Структурная сопряженность бизнеса и власти в стратегиях модернизации Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

МОДЕРНИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ РОССИИ

Алейников А.В.

д.филос.н., СПбГУ

СТРУКТУРНАЯ СОПРЯЖЕННОСТЬ БИЗНЕСА И ВЛАСТИ В СТРАТЕГИЯХ МОДЕРНИЗАЦИИ

При обсуждении проблем модернизации необходимо выстроить многоярусную структуру индикаторов, описывающих основные сферы человеческой деятельности. По нашему мнению, модернизацию в широком смысле можно рассматривать как многомерную, стадиальную трансформацию общества, вызываемую потребностью его адаптации к меняющимся условиям пространства и времени. Можно рассматривать модернизацию, в первую очередь, как процесс распространения жизненного опыта.

Считалось, что сырьевая рента даст энергию старта для инноваций. Когда не дала, попытались «вручную» управлять бизнесом - «принуждение к инновациям». Приоритет обновления институциональной среды пока не признан, хотя ясно, что первична конкуренция институтов (а уже потом товаров и технологий). Конкурентоспособная экономика начинается с конкурентоспособного государства.

При дурном законодательстве не будет умной экономики. Без обновления институтов начинать инновационный маневр бессмысленно. Сырьевая, распределительная экономика автоматически воспроизводит свою институциональную среду, с бизнесом на административных барьерах, коррупцией на распределении. Но в стране может быть только одна институциональная среда, определенного типа: ориентированная либо на перераспределение, либо на производство, заточенная на инновации либо в деле, либо в дележе. Новой реальностью трансформирующегося общества становится социальный капитал, включающий надежность социальной среды, связанный с выполнением бизнесом своих обязательств, объединяющий ценные для него элементы социальной структуры, используемые в качестве ресурсов.

Российская действительность переконструирует социализацию бизнеса, его включенность в общественные отношения, в клановость, а понимание общности судеб - в корпоративную сплоченность для своих. Один из самых оригинальных и глубоких современных российских философов - Александр Секацкий, анализируя типичные коллизии коллективного бессознательного, выделяет две группы маниневрозов («moneyvroses») - невроз экзистенциальной импотенции, при котором реальностью является только то, на что не хватает денег, и невроз постыдного благополучия, при котором самовозрастающие деньги становятся несовместимыми с нормальным социосамочувствием гражданина. Поэтому бизнес делает все, «чтобы походить на здорового члена общества. Но при этом ускользание от налогообложения остается могучей силой денежных потоков. А новые зоны приватности дают выход сладострастию».

В ситуации переходности, нестабильности, кризиса проблема приобретает особое экзистенциальное значение, поскольку предприниматель особо ощущает конечность, апокалиптичность существующего бытия, сохранения своего мира и дела, а тем более поиска его дальнейшего развития. Ученые констатируют, что традиционные теории не в состоянии объяснить, почему так неодинаково и неожиданно приживаются фундаментальные, социальные институты в трансформирующейся России, а не принимаются массовыми слоями населения характерные для Запада ценности и идеалы бизнес-деятельности, которая в российских условиях приобретает совершенно новые и не укладывающиеся в известные образцы и модели, а отношения общества, бизнеса и власти имеют качественно иную композицию и превращенную систему координат.

Массовое признание неукладываемости социальных реалий российского бизнеса в известные схемы фиксируется и политической элитой, пытающейся выдвинуть гипотезы и концепции, которые по-новому описывают содержание и причины структурного дрейфа бизнеса в России с точки зрения тех или иных общих закономерностей и представлений. Симптоматична в этой связи позиция Владислава Суркова: «Дело тут скорее в навыках, в представлении о жизни. Чем занималось поколение современных предпринимателей? Оно делило, участвовало в перераспределении как раз наследства СССР. Их поведенческий мотив прост - надо найти что-то и заполучить. Российский бизнес на сегодня не породил ни Фордов, ни Эдисонов, ни Биллов Гейтсов. Наш бизнес живет не за счет создания новых продуктов и технологий. Он все еще живет в значительной степени перераспределением и эксплуатацией не им созданной собственности. И это не его вина. Это специфика исторического момента»1.

