CC BY
38
СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ БИЗНЕСА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
А.В. Алейников
В статье, с позиций политического неоинституционализма, рассматриваются основные подходы к определению понятия «бизнес», его место, роль и функции в обществе. Основное внимание уделяется раскрытию особенностей и социально-политических факторов институциональной трансформации российского бизнеса на современном этапе развития общества.
Ключевые слова: бизнес, власть, институциональная трансформация.
Современный российский капитализм вызывает немало вопросов относительно его происхождения, функционирования, механизмов связей государства с бизнесом и экономических результатов. За последние пятнадцать лет сложился очень противоречивый и во многом неустойчивый политикоэкономический гибрид, который называют и криминально-олигархическим капитализмом, и либерально-бюрократическим, и т. д. Используя предлагаемый в английском языке термин «Crony capitalism», можно его охарактеризовать как «государственно-приятельский капитализм». Растущий интерес вызывают у ученых жизнеспособность данной модели. В особенности актуализировались проблемы, связанные с перспективами изменений в системе отношений государство-бизнес перед лицом глобализации, ибо становление российской модели со всеми ее особенностями совпало по времени с открытием страны внешнему миру.
Сменив парадигму развития - от совершенствования планово-социалистического
народного хозяйства к рыночной экономике, -Россия столкнулась с проблемой, которую вынуждена решать в сжатые исторические сроки. Речь идет об интеграции как совпадающих, так и противоречивых устремлений частного сектора с интересами государства в контексте национальной социально-экономической политики. Не только бизнес, но власть и общество пытаются вести диалог друг с другом в стремлении определить стратегию и тактику дальнейшего взаимодействия, а также принципы этого взаимодействия.
На повестку выдвинулась необходимость формирования системы управления и механизмов взаимодействия государства и бизнеса, адекватных конституционно-деклариру-емым целям с тем, чтобы обеспечить форми-
рование в России социального рыночного хозяйства европейского типа, предусматривающего политическую легитимацию российского бизнеса и его признание обществом, поддержание и развитие малого и среднего бизнеса, структурную перестройку и модернизацию промышленного сектора экономики.
Однако проблематика российского бизнеса, его социальной ответственности и экономической эффективности, культурно-
национальной идентичности и функций ограничивается, как правило, сюжетами связей с властью в самой широкой палитре - от немногих панорамных экономико-социологических и политологических исследований до огромного числа сериально-легкомысленных, но не лишенных полезной эмпирической фактуры, обзоров и хроник, сводящих проблематику к стереотипам тождественности бизнеса и олигархии. Объект исследования, как правило, незаслуженно сужен до экономико-юридического теоретического анализа проблем корпоративного управления, промышленной политики или государственного регулирования предпринимательства, различных аспектов функционирования бизнес-структур. Приведем одно из таких суждений, наиболее полное и рельефное в современной экономической литературе: «Под бизнесом как процессом понимают организованные усилия людей по производству и (или) продаже с целью получения прибыли товаров и услуг, удовлетворяющих потребности общества. Общее представление о бизнесе подразумевает, что бизнес - это индивидуальная деятельность субъекта, направленная на обеспечение самых оптимальных для него условий существования. Такая трактовка бизнеса определяет его как индивидуальную экономическую деятельность хозяйствующе-
го субъекта, направленную на достижение им материального благополучия» [1]. Следует согласиться с утверждением о том, что бизнес не стал еще в полной мере объектом теоретического анализа и «пока не только не решена, но даже всерьез не поставлена задача комплексного описания... бизнеса в целом», вплоть до отсутствия «сколь-нибудь общепринятых его определений» [2].
Более того, несмотря на изначальную идеологическую и политическую нейтральность самих слов «бизнес», «бизнесмен», в российской политической культуре им достаточно часто придается заведомо негативный смысл, ассоциирующийся или с «нечестностью», «обманом», или с ярко выраженной индивидуализированной ориентацией на деловой успех как основной, имманентный критерий смысла жизни. «Наши хозяйствующие субъекты, - пишет С. Чернышев, -оторвались от народной массы и оказались в этически чистом поле, вне целей и смыслов. Общество по отношению к ним расколото на прокуроров и попрошаек, власть делится на волков и гиен» [3].
