CC BY
36
высокую цену за то, что так долго жил одной-единственной мечтой. Может быть, он посмотрел на ставшее чужим небо сквозь листву, которая угрожающе шелестела, и вздрогнул, когда понял, что даже роза может показаться уродливой, а солнечный свет будет грубо смотреться на фоне только что появившейся травы. Неизвестный новый мир, материальный, но ненастоящий, в котором бедные привидения дышали мечтами, как воздухом, и беспорядочно двигались... как та фантастическая, серая фигура, что кралась между прозрачными деревьями.
В приведенном отрывке буквально «аккумулируются» слова лексико-семантического поля «мечта/иллюзия»: существительные a dream (мечта); ghosts (привидения), dreams like air (мечты как воздух); прилагательные a grotesque thing (гротескная штука); material without being real [world] (материальный, но нереальный мир), fantastic figure (фантастическая фигура); the amorphous trees (прозрачные деревья). Эти лексические единицы создают образ окружающего мира как нереального пространства, населенного призраками, а мечты оказываются воздухом, которым те дышат.
Итак, проведенный анализ позволяет сделать вывод о том, что концепт DREAM является ядерным концептом романа Ф.С. Фицджеральда. Основным приемом его актуализации становится когнитивнопропозициональная структура, в которой лексема dream, ее синонимы и антонимы занимают позиции субъекта, предиката, объекта, имеют атрибутивные параметры и выражают эмоционально-оценочные смыслы. В американской лингвокультуре концепт DREAM выражает идею о том, что любой гражданин США может разбогатеть и стать счастливым, но в романе Ф.С. Фицджеральда эта идея концептуализируется как иллюзия, которая ведет к гибели. Индивидуально-авторская специфика концепта состоит, прежде всего, в том, что DREAM в представлении Ф.С. Фицджеральда становится живым существом, а не идеей-регулятивом, руководящим массами. Это живое существо борется, но терпит поражение и гибнет, т. к. в самой окружающей реальности нет условий для его выживания.
Литература
1. Fitzgerald, F.S. The Great Gatsby / F.S. Fitzgerald. Wordsworth Editions Limited, 2001. 122 p.
2. Hirsch, E.D. Literature in English [Electronic resource] / E.D. Hirsch // The New Dictionary of Cultural Literacy, Third Edition / Edited by E.D. Hirsch, Jr., Joseph F. Kett, and James Trefil. Copyright, 2002. Режим доступа: htth.:www.bartleby.com.
3. Маковский, М.М. Удивительный мир слов и значений: Иллюзии и парадоксы в лексике и семантике: учеб. пособие / М.М. Маковский. 2-е изд., стер. М.: КомКнига, 2005. 200 с.
4. Webster's Third New International Dictionary of the English Language Unabridged. Konemann: Merriam-Webster, Incorporated, 1993. 2662 p.
5. Англо-русский синонимический словарь / Ю.Д. Апресян, В.В. Ботякова, Т.Э. Латышева [и др.]; под рук. А.И. Розенмана и Ю.Д. Апресяна. 5-е изд., стер. М.: Рус. яз., 2000. 544 с.
6. Англо-русский словарь синонимов. Тезаурус. М.: Иностр. яз.; Изд-во «Оникс», 2005. 412 с.
7. Кортни, Р. Английские фразовые глаголы. Англо-русский словарь / Р. Кортни. 2-е изд., стер. М.: Рус. яз., 2000. 767 с.
8. Longman Language Activator. Harlow: Longman Group Limited, 1997. 1587 p.
Н.К. ПРИГАРИНА (Волжский)
СТРУКТУРА ЦЕННОСТНОГО КОМПОНЕНТА РИТОРИЧЕСКОЙ АРГУМЕНТАЦИИ СУДЕБНОЙ РЕЧИ
Рассматривается ценностный компонент
риторической аргументации судебной речи как фундамент ее системы и доказывается его приоритетность в организации судебной воздействующей речи.
Исследование структуры риторической аргументации в воздействующей судебной речи приводит к мысли о приоритетности ценностного компонента в ее системе.
Ценности (в широком смысле слова) -это обобщенные устойчивые представления о чем-то как о благе, о том, что отве-
© Пригарина Н.К., 2008
чает потребностям, интересам, намерениям, целям, планам человека (или группы людей, общества) [8: 765].
Принято выделять внешние ценности, существующие отдельно от человека и используемые им для взаимодействия (взаимоотношения) с другими предметами, и внутренние ценности, которые присущи человеку (или предмету) самому по себе (предмету как таковому), поскольку они являются частью его сущности, его природы. «Предметные и субъективные ценности являются, таким образом, как бы двумя полюсами ценностного отношения человека к миру» (Там же).
Именно эта философская концепция, позволяющая разделить все ценностные категории на две группы (объективно существующие ценности и способы оценивания) , лежит в основе учения о риторической аргументации, где выделяются ценности (топы) и оценки, выражающие (отражающие) эти ценности.