После ослабления государственного присутствия в экономике, спонтанных изменений в политико-правовых правилах игры, деградации социальной сферы, последовала новая смена социально экономического курса, основанная на укреплении позиций государственного аппарата во всех сферах, артикулирующая проблему генетической совместимости российского социума с моделями и практиками отношений бизнеса и общества и отторжения и перерождения имплантируемых институтов. Является ли нарастающее доминирование государства в российской институциональной

1 Обновляйтесь, господа! // Итоги. - М., 2009. - № 44 (698).

299

системе регрессом или это специфическая форма, адекватная институциональным особенностям российского общества в распределении собственности при транзите от одной политико-экономической системы к другой?

Специфика исторического генезиса российского бизнеса в постсоветский период заключается в том, что государство посредством политико-административной консолидации политических элит и использования неформальных институтов властного доминирования добилось переформатирования социального контракта власти с бизнесом, проявляющегося в отказе последнего от отчетливых гражданских преференций в обмен на включение в систему управления и коррупционные сети государственно-бюрократических институтов.

Российские процессы модернизации стали результатом директивы «сверху», а не эволюционного развития «снизу». Форсированное насаждение сверху западных моделей, неоднократно имевшее место в российской истории, неизбежно влекло за собой период регресса или стагнации вследствие несоответствия привносимых моделей существующей институциональной системе, отсутствия институциональной инфраструктуры, необходимой для развития предпринимательства. Преобладающая роль государства в процессах модернизации привела к гипертрофированному увеличению его роли, к сужению гражданского общества.

Как правило, борьба элит за власть связана с процессами изменения форм собственности и столкновениями кланов и группировок по поводу перераспределения собственности. Любая быстрая смена общественно-политического строя вызывает политическую нестабильность, угнетает экономическую активность бизнеса и деструктивно влияет на его производительность и хозяйственные результаты.

В отличие от эволюционного, поступательного развития, радикальные реформы несут в себе дисфункциональные элементы не только для политической системы, но и для всех остальных подсистем общества. Нестабильность охватывает всю общественную систему, изменения действуют по «принципу домино», вызывая цепную реакцию. По справедливому замечанию академика В.М. Полтеровича, любая радикальная социально-экономическая «реформа создает предпосылки для интенсификации перераспределительных процессов в ущерб производственной деятельности ...стимулирует перераспределительную активность, т.е. деятельность, направленную на изменение пропорций присвоения производимого продукта без улучшения его качества или увеличения его объема»1. Это, безусловно, артикулирует проблемы личности и возможности реализации ее свободы, взаимоотношений необходимости и свободы, воли и разума, добра и зла, разумности собственности и ее морального оправдания, нужды и долга, роли труда в социализации человека, достатка и достоинства.

Как известно, бизнес рассматривает государство не столько как источник дополнительного конкурентного преимущества, сколько как политическую основу при принятии необходимых для предпринимателей экономических решений. Предпринимательское сообщество поддерживает институты власти даже в том случае, если их действия не совпадают с его интересами, корректируя или даже отказываясь от проектов, не получивших должной политической оценки и поддержки. Определенная часть российского бизнеса, выигравшая от приватизации, заинтересована в сохранении существующего порядка неэффективного государственного и муниципального управления, потери от которого компенсируются политическим влиянием.

Отсутствие соперничества с властью в области выработки и предложения обществу стратегических решений поощряется властью созданием тактических преференций, лояльным отношением к лоббированию корпоративных интересов при обсуждении тактических решений органов власти. Такая модель, по терминологии В.М. Полтеровича, является «институциональной ловушкой»2, в которой максимизация полезности достигается не рационализацией управления собственностью, а использованием власти как основного фактора конкурентоспособности. В рассматриваемом случае институализация бизнеса определяется уже не столько уровнем его социальной благотворительности, сколько степенью интегрированности гражданского общества в рыночную экономику и демократичностью политической сферы в целом.

В настоящее время в России в результате утверждения вертикали исполнительной власти сложилась и укрепляется «бюрократическая» модель взаимоотношений бизнеса и государства. Авторитарный откат привел не только к «равноудалению» бизнеса от власти. Государство, путем судебного преследования некоторых руководителей крупнейших финансово-промышленных структур и экспансии в экономику, добилось переформатирования социального контракта власти с бизнесом. Это выразилось в отказе последнего от политических претензий в обмен на включение в систему бюрократического управления и экономических интересов в России и за рубежом, включая плоскую шкалу налогообложения, преференции близким компаниям, продавливание политическими методами внешних бизнес-интересов и сделок и др. Важно отметить, что при этом основная часть российского среднего и малого бизнеса из этой системы взаимоотношений оказалась исключена, ибо права собственности в таких условиях оказались гарантированы лишь тем владельцам активов, которые находятся в тесных личных связях с государственными чиновниками, получающими свою долю доходов в бизнес-структурах, стабильность которых они политически обеспечивают.