Подобное обстоятельство не является уникальным в бытовании научных концептов. Г. Алмонд, описывая процесс своего поиска подходов к определению понятия «политическая культура», вспоминает, что он ощущал это скорее как «концептуальный жаргон, как пароль во время войны, часто служащий для определения друзей и врагов, а не для усиления наших возможностей объяснить важные вещи» [4] .
Сложившаяся в 90-х гг. «внесистемная система» отношений «бизнес - общество», трансформация которой, предпринимаемая
В.В. Путиным, привела к сложившемуся у значительной части российских политологов концепту о том, что бизнес не должен заниматься политикой, т. е., по сути дела, к его исключению из меню субъектов трансформации. Безусловно, надо со всей очевидностью признать, что такому пониманию бизнеса (имеющее, впрочем, корни в особенностях экономического и политико-культурного развития России, о чем речь пойдет ниже) в немалой степени способствовала и уникальная гутаперчивость большинства руководителей делового мира России (мы сознательно избегаем термина «бизнес-элита»), в одночасье согласившихся с выстраиваемой
новой социально-политической конструкцией и своим местом в ней, переориентировав потоки финансирования с одних политических партий и общественных движений на другие, умерив (по крайней мере, внешне) свои политические амбиции в целях сохранения своего экономического положения. С точки зрения системной оценки институциональных изменений в России в постсоветское время бизнес, на наш взгляд, не сформирован как политико-экономический институт, являющийся активным субъектом модернизации в силу как качества политической системы и ее институтов, так и по характеру институционализации взаимодействия с обществом.
Особенностями исторического развития России являются характер процессов трансформации, определенный синусоидой мо-дернизационных циклов: рывок, скачок (как правило, под угрозой военных поражений или утраты суверенитета) меняется периодом «застоя» и утраты позиций. «Причина состоит в том, - пишет А.Н. Нестеренко, - что российская модернизация всегда ограничивалась одной, технико-экономической стороной. Повинуясь гнету государства, подневольные крестьяне и рабочие строили города, каналы, железные дороги и заводы на болоте или вечной мерзлоте, и власть считала это достаточным основанием для прорыва в число сверхдержав. Обратим внимание, что такие процессы никогда не сопровождались созданием институтов свободного предпринимательства и частной собственности, не говоря уже о проникновении духа свободного предпринимательства в крестьянскую или купеческую среду» [5]. Очевидно, что в системе факторов трансформации структуры, организации и институты бизнеса должны играть доминирующую роль, а их развитие и адаптация являются одной из центральных функций власти.
В этой связи наиболее полный потенциал исследования сущности современного бизнеса, как представляется, имеет неоинститу-циональная теория, рассматривающая бизнес как институт, т. е. «правила игры в обществе, . созданные человеком ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между людьми. Институты уменьшают неопределенность, структурируя повседневную жизнь, .определяют и ограничивают
набор альтернатив, которые имеются у каждого человека» [6]. Таким образом, институты понимаются как формальные или неформальные правила экономического, политического и социального человеческого поведения, набор ограничений, внутри которых человек свободен. По сути, это и набор альтернатив, из которых осуществляется выбор, исходя из критериальных функций. Для анализа бизнеса как социологической категории наиболее существенными являются следующие неоинституциональные признаки:
- стремление к максимизации полезности;
- стремление к рациональному решению задач;
- ограниченная рациональность;
- ограничения, налагаемые институтами;
Исходя из данных теоретико-методологических основ, мы считаем, что бизнес -это вид рисковой (негарантированной) деятельности по управлению, распоряжению и отчуждению собственностью, участники которой пытаются изменить свой статус в обществе путем повышения эффективности процесса удовлетворения экономических, культурных, духовных и социальных потребностей. Под институализацией в дальнейшем будет пониматься процесс социально-политического конструирования
специфического набора норм и правил, определяющий практику деятельности и взаимодействия бизнеса с другими общественными подсистемами и социумом в целом.
