CC BY
88
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2014. № 5
ОНТОЛОГИЯ И ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ
Е.В. Косилова*
ВЗАИМОСВЯЗЬ ВОЛИ И РАЗУМА
В НОРМЕ И ПАТОЛОГИИ
Отталкиваясь от определения воли как энергетического ресурса, автор приходит к выводу, что для деятельности мысли этот ресурс необходим так же, как и для физического поведения. Воля позволяет строить мыслительные проекты, упорядочивает мышление логически, позволяет мышлению быть критичным к самому себе, делает возможным конституиро-вание интерсубъективных смыслов. На примере патологии (шизофрения) показывается, что недостаточность волевого ресурса приводит к тому, что интеллект оказывается не в состоянии управлять самим собой и перестает строить замыслы. Речь и мышление больных становятся «протокольными», зависимыми только от момента «здесь-и-сейчас». Разум определяется как инстанция соотнесения воли, интеллекта и трансцендентности.
Ключевые слова: воля, мышление, ресурс, разум, шизофрения, проект, смысл, горизонт сознания.
E.V. K o s i l o v a. The correlation of will and nous in normal state and pathology
Defining the will an energetic resource, the author arrives to a conclusion that both the mental activity and the physical behavior need this resource. The will allows constructing mental projects, regulates logical order of thoughts, provides critical thinking, makes possible constitution of inter-subjective senses. The lack of will resources, in case of pathology (schizophrenia), results in the weakness of intellectual order. The intellectual loses the possibility of self-government and can not build projects and intentions. Speech and thinking of sick people become to be «protocol», depending only on the here-and-now moment. The nous is defined as an instance, correlating will, intellect and the transcendence.
Key words: will, thinking, resource, nous, schizophrenia, project, sense, horizon of mind.
Традиционно воля и разум понимаются как вещи разные. Точнее говоря, оба понятия, а особенно «воля», фигурировали только в традиционной философии, в традиции Августина — Декарта — Канта, традиции, заканчивающейся Шопенгауэром [А.А. Столяров, 2000]. В современной философии о понятии «воля» почти не
* Косилова Елена Владимировна — кандидат философских наук, доцент кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (495) 939-14-21; e-mail: [email protected]
говорится. Насколько я могу судить, последним значимым философским направлением, в котором всерьез звучала тема воли, была философия жизни. В ней воля и разум чаще всего противопоставлялись друг другу («Дух как противник души» Л. Клагеса, «Место человека в космосе» М. Шелера, многие произведения Ницше и др.). Из современных авторов воле посвятил большое произведение П. Рикер, однако он странным образом рассматривает ее как аспект мышления [там же].
Влиятельные течения XX в. — такие, как аналитическая философия сознания, когнитивные науки, а также постмодерн, не предлагают убедительных учений о воле. Насколько можно судить, она понимается как энергетическая составляющая действия, не очень интересная для изучения, поскольку ничего не направляет и не решает, а лишь дает возможность исполнить задуманное. Современной философии кажется интереснее изучать то, как происходит принятие решения, а не то, какой энергетикой обеспечено его выполнение.
Соответственно, мы не имеем на сегодняшний день даже хороших дефиниций воли, и прежде всего следует заняться именно этим предметом.
Что касается разума (и особенно духа), то сейчас чаще всего используют слово «интеллект», и хотя «интеллект» по сравнению с «разумом» более слабое понятие, для нужд данной статьи это упрощение подходит. Еще как синонимы я буду использовать слова «ум» и «мышление».
Проблема воли
За пределами философии, например в психологии, понятие воли употребляется, хотя и не очень часто. В популярных компендиумах по когнитивной науке [Р.Л. Солсо, 1996; Б.М. Величковский, 2006] никакого упоминания воли нет. В популярном словаре по психологии дефиниция воли присутствует, но отличается размытостью: «Воля — способность человека достигать поставленных им целей в условиях преодоления препятствий. В качестве основы осуществления волевых процессов выступает характерная для человека опосредствованность его поведения за счет использования им общественно выработанных орудий или средств. На ней строится процесс, имеющий значительные индивидуальные вариации, сознательного контроля над теми или иными эмоциональными состояниями или мотивами. За счет этого контроля приобретается возможность действовать вопреки сильной мотивации или игнорировать сильные эмоциональные переживания. Развитие воли у ребенка, начинающееся с раннего детства, осуществляется за счет
формирования сознательного контроля над непосредственным поведением при усвоении определенных правил поведения» [http:// psi.webzone.ru/st/017500.htm]. Тут утверждается одновременно, что основой воли у человека являются орудия, что воля — это контроль над эмоциями и мотивациями, что ее развитие осуществляется при усвоении общественных правил поведения. Все это вместе взятое не дает представления о том, чем воля отличается, например, от того же принятия решения. А ведь можно принять решение и не выполнить его вследствие недостатка «силы воли» (курильщики меня поймут). И это еще самый простой пример, в дальнейшем будут более сложные.
Для того чтобы прояснить взаимодействие воли и мышления, нам потребуется сделать несколько шагов рассуждения.
Однако для начала согласимся с упрощенным пониманием воли и дадим рабочее определение ее как энергетической составляющей действий субъекта. Как будет показано ниже, это понимание неудовлетворительное, поскольку волевая составляющая входит и в сами решения, которые, казалось бы, принимаются иной инстанцией (например, умом или автоматически, «по привычке»). Однако сначала следует разобрать более простой случай. Поначалу можно понимать эту энергическую составляющую самым простым образом, как уровень необходимых веществ в клетках мозга. Понимание воли как ресурса для действия, я полагаю, в принципе приемлемо с точки зрения когнитивной науки.