В результате эволюция отношений бизнеса и власти в России вылилась в получение небольшим числом властных структур своей доли ренты за счет осуществления ручного управления и обоюдного контроля на основе принципа «взаимных заложников». Подобная система не могла не привести к концентрации собственности, гипертрофированному усилению неформальных механизмов согласования интересов бизнеса и власти.

В результате сложилась известная ограниченность и подчас невозможность реального управления предпринимателями собственными активами без использования административного ресурса и согласования с «заинтересованными органами». Это обусловливает повышенную рискованность тех инвестиций, которые не учитывают реальных

1 Полтерович В.М. Элементы теории реформ. - М.: Экономика, 2007. - С. 426-427.

2 Полтерович В.М. Институциональные ловушки: есть ли выход? // Общественные науки и современность. - М., 2004. - № 3.

отношений власти и бизнеса по поводу распоряжения собственностью. В особенности инвестиционный риск возрастает при игнорировании теневых силовых компонентов административного ресурса. Изнанкой «вертикализации» отношений власти и бизнеса явилась разросшаяся коррупция, ставшая колоссальным препятствием в деле институциональной трансформации российского бизнеса в направлении формирования национальной модели социального рыночного хозяйства.

Становление современного российского бизнеса как социально-политического института находится на начальной стадии. Институциональная эволюция российского бизнеса в постсоветской России свидетельствует о том, что предпринимательство было ориентировано не столько на разработку институциональных параметров рыночно-конкурентных стратегий, сколько на борьбу за доступ к государственным ресурсам посредством конструирования неформальных сетей и использования личных связей во властных структурах для контроля над конкурентами. Это обусловило увеличение коррупционных платежей на всех уровнях управления и неэффективное использование ресурсов. Проведенная приватизация государственной собственности привела к оформлению коррупционной модели институциональных взаимоотношений между бизнесом и властью. В концентрации капитала в руках узкого круга приближенных к власти лиц заключается принципиальная черта взаимодействия бизнеса и власти в России, основной смысл которой состоит в технологичном моделировании методами политического конструирования онтологического бытия бизнеса.

Последнее показывает, что «управляемая демократия», «равноудаленный бизнес» в условиях «государственного капитализма» позволяют добиваться результатов лишь в условиях неразвитости экономических институтов, что, по утверждению А. Либмана, в свою очередь не может не оказывать негативного воздействия на дальнейшие перспективы политической трансформации. И только если будет обеспечена конгруэнтность институтов, баланс эффективных и неэффективных, формальных и неформальных норм и правил, которые будут соответствовать друг другу, то достигнутое политико-экономическое равновесие сформирует соответствующие институциональные рамки экономического поведения бизнеса и обеспечит взаимовлияние различных игроков хозяйственной деятельности1.

Конфликтологическая парадигма рассматривает институт как относительно устойчивый, встроенный в структуры смыслов и средств набор правил и организованных практик, который обладает относительной независимостью от смены персоналий и относительной сопротивляемостью к специфическим индивидуальным предпочтениям и ожиданиями, а также к меняющимся внешним обстоятельствам2. Такой подход позволяет институционализировать конфликтное взаимодействие посредством регулирования отношений, направленного на поиск баланса интересов, избегая односторонних преимуществ для каждой из сторон и выступает альтернативой рентному подавлению бизнеса властью, так как реализуется на основе договоров и соглашений, взаимных уступок, путем достижения компромисса, консенсуса, согласия и установления социального мира.

