CC BY
97
Предварительное следствие квалифицировало преступные действия Р. и М. по пп. «а», «г», «д» ч. 2 ст. 161 УК РФ: грабеж, т. е. открытое хищение чужого имущества, совершенное по предварительному сговору, с угрозой применения насилия, не опасного для жизни или здоровья, с причинением значительного ущерба гражданину.
Суд квалифицировал действия Ри М. по п. «а» ч. 2 ст. 161 УК РФ как грабеж, т. е. открытое хищение чужого имущества по предварительному сговору группой лиц, так как «отсутствует в действиях подсудимых угроза применения насилия, не опасного для жизни и здоровья, поскольку не было никаких конкретных высказываний со стороны подсудимых в адрес потерпевшей» (2).
Изучением категории угрозы, носящей неопределенный характер, в советском и российском уголовном законодательстве занимались многие ученые. Этому посвящены работы В. В. Ераксина, Л. Д. Гаухмана, В. В. Ивановой, В. И. Плохо-вой, В. И. Симонова, В. Г. Шумихина и др.
В научной литературе и судебной практике используются различные критерии, позволяющие разрешить вопрос оценки угрозы, носящей неопределенный характер. Л. Д. Г а-ухман предлагает при определении характера угрозы исходить из двух обстоятельств: каково субъективное восприятие потерпевшим интенсивности угрозы и на восприятие какой угрозы рассчитывает виновный. Предпочтение автор отдает последнему обстоятельству (4, 97).
В. И. Симонов и В. Г. Шумихин поддерживают его точку зрения, указывая, что угроза может сознаваться, а может и не сознаваться потерпевшим, но сознанием виновного должно охватываться, что угроза потерпевшим воспринимается как существующая (10, 21-22). В. В. Ераксин указывает на то, что прежде всего необходимо учитывать главное - субъективное восприятие потерпевшим характера применяемой виновным угрозы (6, 89).
Действительно, в ряде случае потерпевший не способен адекватно воспринимать действия виновного (например, при опьянении или болезни). В этих ситуациях следует исходить из умысла виновного (на восприятие какой угрозы он рассчитывал). Выяснение субъективного восприятия угрозы потерпевшим и того, на что рассчитывал виновный при ее высказывании, представляет серьезную трудность. Порой ни потерпевший, ни виновный не отдают себе полного отчета в том, насколько интенсивной была угроза. Поэтому оценить их характер невозможно без анализа объективных критериев, при которых совершается преступление.
Постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 22 марта 1966 г. № 31 «О судебной практике по делам о грабеже и разбое» в п. 12 предписывало: «В тех случаях, когда завладение имуществом соединено с угрозой применения насилия, носившей неопределенный характер, вопрос о признании в действиях лица грабежа или разбоя необходимо решать с учетом всех обстоятельств дела (места, времени совершения преступления, числа преступников, характера предметов, которыми они угрожали потерпевшему, субъективного восприятия потерпевшим характера угрозы и т. д.)» (9, 193).
В постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 27 декабря 2002 г. № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» (п. 21) этот перечень расширен: «...совершения каких-либо конкретных демонстративных действий, свидетельствовавших о намерении нападавших применить насилие и т. п.» (3, 5).
Уголовное Уложение 1903 г. при определении насилия выделяло такое условие, как «неприятное ощущение» (11, 630). Мы предлагаем ввести данное понятие в современное уголовное законодательство. Угроза неопределенного характера - это всегда неприятное ощущение для потерпевшего, что подтверждает вся правоприменительная практика.
На наш взгляд, для более точного применения закона следовало бы расширить перечень, представленный в постановлениях пленума Верховных Судов РСФСР и РФ, включив в
него возраст и состояние здоровья, внушаемость, умственную полноценность, свойства психики и характера потерпевшего и виновных, наличие или отсутствие возможности позвать на помощь, численное соотношение виновных и потерпевших. Необходимо разработать рекомендации по оценке критериев, когда угроза применения насилия не демонстрируется, но вытекает из обстановки и поведения виновных.