Тогда, в простом случае, ум принимает решение, а энергетические ресурсы, т.е. воля, тратятся на исполнение этого решения. Уже здесь видно, что эффективные решения принимаются с учетом наличных ресурсов, поэтому, по крайней мере, знание о том, в каком состоянии находится у субъекта воля, необходимо уму, чтобы не принять энергетически завышенное или заниженное решение. Это очень механистическая метафора, например, так рассуждает водитель машины, прикидывая, хватит ли у него бензина, чтобы доехать из пункта А в пункт Б. Она не соответствует также и интуитивному представлению о мышлении. В большинстве случаев мы принимаем решения, как бы уже заранее зная, что у нас есть ресурсы воли для их исполнения. Тут курильщикам опять есть что сказать, кроме того, многие решения принимаются и постоянно откладываются именно по недостатку наличных волевых ресурсов (некоторые люди не могут заставить себя даже разогреть готовый обед, не говоря уже о таком сверхтрудном действии, как встать рано утром). Пока же мы видим, что понимание воли как энергетического ресурса выполнения действия вполне работает, если только учесть, что не всегда субъект принимает решения, честно отдавая себе отчет, хватит ли у него сил (воли) их выполнить. Кстати,
тем самым снимается проблема свободы воли. Она передвигается на уровень выше — туда, где принимаются решения. Нужно иметь свободу мысли, чтобы принять решение, и иметь достаточный уровень волевого ресурса, чтобы выполнить его.
Разумеется, здесь встает задача борьбы мотивов (и страстей). Волю трудно отграничить от желания. Можно сказать, что человек иногда действует вопреки своим желаниям, и в этом проявляется его воля (еще говорят: «сила воли»). Но всегда найдется другое желание, которое можно сопоставить действию, например, желание показать всем, какой сильный у меня характер. Или даже доказать самому себе. Или достаточно сильным оказывается желание «быть как все», или страх будущего наказания — вариантов много, и выбрать из них реально действующий мы не можем, поскольку научены психоанализом тому, что не все свои желания мы можем осознавать.
Все же мы понимаем разницу между волей и желанием. Желание не свободно, оно, как правило, обусловлено биологически или социально. Воля же есть самая сердцевина субъектности наряду с самосознанием. Это пункт нашего самоуправления. Точнее говоря, это не сам пункт управления, это некий ресурс этого пункта, позволяющий ему быть автономным от внешнего управления.
Но пока мы не видели, чтобы волевая составляющая входила в само мышление как действие ума, за исключением сказанного выше о том, что ум субъекта должен знать, сколько воли у него в распоряжении. Мышление и воля остаются по-прежнему онтологически совершенно различными началами, такими же несопоставимыми, как водитель машины и его бак с бензином.
Воля и мысль
На следующем шаге мы рассмотрим деятельность самой мысли. Эта мысль должна работать не на действия субъекта вовне, а на действия самой себя. Примерами тут может служить решение математической задачи, философское размышление, критическое мышление, обращенное на себя самого, работа памяти, замысел художественного произведения и т.п.
Необходим ли волевой, т.е. энергетический, ресурс для самой мысли? Ответ тут однозначно положительный. Во-первых, это следует из физиологических законов работы мозга. Во-вторых, это хорошо известно из практики: некоторые мыслительные задачи откладываются «на потом» точно так же, как «на потом» откладываются нежеланные действия. В-третьих, мы как субъекты к чистой мысли можем только стремиться, она является нашим должным. Я желала бы всегда мыслить логично, но мои мысли часто сбиваются на ассоциации, клише, мою логическую ограниченность
и т.п. Очень хорошо демонстрируется это мыслительное «должное» одним экспериментом, на который, к сожалению, по недостатку места я могу здесь только дать ссылку [Е.В. Косилова, 2014, с. 357].
Пока мы можем построить схему задействования волевых ресурсов в мысли только по аналогии с физическими действиями. Мы принимаем решение решить некоторую задачу, учитывая (или не учитывая) при этом, хватит ли у нас волевого ресурса мысли на ее решение. Как проявляется волевой ресурс, когда речь идет о чистом мышлении? Это довольно сложный вопрос, на который я не претендую ответить исчерпывающе. Ясно, что нужно по максимуму активировать память, ретенцию и протенцию, говоря словами Гуссерля, т.е. расширить темпоральный горизонт сознания, чтобы удерживать одновременно много шагов мысли. Нужно по максимуму затормозить мешающее побочное содержание сознания (а торможение — это процесс активный и энергозатратный [Н.Н. Данилова, А.Л. Крылова, 2005]. Нужно как можно больше элементов задачи поставить под вопрос, чтобы минимизировать бессознательные допущения. Нужно прокрутить в голове множество вариантов и о каждом помнить, к чему он может привести. И так далее. Где-то воображение может помочь, а где-то воображение, опять же, нужно поставить под вопрос. В конце концов, нужно найти максимально точные слова и символы как для промежуточных результатов, так и для конечного решения.
У меня получилось, что энергозатраты мысли больше всего у ученых, например, у математиков и физиков. Это совершенно не так в общем случае, но при принятом допущении о том, что мы анализируем мысль, свободную от действия, это так.