Отношения социального партнерства четко демонстрируют критерии, на основании которых они могут превратиться в деструктивные и разрушительные, и такими критериями являются доминирование, опора на силовые методы, «клановая солидарность» с соответствующей закрытостью, замкнутостью, олигархический (бюрократический) корпоративизм. Система социального партнерства выступает важным фактором формирования институтов гражданского общества в лице предпринимательских объединений, осуществляя их цивилизованный диалог между собой и государством. Бизнес и государство не связаны договором (за исключением случаев национализации или реприватизации). Но государство может создать условия, при которых получение прибыли бизнесом будет обусловлено признанием приоритета государства в решении тех вопросов, которые обычно находятся в компетенции бизнеса. Это происходит, когда государство исполняет роль «охранника на входе», допускающего на рынок только тот бизнес, который признаёт приоритет государства в принятии ключевых решений Ограничение конкуренции способствует увеличению прибыли, которую получает приближенный бизнес увеличивая свою экономическую власть и способствуя укреплению политической власти государства. Структурный компонент власти отражает перекосы, существующие в рыночных структурах, тогда как стратегический - целенаправленную деятельность держателей власти по воспроизведению и усилению этих перекосов с прицелом на будущее.

Такой подход, продуктивно развиваемый в ряде работ А. Олейника, означает, что, во-первых, существуют перекосы в рыночных структурах, какими бы незначительными изначально они ни были; во-вторых, обладающие властью лица осознают связанные с этими структурными перекосами возможности и, в-третьих, своими действиями они способствуют расширенному воспроизводству перекосов. Властецентричное российское общество отвергает модернизацию без целенаправленных действий со стороны власть имущих по сохранению его зависимости от власти.

Норт концептуализировал эту проблему: «Поскольку институциональная система любой экономики порождает как продуктивные, так и контр-продуктивные стимулы для организаций, экономическая история любой страны представляет собой соединение разных тенденций развития»3. Концепция К. Поланьи состоит в маркировке типов экономической организации обществ по принципу доминирующей формы интеграции экономического процесса: редистри-буция (перераспределение ресурсов между экономическими агентами посредством некого центра), обмен и реципрок-ность (движение ресурсов между экономическими агентами на симметричной основе), - причем только первые две из них являются, по его мнению, образующими отдельный экономический тип. «Реципрокность» означает эквивалентный обмен, суть которого заключается во взаимном исполнении закона как для частных лиц, так и для властных

1 См.: Либман А. Экономические институты в «гибридных» системах // Свободная мысль. - М., 2007. - № 9. - С. 98.

2 March J.G., Olsen J.P. Elaborating the «New Institutionalism» // The Oxford Handbook of Political Institutions. - N.Y.: Oxford University Press, 2006. - P. 3.

3 Норт Д.С. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. - М., 1997. - С. 129.

структур. Редистрибуция, или перераспределение - такая форма организации движения ресурсов в обществе, когда экономические блага группы оказываются в распоряжении её верхушки, чтобы впоследствии быть распределенными между членами группы по её воле. Стимулируя воспроизводство неформальных отношений в частной жизни, незащищенность гражданских прав, власть, пренебрегая формально провозглашенными правами граждан, создает дефицит реципрокности, т.е. ответного безразличия граждан к установленным законом гражданским обязанностям. Этот дефицит может быть компенсирован только неформальными, личностными взаимоотношениями. Модели реципрок-ного поведения исключают зависимость исполнения публичных властных обязанностей в обмен на соблюдение гражданских прав от личных, приятельских отношений. Принцип реципрокности обладает потенциалом универсального социального интегратора в гражданское общество тех структур, которые существуют на уровне микросреды. Ограниченная во времени и пространстве, интегративная функция реципрокного поведения подчинена силе взаимных прав и обязанностей. Дефицит реципрокности препятствует институциализации отношений между бизнесом, гражданским обществом и властью, расширяя воспроизводство неформальных связей и образуя особый архетип господства-подчинения, лежащий в основе патернализма.

Неопределенность правил взаимоотношений между бизнесом и властью порождена неопределенностью, нели-гитимностью собственности. Потребность бизнеса в самостоятельно организованной среде, регулируемой недвусмысленными и внятными нормами, находится в противоречии с его зависимостью от властных институтов, произвольно регламентирующих права собственности. Данное противоречие является базовой характеристикой взаимодействия между российской властью и бизнесом, для которой определяющим является господство статусно-силовых отношений, не артикулирующих реципрокность в легальном соблюдении прав собственности, исключающего для бизнеса возможность пространства свободного действия, защищенного от власти. Отсутствие у предпринимательских структур убеждения в легитимности их прав собственности стимулирует отчуждение от законов и формирует одностороннюю институциональную зависимость бизнеса от власти, проявляющуюся в его готовности подчиняться исходя лишь из одной силы принуждения.

