CC BY
100
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2011. № 6
Е.В. Косилова, А.Н. Кричевец* СУБЪЕКТ И ДРУГИЕ*
В статье рассматриваются различные точки зрения на проблему взаимоотношения субъект — Другие. Согласно естественной установке, субъект сущностно не зависит от Других. Марксизм, в котором субъект был определен своим местом в структуре производственных отношений, открывает период теорий всеобъемлющего социального формирования субъекта, к которым относятся психоанализ, теории языкового и культурного формирования, в том числе посредством дискурса. Субъект может заявлять о своей автономии, противопоставляя себя социуму: это теория Фрейда из работы «Психология масс и анализ человеческого Я» и теория отечественного антрополога Б.Ф. Поршнева. Патологическое отношение к Другим изучено Р. Лэйнгом и А. Кемпинским. Онтогенез субъекта в норме и патологии рассматривается по теориям Л. Выготского, М. Тома-селло, О. Никольской. Философы XX в. — Ж.-П. Сартр, М. Мерло-Понти и Э. Левинас ставят во главу угла обращенность субъекта к Другому.
Ключевые слова: субъект, Другие, дискурс, социум, автономия, онтогенез субъекта, патология.
E.V. K o s i l o v a, A.N. K r i c h e v e t s. The Subject and the Others
The paper deals with different points of view of the problem of relations between the Subject and the Others. According to the natural attitude, the Subject does not essentially depend on the Others. In Marxist theory the Subject was determined by his/her place within the structure of industrial relations. Marxism gives rise to the set of theories of comprehensive social forming of the Subject. The set includes psychoanalysis and the theories, in which the Subject is formed culturally and linguistically, including by discourse. The Subject can claim its autonomy by opposing him/herself to the socium. Here we found Freud's theory from his work "Group Psychology and the Analysis of the Ego" and the notable theory of Russian anthropologist Boris Porshnev. Pathological attitude towards the Others was analyzed by R. Laing and A. Kempinski. L. Vygotsky, M. Tomasello and O. Nikolskaya contributed to the investigations of the Subject's normal and pathological ontogenesis. Finally, the XX century philosophers J.-P. Sartre, M. Merleau-Ponty and E. Levinas emphasize that the Subject is always turned to the Others.
Key words: Subject, the Others, discourse, socium, autonomy, ontogenesis of the Subject, pathology.
* Косилова Елена Владимировна — кандидат философских наук, доцент философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (910) 437-56-80; e-mail: implicatio@yandex.ru
Кричевец Анатолий Николаевич — доктор философских наук, профессор факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (499) 739-47-02; e-mail: ankrich@rambler.ru
** Данная работа выполнена при поддержке РГНФ (грант № 10-03-00619а).
В нашей статье мы пытаемся двигаться в поле, общем для философии и психологии, — поле человеческого взаимодействия и взаимопонимания.
Замысел статьи связан прежде всего с одной из общих современных тенденций — ревизией трансцендентальной философии. Ее цель состоит в том, чтобы включить очевидную историчность развития субъективности и также очевидную неизолированность живущего и познающего субъекта от окружающих его других субъектов в структуру самопонимания философа. Основные работы в этом направлении связаны с так называемыми языковым и коммуникативным поворотами в философии. В лекции, прочитанной на философском факультете МГУ имени М.В. Ломоносова в ноябре 2009 г., Ю. Хабермас выразил эту тенденцию примерно следующими словами1: «...феноменологически описанный жизненный мир можно понимать и как фон коммуникативных действий, и соотнести с процессами взаимопонимания. Тогда в центре горизонта жизненного мира уже не находится, как у Гуссерля, жизнь сознания одного трансцендентального Эго, а коммуникативная связь между, как минимум, двумя участниками, alter и ego». Этот поворот выводит на первый план проблему отношения субъектов, которую Сартр назвал «скандалом множества сознаний» [Ж.-П. Сартр, 2000, с. 267], имея в виду, что современная ему философия не нашла даже удовлетворительных подходов к проблеме. Во второй половине XX в. произошли значительные сдвиги, которые, тем не менее, на наш взгляд, не развили должным образом замысел Сартра. Не последнюю роль здесь сыграло то обстоятельство, что после концепции языковых игр Витгенштейна философами была практически проигнорирована неязыковая сторона коммуникации, которая в определенных контекстах может играть решающую роль и всегда так или иначе сочетается с собственно языковыми формами взаимодействия субъектов. В то же время для психологов такая подоплека языковой коммуникации более или менее очевидна.
Кроме того, следует обратить внимание на то, что методология психологии вообще не может обойти стороной нашу тему, поскольку психологическое познание другого человека (если только не ограничиваться объективной фиксацией его перемещений и производимых им изменений в физическом мире, как это должна была бы делать объективная наука о человеке и к чему более или менее склонялись теории Павлова и бихевиористов) всегда оказывается в рамке взаимодействия субъектов — исследователя или терапевта с исследуемым или клиентом. На вопрос о том, как возможно
1 Немецкий текст лекции, насколько нам известно, не опубликован. На сайте http://russia.ru/video/nauka_habermas/ можно найти не вызывающий полного доверия перевод, который мы здесь и цитируем.
такое взаимодействие, философия пока не ответила, а психологи, интересующиеся этой проблемой, в настоящее время ссылаются на Хайдеггера и Гуссерля, реже на Сартра и Мерло-Понти, но не на более поздних философов, и разрабатывают тему самостоятельно.
Мы пытаемся здесь дать предварительный обзор подходов к нашей проблеме. Как нам кажется, путь ее решения лежит через усложнение структуры Я, хотя нам пока и не ясно, возможно ли такое действие в рамках философии.
Под субъектом мы понимаем сознательную, мыслящую, свободную, принимающую решения и выносящую суждения инстанцию в человеке, частными структурами которой являются познавательные способности, отношение к себе, к своему опыту и знанию, отношение к Другим, обращенность к проектам своего бытия, способность выносить суждения и др. Понятно, что полное представление о субъекте мы с трудом можем и составить, и сформулировать в кратких рамках статьи. Под Другими понимаются те другие люди, с которыми человек вступает в смысловые отношения на протяжении своего бытия, начиная с рождения. Между прочим, частным случаем таких отношений будут отношения с Другими такого человека, который (еще) не является субъектом в полном смысле этого слова, т.е. младенца.
1. Естественная установка
Тематизация отношения Я (субъект) к Другим произошла в философии относительно недавно, хотя об отношениях человека с другими людьми философы рассуждали всегда. Обычно этот разговор велся в рамках этики и политики, хотя иногда можно было встретить и более экзотические варианты, например, совместное разыскание истины. Оба этих варианта — этическое рассмотрение взаимоотношений человека с людьми и нетематизированное отношение субъекта и Других — можно назвать естественной установкой.