Считаем необходимым дополнить п. 21 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 декабря 2002 г. «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» следующими разъяснениями:
«В тех случаях, когда завладение имуществом соединено с угрозой применения насилия, носившей неопределенный характер, вопрос о признании в действиях лица грабежа или разбоя необходимо решать с учетом всех обстоятельств дела: места, времени совершения преступления, числа преступников, характера предметов, которыми они угрожали потерпевшему, субъективного восприятия потерпевшим характера угрозы; совершения каких-либо конкретных демонстративных действий, свидетельствовавших о намерении нападавших применить насилие; возраст и состояние здоровья, внушаемость, умственная полноценность, свойства психики и характера потерпевшего и виновных, численное соотношение, наличие или отсутствие возможности позвать на помощь; наличие или отсутствие неприятного ощущения у потерпевшего».
ЛИТЕРАТУРА
1. Архив Верещагинского районного суда Пермской области за 2004 г. - Уголовное дело № 1-107.
2. Архив Октябрьского районного суда г. Омска за 2000 г. -Уголовное дело № 1-979/2000.
3. Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. -2003. - № 3.
4. Гаухман Л. Д. Насилие как средство совершения преступления. - М., 1974.
5. Гертель Е. В. Уголовная ответственность за угрозу: авто-реф. дис. ... канд. юрид. наук. - Омск, 2006.
6. Ераксин В. В. Ответственность за грабеж. - М., 1972.
7. Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / отв. ред. В. Н. Радченко, П. С. Михлин. - М., 2000.
8. Плохова В. И. Ненасильственные преступления против собственности. - СПб., 2003.
9. Сборник постановлений Пленума Верховного Суда Российской Федерации (СССР, РСФСР) по уголовным делам. - М., 2000.
10. Симонов В. И., Шумихин В. Г. Квалификация насильственных посягательств на собственность. - М., 1993.
11. Уголовное Уложение 1903 г. / изд. Н. С. Таганцев. - СПб., 1904.
СУДИМОСТЬ КАК СОДЕРЖАТЕЛЬНЫЙ КОМПОНЕНТ ОСУЖДЕНИЯ
Канд. юрид. наук, доцент А. А. Нечепуренко
Омская академия МВД России
Весьма затруднительно, если вообще возможно, прийти к однозначному пониманию системы уголовно-правового принуждения, используя для ее обозначения такие неоднозначные термины, как «меры уголовно-правового характера» и «меры уголовно-правового воздействия». Резонно предположить, что именно противоречивость их восприятия теорией уголовного права помешала законодателю, назвав наказание мерой государственного принуждения, сделать то же самое и в отношении иных мер, применяемых государством к нарушителям уголовно-правовых запретов помимо их воли и содержащих определенные ущемления правового статуса.
На неоднородность уголовно-правового принуждения теоретики уголовного права обращают внимание достаточно
давно. Так, Л. В. Багрий-Шахматов считал элементами системы уголовно-правового принуждения наказание, принудительные меры медицинского и воспитательного характера, указывая при этом на невозможность отнесения двух последних элементов к формам реализации уголовной ответственности (2, 107, 142). Еще ранее, анализируя их юридическую природу, он обоснованно относил принудительные меры медицинского и педагогического характера к принудительным мерам общественной безопасности и, несмотря на то, что с принятием УК РСФСР 1960 г. они перестали именоваться мерами социальной защиты медицинского и медико-педагогического характера, не изменил своей позиции (1, 169-179).
На определенном этапе осмысления системы мер уголовно-правового принуждения В. И. Горобцов также выделял подсистему мер безопасности уголовно-правового характера, включая в нее принудительные меры медицинского характера, часть принудительных мер воспитательного характера (помещение несовершеннолетних в соответствии со ст. 63 УК РСФСР в специальные учебно-воспитательные и лечебно-воспитательные учреждения) и меры постпенитенциарно-го воздействия (6, 80-82).
Достаточно оригинальную, хотя и небесспорную трактовку системы уголовно-правового принуждения можно встретить в работах Н. В. Щедрина. Выделяя помимо наказания (уголовной ответственности) меры восстановления и меры безопасности, он относит к последним меры медицинского характера, большую часть мер воспитательного воздействия и обязанности, возлагаемые на условно осужденных и условно-досрочно освобожденных. При этом собственно условное осуждение и условно-досрочное освобождение он считает мерами поощрения (25, 79-80; 26, 60).