Важным методологическим инструментарием неоинституциализма является концепция контрактов, занимающая в нем, как отмечает Т. Эггертсон, центральное место [7].
Взаимодействие между различными полями, где каждый стремится достичь своих целей и потому ищет компромисс с окружающими - вот основополагающий принцип неоинституционализма, понимающего контракт как обмен, условия которого заранее известны и приняты сторонами. Контракт -это обмен правомочиями, который является соглашением и содержит взаимные ожидания, при этом в любом контракте всегда присутствует «элемент взаимного давления», который обусловлен как противоречащими интересам сторон, так и ограниченностью ресурсов. Следовательно, предметом контракта между обществом, властью и бизне-
сом является их имплицитное (т. е. невыраженное) взаимодействие, являющееся не разовым, а долговременным состоянием, процессом. При этом те активы и ресурсы, которыми располагают общество - власть и бизнес, - имеют ценность только до тех пор, пока соединены вместе и используются как единый актив, направленный на соответствие общенациональным целям. Нарушая контракт, партнер подвергает риску и свое благосостояние, и уменьшает стоимость (ценность) активов других акторов.
Логика институционального развития здесь представляется следующей.
Во-первых, отсутствие правил игры, одинаково конституциированных для государства и бизнеса (отметим, что общество «выпало»), приводит к конвертации бизнесом былого политического влияния в материальные активы с их последующим выводом из национального оборота. Во-вторых, общество в этой ситуации деградирует, расслаивается, не признает легитимности нахождения собственности у данных ее правообладателей и ставит перед властью проблему национализации. В-третьих, не скрепленная правилами и контрактами власть, отвечая общественным потребностям, национализирует бизнес, в основном не связанный с властными структурами. В-четвертых, власть теряет в глазах общества свою легитимность. Примеры подобного неустойчивого положения есть в истории России:
- отсутствие власти как стороны контракта между бизнесом и обществом;
- февраль 1917 г.;
- отсутствие бизнеса в контракте между властью и обществом - советская власть;
- игнорирование интересов общества при взаимодействии бизнеса и власти - олигархический капитализм.
Таким образом, устойчивость и вектор модернизации страны определяются «тройственным контрактом», исполнение которого и является полем институциональных преобразований.
Основным принципом российской культуры всегда являлось разделение духовной и экономической власти. Вряд ли можно найти примеры, когда, как это происходит в современной России, те или иные предприниматели брали на себя не столько функции управления собственностью, сколько теократиче-
ские задачи, претендуя на формулирование моральных, культурных и даже религиозных концептов. С одной стороны, это вполне укладывается в логику дохода, коммерциализации культуры. С другой стороны, имеет место концептуализация идеи об утверждении бизнеса как верховного авторитета в иных, внеэкономических областях, где различные традиционалистские ценности в политике, культуре, семье меняют оценочные критерии на прибыльность и продаваемость (продажность) с использованием категории «невидимой руки рынка», определяющей отбор общегражданских (демократия) и гуманитарных (права человека) ценностей. Отсюда, на наш взгляд, возникает определенная институциональная угроза, когда объективное политическое и социальное влияние отдельных, наиболее крупных собственников, которое в демократической рыночной среде имманентно используется для повышения эффективности управления собственностью, меняет целеполагание на максимизацию прибыли с целью извлечения доходов, направляемых на оплату возможности права формулирования и контроля за реализацией общественной стратегии.
Рыночный прагматизм в его наиболее химически чистой, т. е. олигархической форме, приводит к новому изданию застойного производства с импортированными технологиями управления и, соответственно, к консервации политического процесса до уровня безинновационного соблюдения инструкций и регламентов. В России (и в этом тоже логика институциональных преобразований, характерная для развития бизнеса) происходит смена одной тоталитарной парадигмы на другую - на императивы рыночной эффективности и прибыли, - не признающей самодостаточности прав существования, причем равного, иных мотивов и целей.
