CC BY
41
Судьба поэта. К 120-летию со дня рождения Осипа Мандельштама
И.К. Сушилина,
к. филол. н., профессор кафедры истории литературы
Поиск собеседника - так метафорически можно выразить смысл творческих исканий Мандельштама. Поиск собеседника как стремление к диалогу с читателем и миром. При этом, он мудро понимал и принимал извечный драматизм коллизии «поэт и толпа». Любимый им Боратынский когда-то точно выразил отношения художника и современников в афористических строчках: «И как нашел я друга в поколенье / Читателя найду в потомстве я...».
В жизни Мандельштама отразилась вся противоречивая сложность рубежа веков - рубежа эпох. Он вошел в литературу в плеяде поэтов-акмеистов - Н. Гумилева, А. Ахматовой, С. Городецкого, Г. Иванова, В. Нарбута, объединившихся в «Цех поэтов». А вне «Цеха.», но рядом, иногда на страницах одного журнала А. Блок и А. Белый, М. Волошин и Н. Клюев, Б. Пастернак и М. Цветаева. «... Ни одного поэта без роду и племени, все пришли издалека и идут далеко» [1], - напишет о своих великих современниках О. Мандельштам в статье «Письмо о русской поэзии».
Первые стихи появились в печати в 1910 г., в сентябрьской книжке журнала «Аполлон». Творческая установка поэта емко сформулирована в программной статье «Утро акмеизма», написанной в 1913 г.: «Любите существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя - вот высшая заповедь акмеизма» [2].
Акмеисты пришли в литературу, когда символизм переживал острейший кризис, прошли через творческие дискуссии в «Башне» Вяч. Иванова, журнальную полемику. То увлекаясь символизмом, то отталкиваясь от него, акмеисты преодолевали его магию. Стремление символистов проникнуть в неведомое, за покровы тайны, представлялось им «нецеломудренным». Они назвали свое объединение «Цех по-
этов», подчеркивая вполне земное понимание поэтического творчества как ремесла. Поэт, подобно мастеровому, должен найти единственно необходимое слово, «слово как таковое». Мандельштам отходит от символистской идеи мифологизации искусства, избегает проповеднической интонации в поэзии:
Ни о чем не нужно говорить, Ничему не следует учить, И печальна так и хороша Темная звериная душа...
Поэт не разделяет эстетической утопии символистов - идеи сверхискусства, искусства как подвига.
Многие критики отмечали некоторую «холодность» стихов первой книги «Камень» (1913) и «безупречность их формы», подчеркивали очевидные культурные реминисценции. В одном из лучших стихотворений книги «Я не слыхал рассказов Оссиана...» Мандельштам писал:
Я получил блаженное наследство -Чужих певцов блуждающие сны; Свое родство и скучное соседство Мы презирать заведомо вольны. И не одно сокровище, быть может, Минуя внуков, к правнукам уйдет. И снова скальд чужую песню сложит И как свою ее произнесет.
Конечно, речь здесь идет не о заимствованиях, а о живой и вечной силе творчества. Не случайно Н. Гумилев в рецензии на книгу «Камень» подчеркивал: «Прежде всего, важно отметить полную самостоятельность Мандельштама; редко встречаешь такую полную свободу от каких-нибудь посторонних влияний: его вдохновителями были только русский язык. да его собственная, видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль» [3].
Книга стихов «Т^йа» («Скорбные песни») стала новой ступенью творчества поэта. В его «песнях» зазвучала современность, по словам футуриста Сергея Боброва, «настоященская, с улицы., с трамвайным билетиком простота».
Во «Второй книге», выпущенной в 1923 г. в издательстве «Круг», ярко выражено отношение лирического героя к новому времени. Петербургская, имперская Россия неизбежно уходит, заканчивается период державного величия. Пришли другие времена - эпоха масс. В знаменитом стихотворении «Кассандре», обращенном к Ахматовой, определенно и жестко поэт фиксирует новую социальную реальность: И в декабре семнадцатого года Все потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа, Другой ограбил сам себя.