Этим, конечно, спектр мнений по поводу содержания системы уголовно-правового принуждения не исчерпывается. Одни ученые относят принудительные меры медицинского характера, применяемые к вменяемым лицам, к мерам уголовной ответственности, а применяемые к невменяемым - к мерам безопасности (3, 179), другие вообще не считают их мерами безопасности, включая в число иных мер уголовноправового характера (4, 21-23). Принудительные меры воспитательного воздействия либо однозначно считают формой реализации уголовной ответственности (10, 227-228), либо -с оговоркой, что это верно лишь в случае освобождения несовершеннолетних от уголовного наказания в силу ст. 92 УК РФ, а в смысле ст. 90 УК РФ следует считать их альтернативой уголовной ответственности (16, 209).
При всем многообразии точек зрения на классификацию уголовно-правового принуждения, очевидно, что основная дискуссия разворачивается по поводу того, какие принудительные меры следует относить к уголовной ответственности, а какие - к мерам уголовной безопасности. В этой связи представляется весьма спорным утверждение о том, что все меры принуждения, не относящиеся к наказанию и исследовавшиеся в России в 60-80-х гг. XX в. под наименованием «специально-предупредительные меры», следует относить к мерам безопасности, в том числе и те, которые применялись в отношении лиц, подвергнутых условному осуждению и условному осуждению с обязательным привлечением к труду (27, 34-36). Более убедительной представляется точка зрения П. И. Люблинского, который еще в середине 20-х гг. XX в. из всех мер социального воздействия на преступника выделял меры социальной защиты и меры индивидуального предупреждения. К последним он относил судебное предостережение, судебное поручительство, назначаемый судом попечительный надзор и условное осуждение в англо-американской и европейско-континентальной формах. От наказания данные меры ученый отличал лишь одним - отсутствием карательного момента, зато принципиальные отличия мер социальной защиты от индивидуально-предупредительных мер были, на его взгляд, более многочисленными и заключались в следующем.
1. Предпосылкой мер социальной защиты является опасное состояние личности, а мер индивидуального предупреждения - убеждение в том, что данный индивид не является опасным для общежития, а нуждается лишь в некотором усилении сознания ответственности перед законом или в некоторой социальной помощи в целях надлежащего приспособления к требованиям общежития.
2. Меры социальной защиты назначаются на неопределенный срок, пока длится опасное состояние лица, а меры индивидуальной защиты применяются на известный срок, для испытания лица и прекращают свое действие, поскольку лицо своим поведением доказало устойчивость в смысле соблюдения требований закона.
3. Для применения мер социальной защиты вопрос о вменяемости лишен существенного значения, а меры индивидуального предупреждения исходят всегда из полной вменяемости того лица, к которому они применяются, и рассчитаны именно на усиление сознания ответственности.
4. В большинстве случаев меры социальной защиты парализуют свободу лица, длительно изолируя его, тогда как меры индивидуального предупреждения совершенно лишены этого характера (13, 110-112).
В то же время следует отдавать себе отчет, что в целом отграничение мер безопасности от иных мер уголовно-правового принуждения как на теоретическом уровне, так и на практике не является столь уж простым делом. Скорее, наоборот, ситуация с таким разграничением выглядит крайне запутанной, о чем свидетельствуют вышеприведенные диаметрально противоположные точки зрения современных российских ученых по этому поводу. Такое положение сложилось не случайно и обусловлено прежде всего политическими процессами, поскольку на определенном этапе (с середины 40-х до середины 50-х гг. XX в.) меры безопасности были дискредитированы по всему миру неумелым и чрезмерным их использованием государственной властью. Однако если за рубежом период общественного разочарования мерами безопасности постепенно сменился повышением интереса к ним, то в СССР все обстояло иначе. Следует согласиться с оценками Н. В. Щедрина, который пишет: «Именно в тридцатые годы советские криминалисты, выполняя политический заказ, обосновали допустимость мер социальной защиты к лицам, невиновным в совершении конкретного общественно опасного деяния. В итоге был создан теоретический и правовой фундамент для массовых репрессий...» (27, 32). В связи с этим не стоит удивляться тому, что общественное отторжение мер безопасности в нашей стране было более глубоким и продолжительным, чем в других странах. Начиная с середины 50-х гг. сфера применения мер безопасности существенно сузилась, а на фундаментальные научные исследования в этой области было наложено негласное табу, существовавшее до конца советского периода. Это, конечно, не исключало того, что рядом ученым предпринимались достаточно плодотворные попытки правового исследования отдельных аспектов данной проблемы как на отраслевом (М. Д. Шаргородский,
С. Я. Улицкий, В. И. Горобцов, А. Н. Тарбагаев, А. В. Усс и др.), так и на общетеоретическом уровнях (С. С. Алексеев, С. Н. Братусь, С. Н. Кожевников, В. В. Серегина и др.) (27, 33-37).