Следовательно, достаточно узкими представляются имеющиеся интерпретации бизнеса только как способа хозяйствования, направленного на максимизацию прибыли. Такая логика неизбежно приводит к упрощению и социального, и политического, и культурного обмена до прозаических отношений продавца и покупателя по поводу товара. Тем самым и сам бизнес выводится за рамки формирования широкого институционального поля, лишаясь права участия в организа-
ции отношений в иных, кроме экономической, сферах деятельности, что, в свою очередь, противоречит его объективной роли в политическом процессе. «Деполитизация» и «департизация» бизнеса, столь очевидная с точки зрения антиолигархического дискурса, не столь убедительна при необходимости анализа бизнеса как автора национальных интересов, обладающего контролем над важнейшими стратегическими ресурсами. Можно согласиться с утверждением Р.И. Гайнутдинова о том, «что в современном институционально сложном мире представители бизнеса оказываются включенными во многие институты с различными, иногда противоречащими друг другу системами правил и практик. Это заставляет их быстро адаптироваться и вместе с тем создает возможности формирования в обществе новых институтов» [8].
Добавим, что национальные институты как деперсонифицированные образцы отношений и норм поведения, правил игры в обществе должны регулировать имеющиеся у бизнеса, доставшиеся в силу различных причин по «конвенциальной стоимости» ресурсы от их возможности передачи в руки не национальных собственников с ориентиром только на рыночную цену. В этом аспекте, как представляется, приоритетной является политическая цена гарантий безопасности общества.
Проблема двойной нелегитимности ресурсов, управляемых современным российским бизнесом, должна, на наш взгляд, рассматриваться более широко. Нелояльность собственного населения, считающего (хотя это утверждение спорно и заслуживает отдельного рассмотрения), что собственность у него попросту украли, в определенной мере обусловливает и попытки легитимизирования бизнес-ресурсов путем отчуждения их или в пользу государства (продажа Р. Абрамовичем «Сибнефти») по приемлемым для обоих сторон ценам, или в пользу иностранных корпораций, причем в ряде случаев речь идет не о справедливой с точки зрения стратегических интересов государства и граждан цене, а об определенной «легализации краденого». На наш взгляд, цивилизующую роль в этом должно играть государство, выполняя функции «группы давления», «лоббиста» и т. д. на глобальном рынке.
Рыночный демократический бизнес, сущностной чертой которого является демократия налогоплательщиков, (термин
Е.Т. Гайдара), не может игнорировать национальные культурные и социальные реальности, в противном случае под сомнение ставится его определение как ведущего актора институционального социально-политического пространства. В российском контексте необходимо обратить внимание и еще на два обстоятельства. Первое. Ввозлагая на государство ответственность за защиту частной собственности, бизнес зачастую понимает эту функцию лишь как «защиту от других для себя», игнорируя тот факт, что санкции к другим вне всеобщего выполнения существующих институциональных правил игры, не являются достаточным условием. Иными словами, стратегия подчинения бизнеса праву и общенациональным задачам должна быть институционально выражена.
И второе. В литературе, посвященной бизнесу, на сегодняшний день ощущается нехватка работ, в которых социологическое понимание бизнеса как специфичной социокультурной категории было бы связано с проблемами современного российского менеджмента. Иначе говоря, технологии управления собственностью, на наш взгляд, рассматриваются и рецептуются в отрыве от понимания сущности объекта и субъекта этого управления. Узость теоретической и социологической базы в сочетании с прямыми заимствованиями западноевропейских и американских концепций менеджмента являются одной из причин неэффективности российского практического менеджмента, качество которого является одним из определяющих условий трансформации российского общества. Признанный мировой авторитет Питер Друкер концептуализировал эту проблему так: «За последние 200 лет ни одна страна не стала серьезной экономической силой, повторяя путь предыдущих лидеров. Каждая из них начинала с наиболее продвинутой отрасли на тот момент, передовым производственным процессом или передовым процессом в сфере сбыта. И каждая из них быстро становилась лидером в области менеджмента» [9].
