CC BY
23УДК 94(47).083
Судьба жандарма
Воспоминания ротмистра В. В. Парфёнова о службе в Шлиссельбургской крепости*
Часть 2. Узники Шлиссельбурга**
Анна ЛАВРЁНОВА
Когда я приехал в крепость, в ней были заключённые***: Вера Фигнер, В. Иванов, Н. А. Морозов, Г. А. Лопатин, Н. П. Стародворский, М. В. Новорусский, И. Д. Лукашевич, М. Ю. Ашенбреннер, П. Л. Антонов, П. В. Карпович, П. С. Поливанов, М. Р. Попов и ещё, кажется, кто-то, но теперь не могу вспомнить. Все эти лица содержались в новой тюрьме.
Вера Фигнер была осуждена в связи с убийством Александра II, и до моего приезда пробыла в крепости 20 лет, т. е. была уже не молодая, среднего роста, худенькая женщина, всегда гладко причёсанная с приятными и довольно миловидными чертами лица.
Разговаривать мне приходилось с Фигнер сравнительно с другими заключёнными довольно редко, так как она предпочитала все свои желания или претензии передавать через старосту, но из этих разговоров я вынес впечатление, что она при всём своём уме и такте любила чисто уже по-женски поехидничать и покапризничать. Как и другие заключённые, много работала, любила должно быть, цветы, так как в её камере стояли и даже цвели чудные цветы.
Из работ Фигнер я помню прекрасно сделанную шкатулочку и атлас небесного свода. Атлас этот представлял из себя несколько сколотых в центре постепенно уменьшавшихся кругов из картона, на которых были нарисованы все наи-
ЛАВРЁНОВА Анна Михайловна - аспирантка кафедры истории государственных учреждений и общественных организаций Историко-архивного Института РГГУ, ведущий специалист ГА РФ. Е-тай: lavryonova@mail.ru
Ключевые слова: Российская империя, Шлиссельбургская крепость, террористы, партия «Народная воля», М. В. Новорусский, Вера Фигнер, В. Г. Иванов, Н. А. Морозов, Г. А. Лопатин, Н. П. Стародворский, И. Д. Лукашевич, М. Ю. Ашенбреннер, П. Л. Антонов, П. В. Карпович, П. С. Поливанов, М. Р. Попов, М. Ф. Фроленко.
* Печатается по: ГА РФ. Ф. 102. Оп. 253. Д. 251. Л. 17 об. - 28 об. Подлинник. Автограф.
** Продолжение. Начало см.: Обозреватель-Observer. 2017. № 3.
*** Краткие сведения о заключённых Шлиссельбургской крепости, упомянутых в статье, даны в Приложении.
более известные планеты, светила, созвездия и туманные пятна. В середине был помещён календарь. Атлас был так остроумно устроен, что поворачивая круги против желаемого времени в календаре получалось расположение светил небесного свода этого времени. Одета была в чёрную юбку и в чёрную же кофточку, на прогулках закрывала голову белым платком, обувалась в ботинки, сработанные самими же заключёнными. Всё же остальное, начиная с верхней одежды и кончая бельём, было казённое и присылалось уже сшитым из Петрограда, из какой-то тюрьмы, но здесь в крепости мои портные всё это пригоняли и переделывали для каждого заключённого.
В смысле пригонки одежды больше всего возни было с Лукашевичем, который обладая громадным ростом, такими же ногами и широкими плечами чувствовал при этом ещё слабость к одежде преувеличенных размеров, а потому многие из присланных вещей браковал и просил перешить.
Фигнер из крепости была освобождена летом 1905 года. Свидетелем её освобождения я не был, так как был вотпуску, но когда стало известно остальным заключённым об её освобождении, то они стали ей готовить приданое на выход, т. е. сами сделали сундук, чемодан, сак и ещё что-то. После её освобождения крепостные мне рассказывали, что когда Фигнер вывели за ворота крепости, то с ней сделался обморок и доктор объяснил это тем, что глаза её привыкли видеть в течение 20 лет не дальше 3-4 сажен. По выходе из стен крепости с ней сделалась боязнь пространства, т. е. её взгляд не мог ни во что опереться и утонул в пространстве.