Что такое естественная установка? Прежде всего здесь предполагается, что субъект сущностно не зависит от Других. В коммуникацию с ними он вступает свободно и добровольно, будучи до нее самим собой, пребывая в процессе самим собой и после нее тоже оставаясь самим собой. Он может, конечно, обогатиться в информационном смысле, но в естественной установке не рассматривается зависимость структур субъектности от опыта субъекта. В коммуникации, а также в любом другом отношении субъекта и Других не происходит ни исчезновения, ни появления, ни изменения сущностных черт субъектности и, конечно, самой субъектности. Структура субъекта, выражаясь термином В. Подороги, не трансфи-гурируется. Группы формируются самими участвующими субъек-
тами на основе общественного договора. Субъект свободно выбирает группу и свое место в ней (понятно, что в реальности выбор групп и мест ограничен, но не природой субъекта, а внешними обстоятельствами). Его, если можно так выразиться, высшие и самые главные человеческие качества не зависят от места в группе и от отношения к Другим (обоснования этой точки зрения, в том числе очень убедительные, мы встречаем в христианстве: святым может стать человек любого происхождения, любой истории; важно не отношение к Другим, а отношение к Богу; спасение возможно и в полном отрыве от Других и мира). Ни у Декарта, ни у Канта мы вообще не находим упоминания Других в их центральных произведениях, посвященных субъекту, его устройству, его структурам, его способу существования (у Декарта это «Размышления о первой философии», у Канта — «Критика чистого разума»). Более того, как ни странно, в вопросе отношения субъекта и Других придерживался естественной установки даже Гуссерль, которому, вероятно, принадлежит сам термин «естественная установка». В «Картезианских размышлениях» Гуссерль пишет, что восприятие Других происходит, в сущности, по аналогии с самим собой, во всяком случае, восприятие себя ему предшествует.
Короче говоря, в естественной установке социум и Другие вторичны по отношению к субъекту.
2. Социальное формирование субъекта:
субъект как производное Других
В философском смысле позиция «субъект есть производное Других», особенно если ее продлить до логического конца, относится к скептическому, релятивистскому крылу философии и противостоит трансцендентализму. На простом и частном примере усвоения языка это противостояние можно проиллюстрировать так. Теория лингвистической относительности постулирует, что не имеется ничего заведомо общего между всеми языками и что язык оказывает определяющее влияние на мышление. Следовательно, мышление также не имеет в себе никакого всеобщего, априорного основания. Противостоящая ей гипотеза Хомского о врожденной языковой способности утверждает, что имеется заведомо общая основа у всех языков и, следовательно, в мышлении также обеспечены некоторые структуры, общие для всех людей, т.е. априорные.
Вообще говоря, на сегодняшний день мы не имеем оснований считать одну из них принятой или отвергнутой. В данной статье мы сосредоточимся на релятивистских учениях, так как среди них встречаются интересные и полезные. Однако это не значит, что своего рода трансцендентализм в учении о субъекте должен быть
полностью отвергнут. Вопрос о том, где в субъекте следует искать нечто трансцендентальное и всеобщее, на сегодняшний момент можно считать открытым.
Вводная стадия: марксистская антропология. «Человек есть ансамбль общественных отношений» — эта известная фраза Маркса выражает суть всего релятивистского подхода. Учение Маркса достаточно хорошо известно, чтобы на нем подробно останавливаться. Оно было одним из первых (хотя и не первым) учением, где аспекты несамостоятельности субъекта относительно социума были указаны точно и конкретно. Такое формирование субъекта в социуме, как это происходит у Маркса в сфере производственных отношений, мы можем назвать прямым формированием. Его достаточно легко проследить как в теории, так и на практике. Следует, в частности, заметить, что оно будет меняться при изменении положения субъекта в производственных отношениях, а это вещь подвижная (и действительно меняется, думается, каждый может вспомнить примеры из своей жизни).
Помимо этого субъект подвергается идеологическому формированию. Его мы можем назвать косвенным. Идеология, по Марксу, является неким ментальным продуктом производственных отношений, но производство идеологии мы не видим напрямую, воздействие ее на субъект не так просто проследить, и оно может не так просто и быстро меняться, как прямое воздействие самих производственных отношений. Для некоторых негибких и гиперидео-логизированных субъектов содержание их идеологии никогда не меняется, при том, что их реальные отношения с людьми могут становиться иными в соответствии с изменением их общественного статуса, так что их декларируемая, первоначальная идеология может все сильнее расходиться с той, которой они реально придерживаются на практике. Однако эта тема выходит за рамки статьи.
Подход Маркса, будучи очень продуктивным, задал направление поискам тех сил, которые формируют субъектность. Сами по себе позитивные предложения Маркса достаточно узки: они касаются только сферы производства. Очевидно, что такой, например, субъект, как младший школьник, также формируется социумом, и даже в гораздо большей степени, нежели взрослый. Но тут первичные силы искать в производственной сфере не стоит. Здесь будут играть роль отношения в семье, в школе, со сверстниками, с социумом взрослых и т.п.
На смену учению Маркса приходят многочисленные теории всеобъемлющего социального формирования.
Теории всеобъемлющего социального формирования. От марксистских теорий теории социального формирования отличаются расширением спектра детерминаций. Здесь мы находим многочисленные теории, описывающие, каким образом социум формирует
субъекта всевозможными средствами, во всех аспектах, на протяжении всей жизни. Субъект может быть детерминирован не только политикой или производством, но и, например, полом, возрастом, статусом среди одноклассников, способностями к усвоению языка и массой других вещей. Многие из этих теорий сосредоточены на периоде детства, когда, как кажется, проследить социальное формирование субъекта, можно даже сказать, будущего субъекта, особенно легко (впрочем, как выясняется постепенно, это, судя по всему, кажущаяся легкость).
Эти теории подразделяются на две группы: 1) более простые теории формирования качеств субъекта; 2) более глубокие теории формирования его идентичности. Если формирование качеств субъекта может происходить в общем-то без участия самого субъекта (ребенка можно воспитать, к примеру, эгоистом), то в формировании собственной идентичности субъект всегда участвует сам, иначе это не идентичность. Как совместить добровольное участие в принятии идентичности и то, что идентичность воспитывается, формируется, навязывается? Этим вопросам посвящено много исследований в современной философии субъекта.
Во второй половине ХХ в. наиболее модными теориями были гендерные, они относились к теориям формирования идентичности. Их углубленное изучение мы оставим специалистам, но рассмотрим психоанализ, который, насколько можно судить, дал начало всем теориям второй группы.
Психоанализ. Психоанализ нас будет интересовать в двух аспектах: учение Фрейда о Сверх-Я и об идентификации и учение Лакана о роли Других в формировании желания.
Заслуга, которая обычно приписывается Фрейду, в деле разрушения классической теории субъектности заключается в том, что он показал, что субъект не един, не знает значительной части самого себя и что им управляют неизвестные ему силы, в то время как он задним числом приписывает все действия самому себе. То есть субъект не только не знает себя, но он еще и систематически обманывается насчет себя, более того, он практически обречен на этот самообман. Фрейд представляет субъекта как аппарат, состоящий из иерархически расположенных инстанций: нижняя часть — Оно, или бессознательные влечения; верхняя часть — Сверх-Я, или бессознательный ценностный контроль за Я, в том числе за мыслями. Обе эти инстанции имеют энергию, способны требовать. Между ними находится Я, инстанция сознательная, способная принимать решения, но бессильная. Единственное, что ей остается, — примирять и использовать энергию враждующих сил Оно и Сверх-Я. Помимо этой дипломатической задачи, на Я лежит ответственность за взаимодействие с внешним миром.
Как уже отмечено, все это было бы не так уж страшно, если бы субъект отдавал себе отчет в этом, но бессознательное так и устроено, что нельзя интроспективно увидеть не только его содержание, но и его наличие. Существенным представляется то, что Я стремится к связности, постоянству своего содержания. Поэтому Я считает все свои решения и мысли исходящими от самого себя, даже если это была, допустим, прямая уступка Оно. Поэтому мы систематически домысливаем причины своих поступков, отношений, чувств и т.д.