На следующем шаге мы рассмотрим волю и энтропию. Под энтропией мы будем понимать житейские вещи: вымыть посуду, разобрать бумаги, убрать вещи в шкаф и множество тому подобных повседневных трат энергии. Физика постулирует, что в замкнутой системе уровень беспорядка возрастает. Человек и его квартира — не замкнутые системы, поэтому не во всех квартирах беспорядок возрастает, но достаточно очевидно, что отчасти закон возрастания энтропии действует при бытии субъекта в его жизненном мире. Поэтому на уборку квартиры силы тратятся, занятие это тяжелое и в общем случае неприятное. Чтобы исключить физическую трату сил, можно рассмотреть упорядочение файлов на компьютере. На этом примере наглядно видно, что если файлы не разбирать по папкам, они довольно скоро скопятся в беспорядке в каком-то одном месте. Требуется сила воли, чтобы построить хорошую классификацию файлов по папкам и разложить их туда.
Это может показаться продолжением механистического рассуждения (не хватает бензина на работу по уборке территории). Однако,
как и в прошлом случае, применим этот же подход к мысленным действиям. Например, я сейчас пишу эту статью, приблизительно построив ее план в голове. Но то и дело мне хочется бросить один пункт (нужный для логики изложения, но мне не интересный) и писать, перескочив через него, о других пунктах. Это очень важный случай, и я предлагаю рассмотреть его подробно.
Давайте обратимся к хайдегеровскому понятию проекта (Entwurf), применив его к случаю мыслительного действия. Тогда это будет проект статьи, произведения, рассказа, лекции или даже простой беседы со знакомым. Удобнее всего говорить о проекте некоторого текста. Тогда этот проект мы можем назвать замыслом. Очень хорошим примером здесь служит, например, замысел детектива.
Проект характеризуется тем, что мы удерживаем цель сообщения, при этом разворачивая тему и ведя ясным путем к более-менее известному нам концу. Правда, конец может быть и неожиданным для самого автора (говорят, что Пушкин не предвидел развязки романа «Евгений Онегин»). Обычно это бывает, когда в начале автор замысливал проект и в нем были, например, логические неточности. Тогда при разворачивании темы погрешности проекта всплывают, и проект приходится пересматривать. Однако в целом построение проекта и разворачивание его в тему текста является действием упорядочения, действием против закона возрастания энтропии. Каждый автор знает, какое облегчение он испытывает, если ему удалось развернуть ясный и логичный текст по такой теме, где раньше было все неясно. Поэтому мышление в проектах, мышление в замыслах можно уподобить разборке файлов на компьютере, это действие упорядочения, действие против закона возрастания энтропии.
Патология воли
На следующем шаге мы рассмотрим патологию воли, патологическое отсутствие воли. Здесь следует различать два случая. Первый из них более простой — отсутствие воли на выполнение принятых решений. В патологическом случае это называется апатико-абулическим синдромом; в названии здесь подчеркивается, что субъект не желает и принимать какие-либо решения, потому что живет в постоянном отсутствии воли, это его модус бытия. Иногда лечение такого случая очень простое: выпить кофе, влюбиться и т.п. Обломова что-то заставляло вставать с дивана. Бывают случаи гораздо более тяжелые, где даже вещества сильнее кофе не помогают. Однако этот случай все равно остается достаточно простым, потому что мы не видим здесь искажений мышления.
Второй случай более сложный. Здесь отсутствие воли распространяется и на само мышление. Этот случай имеет место при ши-
зофрении. Кстати, иногда пишут про апатико-абулический синдром при шизофрении, но я предлагаю этого не делать, чтобы не смешивать эти два разных случая. При шизофреническом, глубинном поражении воли перед нами предстает картина мыслительного хаоса. Субъект не управляет своим мышлением. Про это я хочу сказать отдельно.
Рассмотрим довольно специфические интеллектуальные состояния при шизофрении. Однако для начала следует заявить достаточно непривычную вещь. Поражение воли при шизофрении — это формулировка модуса бытия больного на языке клинической психологии и психиатрии. На языке онтологии эту мысль следует выразить иначе. У больного отмечается не просто снижение одной из функций психики (вроде памяти или внимания). Сам субъект переживает это состояние как снижение уровня самого бытия. Мы теперь можем сказать, что глубинное переживание собственного бытия, собственной реальности требует и глубинных волевых ресурсов.
Вернемся к мышлению при шизофрении. Прямых нарушений интеллекта может не быть, более того, по некоторым тестам больные показывают преимущество перед здоровыми [И.М. Фейгенберг, 1977]. Однако работает этот интеллект не так, как у здоровых людей.
Субъект мыслит аутистически (в смысле Блейлера): беседует с собой и с порождениями своего ума, он использует очень своеобразный язык, который утрачивает функцию коммуникации, у этого языка остается функция инструмента мысли. Фактически мы можем наблюдать у больных что-то типа приватного языка и отмечать, что они находятся в каких-то приватных, несообщаемых ментальных состояниях.
Спрашивается, каким образом мы можем судить о ментальных состояниях Другого, тем более если они приватны, не подобны нашим состояниям и если язык этого Другого нам тоже зачастую непонятен? Единственное средство — анализировать и интерпретировать элементы коммуникативного языка, которые все-таки остаются в речи больных. Поскольку таких больных много (некоторые авторы [К. Фритт, Э. Джонстон, 2005] оценивают распространенность шизофрении в 1% популяции, но я считаю, что эта цифра крайне завышена; с более частой оценкой в 0.1% популяции можно согласиться) и особенности речи у всех почти одни и те же, иногда интерпретация может состояться.
Тут следует рассмотреть два случая.