Василий Иванов, содержащийся в камере под № 13, самый жизнерадостный из всех заключённых, всегда бодрый, часто смеялся, любит поговорить, с ним мне приходилось иногда говорить по целым часам. Это был мужчина в полном расцвете сил, высокого роста, плотного телосложе-
ния, светлый блондин с небольшими усиками. Он тоже был освобождён из крепости до её расформирования и был сослан на поселение в степное генерал-губернаторство, куда он страстно стремился. Для него это выхлопотал комендант Яковлев. Иванов, как естественник, больше всего работал над ботаническими и минералогическими коллекциями. Очень часто выбирался заключёнными в старосты, о которых скажу после.
Под № 4. Морозова я слабо помню. Вспоминаю его как одного из самых усидчивых работников, его всегда можно было застать пишущим стоя за конторкой рабочей камеры. Помню, как один из его научных трудов посылали профессору Менделееву*, который сообщил, что труд Морозова являлся бы неоценимым вкладом в науку, если бы он ранее не был бы уже открыт. Это безусловно можно было допустить, если принять во внимание, что Морозов был в полном смысле слова изолирован от текущей жизни более 20 лет. По обращению, это был очень спокойный корректный человек, весь ушедший в свои научные труды, а потому мало обращавший внимание на мелочи жизни.
Под № 27. Лопатина вспоминаю, как человека вечно всем недовольного, брюзжавшего то на еду, то на одежду, одним словом, большого пессимиста. По наружности, он был среднего роста, полный, с сильно седеющей большой бородой. Помню, что он очень интересовался письмами своего сына по имени «Бруно».
Из рассказов коменданта Яковлева, который хорошо знал о прошлом каждого заключённого, я понял, что Лопатин в былые времена в Париже любил и умел очень и очень хорошо пожить. Работал Лопатин очень мало, кажется, только в огороде, так как был большим гастрономом.
Несмотря на своё почти заграничное воспитание, он был в высшей степени нечистоплотным, как в очищении себя, так и своей камеры. Но всё-
* Менделеев Дмитрий Иванович (1834-1907 гг.) - русский учёный-энциклопедист. В 1869 г. открыл периодический закон химических элементов.
таки своим разговором и обращением напоминал большого барина, проездившего Европу вдоль и поперёк, а потому относившегося к России и её обитателям с заметным пренебрежением. Бывшего старого революционера, или как его называли, генерала революции, в нём, на мой взгляд, осталось очень мало.
Под № 29. Стародворского я мало помню и даже не вспоминаю его наружности. Помню, что он был хороший работник и вечно возился в разных тюремных мастерских, что-либо делая. В общем, был очень тихий, корректный человек.
Под № 28. Новорусского я помню хорошо; это был среднего роста, по виду ещё моложавый человек, очень недурён собой с небольшими усами и бородкой рыжеватого цвета. Очень общительный, корректный и любезный. Мне с ним приходилось очень часто говорить, так как его тоже выбирали старостой. Больше всего было разговоров о покупках в Петрограде материала для работы. Ему-то мне и пришлось врать о «Вестнике финансов». Новорусский был прекрасный работник; все вещи, вышедшие из его рук, кроме прочности, ещё и элегантные. У меня из его работ сохранилась деревянная рамка для картины, отделанная бархатом.
В 1904 году крепость посетил Петроградский митрополит Антоний*. и кроме осмотра крепости, захотел посмотреть и тюрьму, на что имел разрешение от Государя. Обойдя тюрьму, Антоний пожелал посетить кого-либо из заключённых и просил спросить желающих с ним побеседовать. Новорусский выразил желание, и Антоний пробыл
в камере у Новорусского около часу. В камеру, ввиду такого экстренного случая, никто не входил, и они пробеседовали один на один. Потом Новорусский мне говорил, что он знал Антония ещё из Духовной академии, где он был студентом, а Антоний ректором, и уважает его, как умнейшего человека.
Под № 26. Лукашевича я помню очень хорошо, да его наружность и трудно забыть. Это был мужчина громадного роста с непропорциональной росту небольшой головой и... с высоким теноровым голосом, очень любезный, милый человек. Я слышал, что он был осуждён за убийство жандармского полковника Судейкина**.
Мне приходилось часто говорить с Лукашевичем и из-за работ и огородов, а особенно, из-за парников, за которыми он особенно ухаживал и даже научил меня обращению с этими приспособлениями. Кроме огородничества Лукашевич прекрасно столярничал и даже хорошо рисовал. Я помню, он нарисовал для одного из наших офицеров очень и очень недурные копии акварелью и тушью.
Под № 14. Ашенбреннера я мало помню, да и с ним приходилось очень мало иметь сношений. Знаю, что это был уже в моё время очень пожилой человек небольшого роста. Особенностью его было то, что он очень тихо говорил и надо было к нему даже наклоняться, чтобы его расслышать. За что он был осуждён, я не знаю, но слышал, что он был артиллерийским офицером и, кажется, ближайшим начальником генерала Куропат-кина***.
