего только ти-
тулярный. <...> Потом-с... Оне обещали дать за вами полторы тысячи, а маменька ваша вчера сказали мне, что больше тысячи я не получу. Разве это не свинство?» (49-50).
Ироническими коннотациями наделяется и традиционная для народной свадьбы характеристика жениха как представителя иного, чужого мира. В свадебных песнях жених предстает погубителем, захватчиком, «чуж-чуженином»:
Он грозен, грозен, немилостивой,
Спо новым сеням похаживает,
Каблуком полы проламывает6.
Жених часто изображается как сокол или орел, а невеста - лебедь:
Он кровь пустил по синему морю...
Он пух пустил по чистому полю7.
Господин Назарьев грозится «приструнить» родителей невесты после венчания. Мамаша Подзатылкина говорит о нем: «Уж больно занослив и горделив. Через месяц же драться будете.» (47). Фамилия невесты, и без того «говорящая», приобретает в контексте свадебной обрядности особый смысл: быть ей битой! Символическая кровь девушки, становящейся женщиной, означает у Чехова заурядные побои мужа. Но подзатыльники можно получать, а можно давать. Неслучайно мамаша замечает: «и он таковский, и ты таковская. Ты его не больно-то слушай, не потакай ему во всем и не очень-то уважай: не за что!» (47). Таким образом, граница между символическим пространством жениха и невесты стирается, оказывается несущественной.
То же происходит и с символическим обрядовым временем. Для свадебных вербальных и акциональных текстов характерно противопоставление девичества и замужества:
Уж как девичья-то красота в чистом поле на лугу.
Уж как бабья-то красота на печи в углу!8
В рассказе этот мотив, на первый взгляд, сохраняется. Мамаша поучает дочь: «Замужество только девицам нравится, а в нем нет ничего хорошего. Сама испытала, знаю. Поживешь - узнаешь». Однако противопоставление оказывается фикцией: девица Подзатылкина «рада родительский дом оставить» (47). Потому она на сговоре «веселая была и не плакала», чем нарушила правила обрядового поведения невесты. И хотя она на протяжении рассказа молчит, произносит всего одну фразу, что соответствует ритуальному молчанию невесты на народной свадьбе, в рассказе это становится свидетельством ее хитрости, лукавства, тайной внутренней жизни.
Для чеховской невесты родительский дом, идеализированный в народ-
ной песне, не «свой» мир, это пространство не совместной жизни, а разобщенного существования супругов, родителей и детей. Она готова выйти замуж за кого угодно «и вовсе не по любви», как говорит мамаша, лишь бы покинуть дом родителей. Но после свадьбы ее ждет такая же судьба. Именно понимание идентичности настоящего и будущего придает чеховской иронии характер сарказма и служит развернутым комментарием к финальному авторскому замечанию: «А что будет после свадьбы, я полагаю, известно не одним только пророкам да сомнамбулам» (50).
Примечательно, что родителей господина Назарьева как бы не существует в сюжете рассказа. Он вывел их из круга действующих лиц свадьбы, «приструнил», не считается с их мнением. Так в характеристике жениха появляется важный, хоть и не эксплицитный, мотив сиротства. Сирота, как лицо социально и ритуально обделенное, не мог участвовать в семейных обрядах, чтобы не распространить свою ущербность на окружающих. Лишенный поддержки, он был посредником между миром людей и «иным» миром9. Участие такого персонажа в обряде «наделяет свадьбу признаками "нечистоты", то есть превращает в антисвадьбу»10.
Важными средствами создания образа персонажа становятся мотивы свадебных величальных и корильных песен. Песни эти исполняются обычно на свадебном пире, т.е. после венчания. Чехов же из-за малой жанровой формы не имеет возможности показать все этапы свадьбы. Отсылка к величальным и корильным песням восполняет событийную неполноту обряда.