Специфика отношений российского бизнеса и российской власти (клиентелизм, лоя-лизм, фаворитизм, институциональная не-
достаточность и институциональные склерозы) неизбежно проецируются на отношения собственников и менеджерской обслуги, топ-менеджеров и линейных руководителей. Их оценка и мотивация, в отличие от западных концепций, хотя и обрамлены соответствующими заимствованными технологиями и схемами, зависят не столько от подлинной эффективности, а от целого набора отношений с руководством, воспроизводя, по сути, патронажно-клиентелистские отношения в обществе.
Достаточно емко и просто проблему отношений бизнеса и власти обозначил Джек Уэлч, являющийся менеджером столетия по версии журнала «Fortune». Анализируя деятельность крупнейшей мировой корпорации -General Electric, он пишет: «Только компания, в которой безупречная честность сочетается с ресурсами для борьбы за правое дело, может позволить себе бросить вызов государству. К счастью, у нас есть и то, и другое» [10].
Когда близость к власти или ступень в политической иерархии является более надежным способом приобретения, распоряжения или защиты собственности, нежели чем наличие финансовых ресурсов для ее оплаты, возникает и маскирующая собственную неэффективность управления терпимостью к полулегальной, параллельной деятельности наемного персонала, получившей название «менеджер на свой карман». Безусловно, все это приводит к росту издержек, снижению эффективности производства и в социальном плане, - к удорожанию конечного продукта для потребителя, деформации конкурентноспособности и т. д. [11].
Понимание бизнеса лишь как деятельности, направленной на очевидную (и, желательно, быструю) экономическую отдачу, имеет и социальные последствия сокращения инвестирования в национальное будущее. Критерий максимальной рентабельности не может совпадать с критериями национальной или общественной рациональности, необходимости долгосрочного прогресса и стратегически рационален.
Вместе с тем вызывает сомнения имеющаяся в литературе точка зрения о непримиримости конфликта «двух типов рациональности: кратковременной экономической и долговременной социальной» [12]. Пред-
ставляется, что подобный подход не только упрощает проблему саморегуляции бизнеса как самостоятельного института, но и значительно «вымывает» новую парадигму управления собственностью, т. е. повышение глобальной конкурентноспособности при развитии национально ориентированной открытой экономики [13]. С точки зрения политического неоинституциализма экономические институты («логика рентабельности») эффективны тогда, когда политические институты («логика общественной трансформации») обеспечивают использование властных полномочий в целях инфорсмента прав собственности и, с другой стороны, - ограничители для действий власти в отношении бизнеса в целом, особенно по минимизации возможностей извлечения политической ренты (доходы от пребывания у власти). Очевидно, что анализ институциональных изменений в России показывает со всей очевидностью, что лишь ограниченная, не всегда репрезентативная часть бизнеса обладает политическим ресурсом, обусловленным, как правило, возможностями «открытого окна» доступа к центру государственно политического аппарата. Именно эта часть бизнеса, по сути, не заинтересована в институциональном оформлении адекватной модели бизнеса, обладающего как достаточными ресурсами, не связанными с государственным предпринимательством, так и эффективной системой отношений с властью.
Кроме того, в ряде исследований влияния политической системы на развитие бизнеса сформированы значимые выводы о том, что чем выше уровень развития институализации взаимоотношений бизнеса и власти в концепте гарантий от национализации собственности или ее перераспределения в зависимости от смены правящих элит, тем выше национальная ориентированность бизнеса на внутренние инвестиции, конкурентноспособность, эффективное управление собственностью, конвертацию финансового капитала в развитие человеческих ресурсов [14].
Однако характерной чертой трансформационных процессов постсоветской России является доминирование различных стандартов к политическому конструированию бизнеса и деформация институтов для различных бизнес-групп. Примером этому являются две логики развития двух одинаковых (как с
точки зрения особенностей возникновения, так и с точки зрения национальной значимости управляемых активов) бизнесов - фактическая экспроприация «Юкоса» и продажа «Сибнефти», свидетельствующие о неправовом характере российской экономики в целом. Отсюда - создание дополнительных преимуществ политическими средствами для не всегда эффективного управления собственностью, накладываемое на огромные возможности широкого маневра государственных структур, не связанных при этом институциональными ограничениями. А. Либман пишет об отсутствии «спроса на право» у бизнеса и государства и использовании последним правовых инструментов в противодействии бизнесу, которое толкает частные структуры к поиску защиты от вторжения власти и возникающей отсюда институциональной неопределенности неформальных правил игры, т. е. о «дефиците доверия» в бизнесе и обществе, которое превращается в «общество общего недоверия» [15].