* Митрополит Антоний (Александр Васильевич Банковский, 1846-1912 гг.) - епископ, с 1898 г. митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский; с 1900 г. - первенствующий член Святейшего Синода.
** Судейкин Георгий Порфирьевич (1850-1883 гг.) - подполковник Отдельного корпуса жандармов, в 1881 г. был назначен начальником секретного отделения Санкт-Петербургского градоначальника, с 1882 г. - инспектор Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка. Убит народовольцами Стародворским и Конашевичем в квартире Дегаева 16 декабря 1883 г.
*** Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925 гг.) - генерал от инфантерии (1900 г.), генерал-адъютант (1902 г.), военный министр (1898-1904 гг.), член Государственного совета.
Под № 31. Наружность Антонова я совсем не помню и с ним имел очень мало дела. Знаю только, что он всё время возился в кузнице и слесарной мастерской и великолепно делал молотки и топорики с ручками чёрного дерева, которыми снабжал почти всех крепостных обывателей.
Под № 3. Наружность Карповича я не помню. Помню только, что это был самый неспокойный из узников. Судился он, как известно, за убийство Боголепова и был осуждён всего на 5 лет. Почему его засадили в Шлиссельбург, я не понимаю, так как у нас сидели большей частью смертники, которым смертную казнь заменили бессрочной каторгой. По своим летам это был очень молодой человек, страшно дерзкий и неуживчивый, я знаю, что он ссорился не только с жандармами, но и со своими товарищами заключёнными.
Однажды дежурный жандарм крепостной тюрьмы прислал сказать смотрителю тюрьмы Пра-воторову, что Карпович в своей камере во весь голос поёт. По инструкции всякое пение в тюрьме было воспрещено. При работах многие вполголоса то насвистывали, то подпевали, но на это дежурные жандармы не обращали внимания. Право-торов пришёл в тюрьму, а Карпович продолжал петь, правда, очень недурным голосом, арию из оперы «Трубадур». Правоторов очень вежливо заметил Карповичу, что у него на стене в камере висит инструкция, согласно которой всякое пение в тюрьме воспрещено. Карпович сделал вид, что этой инструкции никогда не читал, и прочитавши в присутствии Правоторова, ответил, что петь больше не будет. Когда Правоторов ушёл из тюрьмы, Карпович снова запел.
По распоряжению коменданта Яковлева, Карповича посадили в карцер на 5 дней. Особого карцера, какие имеются в каждых, даже маленьких уездных тюрьмах, в Шлиссельбурге не было, поэтому для него вычистили одну из камер в старой тюрьме, такую же светлую, как и в новой, только вместо койки поставили деревянные нары уже без
всякой подстилки. Карповича посадили в карцер на хлеб и на воду, а потому в первый же день ему дали паёк чёрного хлеба и кружку воды. Карпович все пять дней хлеба не ел, а пил только воду, т. е. объявил обычную в тюрьмах голодовку.
В Департамент полиции каждый день по этому случаю посылались бумаги и даже телеграммы. Когда срок наказания уже приходил к концу, к нему ходил доктор и уговаривал бросить голодовку, так как она, кроме вреда ему самому, ничего никому не докажет, что ему всего сидеть 6 лет, а потому и подрывать организм не стоит. Но эти уговоры ни к чему не повели, и он отголо-дал все пять суток.
На мой взгляд, Карпович был не особенно далёкий человек и по своему развитию уступал всем остальным заключённым. Я знаю, что эти выходки с пением были протестом распоряжению коменданта не допускать Карповича на работах и на прогулках с кем-либо другим [из] заключённых, чем пользовались остальные, кроме Фигнер, но комендант объяснял заключённым, что прогулки и работа вдвоём допущены Департаментом] пол[иции] как привилегия долго-сидящих заключённых, Карпович же сидел всего 1 год, а потому это к нему не относится.
Что делал хорошо Карпович, так это рисовал красками животных и особенно лошадей, причём манеру рисовать последних видно взял от всемирно [известного] рисовальщика лошадей художника Сверчкова*. Помню одну шкатулочку, сделанную Фигнер и разрисованную Карповичем, это была настолько талантливая работа, что свободно бы могла быть помещена на выставку.
Поливанов (под № 9) по наружности был среднего роста смуглый брюнет, прекрасный садовник, очень много писал и часто нервничал.