Нельзя игнорировать и тот факт, что у всех мер уголовно-правового принуждения больше все же схожих черт, чем отличий. Так, анализ действующего уголовного законодательства позволил В. И. Горобцову выделить следующие общие признаки этих мер:
- применяются за нарушение уголовно-правовых запретов;
- назначаются от имени государства;
- имеют принудительный характер;
- заключаются в различного рода лишениях и ограничениях;
- выступают в качестве уголовно-правовых последствий нарушения уголовно-правовых запретов;
- их перечень определен уголовным законодательством;
- применение их осуществляется в соответствии с нормами уголовного закона.
Наличие столь большого количества общих свойств позволило ученому сделать вывод о том, что все меры уголовно-правового принуждения настолько однородны, что представляют собой формы реализации уголовной ответственности (7, 35-37).
Следует, однако, обратить внимание на отсутствие в приведенном выше перечне такого признака, как государственное осуждение. Между тем именно осуждение целый ряд ученых считают сущностным для уголовной ответственности признаком. Примечательно, что указанная точка зрения начала высказываться практически сразу после введения термина «уголовная ответственность» в УК РСФСР 1960 г. и до настоящего времени является доминирующей в теории уголовного права (15, 21; 17, 122; 18, 170). Во многом созвучно с данной позицией мнение И. Я. Козаченко, который, применительно к наказанию, справедливо отмечает, что претерпевание лишения благ личного, имущественного и иного характера сопряжено с государственным принуждением, применяемым не автоматически, а через осуждение лица и деяния, им совершенного. В этом, по его мнению, выражается нравственно-политическая оценка содеянного (11, 66-73). Ключевое место занимает осуждение в прецедентной теории уголовного права. Именно отрицательная оценка, выраженная в осуждении, согласно взглядам сторонников данной теории, является тем средством, которое разрушает в сознании преступника и иных граждан негативную ценностную ориентацию преступного деяния и утверждает ценности, соответствующие интересам общества (24, 72-73).
В связи с тем, что понятие «государственное осуждение» представляется основным для разграничения мер уголовной ответственности и уголовной безопасности, попробуем разобраться, что же следует относить к его содержанию. Сосредоточиться именно на содержательной стороне осуждения позволяет тот факт, что форма осуждения может быть представлена лишь обвинительным приговором суда, и это утверждение вряд ли способно вызвать теоретические разногласия. Гораздо сложнее определить, что же скрыто за этой формой.
С одной стороны, государственное осуждение преступника не может быть сведено к признанию его виновным по приговору суда в совершении какого-либо преступления. Основное предназначение этого процессуального действия иное, а именно - авторитетно от лица государства провозгласить, что отрицательная оценка общественных ценностей, заключенная в виновном отношении к содеянному, принадлежит именно этому лицу. Такая констатация является юридическим основанием для осуждения автора данной оценки, но не самим осуждением. Частично подтверждает правильность такого вывода и позиция законодателя, который допускает признание лица виновным без его последующего осуждения. Это выражается в том, что в УК РФ в подавляющем большинстве случаев термин «осужденный» не употребляется, если не идет речь о назначении наказания. Например, суд может вынести обвинительный приговор и, не назначая наказания, освободить виновного в связи с изменением обстановки (ст. 801 УК РФ), в связи с заболеванием «иной тяжелой болезнью, препятствующей отбыванию наказания» (ч. 2 ст. 81 УК). В то же время нельзя сказать, что законодатель занимает до конца последовательную позицию. Так, если лицо, обвиняемое в совершении преступления, возражает против освобождения от уголовной ответственности по нереабилитирующим основаниям (ст. ст. 75, 76, 78, 90 УК), то производство по уголовному делу должно продолжаться в обычном порядке (ч. 2 ст. 27 УПК РФ). Если оно заканчивается обвинительным
приговором, то после констатации виновности данного лица суд уже не может освободить подсудимого от уголовной ответственности по указанным основаниям. При этом суд обязан освободить лицо от наказания в случае истечения сроков давности уголовного преследования (ч. 8 ст. 302 УПК РФ), хотя первичным в данном случае должно быть материальное, т. е. уголовное право, где такого основания освобождения от наказания нет. Вряд ли можно согласиться с тем, что несовершеннолетний, признанный виновным, но освобожденный от назначения наказания с применением принудительных мер воспитательного воздействия, является осужденным, как это указано в ст. 92 УК РФ. Такая логика законодателя как раз и приводит некоторых ученых к ошибочному выводу о возможности отнесения принудительных мер воспитательного воздействия то к мерам уголовной ответственности, то к мерам уголовной безопасности, в зависимости от стадии отправления уголовного правосудия, на которой эти меры применяются. Конечно, нельзя отрицать, что негативная государственная оценка преступника имманентно содержится в факте признания его виновным в совершении преступления, но это может свидетельствовать лишь о многообразии форм проявления такой оценки, а не о наличии осуждения, в котором отрицательная оценка преступника, несомненно, тоже присутствует.
