CC BY
35
Сер. 12 2008 Вып. 1
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
А. В. Алейников
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ СТАНОВЛЕНИЯ БИЗНЕСА В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
Осуществляемый в России «тройной переход» от советского государства к демократии, от плановой экономики к рынку, от республики к самостоятельному государству привел к появлению новых и трансформации ранее существующих социально-политических институтов.
Важнейшим из них является бизнес как институциональный комплекс, без трансформации которого невозможно создание механизмов управления российской политико-экономической и социальной системы, адекватных декларируемым целям развития общества.
Взаимоотношения бизнеса и общества являются одним из самых сложных блоков реальной социальной практики и недостаточно концептуализированной исследовательской задачей политической социологии. Три «Р» — «power», «prestige», «payment» (власть, социальный статус, денежные доходы) — являются, с одной стороны, основными мотиваторами бизнеса. С другой, рост капитализации бизнеса всегда рассматривается и как метод достижения власти, борьба за которую становится движущей силой социально-экономического развития. Творчество и стремление к власти, по формулировке Й. Шумптера, являются основными мотивациями предпринимателей1. При этом необходимо отметить, что конкретные формы и методы, используемые бизнесом в экономическом процессе, зависят от политической институциональной среды.
Бизнес как составная часть общества неразрывно и органично с ним связан. Однако для России характерен ценностный, психологический, мотивационный конфликт с социальной средой, идеологизированность и общественная значимость которого объясняется как общей «антиолигархической» направленностью политического дискурса, так и происходящими в последнее время существенными институциональными изменениями на уровне политической и социальной системы (элементы ренационализации в сочетании с укреплением властной вертикали). Особо следует отметить удивительное социально-экономическое расслоение как по уровню жизни, доходов населения, так и по регионально-экономическому пространству. По общепризнанным данным академика Д. Львова, в России 15 % наиболее богатого населения владеет 85 % сбережений, на их долю приходится 57 % денежных доходов и 92 % доходов от собственности, они несут 98 % расходов на покупку валюты2.
Спор о месте и роли бизнеса в обществе — это определенный ракурс разного понимания человека и различных толкований сути его свободы («от чего» или « для чего»). До сих пор не окончен спор о «равночестности» таких составляющих экономическую деятельность основ, как производительный труд и финансовые операции, об основных нравственных принципах хозяйствования — «этика достаточности» или «этика прибыльности», о моральных побудительных основах мотивации в бизнесе, границах невидимой руки рынка и экономического «демонизма».
Тезисы французских экономистов-физиократов «laisser faire, laisser passer — пропустите вперед, не мешайте действовать» и « laisser-nous-faire — дайте нам сделать самим»3,
© А. В. Алейников, 2008
положенные в основу современной социологии предпринимательства, рассматриваются некоторыми авторами как основной принцип водораздела в векторах духовного и политического развития России и Европы4.
Российский бизнес практически не имеет собственных традиций существования, признаваемой обществом предпринимательской этики. Ф.М. Достоевский писал, что «человек самостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельной жизнью нации... всею исторической жизнью страны»5. Для современной России традиционалистские установки негативного отношения к предпринимательству существенно артикулированы социальной памятью о реальном воплощении коммунистической утопии, умноженной на эмпирически осознанный «вброс» в рыночные отношения. В России — по сути дела, страны с полупатриархальной нравственностью и моральным кодексом строителя коммунизма,— внезапное появление массовых криминальных разборок, огромного рынка проституции и наркомании, «переквалификация» инженеров в «челноков», разрушение советской социальной инфраструктуры не могли не привести к деморализации и десоциализации общества.
Более того, несмотря на изначальную идеологическую и политическую нейтральность самих слов «бизнес» и «бизнесмен», в российской политической культуре им достаточно часто придается заведомо негативный смысл, ассоциирующийся или с «нечестностью», «обманом», или с ярковыраженной индивидуализированной ориентацией на деловой успех как основной, имманентный критерий смысла жизни. «Наши хозяйствующие субъекты — пишет С. Чернышев,— оторвались от народной массы и оказались в этически чистом поле, вне целей и смыслов. Общество по отношению к ним расколото на прокуроров и попрошаек, власть делится на волков и гиен»6.