Фроленко (под № 2) - небольшого роста пожилой человек, очень тихий, ничем себя не проявлял.
* Сверчков Николай Егорович (1817-1898 гг.) - русский баталический и жанровый живописец.
День Шлиссельбургских узников начинался в 7 часов утра, когда смотритель тюрьмы, у которого на ночь хранились ключи от тюрьмы, вместе с вахмистром открывал тюрьму, выпускал из тюрьмы дежурную смену жандармов и на место их впускал новую смену. Сейчас же нестроевые служители в больших чайниках разносили по камерам кипяток для чая, который они уже сами себе по камерам заваривали. Ещё до чая, некоторые под наблюдением жандарма выходили к парникам и огородам, чтобы они могли их открыть.
После чая кто шёл на прогулку или в огород, кто оставался в мастерских или работал в камерах.
У каждого заключённого был свой дворик, но так как двориков было намного больше, чем заключённых, то некоторые устроили в одних цветники, в других парники и огородики. Дворики были огорожены и отделены друг от друга деревянными заборами высотой в 6 аршин*, но так как были сделаны из тонких досок, то соседи, конечно, разговаривали друг с другом. Над входом в дворик на высоте забора шёл деревянный помост, по которому ходил жандарм, наблюдавший за прогуливающимися заключёнными, причём с помоста было видно всё пространство каждого дворика.
В 12 часов дня на соборной крепостной колокольне начинался пасхальный перезвон, так называемый, «красный звон». Этот звон учреждён в память о взятии Петром Шлиссельбурга у шведов. После звона заключённые с прогулки приходили в тюрьму, но могли оставаться и в рабочих камерах, и в мастерских, куда им подавался обед и опять же кипяток. После обеда заключённые опять же могли или оставаться в камерах, рабочих комнатах, мастерских, или идти снова в свои дворики, где могли оставаться, смотря по времени года, до сумерек, с наступлением же которых, уводились уже в здание тюрьмы, но могли в последней работать по мастерским до 7 ч. вечера. В 4 часа снова разносили кипяток для чая, а в 7 ч. вечера раздавался ужин и снова кипяток. После ужина все расходились по своим спальным каме-
рам, и в 8 ч. вечера смотритель обходил тюрьму, проверял через форточку всех заключённых и запирал её вместе с дежурными жандармами. Ключи от тюрьмы всю ночь хранились у смотрителя тюрьмы.
На случай, если ночью в тюрьме что-либо случится, смотритель и вахмистр были соединены с дежурными комнатами жандармов в тюрьме телефоном. После закрытия тюрьмы уже во двор тюрьмы никого из унтер-офицеров и даже офицеров караул не пропускал. С этого часа жизнь в тюрьме замирала, и раздавались только время от времени наводящие тоску заунывные свистки перекликающихся часовых на стенах крепости. Особенно тяжёлое впечатление получалось осенью, когда этим свисткам аккомпанировал рёв волн разбушевавшегося Ладожского озера, или зимой глухое шуршание лезущего на крепость льда.
Отдельных помещений для тюремных мастерских не было, а все они помещались в том же здании новой тюрьмы и занимали обыкновенные одиночные камеры.
Мастерские были: столярная, токарная, слесарная, переплётная, кузница заключённых - были устроены в одном из прогулочных двориков. С устройством тюрьмы в крепости Шлиссельбурга были приобретены все инструменты для вышеупомянутых мастерских, но так как со временем они нуждались в ремонте или должны были заменяться новыми, то Департаментом полиции отпускалось Начальнику Шлиссельбургского жандармского управления по 3 р. в месяц на каждого заключённого для ремонта старых и покупки новых инструментов. Когда я служил в крепости, из старых инструментов не осталось почти ничего, а все были заменены новыми, в большинстве случаев, сделанными самими же заключёнными, причём все эти инструменты были значительно лучше покупных. Я помню один столярный верстак, сделанный заключёнными, так его по отделке и качеству свободно можно было поставить в любом элегантном кабинете.
* 1 аршин (тюрк.) = 71,12 см.
На покупку материалов для работ опять же, на каждого заключённого Деп[артамент] пол[иции] отпускал по 5 р. в месяц. На эти деньги покупались не только материалы для работ в мастерских, но и семена овощей и цветов для огородиков и также весной навоз для парников. Все вещи, сделанные из этих материалов оставались в тюрьме, как бы собственностью каждого заключённого.