Идентификацию (ребенка с отцом) Фрейд рассматривает в очень специфическом контексте преодоления Эдипова комплекса, так что это понятие сразу вводится им как нечто типа психологической защиты, как некоторый психический акт, происходящий у маленького ребенка, призванный обеспечить ему перспективу, его будущее владение тем, чего он лишен сейчас. Маленький мальчик идентифицируется с отцом не потому, что думает, что в будущем он будет похож на отца, а потому, что он может заявить, что в будущем он будет обладать тем, чего лишен сейчас (будет обладать матерью так же полно, как ею обладает отец). Идентификация — это никоим образом не нейтрально описательная характеристика того, что имеет место «по природе», а это средство, чтобы снять ощущение своей нынешней слабости и скомпенсировать его утверждением своего будущего могущества, т.е. это акт, имеющий цель и достигающий ее косвенным образом. В дальнейшем понятие идентификации расширилось — ее стали понимать как отождествление себя не только с отцом, но и с различными социальными группами, однако многие теории до сих пор сохраняют заданное Фрейдом определение идентификации как средства.
Что касается Лакана, то его самая знаменитая идея заключается в том, что бессознательное имеет языковую природу (Лакан считал, что в этом утверждении он возвращается к фрейдистским идеям, но у Фрейда ничего подобного не было). Именно Лакан определил то взвинченное отношение к Другим, которое характерно для постмодерна. В сущности в работах его последователей, а почти все постмодернисты — последователи Лакана, проводится следующая точка зрения: субъект полностью определен Другими через все те инстанции своего Я, которые он считает своими. Прежде всего это язык, который структурирует даже бессознательное, не говоря уже о сознании. Перенесение языка в область бессознательного — это важный шаг на том же пути снятия границ между автономным Я и Другими. Это работает в том же направлении, что и интериоризированная речь Выготского, о котором речь пойдет далее. Но здесь мы видим более сильное утверждение: язык как средство, социальное по самой своей природе, управляет субъектом так, как им у Фрейда управляло Оно, т.е. бессознательно, не-
видимым самому субъекту образом. И что может противопоставить ему субъект, когда главное средство Я — это тоже язык? В теории Лакана субъект попадает во власть Других существенно более глубоким образом, нежели у Фрейда, у которого Оно имело биологическую природу и во многом как раз выводило из-под власти Других, автономизировало. Субъект зависит от Других в формировании желания, Лакан выражает это многозначительной фразой «(Мое) Желание — это желание Другого», которую можно понимать и как «Мое желание направлено на Другого», и как «Мое желание таково, как и желание Другого», и «Мое желание в том, чтобы быть желанием Другого», и др.
Языковое и культурное формирование. Здесь с самого начала нужно сделать некоторое отступление и упомянуть вопрос о том, в каком смысле языковое и культурное формирование являются вообще социальным формированием. Неявным образом тут подразумевается, что язык и культура — это такие инструменты, при помощи которых социум воздействует на субъекта. Это, разумеется, недопустимое упрощение. Культура — отнюдь не инструмент в руках социума, как, предположим, была инструментом идеология в руках правящего класса у Маркса. Социум, состоящий из субъектов, точно так же подчиняется культуре (и языку), как и каждый входящий в него субъект. Единичный субъект может быть гораздо свободнее от культурных и языковых навязываний, нежели социум в целом. С другой стороны, единичный субъект может оказывать на культуру большее воздействие, чем весь социум. Тем не менее мы рассматриваем культурное формирование субъекта вместе с социальным. Будем считать это необходимым упрощением.
Первая красивая теория культурного формирования субъекта принадлежит, по-видимому, Шпенглеру, хотя в философском смысле мы, наверное, должны возвести такой ход мысли к Гегелю. Впрочем, Шпенглер идею влияния культуры на субъекта не развил, скорее он ее образно показал. Вообще в теории культуры вопрос взаимодействия свободного субъекта и детерминации его культурой разработан недостаточно. Каким-то образом нам предлагается понять, что то, что является целью и задачей культуры, превращается в цель и задачу субъектов, возможно, не всех, возможно, достаточно сложным образом, но, тем не менее, как происходит этот переход, не вполне понятно. Слова типа «инкультурация», «социализация», «интериоризация» мало помогают, потому что они называют этот загадочный процесс, но не объясняют его. Скорее мы видим справедливость этого утверждения на практике, поэтому приходится не оставлять попыток сформулировать хотя бы какую-нибудь теорию для этого (причем данная теория не должна, разумеется, противоречить и такой, например, вещи, как современная
когнитивная наука). Так что в целом вопрос культурного формирования субъекта — это, скорее, не разработанная тема, а задача на будущее.
Гораздо понятнее с частными случаями. Например, частным случаем культурного формирования субъекта будет языковое формирование мышления. Другими частными случаями будут навязывание дискурса, привитие идеологии и ценностей и т.п.
Что касается языкового формирования мышления, то его утверждают сторонники теории лингвистической относительности, основоположниками которой считаются Сепир и Уорф. Здесь хорошо то, что теория предлагает и абсолютно ясные утверждения, и совершенно конкретные механизмы их реализации (грубо говоря, обучился языку, в котором нет будущего времени, — не может мыслить о будущем). Теория лингвистической относительности существует в двух вариантах: сильном и слабом. Сильный вариант утверждает, что язык оказывает определяющее влияние на мышление (как в примере с будущим временем или, например, с цвето-восприятием: предположительно человек различает только те цвета, названия которых есть в его языке). В самом крайнем варианте его можно считать эмпирически опровергнутым (на самом деле люди различают цвета, даже когда им не хватает слов). В слабом варианте теория лингвистической относительности утверждает, что язык оказывает некоторое, возможно, довольно сильное влияние на мышление. Слабый вариант можно считать не только эмпирически подтвержденным, но и постоянно подтверждаемым даже в обыденной жизни.
К теориям языкового формирования примыкают теории дискурса. В большинстве их дискурс рассматривается как то, что навязывается субъекту. Поскольку сила, с которой навязывается дискурс, не может быть столь же велика, как сила навязывания языка (родной язык никто не выбирает, в то время как перед лицом дискурса субъект всегда, в сущности, свободен, он принимает или не принимает его добровольно, хотя бы отчасти), здесь происходит переход к применению дополнительных инструментов. Прежде всего это упоминавшееся выше формирование идентичности. Обычно формирование идентичности и навязывание дискурса рассматриваются вместе, и действительно, довольно легко заметить, что они как бы помогают друг другу в достижении одной и той же цели. Как было задано и Фрейдом, идентичность понимается не корреспондентным образом, не как описательный ответ на вопрос: каков я? Она является инструментом, с помощью которого субъект реализует социальные цели. Субъект презентирует социуму свою идентичность, причем и выбирает, и презентирует ее так, чтобы наилучшим образом достичь этих социальных целей, прежде
всего целей высказывания, заявления о себе («"Я" артикулируется в дискурсе так, чтобы максимизировать основания, которые имеет человек для того, чтобы быть услышанным» [Дж. Поттер, М. Уезе-рел, 2011]). Таким образом, идентичность является и продуктом дискурса, и инструментом в дискурсе, они неразрывно связаны.