Первый случай — тяжелый больной, молчащий или говорящий совсем бессвязно, стереотипно (повторяет одно и то же) или эхо-лалически (повторяет то, что слышит вокруг), не обращающийся ни к кому, в речи которого невозможно уловить какую-либо систему
и смысл. Насколько мало удается его понять, настолько же широко можно интерпретировать его речь. Это может показаться бессмысленным занятием, но нам важно отметить особенности речи: бессвязность, отсутствие коммуникативного настроя, эхолалия и стереотипия.
Второй случай — больной относительно легкой формой шизофрении, иногда вступающий в коммуникацию и, по крайней мере, говорящий более-менее понятно.
(В принципе возможен еще третий случай, совсем благоприятный: больной легкой формой, у которого имеется талант, например к математике, которому удалось получить математическое образование и работать в коллективе математиков. Это оранжерейная форма бытия. В ней шизофренические особенности субъекта могут быть даже не заметны. Я не рассматриваю этот случай, потому что меня интересуют выраженные нарушения волевой способности и отражения их в интеллекте субъекта.)
Так вот, во втором случае — не тяжелобольной абсолютно непонятный субъект, но и не адаптированный к жизни и работе житель оранжереи — мы будем иметь субъекта, который мыслит вполне определенным образом и сообщает это достаточно адекватным для себя языком.
В этом месте мы должны вспомнить то, что выше говорилось об энтропии в мышлении. При здоровой воле субъект управляет своим мышлением и способен создавать мыслительные проекты. Больной шизофренией, у которого воля отсутствует на самом глубинном уровне, на уровне энергетического обеспечения мысли, не способен управлять своим мышлением. Ему приходит в голову множество мыслей, некоторые из них (либо все) он проговаривает вслух. Особенности шизофренического языка называются в психиатрии шизафазией (иногда пишут шизофазия).
Теперь самое время привести классический для русскоязычной психиатрии случай.
Родился на улице Герцена. В гастрономе № 22. Известный экономист. По призванию своему библиотекарь. В народе — колхозник. В магазине — продавец. В экономике, так сказать, необходим. Это, так сказать, система... эээ... в составе 120-и единиц. Фотографируйте Мурманский полуостров — и получаете 1е-1е-1ип-кеп. И бухгалтер работает по другой линии. По линии «Библиотека». Потому что не воздух будет, а академик будет! Ну вот можно сфотографировать Мурманский полуостров. Можно стать воздушным асом. Можно стать воздушной планетой. И будешь уверен, что эту планету примут по учебнику. Значит, на пользу физики пойдет одна планета. Величина — оторванная в область дипломатии — дает свои колебания на всю дипломатию. А Илья Муромец дает колебания только на семью на свою. Спичка
в библиотеке работает. В кинохронику ходит и зажигает в кинохронике большой лист. В библиотеке маленький лист разжигает. Огонь будет... эээ... вырабатываться гораздо легче, чем учебник крепкий. А крепкий учебник будет весомей, чем гастроном на улице Герцена. А на улице Герцена будет расщепленный учебник. Тогда учебник будет проходить через улицу Герцена, через гастроном № 22, и замещаться там по формуле экономического единства. Вот в магазине 22 она может расщепиться, экономика! На экономистов, на диспетчеров, на продавцов, на культуру торговли. Так что, в эту сторону двигается вся экономика. Библиотека двинется в сторону 120-и единиц, которые будут., эээ. предмет укладывать на предмет. 120 единиц — предмет физика. Электрическая лампочка горит от 120-и кирпичей, потому что структура у нее, так сказать, похожа у нее на кирпич. Илья Муромец работает на стадионе «Динамо». Илья Муромец работает у себя дома. Вот конкретная дипломатия! «Открытая дипломатия» — то же самое. Ну, берем телевизор, вставляем в Мурманский полуостров, накручиваем, там. эээ. все время черный хлеб. Дак что же, будет Муромец, что ли, вырастать? Илья Муромец, что ли, будет вырастать, из этого?
Если посмотреть непредвзято, то в этом тексте видна в общем нормальная тема мысли (человек озабочен состоянием экономики и политики) и почти нормальное ее выражение, за исключением того, что субъект все время отвлекается на побочные ассоциации (Мурманский полуостров — Илья Муромец и т.п.). Судя по некоторым повторяющимся оборотам, он имеет физическое образование, возможно, работал в школе учителем физики, по какому-то учебнику. До записи, вероятно, кто-то спрашивал его про его биографию, поэтому он начинает с того, где он родился. Также, судя по всему, у него в речи часто проскальзывают эхолалические повторы какой-то идущей по радио советской передачи про конкретную и открытую дипломатию (текст записан около 1963 г.). Косвенно это подтверждается тем, что 1е1еГипкеп — это марка радиоприемника. Не исключено также, что передача (или предыдущая передача) была про Мурманский полуостров.
Все это может быть и не так, по-настоящему, конечно, текст не соответствует стандартам всеобщего понимания. Главное, что мы должны тут увидеть: скольжение мысли по ассоциациям, ее сниженную коммуникативную составляющую и при том широкий круг затрагиваемых тем. Есть ли в этом тексте замысел, намерение что-то кому-то сказать? Очевидно, нет. Речь больного — это протокол, это запись свободно текущих мыслей без начала и конца. Мы чувствуем, что говорить так ему легко, а вот вступать в коммуникацию — трудно, и именно потому, что коммуникация будет требовать от него намерения, интенционального предмета, который нужно будет удерживать в сознании, одновременно пытаясь понять интенции Других. Мы, таким образом, убеждаемся, что
сниженная волевая составляющая мышления приводит к тому, что мысли текут некоммуникативно и хаотически. Исчезает произвольное планирование мышления.