В российском обществе не восприняты многие принципы римского частного права, в том числе безусловной защиты частной собственности. Отделение частного интереса от общественного не только противоречит российской традиции, но и подкрепляется соответствующими правовыми механизмами. В российском праве не закреплен приоритет устойчивого экономического и социального развития над частным интересом максимизации извлечения прибыли. Отсюда — взаимное нарастающее отстранение гражданского общества, власти и бизнеса, отсутствие консолидированности и неотчетливая структурированность, которая объясняется не только слабой артикуляцией интересов общества, но и неразвитостью соответствующих институтов, в том числе бизнеса. С другой стороны, само общество до сих пор не смогло установить соответствующие нормы и правила для бизнеса, адекватные новым формам экономического, политического и социального пространства.
В России переход к капитализму, носящий характер «догоняющей модернизации», сопровождался политическим выживанием властью старых социальных форм при политической неразвитости, неготовности субъектов социальных отношений. Современный капитализм на Западе возник в результате длительной политической борьбы против ценностей средневекового, дворянско-крестьянского мира и является итогом развития свободной конкуренции, которую бизнес одновременно отрицает и воспроизводит. Российский бизнес возник по политической воле государства и на основе разрушения огосударствленной экономики, что создает особый тип социальной архитектуры отношений труда и капитала, собственника и менеджмента, бизнеса и власти. Отсутствие свободной конкуренции, не связанной с откровенным аппаратно-государственным протекционизмом, силовым или криминальным «способом производства», тормозит формирование массового «самостоятельно делового человека». Это противоречит объективным тенденциям в изменении роли предпринимательства в социальных отношениях.
Так, по данным беспрецедентного по масштабу социологического исследования, доля предпринимателей в составе населения (исключая крупный капитал) равна 2,7 %, при этом число тех, кто хотел бы уже сейчас начать свое дело, заняться собственным бизнесом, составляет 36,6 %7. Эти данные свидетельствуют о выходе значительной части населения из анемического состояния, их можно считать проявлением его социализации. Однако, по мнению исследователей, основной доминантой хозяйственной стратегии и критерием успеха крупного бизнеса в России является поглощение чужой собственности, а не ее создание и эффективное управление8.
На подобную специфичность социального восприятия предпринимательства в России обращает внимание Маргарет Тэтчер: «Мы должны перестать думать, что последнее слово принадлежит московской политической и бюрократической элите. Россия по своей природе очень богата... Но самое ее большое богатство — миллионы молодых потенциальных предпринимателей. Им нужно помочь разобраться, в чем существо капитализма, а что не имеет к нему отношения»9.
Специфика российского капитализма, обусловленная особенностями его происхождения, функционирования и социально-политическими результатами, определяет и специфику бизнеса как системообразующего элемента рыночной демократической социальной организации.
Для концептуализации обозначения сложившейся в России политико-экономической системы, которая, несмотря на наличие структурных характеристик рыночной экономики и политической демократии, не в полной мере отвечает стандартам промышленно-развитых стран, используется множество определений. Политологи, социологи, экономисты широко применяют понятие «клановый капитализм», «меркантилистская экономика», «мутантный капитализм», «переходный капитализм», «политико-экономический гибрид», «периферийный капитализм» и др.10
На наш взгляд, значительную методологическую ценность имеет проведенный Ф. Фукуямой11 и другими западными исследователями сравнительный анализ западных эталонов политической и предпринимательской деятельности, для которых характерны обезличенность, универсальность, прозрачность и системы социальных связей в азиатских странах, построенных на семейно-родственной поддержке и «чувствах взаимной признательности между участниками»12. Используя предлагаемый укоренившийся в английском языке термин «сгопу capitalism», можно охарактеризовать российскую политико-экономическую систему как «государственно-приятельский капитализм».
Прежде чем перейти к определению понятия «бизнес», отметим, что в этом случае весьма ценными являются некоторые теоретические предпосылки, предложенные А. Пятигорским. Так, в частности, он отмечал, что Франклин Рузвельт , разрабатывая концепцию «Нового курса», думал об экономике политически, а большевики, формулируя задачи социалистической революции, думали о политике экономически13.