Нельзя не отметить, что такого рода учения о субъекте, а они очень распространены в философии деконструктивизма, рисуют субъекта в социуме как, в общем, недалекого и неразвитого человека в толпе таких же недалеких и неразвитых людей, где все хвастаются друг перед другом своими мастерски сконструированными идентичностями и пытаются перекричать друг друга — в дискурсивном, разумеется, смысле. Это явное преувеличение. Скажем, кружок философов, совместно размышляющих над сложной проблемой, тогда у нас окажется вообще выпавшим из теорий субъектности, поскольку в этих теориях не находится средств для того, чтобы трактовать этих людей как субъектов!
3. Социальное антиформирование субъекта:
субъект как противопоставление Другим
Это не самое распространенное в современной философии направление для теорий субъекта. Помимо релятивизма (запрос на который естествен в мультикультурном светском обществе потребления), современный мир явным образом востребует коллективизм, позитивное отношение к собственной зависимости от социума. Предлагается и позитивный выход из зависимости: стать лидером социума, поставить его в зависимость от себя. В этом разделе мы покажем несколько учений, которые, условно говоря, указывают, что субъект, для того чтобы обрести автономию, должен сделать шаг от социума или даже против него. Мы полагаем, что человек в философском смысле становится субъектом тогда, когда преодолевает свою полную включенность в социум (понятно, что он преодолевает это не до конца, т.е. включенность становится не полной, но и не нулевой).
З. Фрейд: психология масс. Фрейд сравнивает человека в некотором активно действующем социуме (толпа, армия, церковь) и единичного субъекта, причем в данном случае он за основную установку берет естественную (см. в начале статьи): исходное состояние субъекта считается самостоятельным, одиноким. Уже и в этом состоянии он находится под управлением инстанции Сверх-Я, сугубо социальной по своему происхождению. Нетрудно понять, что воздействие этой инстанции ощущается как требовательное, суровое. Фрейд указывает, что основную роль в формировании Сверх-Я играл отец. Определенные виды активных социумов, например
армия и церковь, как бы официально позволяют субъекту избавиться от этой инстанции. Она делегируется командиру (вождю, фюреру, пастору, Богу), потому что он как бы замещает отца, в его присутствии интериоризированный отец, т.е. Сверх-Я, может быть отменен. Фрейд ищет также ответ на вопрос, почему такое делегирование управления к командиру возможно только в окружении социума, но его ответы не совсем убедительны. Мы можем предположить, что тут играет роль что-то типа взаимного заражения.
Без высшей инстанции человек теряет, грубо говоря, человеческий облик. Взамен он обретает энтузиазм и энергию. Толпа способна на великие свершения: человек в толпе осиливает то, что он не осилил бы в одиночестве. Причем энтузиазм этих свершений сопровождается радостным чувством. Однако столь же легко толпа переходит к злодеяниям. Самое пугающее, что злодеяния она совершает с тем же энтузиазмом и практически с той же радостью. Ведь совесть субъектов отключена, она делегирована. Поэтому Фрейд к этому коллективному энтузиазму настроен резко скептически (книга написана накануне Второй мировой войны). Он совершенно уверен, что человек не должен делегировать свои высшие инстанции каким бы то ни было вождям и командирам. Пусть они по природе и социальны, но все же субъект способен пользоваться ими свободно и ответственно, когда он не в составе толпы, а в одиночестве.
Б.Ф. Поршнев: контр-суггестия. Теория Поршнева (Б.Ф. Порш-нев, 2007) очень спорна и контринтуитивна, она не принимается большинством ученых — ни биологического, ни гуманитарного направления антропологии. Однако мы считаем, что о ней нужно сказать, и даже довольно подробно, потому что она — одна из лучших картин рождения субъекта из духа противопоставления социуму. Мы будем следовать в русле его рассуждений, но употребляя более общепринятые термины, опуская спорные и несущественные для нас моменты (как, например, вопрос о том, чем питались гоминиды). Итак, рассматриваемая теория — эволюционная, описывающая филогенез субъективности. Первоначальный этап эволюции гоминид, с которого мы начнем рассмотрение, можно охарактеризовать как деятельность без речи. В принципе то же самое, конечно, характерно для обезьян, но в силу каких-то причин деятельность гоминид была сложной. Она осуществлялась только в группах. В отсутствие речи необходимую функцию коммуникации несет суггестия — непосредственное, мимикой и жестами, воздействие на партнера. Суггестивное воздействие сильное, по силе оно превосходит даже сигналы окружающей среды. Поскольку члены группы при некоторых видах сложной деятельности могут подолгу не видеть друг друга, возникает интериоризация суггестии, т.е. 88
удержание полученного воздействия как приказа для действий внутри себя, средствами собственного мышления. Однако при сложной деятельности в изменяющихся условиях, а именно так обстояли дела у этих гоминид (поскольку они расселялись, изменяли территорию проживания), возникает необходимость также и на торможение суггестии. Поршнев называет это контр-суггести-ей. Сначала торможение суггестии происходит в поисках другой суггестии, которая будет лучше обслуживать изменившиеся условия, однако затем много раз интериоризированные суггестивные воздействия дают толчок к тому, чтобы повторять их самому, уже без воздействия. Так начинается мышление, однако, чтобы самостоятельное мышление действовало эффективно, суггестивные воздействия надо решительно затормозить, так как они гораздо сильнее, чем собственные мысли. Чем более возрастала в коллективе роль индивидуального мышления, тем слабее была суггестия, поскольку тормозящие механизмы вытормаживали ее — иначе собственное мышление не могло работать. Этот процесс являлся даже самоусиливающимся: чем слабее суггестия, тем больше нагрузка на самостоятельное мышление, чем больше работает самостоятельное мышление, тем сильнее тормозится суггестия. Поэтому мы не должны удивляться, что Поршнев указывает на крайне неправдоподобно короткие сроки, которые заняла эволюция гоми-нид в людей (порядка 30 тыс. лет).
Возникновение и развитие членораздельной речи мы тут не будем рассматривать. Следующее, что надо отметить, — это интериори-зация Других. Она не происходит до тех пор, пока деятельность осуществляется в коллективе при непосредственной суггестии. В коллективной деятельности ошибки корректируются тоже коллективно. Однако когда члены коллектива надолго остаются в одиночестве и пользуются собственным мышлением, интериоризация Других становится необходимым средством коррекции ошибок. Интериоризованное участие Других в деятельности отдельного члена дает начало тому, что мы знаем как рефлексию. С момента появления рефлексии член коллектива уже может называться субъектом, так как его мышление делается самостоятельным, свободным и ответственным, под контролем рефлексии. Рефлексия приводит к свободе от коллектива, она дополняет субъекта почти до самодостаточности, за счет того, что теперь он носит Других внутри себя. Заметим, что для этого речь не необходима.