При мне делались шкатулки для гербария, для коллекции минералов, причём даже с Урала из-за границы выписывались различные породы. Делались ящики под стёклами для коллекции бабочек, жуков и других насекомых. Однажды в моё пребывание из Департамента] пол[иции] почему-то прислали несколько десятков комплектов таких коллекций, видно, сделанных раньше и отправленных в Петроград. Эти вещи были присланы с предписанием или хранить их крепости или раздать офицерам крепости для педагогических целей. Мне, как семейному, был дан гербарий и коллекция бабочек. Я эти коллекции подарил брату жены, а он её передарил в Псковский кад[етский] корпус. Я поступил против инструкций, так как все вещи, сделанные заключёнными, должны были никому не передаваться на сторону.
Весной и осенью, во время перелёта, Ладожское озеро кишит перелётной птицей, по большей части, морскими утками всевозможных пород, тарпанами, гагарами и прочими пернатыми обитателями севера. Для еды они были неважной дичью, так как сильно пахли рыбой, но всё-таки невзыскательные прибрежные жители их ели, предварительно вымачивая в уксусе, благо они стоили по 15 к. штука. Главной же целью охоты на них был пух. В крепости среди жандармских унтер-офицеров было несколько охотников, которые стреляли их и передавали в тюрьму, где заключённые делали великолепно из них чучела. В одной из камер была даже целая коллекция чучел морских уток.
Крепостным обывателям, т. е. офицерам и унтер-офицерам разрешалось делать заказы заключённым на всевозможные работы, конечно, за плату, причём денег им, конечно, на руки не вы-
давали, а они хранились, как вообще и все деньги, у коменданта, а заключённые на эти деньги выписывали для себя или продукты для улучшения стола, или кисти, краски, карандаши, и проч[ие] вещи, как добавок к отпускаемым Департаментом] пол[иции].
На мне, как заведующем хозяйством, лежала обязанность покупать все эти материалы для работ и вести отчёт деньгам. Денег же у меня на руках не было, а как я говорил ранее, они находились у коменданта, для каждой же покупки перед поездкой в Петроград мне выдавалась известная сумма, отчёт в израсходовании которой я тотчас же сдавал после приезда из Петрограда. Но кроме отчёта коменданту, такой же отчёт давал и старосте заключённых, от которого я получал заказы.
Должен остановиться для того, чтобы объяснить, что такое был староста. Старосту заключённые выбирали из своей среды на известный промежуток времени.
Систему выборов я не знаю, но заключённые кроме прогулок вдвоём, где могли осуществить выборы, пользовались в широкой степени перестукиванием по особой азбуке. В обыкновенных тюрьмах это перестукивание тюремной администрацией преследуется, в Шлиссельбургской же тюрьме на это не обращали внимания и ввиду хорошей акустики перестукивались заключённые, с кем хотели. Думаю, что этим способом и выбирался староста.
Старосты были удобны не только для заключённых, но и для самой администрации, так как все сношения с заключёнными и по будничным вопросам производились с одним человеком и только уже по чисто личным вопросам приходилось разговаривать с каждым заключённым. Вот такому старосте я и давал отчёт в израсходованных деньгах, причём показывал все счета магазинов, для того, чтобы не возбудить даже тени подозрения в правильности стоимости купленных предметов, так и для ознакомления на будущее время с ценами вообще. Староста же уже сам разбирался, кому, что передать и отчитывался в денежном вопросе перед каждым заключённым.
Кроме работ в мастерских весной и летом заключённые уделяли массу времени цветникам, огородам и парникам. Ещё в январе месяце я получал от старосты целый список и по этому списку выписывал от Иммера* все нужные семена. В марте месяце начинались у заключённых хлопоты с закладыванием навоза в парники. В парниках разводили кроме огурцов, салата и редиски, рассаду всевозможных овощей, которые потом пересаживались уже в грядки. Выращивались овощи вообще в Шлиссельбурге туго, так как высокие крепостные стены, хотя и укрывали от холодных ветров, а потому термометр в крепости всегда показывал температуру на 4 градуса выше, чем в городе Шлиссельбурге, но эти же стены вместе с тем мешали и солнцу давать своё живительное тепло разным злакам. Но несмотря на это, всё-таки, уже в конце апреля у заключённых к обеду были и свой салат, редиска и огурцы. Цветники они разводили не только для придания уюта своим дворикам, но и для гербарий, которые они собирали.
Некоторые овощи, особенно, ранние, если они уродились хорошо, заключённые даже продавали крепостным офицерам. Кроме огородничества, заключённые занимались и плодовым садоводством, для чего выписывались из садоводств саженцы груш и яблок, и хотя многие из них пропадали из-за сурового климата, но несколько привилось, и давали хоть немного, но зато прекрасные плоды.