Во-первых, главным препятствием и сдерживающим фактором экономических преобразований в условиях транзитивных обществ являются социальные группы, в чьих руках сосредоточены выгоды от реформ при распределении издержек от них по всему социуму. Темпоральные различия между реализацией отдельных элементов множества реформ создают возможность извлечения транзитной ренты посредством арбитражных операций между «длинной» и «короткой» волями социума к изменению социальной действительности. Например, регулирование цен на электроэнергию и газ внутри России при либерализации экспортной торговли энергоносителями или свобода ценообразования при исторически сложившейся структурной монополии приносит огромные прибыли путем получения внеэкономической ренты узкой группе компаний, тесно связанных с государством, при распределении издержек от изменений на все социальные группы.

По мере исправления деформаций экономического устройства, чем «длинней» становится воля, чем более сокращается разрыв между выигравшими и проигравшими от реформ, чем больше, протяженней, «просторней» становится современность (в терминологии К.С. Пигрова), тем больше свобода.

Во-вторых, чем медленнее осуществляются реформы, тем больше возможностей для извлечения транзитной ренты у их первоначальных бенефициариев, тем больший объем социальных издержек возлагается на большинство социума. Стратегией чиновников-предпринимателей, занимающих инсайдерские позиции, является затягивание преобразований, сохранение диспропорций и максимизация ренты.

В-третьих, смена режима, основанного на сращивании экономической и политической власти, на другую модель - «приятельского капитализма», с перераспределением прав для «своих», порождает новую транзитивную ренту или стремление конвертировать ее в постоянную, используя достигнутое ресурсное преимущество для долговременного закрепления своего господства, используя, в том числе, методы деформации политико-экономических институтов.

В-четвертых, демократия не означает отказа от принуждения бюрократических и олигархических структур к выполнению универсальных правил игры, в противном случае эти структуры начинают использовать силу государства для реализации своих интересов. При этом «захват государства» бизнесом отнюдь не противоречит продолжению реформ в политической сфере. Мотивы политического конструирования институционального дизайна российского бизнеса как института порождены прежде всего функциональной сущностью экономических институтов - координация, определение характера и способов распределения и перераспределения ресурсно-доходного потенциала в обществе.

Политико-экономическая система современной России дает возможность ее структурным элементам получать дополнительную прибыль от использования властного потенциала, даже если эта система в целом или в частностях демонстрирует свою неэффективность. С другой стороны, условием поддержания институционального равновесия является заинтересованность игроков в сохранении властных позиций как с целью извлечения дохода, так и для обеспечения безопасности жизни, собственности, самой власти как самостоятельного блага. Общество ограниченного доступа означает порядок, основанный на взвешенном распределении власти между инсайдерами (элитой) и предполагающий исключение аутсайдеров из игры.

Элита использует политическую систему для создания источников ренты и с помощью ренты поддерживает стабильность политической системы. Анализируя общества открытого и ограниченного доступа, Норт вводит концепцию двойного баланса: экономическая и политическая система любого общества стремятся принадлежать к одному социальному порядку: либо открытого, либо ограниченного доступа. В связи с этим невозможно провести фундаментальные реформы одной из этих систем без реформирования другой. Политическая система ограниченного доступа не сможет сочетаться с экономической системой открытого доступа, поскольку политический контроль над входом на

рынок не даст развиваться экономической конкуренции. Сосуществование экономической системы ограниченного доступа с политической системой открытого доступа также невозможно: концентрация экономической ренты позволит элите подорвать политическую конкуренцию.

Среди недостатков обществ ограниченного доступа, или властных группировок, называют неэффективную в долгосрочном периоде эксплуатацию объектов собственности вследствие неуверенности в незыблемости прав собственности; ограничение конкуренции; искажение информации о товарах и услугах в отсутствие возможности установления конкурентных рыночных цен, ограничение стимулов к инвестированию, ущемление прав субъектов, не принадлежащих к элитным группам. Раскрывая структурные предпосылки взаимодействия бизнеса и власти, отметим, что, во-первых, бизнес и власть зависят друг от друга и действия каждого из них влияют на ситуацию другого. Во-вторых, возможность власти лишить бизнес контроля над собственными ресурсами является стратегическим компонентом ее доминирования. В-третьих, для бизнеса предпочтительнее находиться «внутри» поля взаимодействий, а не «снаружи», отказываясь от альянсов формальных и неформальных конфигураций с властью. В таком случае бизнес выигрывает от взаимодействия с властью, хотя в действительности это означает лишь минимизацию упущенных возможностей бизнеса, поскольку выигрыш достигается ценой согласия на доминирование власти. В-четвертых, влияние на бизнес может осуществлять либо непосредственно власть, либо «менее равноудаленные» бизнес-структуры, на которых возлагаются функции «дневного сторожа», «вышибалы на входе» (по аналогии с государством как «ночным сторожем»), регулирующего доступ к ресурсам и допускающего к распределению только тех, кто принимает особые правила игры, поддерживающие систему доминирования власти. Триада «власть-доверенный и уполномоченный бизнес-бизнес» представляется наиболее операционной конфигурацией. В-пятых, взаимозависимость бизнеса и власти имеет асимметричный характер, а их отношения характеризуются неравной степенью уязвимости. В-шестых, у власти есть достаточно оснований для привлечения бизнеса к открытому участию в выработке и реализации публичной политики.