Кроме того, появляется логика. Вот для ее появления речь необходима. К простым логическим умозаключениям способно любое мышление, однако во многих случаях логические рассуждения — не самый краткий и экономный путь к принятию решения. Это так особенно в случае традиционной деятельности, которую почти
всегда экономнее производить традиционными способами, без обсуждения их. Однако с появлением речи складывается новая ситуация: оказывается возможна намеренная ложь, которая была невозможна на этапе суггестивного общения. Мы можем подкрепить это соображение идеями К. Поппера из работы «Эволюционная эпистемология» [К. Поппер, 1996]. В связи с появлением лжи формируется особый запрос на истину, и в ответ развиваются формы речи, которые Поппер называет аргументативными, т.е. основанными на явно выраженной логике. В этом нам важно то, что, хотя логика возникает как ответ на запрос на истинность, в мышлении субъекта она играет роль такого инструмента, который освобождает от суггестии. Мышление, которое привыкло оперировать логическими умозаключениями, освобождается от суггестии, поскольку логика — это внутреннее орудие мышления, она делает его свободным и автономным.
4. Патологическое отношение к Другим
Перед нами прошли две группы социально-онтологических теорий: в первой группе субъект понимался как детерминированный социумом и Другими, во второй группе указывалось, что без противопоставления субъекта Другим не может быть автономии субъекта. Что даст нам краткий обзор вариантов патологического отношения субъекта к Другим? Мы оставим здесь в стороне довольно спорный вопрос о том, что считать патологическим, пусть это будет пониматься просто как болезненное и не слишком распространенное. Попытаемся в патологии высветить какие-то стороны нормального, на необычных примерах лучше понять обычное.
Ж.-П. Сартр: любовь, язык, мазохизм. Вообще говоря, с Сартра можно было бы начать и третью часть: про субъекта как противопоставление Другим. Где бы ни поместить этот знаменитый текст, от него веет жутью. Любовь трактуется там как некая безнадежная битва двух бытий за то, чтобы стать одним бытием, но битва, к сожалению, друг против друга. Казалось бы, у любящих могло быть немало общих проектов и препятствий для совместного преодоления. Но для Сартра не имеют значения ни проекты, ни препятствия. Настоящее препятствие в том, что два бытия не могут быть одним, потому что оба обладают свободой, а любовь — это желание обладать свободой Другого. Поэтому Сартр смотрит с безнадежностью на любовь, да и вообще на отношения субъекта и Других: ему почти везде чудится угроза свободе субъекта. В его трактовке субъект все время предстает каким-то патологически слабым. В этом одна из причин, почему Сартр кажется достаточно типичным выразителем именно шизофренического сознания (разумеется, не в болез-
ненной степени, а как раз ровно в такой, чтобы хватало сил теоретизировать). Широко известна его фраза «Ад — это другие», его слова о том, что взгляд Другого объективирует, заставляет перестать быть свободным. Другой становится чем-то вроде медузы-горгоны, взгляд которой превращает в камень.
И шизофреническое сознание характеризуется ни в коем случае не «расщеплением личности», как это иногда трактуется, а именно особым отношением к Другим. Почти любые клинические описания шизофрении особо указывают на болезненное изменение в эмоциональной стороне жизни, в социальных отношениях, особенно в отношениях с близкими людьми (именно с теми, которые, по Сартру, особенно сильно угрожают свободе, потому что сильнее всего любят и слишком много знают). Инструментальный, научный интеллект, операции с предметами — все это при шизофрении не нарушается. Однако выясняется, как мало значат в нашей жизни эти операции с предметами сами по себе, не опосредованные взаимодействием с Другими.
Р. Лэйнг: разделенное Я. А. Кемпинский: психология шизофрении. Английский психиатр Р. Лэйнг известен как инициатор движения антипсихиатрии, однако мы рассмотрим его исключительно глубокое психологическое описание шизофренического состояния. Для того чтобы пояснить идеи Сартра, Лэйнг вводит понятие «онтологическая незащищенность». Это недостаточность субъектного бытия не только по отношению к Другим, но также по отношению к безличным ситуациям и даже к предметам. То есть глубокая шизофрения — это не просто слабость в отношении Других, уход от них, противопоставление себя им. Это неспособность субъекта к самому бытию. Но Другие — это наиболее патогенный фактор мира. Из-за своей слабости шизофреник ничего не может противопоставить их взгляду, который неминуемо превращает его в объект и окончательно лишает бытия.
Мы должны сказать, что субъект всегда встречается с чем-то, что можно условно назвать требованием Других. Что такое требование Других? В здоровом состоянии субъект ощущает его как исходящий от Других естественный призыв к нему быть таким же субъектом, как они (исполнять общие обычаи, обязательства, быть предсказуемым и т.п.). В нормальном состоянии субъект отвечает на требование Других, во-первых, тем, что исполняет его — ведет себя и даже переживает в соответствии с тем, что Другие ожидают от него, а во-вторых, тем, что в свою очередь адресует к ним такое же требование. Поскольку здоровые субъекты в социуме обмениваются этими требованиями друг к другу с примерно одинаковой силой, приемлемой для всех, это может и не замечаться.
Но больной шизофренией, с его онтологической незащищенностью, ощущает требование Других как непосильное. Здесь возможны несколько вариантов, преимущественно два. Лэйнг анализирует так называемую простую форму шизофрении. При ней на это мучительное состояние, требование Других, больной реагирует уходом в фантазии, особым отказом от логики и от своей субъектной целостности и ответственности. Лэйнг опирался здесь не только на Сартра, но еще на теоретические построения Мелани Кляйн (М. Кляйн, 2000). Именно ему впервые удалось психологически ясно показать, что естественное для здорового человека чувство собственной цельности (и во времени, и, так сказать, тематически, в разных аспектах) обеспечивается не само собой. Для его поддержания нужны постоянные психологические усилия. Здоровый человек легко может поддерживать это состояние, потому что нужные психологические силы у него есть. У больного этих сил нет, именно в этом выражается «онтологическая незащищенность» (здесь можно сказать даже «онтологическое бессилие»). Поэтому Я больного, его субъектность приходят к такой форме, которая требует меньше усилий для поддержания. Они разваливаются.
В структуре шизофрении значительный интерес исследователей привлекает так называемый синдром психического автоматизма (иногда называемый синдромом Кандинского-Клерамбо). Он состоит в том, что человек приписывает собственные действия внешним силам, собственное сознание кажется ему открытым для всех, он якобы слышит, как чужие голоса проговаривают вслух его мысли и т.п. Понятно, что современная физиологическая психиатрия ищет мозговые нарушения, коррелирующие с этим психологическим синдромом (К. Фрит, 2005). Лэйнг же с полной убедительностью показывает, что психический автоматизм — это следствие онтологической незащищенности, он вытекает отсюда психологически понятным образом. При недостатке переживания чувства собственного бытия субъект полагает причины своих действий в Других, он ощущает себя внушаемым и подчиненным даже тогда, когда на самом деле никто ему ничего не внушает, и, с точки зрения внешнего наблюдателя, он действует свободно и самостоятельно. Однако он не может сам переживать свою свободу, он даже не пытается делать это, так как уже это ему психологически слишком тяжело. В этом Лэйнг видит психологическую основу шизофрении.