Утверждение и развитие новых экономических и политических институтов, таким образом, тормозится системой «параллельной институализации», при которой существование действующих норм и правил, несмотря на очевидную неэффективность, подчинены «логике рентабельности» чиновников, извлекающих доходы не от конкурентных рыночных взаимодействий, а от соперничества на неафишируемых рынках политических и аппаратно-административных услуг. При этом, отмечая неизбежность подобной логики «институционального междуцарствия» во всех трансформирующихся обществах, некоторые исследователи справедливо указывают на постепенную стабилизацию, консервацию этого состояния в России [16].
Более того, происходит смещение парадигмы развития бизнеса при прямом участии государства, проявляющееся:
- в активации деятельности действующих и создании новых государственных корпораций с резким увеличением масштабов их бизнеса;
- в экспансии государственных холдингов в непрофильные сферы бизнеса;
- в артикуляции государственного интереса на активах уже не «нелояльных режиму» или «налогопроблемных» структур, а на эффективно работающий бизнес;
- в повышении уровня принятия политических решений при сокращении проектного статуса при рассмотрении различных бизнес-стратегий.
Важно отметить, что экономическая эффективность подобной экспансии, по некоторым косвенным признакам рассматривается как вторичная по отношению к планируемой «политической прибыли», что, в свою очередь, снижает стимулы или возможности интенсификации усилий бизнеса в модернизации и трансформационных процессах.
Возникает вопрос о мотивах и целях подобного интитуционального дизайна политического конструирования российского бизнеса. Неоинституциональная теория, оперируя категориями рационального выбора, позволяет выдвинуть следующую логику. Во-первых, очевидно, что для ряда субъектов политического процесса строительство бизнеса по своим лекалам дает возможность извлечения дополнительного дохода. Во-вторых, по нашему мнению, очевидно, что бизнес, понимаемый как деятельность по управлению собственностью и перераспределению ресурсов, влияет на конструирование политической, социальной, культурной систем общества. Следовательно, политические институты являются актором формирования и развития эффективных (неэффективных) структур и институтов бизнеса. Можно спорить о стратегических угрозах авторитаризма модернизации, отложенных издержках демократизации, сочетании и очередности либерализации экономических и политических институтов и т. д., но, на наш взгляд, приоритет власти в российских условиях будет иметь абсолютный характер.
Весьма перспективным является сравнительный анализ следующей закономерности. В СССР с целью реализации планов индустриализации, строительства мощной военной машины государство вынуждено было обеспечить высокий интеллектуальный и образовательный уровень советского народа. В конечном счете, это и привело к отрицанию образованными людьми реальной практики воплощения коммунистических идеалов. В России задача создания высоко-эффективного бизнеса предполагает неизбежные инвестиции в развитие человеческих ресурсов, западных образцов, технологий управления, предполагающих развитие демократических
процедур организации производства. Следовательно, одним из эффектов развития бизнеса неизбежно будет являться политическая демократизация. Другой пример - более широкое рассмотрение проблемы российского авторитаризма в условиях постсоветской модернизации. Авторитаризм способствует, с нашей точки зрения, успеху общественной трансформации тогда, когда он на государственном уровне не только обеспечивает стабильность финансово-кредитной системы, определяет приоритеты распределения ресурсов на инновации, национальную культуру и образование, но и легитимизирует деятельность независимого от предпочтений политических партий правительства и гарантирует относительное равенство доходов населения. При этом важнейшим фактором являются социокультурные особенности конкретной страны (успех восточноазиатской авторитарной модернизации и олигархическая модель неустойчивых политических режимов в Латинской Америке). Эта взаимозависимость бизнеса и политической культуры является предметом отдельного исследования.