Так и проблематика российского бизнеса, его социальной ответственности и экономической эффективности, культурно-национальной идентичности и функций ограничивается, как правило, сюжетами связей с властью в самой широкой палитре — от немногих панорамных экономико-социологических и политологических исследований до огромного числа сериально-легкомысленных, но не лишенных полезной эмпирической фактуры, обзоров и хроник, сводящих предмет исследования к стереотипам тождественности бизнеса и олигархии. Объект анализа, как правило, незаслуженно сужен до экономико-юридического теоретического анализа проблем корпоративного управления, промышленной политики или государственного регулирования предпринимательства, различных аспектов функционирования бизнес-структур. Приведем одно из таких суждений, наиболее
полное и рельефное в современной экономической литературе: «Под бизнесом как процессом понимают организованные усилия людей по производству и (или) продаже с целью получения прибыли товаров и услуг, удовлетворяющих потребности общества. Общее представление о бизнесе подразумевает, что бизнес — это индивидуальная деятельность субъекта, направленная на обеспечение самых оптимальных для него условий существования. Такая трактовка бизнеса определяет его как индивидуальную экономическую деятельность хозяйствующего субъекта, направленную на достижение им материального благополучия14. Следует согласиться с утверждением о том, что бизнес не стал еще в полной мере объектом теоретического анализа и «пока не только не решена, но даже всерьез не поставлена задача комплексного описания... бизнеса в целом», вплоть до отсутствия «сколь-нибудь общепринятых его определений»15.
Под бизнесом мы понимаем комплекс формальных и неформальных правил, принципов, норм, обуславливающих и регулирующих рисковую (не гарантированную) деятельность по управлению, распоряжению и отчуждению собственности, участники которой пытаются изменить свой статус в обществе путем повышения эффективности процесса удовлетворения экономических, культурных, духовных и социальных потребностей. Предлагаемое нами понятие бизнеса является достаточно операциональным термином и может, на наш взгляд, претендовать на определенное место в категориальной системе политологии и социологии.
Безусловно, это определение, как и любое другое, не исчерпывает всей палитры особенностей российского бизнеса, но, на наш взгляд, позволяет сформулировать специфику политической среды его институциональной трансформации. К ним можно отнести:
— отсутствие единых правил конкурентно-рыночной игры;
— избирательный характер правоприменительной практики по отношению к различным экономическим субъектам;
— неадекватная роль силовых структур во взаимоотношениях хозяйствующих субъектов;
— высокая степень политического влияния на текущую производственную, финансовую и инвестиционную деятельность предприятий;
— концентрация рыночной власти поставщиков и покупателей в руках государственных корпораций.
Особенностью исторического развития России является дискретный характер процессов трансформации, определенной синусоидой модернизационных циклов: рывок, скачок (как правило, под угрозой военных поражений или утраты суверенитета) сменяется периодом «застоя» и утраты позиций. «Причина состоит в том,— пишет А. Н. Нестерен-ко,— что российская модернизация всегда ограничивалась одной, технико-экономической стороной. Повинуясь гнету государства, подневольные крестьяне и рабочие строили города, каналы, железные дороги и заводы на болоте или вечной мерзлоте, и власть считала это достаточным основанием для прорыва в число сверхдержав. Обратим внимание, что такие процессы никогда не сопровождались созданием институтов свободного предпринимательства и частной собственности, не говоря уже о проникновении духа свободного предпринимательства в крестьянскую или купеческую среду»16. Очевидно, что в системе факторов трансформации структуры, организации и институты бизнеса должны играть доминирующую роль, а их развитие и адаптация являются одной из центральных функций власти.
Взаимодействие между различными полями, где каждый стремиться достичь своих целей и потому ищет компромисс с окружающими — вот основополагающий принцип
неоинституционализма, понимающего контракт как обмен, условия которого заранее известны и приняты сторонами. Контракт — это обмен правомочиями, который является соглашением и содержит взаимные ожидания, при этом в любом контракте всегда присутствует «элемент взаимного давления», который обусловлен как противоречащими интересам сторон, так и ограниченностью ресурсов. Следовательно, предметом контракта между обществом, властью и бизнесом является их имплицитное (т. е. невыраженное) взаимодействие, являющаяся не разовым, а долговременным состоянием, процессом. При этом те активы и ресурсы, которыми располагают общество, власть и бизнес имеют ценность только до тех пор, пока соединены вместе и используются как единый актив, направленный на соответствие общенациональным целям. Нарушая контракт, партнер и подвергает риску свое благосостояние, и уменьшает стоимость (ценность) активов других акторов.
Сменив парадигму развития — от совершенствования планово-социалистического народного хозяйства к рыночной экономике — Россия столкнулась с проблемой, которую вынуждена решать в сжатые исторические сроки. Речь идет об интеграции как совпадающих, так и противоречивых устремлений частного сектора с интересами государства в контексте национальной социально-экономической политики. Не только бизнес, но власть и общество пытаются вести диалог друг с другом в стремлении определить стратегию и тактику дальнейшего взаимодействия, а также принципы этого взаимодействия.