Здесь следует прояснить еще одну вещь. Может показаться, что энергия нужна вообще на любую мысль, будь эта интенциональ-ная мысль или протокольная. Это не так. Я бы предложила здесь говорить об энергетической нелинейности мышления, в отличие от линейности физической работы. Предположим, что некто силен и способен поднять 100 кг. Некто другой слаб и может поднять только 1 кг. Если же некто вообще лишен сил, то он не может поднять ничего. Но это характерно для физической работы, для мысли действуют другие законы. Если некто силен, он может создать и воплотить замысел большого романа. Если некто слаб, он не может написать роман, но может участвовать в простой беседе, где не надо много думать. Если же некто лишен сил, он совсем не сможет удерживать интенции и замыслы. Он будет говорить, — возможно, не умолкая ни на секунду, — чисто протокольным образом, озвучивая собственный поток сознания.
Откуда берется этот поток сознания? Я изучила несколько документов, подобных вышеприведенному, и пришла к выводу, что в этом смысле документ, о котором шла речь, как раз не является типичным. В нем больной говорит об учебниках, кирпичах и тому подобных предметах. Возможно, на выборе экземпляра шизафазии сказалась типичная советская стыдливость. Чаще речь больных брутальна, изобилует непристойностями, большим количеством безудержных сексуально-брутальных фантазий. Это подтверждает психоаналитическую теорию о содержании бессознательного. Кроме того, очень часто, и даже в бредовых речах атеистов, появляются религиозные мотивы (в виде богоборчества, богоравенства или иным образом). По всей видимости, большая доля волевой энергии нашего сознания тратится на торможение и вытеснение таких мыслей. Это мое утверждение входит в противоречие с некоторыми тонкостями психоанализа, а именно с так называемыми «топиками» З. Фрейда [Ж. Лапланш, Ж.-Б. Понталис, 1996], но на этих моментах я сейчас не буду останавливаться Это не очень интересно, потому что находится в привычной уже парадигме психоанализа. Интереснее другое: легкость поверхностных смысловых связей. Понятно, что если в мышлении шизофреника все ассоциативные связи, будучи равноценными, не опускаются, то каждое понятие связано у него с большим количеством смыслов, чем это бывает в коммуникативном мышлении тех, чьи ассоциации управляются социумом, задаваемой им темой, задаваемым им порогом приемлемости и т.д. Так что еще вопрос, является ли мышление шизофреника «разорванным» или, наоборот, оно «сверхсвязанно». Хоро-
шо известен факт, что больные шизофренией находят сходство в том, в чем здоровые люди сходства не находят [И.М. Фейгенберг, 1977]. Это еще одно из многочисленных выражений богатства ассоциативных связей при шизофрении.
Воля и сознание
Далее в терминах Гуссерля, с привлечем примеров первичного (раннего детского, РДА) аутизма определим состояние сознания, которое характеризуется протокольностью речи. Вообще говоря, у глубоких аутистов речь отсутствует, никакому социальному контакту они не доступны и об их состоянии сознания можно судить только по косвенным проявлениям: по стереотипиям, склонности к полевому поведению (непланируемые и нерефлексируемые действия, совершаемые по принципу стимул-реакция) [О.С. Никольская, 2008], избеганию взгляда в глаза, частым необычным способностям.
В более легких случаях аутист ограниченно использует речь для коммуникации. И тогда выясняется, что аутисты живут в мире перцепции, в мире, где нет общих смыслов, где есть только конкретные предметы и иногда люди, в мире здесь-и-сейчас. В их сознании нет никакого «приватного» заднего плана. Аутист никогда не создает никаких проектов, поскольку у него отсутствует возможность оторваться от текущего момента и подумать о будущем. Это уже было подробно описано [Е.В. Косилова, 2009], и я предполагаю, что без социального воздействия невозможно формирование горизонтной (в смысле Гуссерля) структуры сознания. Нормальный человек всегда хотя бы немного предвидит и планирует будущее. Это те самые наброски и проекты (Entwurf), о которых речь шла выше. Мы говорили, что больной шизофренией не способен создавать долгосрочные замыслы, но это ничто по сравнению с полной вовлеченностью в наличный момент, которая характерна для глубоких первичных аутистов. Одна бывшая аутистка, которую удалось вылечить, написала подробный рассказ о своем детстве [И. Юханссон, 2010], и он очень ценен для понимания аутизма, но сейчас я хочу процитировать ее слова о ее позднем, как бы «здоровом» состоянии сознания: «Я всегда живу в настоящем времени», не думая ни о прошлом, ни о будущем [там же].
Вообще говоря, для задачи данной статьи — сформулировать взаимосвязь воли и интеллекта — первичный аутизм не подходит, поскольку это, судя по всему, не волевое нарушение. Я хотела только обратить внимание на то, что способность отвлекаться от настоящего момента, жить во вперед-себя-забегании, говоря словами Хайдеггера, — это не врожденная способность человеческого
сознания, этому надо учиться. Обычный, не аутический субъект учится этому в раннем детстве, в процессе социализации. На основе этого состоявшегося отрыва от наличного формируется внутренний план сознания, на котором впоследствии субъект составляет проекты и замыслы своей деятельности. Только в коммуникации с социумом это построение внутреннего плана возможно [Е.В. Ко-силова, 2013].