Величальные и корильные песни представляют собой художественное единство. Они гиперболизируют достоинства человека или гротескно изображают его недостатки. Величальные и корильные песни «устанавливают некий художественно-этический диапазон "высоких" и "низких" качеств» человека11. Если величаемый не одаривает поющих, те исполняют песню-хулу. Такая двойственная оценка одного объекта имеет комический эффект.
Это хорошо понимает Чехов, соединяя мотивы и образы величания и корения в характеристике каждого персонажа рассказа. Портретное описание господина Назарьева включает в себя «лицо белое» и «волосы курчавые». В свадебных величальных песнях у молодца лицо белое, «за столом сидел молодец, он чесал кудри русые»12 или «кудри золотые, золотые, увитые»13. Те же кудри в сниженном, пренебрежительном тоне упоминаются и в корильных песнях:
Снаряжала его матушка родимая, Гребешком буйну голову учесывала, В три ряда кудряшки завивала14.
Эти мотивы величальных и корильных свадебных песен, переплетаясь в описании внешности господина Назарьева, создают портрет ничем не примечательного, заурядного мужчины с белым, но ничего не выражаю-
щим лицом, курчавыми волосами, но плоским затылком.
В характеристике девицы Подзатылкиной развенчиваются обычные для величальных песен мотивы женского рукоделия. Невеста должна была уметь шить и готовить. Кроме бытового, эти навыки имели символический смысл: они закрепляли связь девушки с нитями судьбы членов семьи и с печью и печным огнем как сакральным центром дома. Чеховская героиня «играть на фортепьяне умеет, но без нот; мамаше на кухне помогает, без корсета не ходит, постного кушать не может. и больше всего на свете любит статных мужчин и имя "Роланд"» (46). В этом ряду обрядовая символика женских занятий теряется, остается семантически невостребованной.
В величальных песнях красота невесты объясняется красотой и заботой родителей:
Без белил она белая,
Без румяны нарумяненная.
Без чернилы брови, черные глаза.
Ну откуда спородилась красота?
Спородила родна матушка.
Споил-скормил родный батюшка15.
Девица Подзатылкина тоже очень похожа на своих родителей, но при этом «наружность у нее самая обыкновенная: нос папашин, подбородок мамашин» (46). Если к этому добавить, что папаша, по словам мамаши, «лысая образина» (47), а мамаша, по словам папаши, «легкомысленная, жеманственная» (48), мы получим не величальную, а корильную характеристику.
В величальных песнях родители невесты дарит жениха вороным конем, шелковым ковром, черкасским (черкесским) седлом. В финальном монологе господина Назарьева эпитет «черкасский» пародийно трансформируется Чеховым. Возмущаясь жадностью родителей невесты, давших приданого меньше обещанного, жених с гневом восклицает: «Черкесы кровожадный народ, да и то так не делают» (50). Акт величания превращается в акт корения.
Свадьба и ее структурные компоненты занимают ведущее место в поэтике чеховского рассказа. Едва ли не каждое слово в нем представляет собой свернутую мнемоническую программу, мотив или образ, связанный со свадебным обрядом. Народная свадьба составляет скрытый сюжет рассказа, и совпадение, а еще важнее - несовпадение внешнего повествовательного ряда с внутренним делает рассказ юмористическим и в то же время серьезным размышлением над несовершенством бытия.
В рассказе Чехова важны не только реминисценции и аллюзии на свадебный обряд, не только то, что в нем есть от народной свадьбы, но и то, чего в нем нет. А нет в нем многих существенных элементов свадебной поэзии. Нет, например, мотивов и образов «вещего сна» невесты, символи-
ческих образов растительного и животного мира, переправы. Мотив «русых кудрей» жениха есть, а парного ему мотива «русой косы» невесты нет. Иначе говоря, нет того, что конституирует свадьбу как обряд «перехода». Да и самого «перехода», как мы показали, нет. Отменена оппозиция девичества/замужества, определяющая обрядовый сюжет. Структура обряда разрушается, сама свадьба становится «неправильной», ненастоящей.