На повестку выдвинулась необходимость формирования системы управления и механизмов взаимодействия государства и бизнеса, адекватных конституционно-декларируемым целям, с тем чтобы обеспечить формирование в России социального рыночного хозяйства европейского типа, предусматривающего политическую легитимацию российского бизнеса и его признание обществом, поддержание и развитие малого и среднего бизнеса, структурную перестройку и модернизацию промышленного сектора экономики.
Налаживание конструктивного диалога между бизнесом, властью и социумом посредством развития институциональных механизмов гражданского общества является условием повышения капитализации российского бизнеса, самоорганизации и консолидации бизнес-сообщества, и позволяет отстаивать не только экономические, но и политические цели. Социальная ориентация и организационная культура цивилизованной конкуренции призваны стать не только основой самоорганизации делового сообщества, но и фактором взаимопонимания с бизнес-партнерами. Начавшийся процесс становления функциональной системы представительства российского бизнеса и обозначившиеся тенденции к саморегулированию призваны усилить прозрачность, открытость бизнеса перед обществом и способствовать ускорению легитимации бизнеса и повышению его инвестиционной привлекательности.
Таким образом, речь идет о специфической логике институциональной трансформации взаимодействия бизнеса и власти в условиях известной «вертикализации» системы исполнительной власти, усиления «властной семейственности» в бизнесе и лояльности российских предпринимателей политической власти, предусматривающей, среди прочего, даже такие меры, как передачу государству всей собственности по первому требованию (О. Дерипаска).
Инструментом выявления данной логики являются основные методологические подходы к объяснению взаимодействия бизнеса и власти в рамках гражданского общества, которое выступает институциональным полем взаимодействия бизнеса, государства и социума. В его рамках на нормативно-правовом уровне разрабатываются основные «правила игры», а на структурно-функциональном уровне определяются механизмы и инструменты регулирования этого взаимодействия.
Высоким эвристическим потенциалом в этом отношении обладают аналитический, институциональный, плюралистический, сетевой и другие подходы. Особо подчеркнем
методологическую значимость концепции нового способа управления (Governance). Л. В. Сморгунов определяет ее общий смысл в том, что «государственное управление утрачивает прежнюю жесткость, детализированность и регламентированность; оно базируется скорее на горизонтальных, чем на вертикальных связях между правительственными органами, ассоциациями гражданского общества и бизнесом. Подобное управление отличается как от простого администрирования, при котором источником политических решений выступает исключительно политическое руководство, так и от рыночной модели с ее акцентом на торговой сделке, где каждый участник пытается максимизировать свою выгоду»17.
Что касается логики институционализации бизнеса и власти в России, то она в условиях смены одной тоталитарной парадигмы на другую, связанную с императивами рыночной эффективности и прибыли, не всегда признающих самодостаточности прав собственников, характеризуется следующим:
— отсутствием правил игры, одинаково конституированных для государства и бизнеса, что приводит к конвертации бизнесом былого политического влияния в материальные активы с их последующим выводом из национального оборота;
— расслоением общества, которое в этой ситуации деградирует, не признает легитимности нахождения собственности у нынешних ее обладателей и ставит перед властью проблему национализации;
— игнорированием интересов общества при взаимодействии бизнеса и власти по причине олигархического характера капитализма в стране;
— стремлением властных структур, не связанных правилами и контрактами, отвечающими общественным потребностям, национализировать бизнес, не опекаемый властными структурами.
В результате бизнес все более выводится за рамки формирования широкого институционального поля, лишается права участия в организации отношений в иных, кроме экономической, сферах деятельности, что противоречит его роли в политическом процессе. Происходящая ныне «деполитизация» и «департизация» бизнеса, столь очевидная с точки зрения антиолигархического дискурса, не вполне отвечает интересам бизнеса как актора процесса институциональной трансформации российского общества.