Кроме мастерских для физических работ, в двух камерах помещалась библиотека заключённых, наполненная журналами и книгами не только русских авторов, но и в оригиналах иностранных. Периодически в тюрьму передавались каталоги книг и журналов, и на основании их, заключённые составляли список, который комендант посылал в Департамент] пол[иции] на утверждение.
Некоторые книги и журналы Департамент] пол[иции] вычёркивал, но в большинстве случаев полностью утверждал и разрешал приобрести. Список разрешённых книг передавался в тюрьму и староста при моих поездках в Петроград давал постепенно поручения покупать несколько книг.
Русских авторов можно было легче достать, но иностранных приходилось ждать по несколько месяцев. По большей части все книги покупались в магазине Цинзерлинга** в Петрограде или через него выписывались из-за границы. Книги выписывались немецкие, французские и английские. Выписывались и журналы, но не текущего года, а прошедшего, а потому, например, январскую книгу 1904 года можно было получить заключённому в январе месяце 1905 года. Деньги на покупку книг, опять же, отпускались Деп[артаментом] пол[иции], но уже не помню, в какой сумме. За книги и журналы я никогда не расплачивался, так как Цинзерлинг за три или четыре месяца присылал счёт прямо на имя нач[альника] упр[ав-ления], и тот сам всё уплачивал.
Библиотека была хотя и не особенно большая, но ценная и удивительно умело составленная. Библиотекой ведал выборный библиотекарь, у которого и находился каталог. Я, доктор и иногда Правоторов пользовались книгами этой библиотеки, но не самостоятельно, а всякий раз прося об этом библиотекаря. При мне, если не ошибаюсь, таковым был Новорусский.
Заключённым разрешалось писать письма к своим родным, но разрешалось писать в год каждому заключённому по 2 письма и столько же получать. Письма шли через цензуру Деп[арта-мента] пол[иции]. Письма были не ограничены размерами, а потому писали письма чуть ли не в 30-40 почтовых листков. Удивительно, что заключённые писали более большие письма, чем
* Иммер (Эрнест Иванович и Александр Эрнестович) - представители торгового дома в Москве, ведущего обширную торговлю семенами полевых, огородных, цветочных и древесных растений. Фирма основана в 1857 г.
** Цинзерлинг Август Фёдорович (1849 г. -?) - российский издатель и книгопродавец, владелец библиотеки, купец, общественный деятель, почётный член Русского общества книгопродавцев и издателей.
получали, хотя по здравому смыслу казалось, что на свободе было больше материалов, чем в тюрьме.
В мою бытность в крепости Россия воевала с Японией, заключённые же даже и не знали об этом. Когда пал Порт-Артур, под влиянием такого горестного события, один из унтер-офицеров как-то проговорился. Боже мой, какое поднялось перестукивание, и наконец, Шипов спросил меня, правда ли, что Россия воюет с Японией. Трудно было уже отнекиваться и я рассказал ему о войне. Результатом этого известия было то, что некоторые заключённые, в том числе и Иванов подали просьбу послать их на фронт солдатами, но им в этом было отказано.
На мне лежало также довольствие заключённых. В особом помещении находилась особая кухня, которой заведовал жандармский унтер-офицер, под его командой находилось двое поваров из нестроевых солдат жандармов.
Департамент полиции отпускал на каждого заключённого в день по 35 коп. на обед и на ужин и по 10 коп. в день на хлеб. Кроме того, деньги на У2 ф. чаю и 3 ф. сахару на месяц и по 1 ф. табаку и 1000 шт. гильз каждому курящему. Большинство брало 2 ф. чёрного и 1 ф. белого хлеба, некоторые 1 ф. чёрного и 1 ф. белого, а некоторые, как Лопатин, 2 ф. белого. На экономию же он отпускал 10 коп. Заключённые покупали или сыр, или монпасье, иногда селёдки, лимоны, горчицу, уксус и проч.