У больного шизофренией процесс формирования горизонтной структуры сознания состоялся, поскольку шизофрения начинается чаще всего в 17—20 лет. Шизофрения приводит ко вторичному распадению субъектных структур, поскольку они, оказывается, нуждаются в волевом энергетическом поддержании. Волевые ресурсы необходимы на то, чтобы поддерживать эту горизонтную структуру, с внутренним планом и с построением проектов. Первичный аутизм и шизофрения — это два психических состояния, которые приводят к схожему дефекту: к проваливанию в настоящее, в бытие здесь-и-сейчас. В этом бытии субъект абсолютно беспомощен. У него не может произойти не только построения проекта своей деятельности, но даже простого осмысления, даже узнавания видимого, поскольку — это показывает Гуссерль — для интерпретации интенционального предмета необходим горизонт Эго, такая структура, которая позволяет, по крайней мере, обратиться к собственному прошлому опыту. При первичном аутизме никаких попыток осмысления и не происходит, субъект довольствуется созерцанием, стереотипиями (пример стереотипии: больной машет перед глазами рукой с растопыренными пальцами; он видит постоянное мелькание света, и так может продолжаться часами), полевым поведением и тому подобными заместителями осмысленной деятельности. Но, скажем, у него не будет и бреда, и галлюцинаций. При вторичном шизофреническом «аутичном» состоянии сознания узнавание и осмысление, конечно, возможны, так как горизонт был сформирован в раннем детстве. Но горизонт этот находится в беспорядке, вне управления. Поэтому мы наблюдаем очень странные осмысливания, продиктованные, видимо, чем-то бессознательным, а также бред и галлюцинации.
Следующим нашим шагом будет обращение к таким шизофреническим проявлениям, как синдром автоматизма, дереализация и деперсонализация. Это может показаться ненужным, так как они, на первый взгляд, не принадлежат к интеллектуальным нарушениям. Однако, я думаю, они родственны общему шизофреническому состоянию, которое мы можем онтологически назвать сниженным уровнем бытия. И тогда они уложатся в общую картину шизофренического состояния, и мы увидим, что нарушений интеллекта при таком состоянии просто не может не быть.
Синдром психического автоматизма (у нас его часто называют синдромом Кандинского-Клерамбо) — это, упрощенно говоря, приписывание своих мыслей и действий внешней силе, ощущение, что субъектом управляет извне некая сила, — ложная суггестия. Собственное сознание кажется ему открытым для всех, он якобы слышит, как чужие голоса проговаривают вслух его мысли и т.п. Дереализация — это чувство, что все вокруг нереально. Деперсонализация — чувство собственной нереальности. Дереализация из всех трех названных состояний является самым легким, она может возникать и у здоровых субъектов при различных измененных состояниях сознания (ИСС, лишение сна, например). Деперсонализация тяжелее и субъективно, и прогностически. Она возникает при тяжелом течении некоторых неврозов или часто при шизофрении. Синдром автоматизма — самый тяжелый, свойствен почти только шизофрении.
Надо оговориться, что я не рассматриваю здесь ИСС, вызванные употреблением химических веществ (например, ЛСД). В этом случае возможны такие замысловатые состояния, которые не были отмечены ни при одной шизофрении [Клинические разборы в психиатрической практике, 2009]. Но иллюстрировать ими тесную связку интеллекта и воли, что является темой данной статьи, нельзя. Они для этого слишком сложны и неповторимы. Что касается шизофренических проявлений, то они, повторюсь, в клинике встречаются часто и весьма схожи у всех больных.
Начну с деперсонализации. Вообще-то, после всего, что было написано выше, она должна нас удивлять меньше всего. Когда волевое нарушение доходит до того, что субъект не только не способен действовать в реальном мире, но даже не может управлять собственными мыслями, когда он растворяется в потоке собственного дискурса, как сказал бы Лакан [Ж. Лакан, 2000], то что удивительного в том, что он ощущает себя нереальным? Его и «на самом деле» как бы нет. Здесь нас должна прежде всего интересовать специфическая раздвоенность сознания. Деперсонализированный больной вполне способен адекватно описать свое состояние. Следовательно, какая-то субъектная структура разрушена, и это волевое нарушение, а какая-то другая структура фиксирует это, ощущает это, может называть это, жаловаться на это и т.п.
Кроме того, нужно обратить внимание на появление здесь критерия «на самом деле». О каком «самом деле» идет речь? Ведь если смотреть со стороны внешнего наблюдателя, на самом-то деле человек вполне есть, и на первый взгляд он может даже не отличаться от других людей, независимо от того, как он себя ведет. Именно про это Аристотель в свое время говорил, что одна первая сущность имеет не больше и не меньше бытия, чем другая первая сущ-
ность. Это по-своему правильные слова, они не справедливы только в редких случаях в приложении к бытию человека. Как первая сущность больной шизофренией человек, несомненно, имеет столько же бытия, сколько любая другая первая сущность. В качестве любой другой сущности можно назвать, как это философы обычно делают, стол. Но велика ли радость человеку иметь столько же бытия, сколько имеет стол?
М. Хайдеггер показал, что бытие человека радикально отличается от бытия любой другой первой сущности, поскольку никакая иная сущность не имеет того же отношения к бытию, кроме человека. В человеке бытие как бы оборачивается на самого себя [М. Хайдеггер, 1997, § 2]. Тем самым человеку открывается ничто и свобода [М. Хайдеггер, 2010]. Все это открывается и больному шизофренией, и, думается, это-то ему открывается куда полнее, чем здоровым людям. При этом он меньше чем кто-либо способен это вынести.