Отметим, что происходящий в настоящее время процесс перехода контроля над активами от частных структур к государству вполне отвечает общественным ожиданиям. По данным социологических опросов, на вопрос «должно ли государство национализировать крупнейшие частные сырьевые холдинги?» 72 % респондентов дают положительный ответ, при этом 38 % опрошенных формулируют свою позицию предельно жестко: «Да, не заплатив ни копейки!»18. Итоги национализации в 2002-2007 гг. выглядят впечатляюще. Так, в собственность ОАО «Газпром» перешли такие крупнейшие кампании, как «Сибнефть», «Sakhalin Energy», «Нордгаз», «Стройтрансгаз», «Мосэнерго», «Сибур» и др. ОАО «Роснефть» стало владельцем предприятий, ранее входивших в «Юкос», а ФГУП «Рособоронэкспорт» получил контроль над «АвтоВазом», крупнейшим мировым производителем титана «ВСМПО-Ависма», вертолетными заводами и КБ и т. д. Безусловно, надо признать политическую логику подобных мотивов, связанную с необходимостью обеспечения государства в нефтяной и газовой промышленности, в сферах, связанных или с национальной безопасностью, или с желанием государства выступить в роли антикризисного менеджера на отсталых, убыточных предприятиях, имеющих государственный социальный статус и значение. Любопытно отметить, что выстраиваемая модель национализации не предполагает полного вытеснения частного бизнеса, а сопровождается, в том числе, и сугубо рыночными
механизмами (либерализация рынка акций «Газпрома», народное IPO «Роснефти» после поглощения Юкоса, привлечение управленческих ресурсов частного бизнеса)19.
Добавим, что национальные институты как деперсонефицированные образцы отношений и норм поведения, правил игры в обществе, должны регулировать имеющиеся у бизнеса, доставшиеся в силу различных причин по «конвенциальной стоимости» ресурсы от их возможности передачи в руки ненациональных собственников с ориентиром только на рыночную цену. В этом аспекте, как представляется, приоритетной является политическая цена гарантий безопасности общества.
Проблема двойной нелегитимности ресурсов, управляемых современным российским бизнесом, должна, на наш взгляд, рассматриваться более широко. Нелояльность собственного населения, считающего (хотя это утверждение спорно и заслуживает отдельного рассмотрения), что собственность у него попросту украли, в определенной мере обуславливает и попытки легимитизирования бизнес-ресурсов путем отчуждения их или в пользу государства. На наш взгляд, цивилизующую роль в этом должно играть государство, выполняя функции «группы давления», «лоббиста» и т. д. на глобальном рынке.
Рыночный демократический бизнес, сущностной чертой которого является «демократия налогоплательщиков» (термин Е.Т. Гайдара), не может игнорировать национальные культурные и социальные реальности,— в противном случае под сомнение ставится его определение как ведущего актора институционального социально-политического пространства. В российском контексте необходимо обратить внимание и еще на два обстоятельства. Во-первых, возлагая на государство ответственность за защиту частной собственности, бизнес зачастую понимает эту функцию лишь как «защиту от других для себя», игнорируя тот факт, что санкции к другим вне всеобщего выполнения существующих институциональных правил игры, не являются достаточным условием. Иными словами стратегия подчинения бизнеса праву и общенациональным задачам должна быть институционально выражена. И второе: бизнес в системе современного российского менеджмента в аспекте технологий управления собственностью позиционирует себя подчас в отрыве от объектов и субъекта этого управления.
Специфической особенностью взаимоотношений бизнеса и власти в России является присущий им клиентелизм, лоялизм, фаворитизм, институциональная недостаточность и институциональные склерозы, которые воспроизводят патронажно-клиентелистские отношения, неизбежно проецирующиеся на отношения собственников и менеджерской обслуги, топ-менеджеров и линейных руководителей. По этой причине близость к власти или место в политической иерархии является более надежным способом приобретения, распоряжения или защиты собственности, чем наличие финансовых ресурсов для поддержания ее функционирования, что также обусловливает неэффективность управления собственностью, рост издержек, деформацию конкурентноспособности, снижение эффективности производства и удорожание конечного продукта для потребителя. Отсутствие «спроса на право» у бизнеса и государства и использование последним юридических инструментов в противодействии бизнесу толкает частные структуры на поиски защиты от вторжения власти и возникающей отсюда институциональной неопределенности в неформальных правилах игры. Это ведет к «дефициту доверия» в предпринимательской среде и обществе в целом. Хотя весь мировой опыт показывает, что чем выше уровень развития институционализации взаимоотношений бизнеса и власти в концепте гарантий от национализации собственности или ее перераспределения в зависимости от смены правящих элит, тем выше национальная ориентированность бизнеса на внутренние инвестиции, конкурентоспособность, эффективное управление собственностью; конвертацию финансового капитала в развитие человеческих ресурсов20.