С другой стороны, вряд ли следует сводить осуждение лишь к тем правоограничениям, которые заключены в мерах уголовной ответственности, в частности, в наказании, на чем настаивают ряд ученых, определяя кару через понятие «осуждение» (8, 49-52; 14, 36-47). Только абсолютизация наказания как типовой реакции государства на совершение преступления не позволяет принять как реальность то, что и наказание, и испытание1 вторичны по отношению к базовому комплексу правоограничений уголовной ответственности. Речь идет об особом, ущемленном правовом статусе виновного лица, именуемом в уголовном законодательстве судимостью.
Уже сам факт нахождения в статусе судимого налагает на лицо массу отягощений по сравнению с несудимыми гражданами в виде угроз более сурового уголовно-правового и уголовно-исполнительного принуждения при нарушении в этот период уголовно-правовых предписаний, а также в виде ограничений, касающихся как конституционных прав и свобод (избирательное право, равный доступ к государственной службе, свободный выбор рода деятельности и профессии, участие в отправлении правосудия и др.), так и иных прав граждан (в сфере действия актов гражданского состояния, разрешительной системы и др.).
В связи с тем, что в уголовном законодательстве объем правоограничений для судимого лица не определен, в теории уголовного права предпринимаются достаточно оригинальные попытки разрешить данную ситуацию путем ограничения правового значения судимости только уголовно-правовыми последствиями и ликвидации общегражданских последствий (23, 203-206), либо включением в содержание судимости последствий уголовно-правового и уголовно-исполнительного характера и отнесением ограничений общеправового характера в самостоятельный уголовно-правовой институт, именуемый мерами постепенного воздействия (5, 40-43). Некоторые ученые, полагая, что действие судимости порождает определенные правоограничения, считают ее одной из форм реализации уголовной ответственности (22, 54). Их оппоненты утверждают, что судимость не входит в содержательный компонент ответственности, и отводят ей роль последствия уголовной ответственности (9, 31). К аналогичным выводам приходят и те ученые, которые называют судимость правовой оболочкой уголовной ответственности. Так, А. К. Му-зеник считал, что состояние судимости содержит лишь угрозу возможного усиления наказания за вновь совершенное
1 Под испытанием в данном случае понимаются такие меры уголовной ответственности, устанавливаемые под угрозой применения наказания в случае невыполнения определенных условий, как условное осуждение, условно-досрочное освобождение и их разновидности.
преступление. Ограничения же, которые испытывает лицо в период срока судимости, по его мнению, лежат за рамками уголовного правоотношения (15, 26). В юридической литературе высказываются и весьма интересные суждения относительно особого статуса судимости. Например, А. И. Бойцов полагает, что судимость представляет собой «состояние осужденности, осуждение, развернутое во времени, в динамике, временная характеристика уголовной ответственности как процесса, имеющего начальную (вступление приговора в законную силу) и конечную (погашение и снятие судимости) точки отсчета» (20, 206). Н. А. Кропачев, видя тесную связь судимости с государственным осуждением, в котором и проявляется уголовная ответственность, вполне резонно считает, что сроки судимости должны быть связаны не с видом назначенного наказания или фактом освобождения от него, а с категориями преступлений, в зависимости от их тяжести (12, 51).