Однако вернемся к критерию «на самом деле». Кто выносит этот вердикт? Кто трансформирует волевое нарушение в ощущение собственной нереальности? Сниженный уровень бытия, естественно, не может делать это сам по себе. Следовательно, у больного сохранено нечто, что ощущает свою нереальность, свое недостаточное бытие. Оно как бы тянется к отсутствующей полноте бытия. Назовем это в первом приближении словами Канта трансцендентальным единством апперцепции.
На фоне сказанного переход к такому синдрому, как дереализация, обретает неожиданную проблематичность. Казалось бы, если какое-то остаточное субъектное единство сохранно и ощущает собственную неполноту, то внешний мир должен был бы казаться больному, наоборот, сверхреальным, угрожающим, давящим. Или, по словам Сартра, вызывающим тошноту.
Однако оба явления — и дереализация, и деперсонализация — встречаются обычно вместе, в паре друг с другом. Утрата полноты бытия ощущается субъектом и как недостаточность самого себя, и как недостаточность внешнего мира. Он распространяет свое переживание на все. Если субъект не в состоянии, допустим, радоваться или бояться (а так он и чувствует себя при шизофрении), то и в мире пропадают всякие основания для радости и для страха. Если он не в состоянии быть, то пропадают основания и для бытия. В своем переживании субъект объединяет мир и себя.
Корреляция между дереализацией и деперсонализацией, мне кажется, открывает важную вещь. Реальностью, нереальностью, тождеством/измененностью и другими подобными характеристиками наделяет мир сам субъект. И «здоровое» ощущение реальности мира — это не некое корреспондентно истинное описание его
свойств, не «Я ощущаю, что мир реален, потому что он и на самом деле реален, я правильно ощущаю и описываю присущее ему свойство». Ощущение реальности мира — это наделение его таким переживанием, которое коренится в переживании субъектом своего бытия. А это последнее может быть разное. Способность переживать свое бытие как реальное — это, возможно, особая способность, обеспеченная специальными ресурсами. Именно здесь мы снова находим энергию, волю. Здоровые люди не задумываются о ней, поскольку она работает как бы сама собой. Только когда она пропадает, делается ясно, что она была.
Теперь нам будет легче понять синдром психического автоматизма. Его очень яркое описание принадлежит великому пони-мателю шизофренической души — Р. Лэйнгу [Р. Лэйнг, 1995]. При недостатке переживания чувства собственного бытия субъект полагает причины своих действий в Других, он ощущает себя внушаемым и подчиненным даже тогда, когда на самом деле никто ему ничего не внушает, когда с точки зрения внешнего наблюдателя он действует свободно и самостоятельно. Однако он не может сам переживать свою свободу, он даже не пытается это сделать, так как для него психологически это слишком тяжело. Если же по несчастью в окружающем мире появится нечто, реально угрожающее его и без того слабому бытию, а это может быть, как показал Сартр, другой человек [Ж.-П. Сартр, 1988], источник суггестии — больной сделает все, чтобы избежать контакта. В этом, я полагаю, коренится добрая половина аутистического стремления уйти от людей, свойственная больным шизофренией.
Теперь мы можем поставить назревший вопрос: каковы будут интеллектуальные особенности при деперсонализации, дереализации и синдроме автоматизма?
Прежде всего, очевидно, что больной не сможет адекватно общаться с людьми. Без этого невозможно даже простое оперирование интерсубъективными смыслами. Таким образом, если больной молод (это более тяжелый случай), он не сможет учиться. Он мысленно погружается в замкнутый мир своих переживаний и фантазий и там пребывает, в то время как его тело находится в психиатрическом стационаре. Какие это переживания и фантазии, мы от данного больного не узнаем, но на основании приведенных выше примеров других больных мы можем предположить, что это сексуальные, брутальные и, возможно, религиозные фантазии.
Если интеллект субъекта уже относительно сформировался, если субъект не очень молод (это более легкий случай), мы можем иметь наряду с вышеописанным вариантом очень интересную картину фантазийного мышления, представленную К.-Г. Юнгом под названием «мыслительная интроверсия». Общая теория интровер-
сии изложена в одной из его работ [К.-Г. Юнг, 2001]. Юнг анализирует творчество ученых-интровертов и обращает особое внимание на оригинальность их идей, на то, что их гипотезы рождаются не из фактов, а из озарений. Откуда берутся озарения? Юнг считает, что, говоря упрощенно, из архетипов. Я не буду глубоко вдаваться в этот вопрос. Мы достаточно сказали о широте и легкости ассоциаций при шизофреническом мышлении. В дальнейшем такой ученый склонен игнорировать факты, не укладывающиеся в его теорию. Это очень естественно коррелирует с бредовыми построениями тяжелых больных, они тоже совершенно игнорируют факты и живут в мире своей бредовой теории. Однако если ученый талантлив, то гипотезы и озарения его настолько сильны, что факты сами укладываются в них. Чем это не постпозитивистский анализ науки, сделанный Поппером, Куном и Фейерабендом!
Прежде чем сделать последний шаг, я хотела бы предостеречь от неразумного восхищения шизофреническим и вообще интровер-тированным мышлением. Такое восхищение свойственно некоторым романтикам, более того, им не чужд и сам Юнг. Не следует забывать, что краткое научное озарение у больных шизофренией — это лишь малая плата за мучительный недостаток бытия, в котором они пребывают все время. Какой вид, какой запах у этого недостатка бытия, изложено выше, когда речь шла об энтропии. И озарение больному никто не гарантировал. Только при очень благоприятном стечении обстоятельств субъект, больной шизофренией, вообще сможет закончить школу и вуз и сделаться ученым.