Однако характерной чертой трансформационных процессов постсоветской России является доминирование различных стандартов к политическому конструированию бизнеса и деформация институтов для различных бизнес-групп. Примером этому являются две логики развития двух одинаковых (как с точки зрения особенностей возникновения, так и с точки зрения национальной значимости управляемых активов) бизне-сов — фактическая экспоприация «Юкоса» и продажа «Сибнефти», свидетельствующие о неправовом характере российской экономики в целом. Отсюда — создание дополнительных преимуществ политическими средствами для не всегда эффективного управления собственностью, накладываемое на огромные возможности широкого маневра государственных структур, не связанных при этом институциональными ограничениями. А. Либман пишет об отсутствии «спроса на право» у бизнеса и государства и использовании последним правовых инструментов в противодействии бизнесу, что толкает частные структуры к поиску защиты от вторжения власти и возникающей отсюда институциональной неопределенности неформальных правил игры, т. е. о «дефиците доверия» в бизнесе и обществе, которое превращается в „общество общего недоверия"»21.
Утверждение и развитие новых экономических и политических институтов, таким образом, тормозится системой «параллельной институализации», при которой существование действующих норм и правил, несмотря на их очевидную неэффективность, подчинено «логике рентабельности» чиновников, извлекающих доходы не от конкурентных рыночных взаимодействий, а от соперничества на неафишируемых рынках политических и аппаратно-административных услуг. При этом, отмечая неизбежность подобной логики «институционального междуцарствия» во всех трансформирующихся обществах, некоторые исследователи справедливо указывают на постепенную стабилизацию, консервацию этого состояния в России22.
С точки зрения политического неоинституциализма, экономические институты («логика рентабельности») эффективны тогда, когда политические институты («логика общественной трансформации») обеспечивают использование властных полномочий в целях инфорсмента прав собственности, и, с другой стороны, обеспечивают ограничители для действий власти в отношении бизнеса в целом, особенно по минимизации возможностей извлечения политической ренты (доходы от пребывания у власти). Очевидно, что анализ институциональных изменений в России показывает со всей очевидностью, что лишь ограниченная, не всегда репрезентативная часть бизнеса обладает политическим ресурсом, обусловленным, как правило, возможностями «открытого окна» — доступа к центру государственно-политического аппарата. Именно эта часть бизнеса, по сути, не заинтересована в институциональном оформлении адекватной модели бизнеса, обладающего как достаточными ресурсами, не связанными с государственным предпринимательством, так и эффективной системой отношений с властью.
Происходит смещение парадигмы развития бизнеса при прямом участии государства, проявляющейся:
— в активации деятельности действующих и создании новых государственных корпораций с резким увеличением масштабов их бизнеса;
— экспансии государственных холдингов в непрофильные сферы бизнеса;
— артикуляции государственного интереса на активах уже не «нелояльных режиму» или «налогопроблемных» структур, а на эффективно работающий бизнес;
— повышении уровня принятия политических решений при сокращении проектного статуса при рассмотрении различных бизнес-стратегий.
Важно отметить, что экономическая эффективность подобной экспансии, по некоторым косвенным признакам, рассматривается как вторичная по отношению к планируемой «политической прибыли», что, в свою очередь, снижает стимулы или возможности интенсификации усилий бизнеса в модернизации и трансформационных процессах.
На наш взгляд, институциональный процесс взаимодействия бизнеса и власти в России можно рассматривать и как установление контроля над бизнесом со стороны политиков, и как воздействие бизнеса на разработку государственной политики. Если при этом поведение государства, вне зависимости от целей политики (повышение эффективности бизнеса или извлечения прибыли отдельными чиновниками), означает принуждение бизнеса к выполнению его условий, то бизнес не обладает такими возможностями.
Более того, российский бизнес, как правило, рассматривает государство не как источник дополнительного конкурентного преимущества, а как политическую основу при принятии экономических решений, поддерживая существующие институты власти даже в том случае, если их действия не совпадают с бизнес-задачами, корректируя или даже отказываясь от проектов, не получивших должной политической оценки и поддержки.
Российский бизнес, особенно в его части, выигравшей от приватизации, заинтересован, как это ни парадоксально, в сохранении существующего порядка неэффективного управления, потери от которого компенсируются политическим влиянием. Отсутствие соперничества с властью в области выработки и предложения обществу стратегических решений поощряется властью созданием тактических преференций, лояльным отношением к лоббированию корпоративных интересов при обсуждении тактических решений органов власти. Такая модель, по терминологии В. М. Полтеровича, является «институциональной ловушкой»23, когда максимизация полезности достигается не ра-ционализированием управления собственностью, а использованием власти как основного источника конкурентноспособности.