Еще один очень интересный и глубокий автор — польский психиатр А. Кемпинский. Его анализ гебефренической шизофрении строится на развиваемом им информационном подходе. Для ге-бефрении свойственна кажущаяся веселость и манерность, хотя за этим фасадом больные испытывают пустоту, отсутствие интереса, возможно, даже находятся в состоянии аффекта. Их поведение вы-
глядит преувеличенно-коммуникативным, хотя на самом деле вообще не является коммуникативным! Этот парадокс разрешается с привлечением той же теории Лэйнга об онтологической незащищенности, если рассматривать гебефрению как стратегию защиты. Это второй вариант шизофренической реакции на требование Других. Анализ гебефренических приемов показывает, что их можно трактовать как попытку особым образом защититься от Других, при помощи навязывания им своей субъектности. В силу некоторых причин (эти причины нам пока не совсем понятны, но кажется, что в их понимании может помочь теория Поршнева касательно суггестии и Контр-суггестии, о чем в данном случае мы не будем говорить) навязывание Другим гебефренической манеры бытия проще для самого гебефреника, чем исполнение требования быть, как Другие. Его поведение служит ему защитой.
5. Нормальный и аномальный онтогенез субъекта
Л.С. Выготский. Позиция по вопросу соотношения субъекта и социума излагается у Выготского во многих его работах и с различными акцентами. В работе «Мышление и речь» он противопоставляет свою позицию точке зрения Ж. Пиаже (который услышал критику спустя много лет после смерти Выготского и во многом ее принял). Пиаже (возможно, под влиянием Фрейда) считал младенца существом асоциальным, маленького ребенка — промежуточно социальным и лишь ребенка в возрасте где-то после 5 лет — социальным существом; в частности, критерием служила способность встать на точку зрения другого и даже просто выслушать и понять его. Речь детей промежуточно социального периода развития Пиаже называл эгоцентрической: для нее характерно безразличие к ответам других, к которым она как будто обращена. Возражая ему, Выготский указывал, что с самого начала жизни младенец является полностью социальным существом и речь его тоже с самого начала социальна. Поведение ребенка регулируется сначала извне речью взрослого, затем повторением этих инструкций вслух самим ребенком (это та самая эгоцентрическая речь, которую наблюдал Пиаже). И лишь после этой стадии управление переходит к внутренней речи. Теперь функции оказываются разделены: социальные функции несет речь вслух, а функции инструмента мышления и управления — речь про себя. Таким образом, первична, по Выготскому, социальная речь. В ней происходит обогащение словами, смыслами, формами и т.д. Поэтому субъект думает и, что еще важнее, управляет собой и понимает самого себя, используя социальное в своей основе средство: сам субъект становится социальным продуктом, так сказать, речевым ансамблем общественных отношений [Л.С. Выготский, 1983, т. 3, с. 146].
Отметим, что в широко известной, неоднократно повторяемой в почти не различающихся вариантах афористичной формулировке, что «всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва — социальном, потом психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка как категория интрапсихическая» [там же, с. 145], Выготский употребляет довольно неожиданное слово «интерпсихическое», т.е. психическое, разделенное между двумя субъектами. В дальнейшем этот мотив был утрачен в теории деятельности А.Н. Леонтьева и параллельных работах Э.В. Ильенкова, который ориентировался на Спинозу и Фихте в своей трактовке деятельности, однако в некоторых работах [А.А. Пузырей, 2005] эта тема интерпсихического как нелокализованного носителя интерсубъективности обсуждается.
Томаселло. В последние годы тема интерсубъективности в психологии была значительно продвинута в работах американского психолога М. Томаселло [М. Томаселло, 2011]. В его замечательных экспериментальных исследованиях сравнивались зачатки речевого поведения приматов с развивающимся речевым поведением человеческих детей. Один из важных результатов Томаселло является его предположение, что генетическим предшественником осмысленной и членораздельной речи является не система звуковых сигналов приматов, а их достаточно развитая жестовая речь.
Жестовая речь, в отличие от звуковой, не может завладеть вниманием собеседника с такой же легкостью, как звуковой сигнал. Напротив, понимание жестовой речи исходно требует согласованности внимания собеседников. «На сцене» появляется более точное описание «интерпсихологического»: по первоначальной сути речь — это развитие взаимного управления вниманием в совместной деятельности. Томаселло показывает2, что предпосылки общего внимания (shared attention) обнаруживаются у нормально развивающегося ребенка в очень раннем возрасте: в возрасте нескольких недель — это подражание мимике взрослого. Позже важнейшим условием развития общего внимания является прослеживание направления взгляда матери.
Томаселло настаивает на том, что смысловые структуры человеческого существования (он имеет в виду именно то, что Гуссерль называл структурами жизненного мира) начинают присваиваться ребенком раньше освоения языка и являются условием этого освоения. Добавим даже, что это присвоение происходит парадоксальным образом раньше, чем мы можем говорить о субъектности в том смысле, в котором она рассматривается в излагаемых теориях
2 Томаселло систематически излагает результаты целой группы исследователей, но мы не будем здесь упоминать другие имена, отсылая желающих к его книге.
субъекта. Таким образом, интерсубъективность оказывается не областью взаимодействия развитых субъектов, а основанием развития и даже появления одного из субъектов, в это взаимодействие включенных.
О.С. Никольская: аутизм. Что касается темы аутизма, то она в последнее время пользуется широчайшей популярностью у психологов, психиатров и философов [Ф.И. Гиренок, 2010]. Каждое упоминание этой темы в любом контексте приходится начинать с того, что существуют две разные области употребления термина «аутизм»: аутизм при шизофрении и так называемый ранний детский аутизм. Шизофренический аутизм начинается тогда же, когда и сама шизофрения, т.е. обычно в возрасте 15—20 лет, и сопровождается распадом личности больного. Он естественно вытекает из того, что выше было сказано о состоянии субъектности при шизофрении, — из ухода от Других и т.п.
Что касается раннего детского аутизма, который далее и будет пониматься под аутизмом, то он является первичным нарушением развития и никак нельзя сказать, что он сопровождается распадом личности, поскольку у таких детей личность вообще не формируется. Сейчас стало складываться представление, что в основе аутизма лежат особенности развития мозга, по-видимому, чаще всего — гиперсензитивность. Крайняя чувствительность в одной какой-то области вызывает торможение развития большинства других областей, в частности отсутствие включения социальных механизмов. Так или иначе, но при аутизме у младенцев отсутствуют именно те предшественники общего внимания, о которых говорит Томасел-ло, — умение прослеживать направление взгляда и жеста взрослого. У детей-аутистов не формируется ни невербальное, ни, позже, вербальное общение с взрослыми. Иногда весьма заметно развит невербальный интеллект (среди таких детей высок процент обладающих особыми способностями).
Существуют отдельные случаи аутизма, когда с помощью применения разнообразных педагогических приемов детей удается научить контактировать с социумом. По-видимому, даже в этих случаях их контакт и их сознание существенно отличаются от сознания обычных людей. Особый интерес представляют их самоотчеты, из которых следует, что состояние аутиста — это крайняя степень включенности в перцепцию, неспособность мыслить общими понятиями, отсутствие понимания смысла происходящего, отсутствие воображения, отсутствие способности выйти из ситуации здесь-и-сейчас даже в ближайшее будущее. Весьма часто бросается в глаза отсутствие спонтанности, даже в игре. Вместо этого им свойственны стереотипии. Соответственно нет признаков собственной инициативы, какого-то планирования деятельности и т.п.
По-видимому, для этого необходима речь, хотя эту связь не отнесешь к числу понятных. Не похоже, чтобы у них была развита рефлексия. Они также всеми силами уклоняются от опасности суггестии.