Рассказ Чехова не внешне, а глубинно связан с народной смеховой культурой. Смех в народной традиции приурочен к смене времен и обстоятельств, он всегда возникает на границе двух состояний. Такой является свадьба, одновременно конец и начало. Но новой жизни в рассказе нет, есть продолжение прежней, пошлой и нелепой. Потому и смех Чехова не праздничный, светлый, а насмешливый, по классификации В.Я. Проппа, он «стабильно связан со сферой комического»16. Смех в рассказе возникает от несовпадения между символической традицией и обыденной реальностью и является выражением этого несовпадения.
Может возникнуть вопрос: откуда у Чехова такое знание народной свадьбы и свадебных песен? Во-первых, речь идет об общих, типичных песенных формулах, во-вторых, писатель был знаком с книгами М. Забы-лина «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия», И. Сахарова «Сказания русского народа», М. Макарова «Русские предания» и др., в-третьих, народная поэзия, в том числе обрядовая, во времена Чехова еще была живым, актуальным явлением. И наконец, художник, выросший на определенной культурной почве, осваивает язык своей национальной культуры, каким он сложился в течение тысячелетий.
Обращение к этому языку позволяет писателю
- художественно воплотить наиболее узнаваемые жизненные ситуации средствами условной типизации,
- разрушить ожидания воспитанного в традиции читателя, что создает комический эффект,
- пародировать популярные и общеизвестные фольклорные сюжетные модели,
- показать трансформацию классического фольклора в городской мещанской среде,
- включить в рассказы народную смеховую стихию, способную разрушать и одновременно восстанавливать возникшую по вине людей неполноту бытия.
Выявление элементов свадебного обрядового комплекса в рассказе Чехова открывает новые грани взаимоотношений писателя с народной традицией и убеждает в том, что писателей, не укорененных в национальной словесности, живущих вне культуры своего народа, просто не бывает.
Статья подготовлена в рамках темы бюджетного финансирования ИСЭГИ ЮНЦ РАН «Историко-культурное наследие народов Юга России в условиях мо-
дернизации».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Чехов А.П. Перед свадьбой // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 1. М., 1974. С. 46-50.
2 Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. Саратов, 1980. С. 208.
3 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 195.
4 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 207.
5 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 192.
6 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 204.
7 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 241.
8 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 262.
9 Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 2002. С. 433.
10 ГольденбергА.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. Волгоград, 2007. С. 17.
11 Гольденберг А.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. Волгоград, 2007. С. 23.
12 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 256.
13 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 290.
14 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 376.
15 Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия. Л., 1984. С. 329.
16 Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. СПб., 1997. С. 25.
References (Monographs)
1. Medrish D.N. Literatura i fol'klornaya traditsiya. Voprosy poetiki [Literature and Folk Tradition. Aspects of Poetics]. Saratov, 1980, p. 208. (In Russian).
2. Gol'denberg A.Kh. Arkhetipy vpoetike N.V Gogolya [Archetypes in N. Gogol's Poetics]. Volgograd, 2007, p. 17. (In Russian).
3. Gol'denberg A.Kh. Arkhetipy v poetike N.V. Gogolya [Archetypes in N. Gogol's Poetics]. Volgograd, 2007, p. 23. (In Russian).
4. Propp VYa. Problemy komizma i smekha [Aspects of Comic and Laughter]. St. Petersburg, 1997, p. 25. (In Russian).
Марина Ченгаровна Ларионова - доктор филологических наук, заведующая лабораторией филологии Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра РАН (ИСЭГИ ЮНЦ РАН).
Научные интересы: творчество А.П. Чехова, литература и традиционная культура
E-mail: [email protected]
Marina Larionova - Dr. Habil. in Philology, head of laboratory of philology of the Institute of socio-economic and humanities research Southern scientific center of RAS (ISEHR SSC RAS).
Research interests: the work of A.P. Chekhov, literature and traditional culture
E-mail: [email protected]