На наш взгляд, институциональный процесс взаимодействия бизнеса и власти в России можно рассматривать как и установление контроля со стороны политиков над бизнесом, так и воздействие бизнеса на разработку государственной политики. При этом поведение государства, вне зависимости от целей политики (повышение эффективности бизнеса или извлечения прибыли отдельными чиновниками), означает принуждение последнего к их выполнению; бизнес не обладает такими возможностями.
Более того, российский бизнес, как правило, рассматривает государство не как источник дополнительного конкурентного преимущества, а как политическую основу при принятии экономических решений, поддерживая существующие институты власти даже в том случае, если их действия не совпадают с бизнес-задачами, корректируя или даже отказываясь от проектов, не получивших должной политической оценки и поддержки.
Российский бизнес, особенно в его части, выигравшей от приватизации, заинтересован, как это не парадоксально, в сохранении существующего порядка неэффективного управления, потери от которого компенсируются политическим влиянием. Отсутст-
вие соперничества с властью в области выработки и предложения обществу стратегических решений поощряются властью созданием тактических преференций, лояльным отношением к лоббированию корпоративных интересов при обсуждении тактических решений органов власти. Такая модель, по терминологии В.М. Полтеровича, является «институциональной ловушкой» [17], когда максимизация полезности достигается не рацио-нализированием управления собственностью, а использованием власти как основного источника конкурентноспособности.
С точки зрения неоинституциональной теории контрактов важно отметить и то обстоятельство, что при данной модели взаимодействия общество не считает власть способной обеспечить свои обязательства по политическому конструированию бизнеса, способного к эффективному общественному производству и распределению; бизнес выражает сомнения в способности власти обеспечить правовое поле для его развития, что приводит к увеличению масштабов теневой экономики и, как следствие, недоверию власти к обществу. Безусловно, что даже внешняя стабильность подобной модели не может обеспечить в долгосрочной перспективе необходимый вектор трансформации общества. Власть объективно будет вынуждена выстраивать институциональную систему, основанную на доверии, ибо именно оно, а «не высокие цены на нефть, является главным ресурсом роста российской экономики, интенсификации инвестиций в модернизацию, превращения большинства россиян в инвесторов» [18].
Однако дефицит доверия, являющийся определенным синдромом посткоммунисти-ческого развития, не в полной мере объясняет специфику становления гражданского общества в России. Бизнес в значительной мере определяет требования к обществу, и логика его институциональных преобразований в немалой степени зависит от формулировки этих требований, в ответ на которые и конструируется гражданское общество. «Аналитики должны искать гражданское общество, -заключает свое эссе Самюэль А. Грин, - например там, где государство запрещает импорт подержанных японских автомобилей. Было бы грубейшей ошибкой считать, что защита прав человека и отстаивание права
водить автомобиль с рулем «не с той стороны» принципиально различны с точки зрения политических последствий» [19].
Институционализация бизнеса определяется не уровнем его благотворительности по отношению к обществу, а функцией максимизации интегрирования населения в рыночную экономику и демократическую политическую реальность.
Отношения бизнеса и власти имеют диалектическую, противоречивую, конфликтную природу. В ряде исследований делается аргументированный вывод о том, что «все отношения между капиталом и государством строятся не на том, что капитал может сделать политически посредством своих объединений, . но на том, что капитал может отказаться делать экономически, с точки зрения инвестиций» [20].