Более всего удивляет в самоописаниях аутистов и в наблюдениях за ними не отсутствие у них социальных компетенций, а довольно специфическая несклонность к оперированию смысловыми связями [Ф. Аппе, 2006]. Трудно сказать, связано это с недостаточностью речи или напрямую с отсутствием у них коммуникации. Ведущий отечественный исследователь аутизма О.С. Никольская отмечает, что аффективная сфера дает основание системе смыслов, организующих поведение. У аутистов, полагает она, происходит системное недоразвитие аффективной и, соответственно, смысловой сферы. При наиболее глубоком аутизме никакой аффективной связи с окружающим не выстраивается, и субъект лишь пассивно и пластично вписывается в окружающую обстановку, демонстрируя исключительно полевое (полностью бессмысленное, обусловленное только внешними стимулами) поведение. При менее глубоком аутизме возможна аффективная привязанность к стереотипно повторяющемуся ритму (например, суточный ритм воспроизводится каждый день без всяких изменений), любой выход за пределы этого ритма отвергается. Чем менее глубоко аутистическое поражение аффективной сферы, тем больше смысловых связей с окружающим субъект может установить, тем разнообразнее и осмысленнее его поведение. Однако это никогда не достигает той степени аффективной привязанности к меняющемуся и заполненному социумом миру, которая возможна у здоровых людей. Самые легкие аутисты, так называемые высокофункциональные, демонстрируют возможность имитации смыслополагания, характерного для здоровых людей. Однако сами они отмечают, что это очень часто именно имитация.
При этом нельзя сказать, что собственное сознание аутиста испытывает что-то подобное недостатку смысла. Скорее мы должны сказать, что не всегда аутист находится в сознании такого типа, которое присуще социальным субъектам. Допустим, стереотипные действия или погруженность в перцепцию исполнены для самого аутиста аффекта и даже чего-то подобного смыслу, хотя мы не можем понять, в чем заключается этот смысл. Когда социальный субъект погружается в такое состояние, он называет это, скорее всего, измененным состоянием сознания. Наше нормальное состояние сознания — это построение проектов деятельности, у аутистов же мы этого не видим. В чем причина такой разницы? Опять же: играет роль отсутствие в их бытии Других? Или, может быть, только отсутствие речи? Пока мы не можем дать ответ на этот вопрос.
6. Детрансцендентализация субъекта
Расшатывание представлений о безусловно присущих субъекту формах познания и смыслополагания — одна из тенденций современной философии. Два направления можно выделить в этом движении.
Во-первых, конкретные формы субъективности ставятся под вопрос кросскультурными исследованиями и исследованиями патологических форм (под вопросом оказывается даже их патоло-гичность).
Во-вторых, проблема взаимодействия с Другими заставляет внимательнее относиться к постулатам «самодостаточности» и автономии субъекта. Вторая тема нас интересует в наибольшей степени.
Ж.-П. Сартр. Выше мы уже упоминали сартровский анализ отношений Я и Другого. Здесь мы поговорим о собственно философском контексте, в котором он осмысляет свои замечательные описания отношений с Другим. Сартр пишет, что это отношение является с самого начала и существенно отношением бытия с бытием, а не познания с познанием [Ж.-П. Сартр, 2000, с. 267]. Мое сознание получает извне не только свои содержания, но и формы их организации. «Другой, как синтетическое единство своих опытов, как воля, более того, как страсть, стремится организовать мой опыт. Речь идет не о простом действии непознаваемого ноумена на мою чувственность, но о конституировании в поле моего опыта посредством бытия, которым я не являюсь, связанных групп феноменов» [там же, с. 250].
Таким образом, становится понятно, что означает «превращающий в камень» взгляд Другого. Это лишь одна из возможных форм такой организации другим бытием «моих феноменов». Сартров-ский интерес к патологическим формам не исключает распространения его подхода на другие, вполне позитивные формы взаимодействия с Другим. Таковы, в известных пределах, отношения ребенка с воспитателем. В этих отношениях, между прочим, возникает и та форма смысловой организации феноменов, которые мы и считаем (условно) нормальной структурой жизненного мира и на базе которой (или в параллельной связи с которой) возникает полноценный субъект с его представлениями о собственной автономии. При этом воспитателю нельзя отказать ни в том, что он действует сознательно, ни в позитивном отношении к воспитаннику. Таким образом, «интерпсихологическое», по Выготскому, приобретает более ясное содержание.
М. Мерло-Понти. Мерло-Понти продолжает радикальную критику самодостаточности субъекта. Он обращает внимание на антаго-
нистичность двух его состояний: «Cogito3 другого отменяет всякую ценность моего собственного Cogito и лишает меня уверенности, которую я имел в глубине себя в том, что у меня есть доступ к единственно постижимому для меня бытию, к тому бытию, которое является моей целью и которое конституировано мной». Коррелятивно «Другой никогда не является персональным бытием в полном смысле этого слова, если я являюсь самим собой абсолютно, если схватываю себя в аподиктической очевидности» [М. Мерло-Понти, 1999, с. 450]. Мерло-Понти утверждает, что Другой в виде объекта есть ложная модальность Другого, я же как абсолютная субъективность есть не что иное, как абстрактное понятие моего «я» [там же, с. 565]. Все разнообразие возможных отношений с Другим располагается вне этих крайностей.
Крайностям противостоит, например, глубокий диалог, который не есть просто поведение Другого в моем трансцендентном поле. В таком диалоге я свободен от самого себя, давая мыслям Другого свободно входить в мое сознание, так что авторство в дальнейшем уже невозможно установить [там же, с. 452].
Таким образом, в дополнение к онтогенетическим процессам одна из форм существования вполне развитой субъективности, причем, несомненно, продуктивная форма, является не замкнутой. Скажем так: субъект в рамках некоего процесса сознательно и свободно отказывается от полноты самоопределения.
Отметим в дополнение, что практики-психологи экзистенциально-феноменологического направления приходят к параллельным выводам4: исследование ситуации клиента/пациента не является независимым от позиции психолога. Феноменолог должен войти в глубокий контакт — со стороны клиента «наивно» открытый и профессионально открытый со стороны психолога [А. Лэнгле, 2009, с. 112; Ю.Т. Джендлин, 2009, с. 142]. Впрочем, о несимметричности такого отношения психологи предпочитают не говорить.
Э. Левинас. Позицию Левинаса очень трудно изложить кратко, поскольку даже разъяснение его понятийной системы требует значительного объема текста. Поэтому мы перескажем основные важные для нас идеи своими словами, стараясь не потерять главного.
3 Имеется в виду процедура, описанная Декартом. Декарт предлагает субъекту осознать, что даже сомнение во всем, в том числе и в собственном существовании, является тем не менее формой существования, причем формой, в которой уже невозможно усомниться. Мышление, таким образом, приходит к некоторой самотождественности. При этом существование внешнего для субъекта мира еще нуждается в обосновании. Декарт доказывает, что внешний мир исчерпывается в таком случае предметами с чисто пространственными свойствами, следовательно, субъективности Другого как неартикулированному пространственно внутреннему не остается в самом прямом смысле места.
4 Как ни странно, в качестве своего учителя они обычно упоминают Хайдеггера, но не Сартра и Мерло-Понти.