Я или заведующий кухней унтер-офицер передавали старосте заключённых сведения о ценах на продукты, список блюд и раскладку, сколько чего идёт в каждое блюдо. На основании этих данных староста через некоторый промежуток времени передавал мне меню обедов, составленное на две недели. Каждый день к обеду было два блюда, или мясных, или одно из них молочное, и на ужин одно блюдо мясное или опять же, молочное. Из обедов, вспоминаю, были такие: 1) Мясной суп со свежей капустой, котлета с жареным картофелем, на ужин пшённая каша на молоке с маслом. 2) Картофельный суп, битки с гречневой кашей, на ужин голландский сыр. В воскресе-
нье обед состоял из трёх блюд, т. е. третье блюдо был обязательно пирог с мясом или капустой. Из блюд делали телятину, баранину, и т. д. Вообще стол был хороший, и главное, сочетание блюд обедов и ужина предоставлялось самим заключённым. Иногда они присылали в кухню свою клубнику или смородину и им варили варенье, которое они хранили у себя. Потом иногда из овощей сами делали какое-либо блюдо и просили только сварить. Иногда присылали цветную капусту, которую им тоже варили и подавали к обеду или ужину, смотря по их указаниям. Ко всем мясным блюдам и к салатам разрешалось покупать горчицу, перец и уксус, которые они хранили у себя и сами уже приправляли по своему вкусу.
На Рождество и на Новый год давался улучшенный стол: жарили гусей или уток, делали пирог с мясом и на сладкое компот. На Пасху каждому заключённому выдавались, кроме улучшенного обеда, кулич, 5 шт. яиц, небольшая сахарная пасха, по 2 ф. ветчины, по порции индейки, малороссийских колбас, по 3 апельсина и по 1 д[южине] яблок, по 1 ф. винограда.
Кипяток служители разносили в больших медных чайниках, из открываемой форты каждый заключённый подавал свой большой фарфоровый чайник для кипятка и маленький для заваривания чая. Чай пили в своих камерах утром некоторые с молоком, после обеда с лимоном, которые покупали или на заработанные деньги, или на экономию от хлеба или табаку, или с собственным вареньем.
До моего приезда заключённым разносили суп в большой кастрюле, а жаркое на большом металлическом блюде, но это представляло то неудобство, что пронос двором по морозу многое остывало. И потом, первые получали горячие блюда, а последние уже остывшие. Тогда были куплены для каждого заключённого обыкновенные металлические судки с ручками. В кухне каждому служителю прямо уже с плиты весь обед накладывали с соответствующее отделение судка и служители быстро их разносили по камерам, так же подавали и ужинать. Другие же служители в это время разносили кипяток.
Очень много говорили о суровом режиме для заключённых в Шлиссельбургской тюрьме. Не знаю, каков он был до меня, но во время моей службы в крепости режим тюрьмы был вовсе не суров, разрешалось и допускалось столько разных облегчений, о каких в обыкновенных тюрьмах и думать даже не смели.
Действительно, самая суровая деталь режима -это была редкая переписка и отсутствие свиданий с родными и вообще с кем-либо, кроме жандармов.
Комендант крепости обыкновенно обходил всех заключённых один раз в месяц и потому его обход обставлялся более или менее по инструкции.
Смотритель же тюрьмы и я говорили и посещали заключённых уже не по инструкции, а если можно так выразиться, попросту, по-семейному, в особенности, мои сношения, которые были и очень тесны, и носили такой часто хозяйственный характер, что придерживаться инструкции не представляло никакой возможности.
Например, согласно инструкции, тюремная администрация должна была, обращаясь к заключённым, говорить с ними на «ты». Этот пункт инструкции никем и никогда не исполнялся, а обращались к заключённым следующим образом, например: «Номер 13, Вы желали меня видеть» и т. д.
Курить разрешалось не только в камерах, рабочих комнатах и мастерских, но и на прогулках, что в других тюрьмах безусловно воспрещалось.
После ужина мой помощник по мастерским, или иначе, вахмистр из жандармских унтер-офицеров, осматривал мастерские, чтобы инструментов заключённые не уносили с собой в спальни, и если таковые по забывчивости были унесены, то сейчас же возвращались, так как по инструкции колющих или режущих предметов в спальнях не должно было быть. В день Нового года комендант как бы приурочивал своё посещение к обыденному ежемесячному обходу, заходил к каждому заключённому и поздравлял с Новым годом.
В крепости, как я ранее упоминал, имелся доктор, помощником у него был фельдшер, и в их распоряжении находилась очень хорошая аптека, содержание которой обходилось довольно дорого Деп[артаменту] полиции.
Заключённые любили болеть, т. е. сказать по правде, они не болели, но любили лечиться и при этом поболтать с более или менее развитым человеком, а потому доктор, попробовав в кухне обед, шёл в тюрьму к своим пациентам. От чего он их лечил, я не знаю, но за ним фельдшер Шумахер, всегда носил целый ящик разных порошков и пузырьков. Некоторые по рецепту доктора пили минеральные воды, но за моё время серьёзно заболевших не было, потому что главным доктором был воздух и правильно построенная, строго гигиеническая жизнь.