Поэтом стать, видимо, проще, но о том, какова расплата шизофреника-поэта за гениальность, можно прочесть в книге К. Ясперса «Стриндбег и Ван Гог» [К. Ясперс, 1999], особенно в главе про Гель-дерлина.
Разум
Наконец, последнем шагом будет сопоставление интеллекта и разума путем поставки вопроса об их общем отношении к воле. Воля и мышление, а уж тем более разум кажутся онтологически и антропологически разными началами. Однако они тесно связаны. Упорядоченное, логичное, встроенное в проекты мышление невозможно без управления им, а управление это нуждается в волевых ресурсах. Воля, стало быть, упорядочивает мысль. С другой стороны, мысль сама затребует волевые ресурсы. Мы не можем ответить на вопрос, что из них онтологически или антропологически первично. Они оба влияют друг на друга и требуют друг друга.
Что касается разума, то это устаревшее слово лучше всего подойдет для того, чтобы обозначить им ту инстанцию субъектности,
которая управляет и соотносит и мышление, и волю. Этот внутренний внешний наблюдатель уже появлялся у нас, когда мы говорили о «на самом деле» деперсонализированного субъекта. Дело в том, что субъект не одинок даже без людей, и это совершенно забывается в современных теориях — и об интеллекте, и о воле. Все эти теории рисуют субъекта, абсолютно имманентного себе, Другим, предметной деятельности и тому подобным вещам. Однако есть неотъемлемая от субъекта инстанция, представляющая ему трансцендентность. Что бы мы ни думали о реальности трансцендентного (например, «есть ли Бог?»), мы не можем отрицать, что идея трансцендентности всегда сопровождает субъекта. Это не обязательно идея Бога, хотя идея Бога часто присутствует в уме. Мы можем обозначить трансцендентное как независимое от нас нечто, чего нет здесь и сейчас, но мы чувствуем его как должное, можно даже сказать, априори должное. Так это даже в патологических состояниях, даже в полном распаде субъектности. Опираясь на трансценденцию, субъект собирает себя, насколько может. Это прежде всего касается именно патологических случаев, когда нет возможности собрать себя в деятельности или в отношениях с Другими. Не случайно в бредовых речах так часто мелькает религиозная тематика. И еще я должна заметить, что и здоровые субъекты, собравшие себя в опоре на трансценденцию, выглядят много умнее и достойнее тех, которые собирали себя, опираясь прежде всего на Других или на деятельность.
Так вот, разум — это инстанция соотнесения воли, интеллекта и трансцендентности.
Кстати, несмотря на сказанное про романтизацию шизофрении, абсолютно упорядоченное мышление может быть скучно и не ново. Здесь тоже разум должен управлять мыслью, перестроив на время направление подачи волевых ресурсов.
Заключение
Волевая составляющая мышления выполняет следующие функции:
— во-первых, она обеспечивает мышление ресурсами, без которых оно обречено на бессилие перед интенциональным предметом в постоянном здесь-и-сейчас;
— во-вторых, она упорядочивает мышление логически;
— в-третьих, благодаря ей возможно критическое мышление, поскольку воля необходима для построения внутреннего плана субъектности, в ситуации социализации;
— в-четвертых, воля конфигурирует мышление так, чтобы оно создавало проекты самого себя, замыслы, а также и вообще проекты деятельности;
— в-пятых, она делает возможным усвоение интерсубъективных смыслов, поскольку при недостаточности воли субъект избегает любой интерсубъективности и погружается в фантазии;
— и наконец, в-шестых, не следует абсолютизировать волю (а также и мышление). Иногда им полезно отдохнуть, поотсутствовать, а субъекту без них пережить то, что он не мог бы пережить с ними.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Величковский Б.М. Когнитивная наука: основы психологии познания: В 2 т. М., 2006.
Данилова Н.Н., Крылова А.Л. Физиология высшей нервной деятельности. Ростов н/Д, 2005.
Клинические разборы в психиатрической практике / Под ред. А.Г. Гофмана. М., 2009.
Косилова Е.В. Некоторые данные об аутизме с точки зрения феноменологической теории сознания: Материалы конференции «Философия сознания: аналитическая традиция». М., 2009.
Косилова Е.В. Сознание: Свобода, смысл, рефлексия и Другие // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2013. № 2.
Косилова Е.В. Психология математического мышления // Доказательство: Труды Московского семинара по философии математики. М., 2014.
Лакан Ж. О бессмыслице и структуре бога // Метафизические исследования. СПб., 2000. Вып. 14.
Лапланш Ж., ПонталисЖ.-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.
Лэйнг Р.Д. (Лэнг Р.Д.). Расколотое «Я». Политика переживания. Райская птица. СПб., 1995
Никольская О.С. Аффективная сфера как система смыслов, организующих сознание и поведение. М., 2008.
Психологический словарь. 2014 / http://psi.webzone.ru
Сартр Ж.-П. Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм // Проблема человека в западной философии. М., 1988.
Солсо Р.Л. Когнитивная психология. М., 1996.
Столяров А.А. Воля // НФЭ. М., 2000.
Фейгенберг И.М. Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. М., 1977.
Фрит К., Джонстон Э. Шизофрения. М., 2005.
Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997.
Хайдеггер М. Лекции о метафизике. М., 2010.
Шелер М. Место человека в космосе // Проблема человека в западной философии. М., 1988.
ЮнгК.-Г. Психологические типы. СПб., 2001.
Юханссон И. Особое детство. М., 2010.
ЯсперсК. Стриндберг и Ван Гог. СПб., 1999.