На наш взгляд, институализация бизнеса определяется не уровнем его благотворительности по отношению к обществу, а функцией максимизации интегрирования населения в рыночную экономику и демократическую политическую реальность.
Дж. Бьюкенен, рассматривая концепцию государства как особого случая властных отношений, возникающих на основе социального контракта о передаче гражданами части своих прав на контроль своей деятельности в определенных сферах, отмечает, что «государство, которое теоретически является производным от индивидуалистического расчета, совершенно отличается от государства, которое возникает как инструмент самого договора, как средство содействия и реализации сложного обмена»24.
Таким образом можно выделить две модели взаимодействия бизнеса и власти. Первая — государство — «стационарный бандит» (М. Олсон, Д. Норт) использует свою монополию для максимизации дохода группы лиц, обладающих политической властью. Задача государственного аппарата в данной модели — не благосостояние общества, а внедрение такой структуры собственности, при которой достигается наиболее высокая возможность извлечения ренты. Пьер Бурдье выделял два класса ренты: «рента от ситуации, которая связывается с фактом нахождения рядом с дефицитными или желательными вещами... и с агентами (определенное соседство, приносящее выгоды от спокойной обстановки, безопасности и др.) или вдали от нежелательных вещей или агентов» и «прибыли позиции или ранга. которые связываются с монопольным владением отличающей собственностью»25.
Важно отметить, что экспансия государства в экономику, перераспределение собственности, обложение бизнеса различными поборами носит систематический и публично декларируемый характер. Так, например, в одном из интервью Председатель
Счетной палаты С. Степашин утверждает: «У нас все богатые люди делятся. Это называется социальная ответственность бизнеса»26.
Необходимо отметить и такую важную черту подобного типа политического дизайна институционального развития предпринимательства, как распределение «силового потенциала», т. е. ситуация, когда одна группа людей использует естественный насильственный потенциал государственного аппарата для достижения сравнительного преимущества в конкурентной борьбе. В. Ю. Сурков в связи с этим пишет: «В этом ничего хорошего на самом деле нет, потому что если отношения между богатыми и не очень богатыми людьми в нашей стране не нормализуются, у нее нет будущего»27.
Вторая модель заключается в конституционно и институционально оформленном положении бизнеса в обществе, которое подразумевает использование государством своей монополии на насилие лишь в рамках делегированных ему полномочий, а бизнес рассматривает свою социальную ответственность (уплата налогов, выплата «белых» зарплат, повышение образовательного уровня персонала и их семей, расширение здравоохранительных программ и т. д.) не как повинность, не как вид «откупного оброка», а как имманентную его социально-политической сущности обязанность.
Отношения бизнеса и власти имеют диалектическую, противоречивую, конфликтную природу. В ряде исследований делается аргументированный вывод о том, что «все отношения между капиталом и государством строятся не на том, что капитал может сделать политически посредством своих объединений... но на том, что капитал может отказаться делать экономически, с точки зрения инвестиций»28.
Таким образом, можно сделать следующие выводы:
— власть на современном этапе политического развития России является фактором устойчивости финансово-кредитной и экономической систем, но не гарантом эффективности динамического развития бизнеса;
— действия власти (так называемый «план Путина») позволяют преодолевать различные «провалы рынка», например, в сфере нанотехнологий, атомного энергомашиностроения, авиа- и судостроительной промышленности. Однако для эффективного использования властного потенциала, направленного на повышение уровня и качества управления собственностью, необходимо соответствующее качество политических институтов;
— власть в России является важнейшим фактором повышения рыночной стоимости бизнеса (наиболее характерный пример — взрывной характер роста капитализации ОАО «Газпром»). Однако, замещая рыночный механизм политическим влиянием на производственную эффективность, необходимо сохранять баланс отношений между всеми субъектами рынка;
— чрезмерное увлечение эгоистического использования власти отдельными бизнес-структурами может способствовать уменьшению эффективности производства и отклонению ключевых экономических показателей от рыночно-оптимальных, а также росту трансакционных издержек на оплату «политических услуг»;
— создание «придворного ансамбля» экономических структур вызывает определенную искривленность в объективности информации о реальных бизнес-процессах, что отражается на обществе в целом (рост зарплат в нефтегазовом секторе приводит к эффекту домино в других отраслях без соответствующего увеличения производительности труда и к росту избыточной денежной массы у населения). Чем больше при этом расширяется политическое пространство в бизнесе, чем выше становится уровень принятия политических решений о вариантах и направлениях
инвестиций капитала, тем выше цена управленческих ошибок, тем дороже последствия решений, основанных на ограниченности информации;
— власть может негативно воздействовать на сам «дух капитализма» (Макс Ве-бер), когда политически близкий бизнес улучшает свое положение за счет бизнеса «равноудаленного», вызывая в обществе по-новому окрашенную и формулируемую проблему справедливого распределения.