Таким образом, можно сделать следующие выводы:
- власть на современном этапе политического развития России является фактором устойчивости финансово-кредитной и экономической систем, но не гарантом эффективности динамического развития бизнеса;
- действия власти (так называемый «план Путина») позволяют преодолевать различные «провалы рынка», например, в сфере нанотехнологий, атомного энергомашиностроения, авиа- и судостроительной промышленности. Однако для эффективного использования властного потенциала, направленного на повышение уровня и качества управления собственностью, необходимо соответствующее качество политических институтов;
- власть в России является важнейшим фактором повышения рыночной стоимости бизнеса (наиболее характерный пример -взрывной характер роста капитализации ОАО «Газпром»). Однако, замещая рыночный механизм политическим влиянием на производственную эффективность, необходимо сохранять баланс отношений между всеми субъектами рынка;
- чрезмерное увлечение эгоистического использования власти отдельными бизнес-структурами может способствовать уменьшению эффективности производства и отклонению ключевых экономических показателей от рыночно-оптимальных, а также рос-
ту трансакционных издержек на оплату «политических услуг»;
- создание «придворного ансамбля» экономических структур вызывает определенную искривленность в объективности информации о реальных бизнес-процессах, что отражается на обществе в целом (рост зарплат в нефтегазовом секторе приводит к эффекту домино в других отраслях без соответствующего увеличения производительности труда и к росту избыточной денежной массы у населения). При этом, чем больше расширяется политическое пространство в бизнесе, чем выше становится уровень принятия политических решений о вариантах и направлениях инвестиций капитала, тем выше цена управленческих ошибок, тем дороже последствия решений, основанных на ограниченности информации;
- власть может негативно воздействовать на сам «дух капитализма» (Макс Вебер), когда политически близкий бизнес улучшает свое положение за счет бизнеса «равноудаленного», вызывая в обществе по-новому окрашенную и формулируемую проблему справедливого распределения.
Следовательно, основным направлением институциональной трансформации российского бизнеса должно стать создание и внедрение такой структуры управления всеми видами собственности, при которой минимизируется возможность извлечения политической ренты, связанной с преимуществами «государственно-приятельского» положения любого субъекта политического процесса.
1. Катькало В.С., Панибратов А.Ю., Основы бизнеса. СПб., 2006. С. 7.
2. Паппэ Я.Ш. // Проблемы прогнозирования, 2002. № 1. С. 29; № 2. С. 83.
3. Чернышев С. Россия суверенная: как заработать вместе со страной. М., 2007. С. 299-300.
4. Almond G.A. // The Study of Political Culture. Political Culture in Germany. L., 1993. Р. 14.
5. Нестеренко А.Н. Экономика и институциональная теория. М., 2002, С. 127.
6. Норд Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М., 1997. С. 17-18.
7. Эггертсон Т. Экономическое поведение и институты. М., 2001.
8. Гайнутдинов Р.И. Роль бизнеса в современном политическом процессе: автореф. дис. ... д-ра полит. наук. СПб., 2006. С. 16.
9. Друкер П.Ф. О профессиональном менеджменте. М., 2006. С. 258.
10. УэлчД.Д. Мои годы в GE. М., 2006. С. 331.
11. Demsetz H. The Economics of the Business Firm. Cambridge, 1995.
12. Панарин А.С. Народ без элиты. М., 2006. С. 47.
13. Cурков В. // Эксперт. 2007. № 2. С. 130-136.
14. Acemoglu D., Johnson S., Robinson J., Institution as the Fundamental Cause of Long - Run Growth // Aghion Ph., Durlauf St., eds., Han-book of Economic Growth, North Holland, 2004.
15. Либман А. // Политическая логика формирования экономических институтов в России / Пути российского посткоммунизма. Очерки. М., 2007. С. 99-162.
16. Яковлев А.А. // Экономическая социология. 2004. Т. 5. № 1. С. 16.
17. Полтерович В.М. // Обществ. науки и современность. 2004. № 3.
18. Ясин Е.Г. Новая эпоха - старые тревоги: политическая экономия. М., 2004. С. 267.
19. Самюэль А. Грин. // Pro et contra. 2006. № 1.
С. 38.
20. Offe C. // Disorganised capitalism: Contemporary transformation of work and politics / еd. ву J. Keane. Cambridge (Mass.): The MIT press, 1985. Р. 191.
Поступила в редакцию 3.10.2007 г.
Aleynikov A.V. Social-historical character of institutional transformation of business in the present-day Russia. From the point of the political neo-institutionalism the general methods of determination of «business» concept, its place, part and functions in social relations are considered in the article; socio-political factors of the institutional transformation of the national business at the present stage of evolution of Russia are marked out.
Key words: business, power, institutional transformation.