Споры по поводу статуса правоограничений, налагаемых на лицо в период судимости, на наш взгляд, носят принципиальный характер, поскольку речь идет о законодательных гарантиях от возможных злоупотреблений в сфере обеспечения прав и свобод человека и гражданина. Если выводить право-ограничения, вытекающие из факта осуждения лица, за рамки уголовной ответственности, то становится неясным, на каком основании человек эти правоограничения должен претерпевать. Только включение судимости в содержание уголовной ответственности позволяет считать таким основанием факт совершения преступления.
В то же время возникает вопрос, почему ограничения правового статуса судимого лица закреплены не только в уголовном, но и в других федеральных законах и возможен ли принципиально иной подход к решению данной проблемы. Изучение истории вопроса показывает, что в сравнительно недалеком прошлом отечественный законодатель стоял на принципиально иных позициях. Например, в Уголовном Уложении 1845 г. имелось такое комплексное дополнительное наказание, как лишение и ограничение прав, которое включало лишение прав сословия, поражение служебных прав и преимуществ, поражение прав семейных и имущественных. При этом поражение служебной правоспособности лишало осужденного возможности состоять на службе в армии и флоте, быть избирателем или избираемым в земских, городских или общественных собраниях, быть опекуном или попечителем, третейским судьей, присяжным заседателем и др. Подобные правопоражения имели силу не только во время отбытия основного наказания, но и после него, в течение установленных ст. 31 Уголовного Уложения сроков (21, 200-216).
После Октябрьской революции 1917 г. советская власть, продекларировав отказ от буржуазного законодательства, на деле сохранила многие законодательные подходы, в том числе и в уголовно-правовой сфере. Так, уже в УК РСФСР 1922 г. содержалось такое наказание, как поражение прав. В УК РСФСР редакции 1926 г. оно сменило статус на меру социальной защиты судебно-исполнительного характера и стало именоваться «поражение политических и отдельных гражданских прав». В соответствии со ст. 31 УК эта мера заключалась в лишении на срок не свыше 5 лет активного и пассивного избирательного права, права занимать ответственные государственные должности, исполнять общественные обязанности и носить почетное звание, права занятия выборных должностей в промышленных и торговых организациях и обществах, родительских прав. Эти поражения в правах могли назначаться в совокупности или по отдельным их категориям (19, 232-234).
Однако уже в УК РСФСР 1960 г. данное наказание включено не было, поскольку российский законодатель пошел по весьма необычному пути наполнения содержания судимости правоограничениями, отраженными в иных нормативных актах законного и подзаконного характера. Такой подход, конечно же, существенно затруднил как на практическом, та и на теоретическом уровне идентификацию данных правоограничений как уголовно-правовых. Теперь можно только строить догадки, почему это произошло. Возможно, исключение из системы наказаний поражения прав было политическим шагом, демонстрацией гуманизации нового уголовного законодательства. Не исключено и то, что это был концептуальный подход, направленный на поднятие статуса судимости как уголовно-правового института. Факт остается фактом. Поражения прав, когда-то заключенные в ряде дополнительных наказаний, в своем подавляющем большинстве приобрели статус правоограничений, обязательных для всех лиц, привлеченных к уголовной ответственности2. Поскольку столь резкая смена статуса этих правоограничений теорией уголовного права до конца еще не осознана, мы имеем весьма противоречивый институт судимости, содержательная часть которого в виде правоограничений распределена во множестве федеральных законов, непосредственно не направленных на борьбу с преступностью. В этой связи было бы полезно обсудить вопрос о введении отдельной частью ст. 86 УК исчерпывающего перечня правоограничений для лиц, являющихся судимыми. Ревизия всех имеющихся правоограничений для ранее судимых, сопровождаемая широкой научной дискуссией, помогла бы выявить избыточность, или, напротив, про-бельность в их системе. Целесообразно разделить эти ограничения на те, которые в соответствии со ст. 64 Конституции РФ составляют основу правового статуса личности, и иные правоограничения. При наличии такого перечня невозможно было бы устанавливать новые правоограничения в отношении судимого лица, не внеся соответствующие изменения в данную статью УК РФ. Кроме того, само существование такого перечня оказывало бы весьма существенное превентивное воздействие на лиц, склонных к совершению преступлений. Логичным шагом было бы и исключение нормативных положений, содержащихся в существующей редакции пп. «а», «б» ч. 3 ст. 86 УК, что означало бы, во-первых, установление определенного срока погашения судимости независимо от форм реализации уголовной ответственности, а во-вторых, признание категории преступления единственным критерием установления срока погашения судимости.