Мандельштамовское ощущение трагичности эпохи не замыкается в субъективно-лирических переживаниях отдельной личности. В них открывается эпическая значительность поэтического обобщения. Трагические ноты тем сильнее звучат в стихах Мандельштама, чем стремительнее происходит идеологизация жизни и искусства. Поэт все острей ощущает пропасть между собой и окружающей его реальностью. Распадается связь времен, нарушается преемственность естественных жизненных начал: «век-зверь наступает»: Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки?
И некуда укрыться. Политизируется искусство. В этой ситуации Мандельштам выбирает единственно возможную для себя форму протеста против всеразрушающей стихии - отказ от поэзии. Стихи не пишутся почти пять лет.
Стихи ушли, но не писать вообще Мандельштам не может. Рождается проза поэта. Автобиографическая повесть «Шум времени» впервые опубликована в частном издательстве «Время» в 1925 г. «Шум времени» не столько биография человека, сколько биография эпохи. «Тема книги - 90-е гг. прошлого столетия и начало XX в., в том виде и в том районе, в каком охватывал их петербуржский уроженец. Книга Мандельштама тем и замечательна, что она исчерпывает эпоху» [4], - отмечается в рекламной аннотации к первому изданию. В классической русской литературе жанр автобиографической повести представлен многими яркими произведениями И хотя в автобиографическом повествовании Мандельштама нет чувственно-пластических деталей, бытовых примет, образ эпохи возникает на страницах «Шума времени». Порой кажется, что писатель действительно «следит за веком, за шумом и прорастанием времени».
Проза поэта, не только Мандельштама, появляется в переломные моменты истории, когда художник ищет ответы на мучительные вопросы времени. У такой прозы особые приметы: ее можно считать попыткой самопознания. Мандельштамовская биографическая проза сильна емкой ассоциациативностью, интеллектуальным напряжением, внутренним объемом повествования.
Вслед за автобиографической прозой в 1928 г. в журнале «Звезда» появляется повесть «Египетская марка», которую тогда же назвали «последним мифом о Петербурге». Участник и свидетель переломной эпохи, Мандельштам в этой повести размышляет о судьбе государства, об ответственности власти перед народом. Повесть сложна, ее
название, образы, имена, символичны. Истинное содержание «Египетской марки» открывается через сложную цепь ассоциаций.
Проза Мандельштама биографична, ее можно считать попыткой самопознания. В то же время в ней слышится пульс времени. При всей своеобычности, усложненной ассоциативности, эти повести подлинно эпические и вписываются в контекст творческих исканий прозаиков 1920-х гг. Сам Мандельштам в статье «Конец романа», размышляя об особенностях современной прозы, писал: «Очевидно, силою вещей современный прозаик становится летописцем, и роман возвращается к своим истокам - к «Слову о полку Игореве», к летописи, к агиографии, к Четьи-Минеи. Снова мысль прозаика векшей растекается по дереву истории, и не нам заманить эту векшу в ручную клетку» [5]. «Эпизация» жизни и искусства - безусловный факт времени. В тогдашней России социальное мифотворчество, идеологизированность сознания масс приводили к игнорированию человеческой личности.
Мандельштам на себе испытал беспощадную логику «великой эпохи». Он постоянно чувствовал, как его отторгает социум: поэт не подчинялся общепринятым установкам, а значит, был не угоден. Э. Гер-штейн, близкий человек в семье Мандельштама, в своих воспоминаниях приводит длинный список временных адресов Мандельштама в Москве. Даже элементарно устроенного быта не было у поэта. Но гораздо страшнее для него были непонимание, агрессивность, отчужденность, становящиеся этической нормой в литературной среде. Именно поэтому конфликт Мандельштама с переводчиком и литературоведом А.Г. Горнфельдом, разыгравшийся в конце 1928 - начале 1929 г., был не только частным или сугубо литературным. Вряд ли стоит воспроизводить перипетии конфликта, упоминать все оскорбительные высказывания в адрес Мандельштама в печати. Для поэта история с Горнфельдом стала той чертой, переступив которую он оставил последние социальные иллюзии. Уйти от своего времени никому не дано, но в силах человека отказаться активно в нем участвовать. Мандельштам не хочет больше называться писателем, находиться в среде официальных литераторов. Отныне он очевидец, бесстрастный летописец эпохи. Свою позицию он высказывает в так называемой «Четвертой прозе». Жанр этого произведения, опубликованного в нашей стране только в 1988 г., точно определить невозможно. Оно искренне, как исповедь, и беспощадно, как памфлет. В «Четвертой прозе» Мандельштам ставит обществу жесткий диагноз.