Можно выделить три основных аспекта (или измерения) моделирования взаимодействия бизнеса и власти по следующему набору классификационных критериев: тип организационного дизайна бизнеса и степень институциона-лизации его отношений с властью; способ и степень легитимации бизнеса в обществе; композиция и балансировка отношений бизнеса, власти и социума. По данным признакам можно выделить следующие режимы функционирования отношений бизнеса и власти: «директивный», когда власть принимает форму господства, обеспечивающего выполнение бизнесом приказов и директив (именно это измерение нередко отождествляется с наличными средствами, ресурсами разного рода, дающими возможность властному сообществу осуществить свою волю); «функциональный», при котором власть предстает как способность и умение реализовывать функцию общественного управления бизнесом как социально-политическим актором, вступающим в определенные отношения; «коммуникативный», когда власть по отношению к бизнесу реализуется через общение, набор правил, понятных обоим сторонам.

Для директивного режима характерны аморфность бизнеса как политического субъекта, влияющего на выработку политического курса, стратегическое управление собственностью осуществляется доминирующим актором в лице власти, идеологическая легитимация «равноудаленности» бизнеса осуществляется через жесткое манипулятив-ное воздействие СМИ. При функциональном режиме бизнес частично автономен, развита система «кормлений», в конкурентной борьбе между бизнес-акторами превалируют административные методы, права собственности размываются властными контролирующими институтами, а в механизмах перераспределения доминируют силовые, но опирающиеся на правовые нормы, ресурсы. В коммуникативном формате бизнес-акторы независимы от власти, влияя на разработку политического курса через официальные механизмы лоббирования и взаимодействуя между собой по законам рыночной конкуренции, права собственности четко определены и закреплены, в процессах перераспределения доминируют экономические и юридические механизмы.

При доминировании «директивных» форм политического конструирования организационного дизайна бизнеса, основанных на распределении ресурсов, насильственный аспект может просматриваться довольно отчетливо. При «функциональном» толковании взаимоотношений на первый план начинают выступать более гибкие формы принуждения (в частности, правовые). В случае же «коммуникативного» ее понимания она приобретает характер «культурного» сотрудничества, «доверия», «согласования».

Все эти аспекты взаимоотношений бизнеса и власти правомерно рассматривать в качестве следствий динамики объективных и субъективных структур, находящихся в тесной и сложной взаимосвязи, способной реализовываться в различных пространственных конфигурациях. Конкурентное политическое пространство может быть в неиммитаци-онной форме образовано только спросом со стороны экономических интересов власти, а реальная экономическая конкуренция между бизнес-агентами стимулирует создание институциональной среды, минимизирующей спрос на псевдоконкурентность в политической сфере. Но если бизнес в России генетически деформирован, то зачем понадобилось возрождать пассионарность предпринимательства? Дело в том, что помимо проблем структурного кризиса Россия столкнулось с проблемами поддержания падающей конкурентоспособности многих отраслей национальной экономики, вплоть до технической деградации и катастрофогенности, что в немалой степени и заставило заговорить о необходимости возрождения предпринимательского духа.

Сознательно культивируемое обновление предпринимательства имеет явно политический характер. Это связано не только с защитой интересов крупного бизнеса - реальных акторов социально-экономической политики. Это -мобилизующий идеологический концепт, обладающий практически всеми необходимыми признаками системного мировоззрения, содержащий набор рационализирующих схем и ценностных ориентиров независимости, свободы, индивидуального успеха в самореализации.