В контексте приведенных выше аргументов судимость представляется основной формой государственного осуждения, которая может реализовываться и самостоятельно, и в сочетании с такими важными, но все же дополнительными формами осуждения, как наказание и испытание. Посредством судимости реализуется важный уравнивающий аспект социальной справедливости в процессе применения к лицу, совершившему преступление, уголовно-правового принуждения. Другие формы реализации уголовной ответственности обеспечивают распределяющий аспект социальной справедливости, позволяют дифференцировать и индивидуализировать уголовно-правовое принуждение.
Сказанное дает основание считать судимость главным критерием разграничения мер уголовной ответственности и иных мер уголовно-правового принуждения (безопасности, восстановления) и определить осуждение как возложение на лицо, признанное по приговору суда виновным в совершении преступления, правоограничений, заключенных в судимости, и иных правоограничений, содержащихся в мерах наказания и испытания.
2 На настоящий момент в виде наказаний осталась лишь незначительная часть таких правоограничений: лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью (ст. 47 УК РФ) и лишение специального, воинского или почетного звания, классного чина и государственных наград (ст. 48 УК РФ).
ЛИТЕРАТУРА
1. Багрий-Шахматов Л. В. Наказание по советскому уголовному праву. - М., 1958.
2. Багрий-Шахматов Л. В. Уголовная ответственность и наказание. - Минск, 1976.
3. Ведмидь С. Э. Цели уголовной ответственности // Актуальные проблемы борьбы с преступностью в Сибирском регионе. - Красноярск, 2004. - Ч. 1.
4. Голоднюк М. Некоторые вопросы применения принудительных мер медицинского характера // Уголовное право. -2001. - № 4.
5. Горобцов В. И. Теоретические проблемы реализации мер постпенитенциарного воздействия. - Орел, 1995.
6. Горобцов В. И. О понятии и видах мер безопасности уголовно-правового характера // Проблемы организации деятельности ОВД в условиях формирования правового государства. -Белгород, 1996. - Вып. 1.
7. Горобцов В. И. О понятии и целевых установках уголовно-правового принуждения // Актуальные проблемы борьбы с преступностью и правоприменительной практики. - Красноярск, 2001.
8. Дуюнов В. К. Проблемы уголовного наказания в теории, законодательстве и судебной практике. - Курск, 2000.
9. Журавлев М., Журавлева Е. Понятие уголовной ответственности и формы ее реализации // Уголовное право. - 2005. - № 3.
10. Коваленко С. Э. Реализация уголовной ответственности в форме принудительных мер воспитательного воздействия // Уголовная юстиция: состояние и пути развития. - Тюмень, 2003.
11. Козаченко И. Я. Санкции за преступления против жизни и здоровья: обусловленность, структура, функции, виды. -Томск, 1987.
12. Кропачев Н. М. Механизм уголовно-правового регулирования: дис. ... д-ра юрид. наук в форме научного доклада. -СПб., 2000.
13. Люблинский П. И. Условное осуждение в иностранном и советском праве. - М., 1924.
14. Мицкевич А. Ф. Уголовное наказание: понятие, цели и механизмы действия. - СПб., 2005.
15. Музеник А. К. Дифференциация уголовной ответственности: формы и виды // Уголовное право и современность: меж-вуз. сб. науч. тр. - Красноярск, 1998.
16. Неткачев К. Н. Принудительные меры воспитательного воздействия как форма реализации уголовной ответственности // Актуальные проблемы борьбы с преступностью в Сибирском регионе. - Красноярск, 2003. - Ч. 1.
17. Ной И. С. Вопросы теории наказания в советском уголовном праве. - Саратов, 1962.
18. Прохоров В. С., Кропачев Н. М., Тарбагаев А. Н. Механизм уголовно-правового регулирования. - Красноярск, 1989.