В 1930 г. Мандельштам побывал в Армении. Поездка оказалась плодотворной: появились очерки «Путешествие в Армению», удалось даже напечатать их в журнале. А самое главное - Мандельштам вернулся к стихам. Теперь в них прозвучала настоящая правда «о времени и о себе». Поэт приходит к большой социальной теме. В его стихах
московского и воронежского циклов поразительно воссоздана нравственная атмосфера времени, то пригвождающее к земле чувство страха, которое владело людьми. В этих стихах уже нет сложных культурно-исторических ассоциаций. Они захватывают напряженным драматизмом, точностью реалий и ощущением тревоги: Мы с тобой на кухне посидим, Сладко пахнет белый керосин; Острый нож, да хлеба каравай. Хочешь, примус туго накачай. А не то веревок собери Завязать корзину до зари, Чтобы нам уехать на вокзал, Где бы нас никто не отыскал.
Но Мандельштам не остается на уровне фиксации жизни. Он обобщает, показывает страшную трансформацию человека и общества, «по-звериному воет людье...». «Век-волкодав» выбивает почву из-под ног. Настоящая правда беспощадна - «В Петербурге жить - словно спать в гробу». И поэт обрушивает эту правду на современников в своих стихах о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны.». Мандельштам когда-то писал, что готов пожертвовать небесами во имя многострадальной земли, но теперь земля отнята, отнята свобода думать, жить по-своему.
13 мая 1934 г. Мандельштам был арестован в Москве. Приговор оказался неожиданно мягким: ссылка в Чердынь, затем, благодаря хлопотам друзей, - перевод в Воронеж. Поэт тяжело переживал изолированность, несвободу:
Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь, -Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож. Быть может, самые значительные стихи позднего Мандельштама родились именно в этом городе, в котором поэт, как взаперти, провел три года. Несмотря на все старания его жены Н.Я. Мандельштам, конечно же, эти стихи в то время никто не решился бы напечатать. Но воронежские тетради, благодаря мужеству местной учительницы Н. Штемпель и памяти Н.Я. Мандельштам дошли до нас «сквозь шум времени».
Срок воронежской ссылки закончился 16 мая 1937 г. Но судьба Мандельштама была предрешена. Ему не разрешили жить в Москве, а в мае 1938 г. он снова был арестован. На этот раз по приговору ОСО Мандельштам был осужден. В транзитном лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 г. поэт умер.
В пророческом стихотворении «За гремучую доблесть грядущих веков.» герой стоит во весь рост, не сдаваясь «веку-волкодаву»:
Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей: Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей.
Сломленный и уничтоженный физически, Мандельштам явил пример великой стойкости духа, подлинной внутренней свободы. Он действительно имел право сказать о себе: «И меня только равный убьет». И ни болезнь, ни изоляция, ни травля не отняли у поэта веры в то, что голос его будет услышан. В год 120-летней годовщины со дня рождения Осипа Эмильевича Мандельштама его поэзия и проза нашли своего читателя-собеседника.
Примечания
1. Мандельштам О. Соч.: В 2 т. - М., 1991. - Т. 2. - С. 266.
2. Указ. соч. - Т 2. - С. 266.
3. Гумилев Н Письма о русской поэзии. - М., 1990. - С. 200.
4. Указ. соч. - Т 2. - С. 379.
5. Указ. соч. - Т 2. - С. 205.
Библиографический список
1. Берковский Н О прозе Мандельштама // [Статья] // Звезда. - 1929. - № 5. - С. 160-168.
2. ЖирмунскийВ.М. Преодолевшие символизм // В.М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. - Л. : Наука, 1977. -С. 112-121.
3. Мандельштам Н.Я. Вторая книга / Н.Я. Мандельштам. -
М., 1990.
4. Рассадин С Очень простой Мандельштам / С. Рассадин. -
М., 1994.
5. Слово и судьба. Осип Мандельштам. Иссл. и мат-лы. -
М., 1991.