Приложения
Приложение 1.
Антонов Пётр Леонтьевич (1850 г. -?) - народоволец, участвовал в подготовке покушения на Александра II в г. Николаеве. При аресте в феврале 1879 г. оказал вооружённое сопротивление. Приговорён к смертной казни, заменённой каторжными работами без срока. Пробыл в Шлиссельбурге более 18 лет.
Ашенбреннер Михаил Юльевич (1842-1926 гг.) - народоволец, подполковник. С 1881 г. - член военной организации «Народной воли». В марте 1883 г. арестован. По «Процессу 14-ти» в 1884 г. приговорён к смертной казни, заменённой бессрочной каторгой. Отбывал в Шлиссельбурге, освобождён в 1904 г.
Иванов Василий Григорьевич (1859-1917 гг.) - член партии «Народная воля». При содействии подпоручика Тихоновича бежал 17 августа 1882 г. из Киевского тюремного замка. По «Процессу 14-ти» отбыл каторгу в Шлиссельбургской крепости и с 1904 г. ссылку в Сибири.
Карпович Пётр Владимирович (1874-1917 гг.) - террорист, член РСДРП, убийца министра народного просвещения Н. П. Боголепова.
Лопатин Герман Александрович (1845-1918 гг.) - революционер, член Генерального совета I Интернационала, первый переводчик «Капитала» К. Маркса на русский язык. Осуждён по «Процессу 21-го».
Лукашевич Иосиф Дементьевич (1863-1928 гг.) - один из организаторов «Террористической фракции» партии «Народная воля». На процессе по делу 1 марта 1887 г. приговорён к смертной казни, заменённой бессрочной каторгой, которую отбывал в Шлиссельбургской крепости. Освобождён в 1905 г.
Морозов Николай Александрович (1854-1946 гг.) - член Исполнительного комитета «Народной воли». По «Процессу 20-ти» приговорён к бессрочной каторге, которую отбывал в Шлиссельбурге до 1905 г.
Новорусский Михаил Васильевич (1861-1925 гг.) - революционер-террорист. Привлекался к суду по делу о покушении на Александра III. Был арестован 3 марта 1887 г., приговорён к казни, затем к вечной каторге, заменённой заключением в Шлиссельбургской крепости.
Поливанов Пётр Сергеевич (1859-1903 гг.) - народник. В 1882 г. приговорён к бессрочной каторге. Отбывал заключение в Алексеевском равелине и в Шлиссельбурге до 1902 г. Покончил с собой в Лозанне.
Попов Михаил Родионович (1851-1908 гг.) - член основного кружка «Земли и воли». Арестован в 1880 г., приговорён к смертной казни, заменённой вечной каторгой. Отбывал наказание на Каре, в Алексеевском равелине и в Шлиссельбургской крепости до 1905 г. Освобождён по амнистии в 1905 г.
Стародворский Николай Петрович (1863-1918 гг.) - член организации «Народная воля», участник покушения на инспектора секретной полиции жандармского подполковника Г. П. Судейкина. Осуждён по «Процессу 21-го».
Фигнер Вера Николаевна (1852-1942 гг.) - российская революционерка, террористка, член Исполнительного комитета «Народной воли», позднее эсерка. Осуждена по «Процессу 14-ти».
Фроленко Михаил Фёдорович (1848-1938 гг.) - русский революционер, народник, член Исполнительного комитета «Народной воли».
Приложение 2.
«Процесс 20-ти» - суд над деятелями «Народной воли» в Особом присутствии Правительствующего сената (9(21) - 15(27) февраля 1882 г.), самый значительный из народовольческих процессов.
«Процесс 14-и» - судебный процесс, на котором были осуждены В. Н. Фигнер и шесть членов народовольческой военной организации. Состоялся в Петербургском военно-окружном суде (24-28 сентября (6-10 октября) 1884 г.).
«Процесс по делу 1 марта 1887 г.», «Процесс второго 1 марта» - суд над революционными народниками в Особом присутствии Правительствующего сената (15(27) апреля - 19 апреля (1 мая) 1887 г.).
«Процесс 21-го» - «Лопатинский процесс» - последний крупный судебный процесс революционных народников. Проходил в Петербургском военно-окружном суде (26 мая (7 июня) - 5(17) июня 1887 г.).