19. Сборник материалов по истории социалистического уголовного законодательства (1917-1937 гг.). - М., 1938.
20. Советское исправительно-трудовое право. - Л., 1989.
21. Таганцев Н. С. Русское уголовное право. - Тула, 2001. -Т. 2.
22. Тащилин М., Годило Н. Уголовная ответственность и формы ее реализации // Уголовное право. - 2004. - № 4.
23. Уголовный закон: Опыт теоретического моделирования. -М., 1987.
24. Фефелов П. А. Уголовно-правовая концепция борьбы с преступностью: Основы общей теории. - Екатеринбург, 1999.
25. Щедрин Н. В. Принудительные меры воспитательного воздействия: Проблемы уголовно-правового регулирования и применения // Актуальные проблемы правоприменительной практики в связи с принятием нового Уголовного кодекса Российской Федерации. - Красноярск, 1997.
26. Щедрин Н. В. Меры безопасности (защиты) в уголовном праве // Уголовное право и современность. - Красноярск, 1998.
27. Щедрин Н. В. Введение в правовую теорию мер безопасности. - Красноярск, 1999.
ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ ПРАВОПРИМЕНИТЕЛЕМ ИЗМЕНЕНИЯ ОБСТАНОВКИ КАК ОСНОВАНИЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ ОТ НАКАЗАНИЯ
А. В. Кузнецов, адъюнкт
Омская академия МВД России
Для того, чтобы освободить лицо от наказания в связи с изменением обстановки, правоприменитель должен установить ее наличие. Это происходит посредством восприятия им каких-либо явлений, событий, происходящих в различных сферах жизнедеятельности общества (1, 33). На основе восприятия правоприменитель получает информацию, оценивая которую, он получает представление о том или ином событии, обстановке и т. д. При освобождении лица от наказания вследствие изменения обстановки необходимо, чтобы у правоприменителя складывалось правильное, единообразное представление об ее изменении. Именно этого результата можно добиться в том случае, если он будет знать: что такое обстановка в смысле ст. 801 УК РФ; событие, которое вызывает изменение обстановки; каким образом изменение обстановки влечет отпадение общественной опасности лица или совершенного им преступления.
На сегодняшний день законодатель не разъяснил, что следует понимать под изменением обстановки, и это затрудняет применение данной нормы, дезорганизует правоприменителя. В подтверждение тому следует представить статистические данные. Так, по России количество уголовных дел, прекращенных в связи с изменением обстановки, составило в 1999 г. 9588; в 2000 г. - 8667; в 2001 г. - 11 687; в 2002 г. -12 898; в 2003 г. - 10 245. В 2004, 2005 гг. данные статистические показатели по России не учитывались (7). По Омской области по этому же основанию прекращено в 1999 г. 790 уголовных дел; в 2000 г. - 832; в 2001 г. - 1013; в 2002 г. - 762; в 2003 г. - 353; в 2004 г. - 17, в 2005 г. - 10 (6).
Резкое снижение показателей в этой части правоприменительной практики в последние годы свидетельствует о том, что после перемещения в УПК рассматриваемой нормы в институт освобождения от наказания суд стал более осторожно относиться к установлению по тому или иному уголовному делу факта изменения обстановки и ее оценке.
В теории уголовного права также нет единого подхода к восприятию изменения обстановки. Одни ученые полагают, что изменение обстановки - это событие.
Например, С. Г. Келина изменением обстановки считает прежде всего такие крупнейшие события в масштабах всей страны, как переход от военного времени к мирному, отмена карточной системы и т. п. К такого рода изменениям обстановки, по ее мнению, относятся также изменения меньшего масштаба - в пределах области, района и даже отдельного учреждения или предприятия (2, 93).
Другие называют в качестве основания изменение образа жизни лица, совершившего преступление.
С точки зрения Б. Я. Г аврилова, изменение обстановки -это коренные изменения образа жизни лица, заключающиеся в призыве на военную службу, или изменение в лучшую сторону поведения лица, его отношения к труду и других личностных факторов, или, например, увольнение лица с должности, с использованием которой он совершил преступление или противоправное деяние против интересов службы, в частности, в коммерческой организации (4, 75).
И. М. Гальперин считает, что под изменением обстановки понимаются значительные изменения жизненных условий по сравнению с теми, которые существовали к моменту совершения преступления (3, 114).