Следовательно, основным направлением институциональной трансформации российского бизнеса должно стать создание и внедрение такой структуры управления всеми видами собственности, при которой минимизируется возможность извлечения политической ренты, связанной с преимуществами «государственно-приятельского» положения любого субъекта политического процесса.
1 Schumpeter J. Die Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung. Leipzig, 1912.
2 Львов Д. Синдром выживания в катастрофу // Top-Manadger. 2007. Июль-август. № 73. С. 83.
3 Knowles E. The Oxford Dictionary of Quotations. Oxford, 2001. P. 20.
4 Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории. М., 2005. С. 19-20, 25-26, 33 и др.
5 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 // Собр. соч. Л. 1994. Т. 12. С. 110.
6 Чернышев С. Россия суверенная: как заработать вместе со страной. М., 2007. С. 299-300.
7 Реальная Россия: социальная стратификация современного российского общества. М., 2006. С. 74.
8 Пантин И. К Выбор России: характер перемен и дилеммы будущего // Полис. 2007. № 4. С. 131-133.
9 Тэтчер М. Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира. М., 2007. С. 115.
10 См. напр.: Явлинский Г. А. Социально-экономическая система России и проблема ее модернизации: Дисс. ... докт. экономич. наук. М., 2005. С. 82-85.
11 Фукуяма Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. М., 2004.
12 Адамс О. Коррупция в КНР сквозь призму китайской политической культуры. М., 2001. С. 5-6.
13 Пятигорский А. Что такое политическая философия: размышления и соображения: Цикл лекций. М., 2007. С. 12-13.
14 Катькало В. С., Панибратов А. Ю. Основы бизнеса. СПб., 2006. С. 7.
15 Паппэ Я. Ш. Российский крупный бизнес как экономический феномен: особенности становления и современного этапа развития // Проблемы прогнозирования. 2002. № 1. С. 29; Паппэ Я. Ш. Российский крупный бизнес как экономический феномен: специфические черты, модели его организации // Проблемы прогнозирования. 2002. № 2. С. 83.
16 Нестеренко А. Н. Экономика и институциональная теория. М., 2002. С. 127.
17 Государственная политика и управление: Учебник: В 2 ч. Концепция и проблемы государственной политики и управления / Под ред. Л. В. Сморгунова. М., 2006. Ч. 1. С. 252.
18 Финанс. 2007. № 36. С. 62.
19 Паппэ Я., Дранкина Е. Как национализируют Россию // Деньги. 2007, № 35. С. 13-15.
20 См. напр.: Либман А. Экономические институты в «гибридных» системах. // Свободная мысль. 2007, №9. С. 98-106; Милецкий В. П., Алейников А. В. Политическая логика институциональной трансформации взаимодействия российского бизнеса и власти // Политическая социология: теоретические и прикладные проблемы: Сб. научных статей. СПб., 2007. С. 84-98; Перегудов С. П. Бизнес и бюрократия в России // Полития. 2007. № 1. С. 52-64.
21 Либман А. Политическая логика формирования экономических институтов в России // Пути российского посткоммунизма: Очерки. М., 2007. С. 99-162.
22 Яковлев А. А. Взаимодействие групп интересов и их влияние на экономические реформы в современной России // Экономическая социология. 2004. Т. 5. № 1. С. 16.
23 Полтерович В. М. Институциональные ловушки: есть ли выход? // Общественные науки и современность. 2004. № 3. С. 5-16.
24 Бьюкенен Дж. М. Сочинения. М., 1997. С. 330.
25 Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 45.
26 Комсомольская правда. 2007 г. 16 июня. № 101.
27 Сурков В. Ю. Основные тенденции и перспективы развития современной России. М., 2007. С. 33.
28 Offe C. Two Logics of Collective Action // Disorganised capitalism: Contemporary transformation of work and politics / Ed. by J. Keane. Cambridge, 1985. P. 191.