Завершенное в себе состояние самотождественного субъекта не есть идеал для иудео-христианского мировоззрения. Левинас описывает субъекта, который рассматривает задачу трансцендирова-ния своей ситуации как важнейшую. Разумеется, как таковая задача состоит не просто в выходе за собственные границы: европейская мысль всегда удерживала идею совершенства как путеводную нить трансцендирования — Левинас называет ее идеей Бесконечного. Полноценно, «лицом-к-лицу», Другой взаимодействует со мной именно сквозь идею Бесконечного. Взятый всерьез, Другой не позволяет моему «я» тотализировать, превратить в самотождественное мое бытие [5. Левинас, 2000, с. 112].
Олицетворяя идею Бесконечного, становясь ее орудием, Другой и дает мне возможность трансцендирования. «Существование [человека] заключается именно в этом непрерывном восприятии уроков, что позволяет ему постоянно выходить за грань самого себя (или времени). Мыслить — значит обладать идеей бесконечного или получать уроки» [там же, с. 208]. З.А. Сокулер резюмирует эту позицию Левинаса: «Для трансцендирования требуется встреча с таким Иным, которое само обращается к Самотождественному, от которого исходит зов, заповедь, долженствование» [З.А. Сокулер, 2008, с. 219].
Таким образом, Другой получает правильную рамку для своего включения в жизнь «я», правильную априорную форму его восприятия в контексте моего стремления к развитию, направляемого идеей Бесконечного.
Левинас странным образом подчиняет свои рассуждения задачам этики, что нам представляется неоправданным сужением возможных направлений развития темы. В его текстах рассыпаны самые разные идеи, позволяющие включать их в самые разные контексты.
Отметим, что радикализм Э. Левинаса идет гораздо дальше, чем преодоление субъект-объектного отношения в работах М. Бубера, М. Бахтина и других идеологов диалога. Диалогизм Достоевского в бахтинском исследовании творчества писателя заключается в противопоставлении персонифицированных персонажами внутренних голосов автора — не более того.
Заключение. Субъект и Другие: что делать?
Авторы подходов, которые мы здесь изложили, ставили перед собой разные задачи, поэтому не удивительно, что и их теоретические схемы оказались различными и даже противопоставленными. Тем яснее становится суть проблемы: требуется синтезирующий взгляд, онтология множественных субъектов.
В первом приближении отношение Я—Другой можно представить как сообщающиеся сосуды. Чем больше наполнено Я (чем более я автономен и самодостаточен), тем меньше остается на долю Другого субъективности, тем более он — предмет в трансцендентном поле моего восприятия. Симметрично и Другой может авто-номизироваться настолько, что даже его взгляд будет ощущаться мной как опредмечивающий и лишающий меня привычного отношения к себе — самоощущения свободного субъекта.
Большинство авторов, пугаясь одной из крайностей, призывают двигаться к другой. Начиная с Канта, идея автономии преобладала в идеологии западной культуры, и ее носители в XX в. чаще опасались чрезмерной зависимости субъекта от общества. Вследствие этого здесь преобладали теоретические призывы к большей автономии и индивидуальной ответственности человека за собственные дела.
С другой стороны, исследования онтогенеза человека явно указывали на необходимость воздействия общества через наиболее близких к развивающемуся ребенку его Других. Может быть, отчасти благодаря противопоставлению «западной» идее автономии советская психология теоретически разрабатывала тему позитивной зависимости нормального развития ребенка от воздействий окружающих взрослых.
Для нас, однако, вопрос заключается не в том, что страшнее — автономия или зависимость от Другого, а в том, как возможна автономия и зависимость вместе и, может быть, даже в одно и то же время?
Мы можем не соглашаться с тем, что теория Поршнева объясня-ет5, как появилось автономное человеческое мышление, но разумно согласиться, что в основе общения людей лежит нечто родственное суггестии. Подражание мимике взрослого трехнедельным ребенком не есть, разумеется, свободное решение автономного субъекта. Возникающий в этом теле или в связи с этим телом субъект сталкивается с собственной (а с чьей же еще?) реакцией на поведение Другого, которая не им инициирована. В некоторых ситуациях такая реакция будет выглядеть как суггестия. В таком случае понятно, что полноценный субъект должен иметь возможность противостоять суггестии такого рода.
С другой стороны, почти полное отсутствие реакций подражания и вообще ведомого взрослым поведения у тяжелых аутистов показывает, что ранний отказ от относительно пассивной позиции реципиента направляющих воздействий Другого приводит к развитию, возможно, и автономного субъекта, но вряд ли могущего
5 Мы вообще не ставим задачу «объяснения» субъективности.
служить моделью развития. В таких же отношениях находятся зависимость/независимость от социума в целом, от групп, культуры.
Кроме того, работы Мерло-Понти и Левинаса указывают на то, что принцип равенства автономных субъектов находится по меньшей мере не в полном согласии с идеей жизни субъекта как транс-цендирования, как развития и совершенствования. Это значит, что если онтогенез считать никогда не завершающимся процессом, то и все, что стало ясно относительно роли Другого в развитии ребенка, в той же мере относится и к развитию взрослого: его автономия не должна быть абсолютной. Это значит, что Мерло-Понти и Ле-винас оказываются совершенно правы: субъект (в философском смысле) должен быть разомкнут.
Если рискнуть продолжить речь об онтологии множественных субъектов, то можно добавить несколько слов о фундаментальной онтологии М. Хайдеггера. В его онтологии Присутствия есть место для Другого: это совесть, или зов заботы, который идет «от меня и все же сверх меня» [М. Хайдеггер, 1997, с. 275]. Именно таков статус Другого для теряющего абсолютную автономию субъекта: Другие зовут, а как, кого и когда слушать, чьему внушению довериться — задача все-таки слушателя и читателя.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Аппе Ф. Введение в психологическую теорию аутизма. М., 2006.
ВыготскийЛ.С. Собр. соч. М., 1982—1984. Т. 3.
Гиренок Ф.И. Аутография языка и сознания. М., 2010.
Гуссерль Э. Картезианские размышления. § 43. СПб., 1998.
Джендлин Ю. Т. Феноменологическая концепция феноменологический метод: критический анализ работы Медарда Босса со сновидениями // Моск. психотерапевтический журнал. 2009. № 2.
Кемпинский А. Психология шизофрении. СПб., 1998.
Кляйн М. Заметки о некоторых шизоидных механизмах // Журнал практической психологии и психоанализа // #4, 2000. http://psyjournal.ru/ j3p/pap.php?id=20000401 [22 августа 2011 г.].
Левинас Э. Избранное: Тотальность и бесконечное. М.; СПб., 2000.
Лэйнг Р.Д. (Лэнг Р.Д.) Расколотое «Я»; Политика переживания; Райская птица. СПб., 1995.
Лэнгле А. Феноменологический метод в экзистенциально-аналитической психотерапии // Моск. психотерапевтический журнал. 2009. № 2.
Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 1999.
Никольская О.С. Аффективная сфера как система смыслов, организующих сознание и поведение. М., 2008.
Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. М., 1996.
Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории: проблемы палеопсихо-логии. СПб., 2007.
Поттер Дж., Уезерел М. Дискурс и субъект // http://psylib.org.ua/books/ _pottu01.htm#1
Пузырей А.А. Психология. Психотехника. Психагогика. М., 2005. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М., 2000.
Сартр Ж.-П. Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм // Проблема человека в западной философии. М., 1988. Сокулер З.А. Герман Коген и философия диалога. М., 2008. Томаселло М. Истоки человеческого общения. М., 2011. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». СПб., 2011. Фрит К. Шизофрения: краткое введение. М., 2005.