Ценностный компонент риторической аргументации строится следующим образом.
На этапе изобретения происходят отбор и иерархизация ценностей. Главной целью аргументации является присоединение аудитории к положениям оратора на основе достижения согласия. Существенным является не то, что сам оратор считает истинным и доказанным, а то, каково мнение тех, к кому он обращается: «Именно аудитории принадлежит главная роль в определении качества аргументации и поведения ораторов» [9: 24]. Поэтому построение иерархии ценностей помогает выбрать правильную тактику убеждения: если ценности, которые объединяют оратора и аудиторию, относятся к более высокому уровню, а те, что их противопоставляют, - к более низкому, это создает основу для выработки общей позиции. Этот принцип лежит в основе не только теории судебной речи, но и многих других риторических теорий.
Следовательно, если оратор имеет намерение убедить слушателей, он должен сначала изучить их точку зрения и посмотреть, что его с ними объединяет, какие идеи воспринимаются или оцениваются ими одинаково. Это общее и будет ценностным аргументом, который необходимо обозначить и предъявить аудитории. «Итак, в чем бы ни вздумалось убеждать, - писал Б. Паскаль, - всегда следует
видеть того, кого убеждают; необходимо знать его ум и сердце, правила, которыми он руководствуется, и предметы, которые он любит» [4: 277]. Чем более конфликтна аудитория, чем сложнее обсуждаемый вопрос, тем важнее поиск и предъявление ценностных аргументов. Именно ценностные аргументы становятся опорными в системе аргументации, вокруг них группируются остальные доводы.
Универсальная классификация ценностей для нужд коммуникативной лингвистики еще не создана, однако попытки осмыслить принципы такой классификации регулярно предпринимаются. Так, В.В. Дементьев [3: 14] напоминает, что ценности могут объединяться в группы по широте сферы их функционирования. С этой точки зрения выделяются общие ценности, связанные с витальными потребностями людей: «необходимо есть и спать», «следует отличаться от животных» и др.; общекультурные ценности, в частности, относящиеся к нормам поведения: «нельзя причинять вред своим», «следует быть честным» и др.; коммуникативные ценности, относящиеся к самой процедуре общения и формулирующие требования к позитивно оцениваемому общению: «следует быть честным в общении», «нельзя монополизировать общение» и др.
Соглашаясь с важностью и правомерностью критерия, положенного в основу этой классификации, хотим отметить, что она может быть использована только как первая ступень классификации, поскольку имеет слишком общий характер, и, следовательно, ее одной недостаточно для описания ценностей конкретной коммуникативной области.
Уточняя свою позицию, далее исследователь высказывает весьма важную для нас мысль: «Жанровая системность закрепляет систему ценностей данного социума: с одной стороны, за использованием каждого жанра стоят те или иные общественные ценности, определяющие его цели и значение; с другой стороны, сами жанры, безусловно, представляют собой значительную ценность для коммуникации, а следовательно, жизнедеятельности общества» (Там же: 15). Именно признание того факта, что за каждым жанром (или группой близкородственных жанров) стоит своя собственная система ценностей, может быть положено в основу собственно риторической классификации ценностей.
А.А. Волков предлагает свою классификацию ценностей, подчеркивая ее всеобъемлющий характер: 1. Религия. 2. Наука. 3. Искусство. 4. Право. 5. Исторический опыт. 6. Личный авторитет. 7. Государственные институты. 8. Общественная мораль. 9. Политическая система. 10. Общественное мнение [2: 68 - 70].
А.К. Соболева включает в «приблизительный сводный каталог» следующие ценности: 1) право; 2) этика, мораль, нравственность; 3) политика; 4) наука; 5) исторический опыт; 6) религия [6: 196].
Т.В. Анисимова предлагает классифицировать все ценности судебной речи по количеству адресатов, которым эти ценности могут быть предложены, и выделяет четыре уровня: универсальные, государственные, групповые и индивидуальные [1]. При этом сугубо юридические ценности попадают в разряд групповых (общих для определенной группы лиц, объединенных по национальному, религиозному, партийному, территориальному и т. п. признакам).
Составить универсальную систему ценностей, видимо, все-таки невозможно. На причину этого указывал Х. Перельман: «Это было бы задачей, требующей значительной интуиции, поскольку общие места (loci) как не подлежащие обсуждению используются, не будучи эксплицитно выраженными» [9: 95 - 96].
В связи с этим в каждой частной риторике из общей иерархии ценностей актуализируются те, что соответствуют конкретным задачам.
В судебной аргументации ценностный компонент включает в себя все, что охраняется законом. Поэтому среди ценностей оказываются человеческая жизнь, здоровье, неприкосновенность жилища и имущества, честь и достоинство и т. п.
Ценности реализуются в аргументации в виде оценок. Формирование общей юридической оценки (доказан / не доказан, виновен / невиновен, достоин снисхождения /не достоин снисхождения и пр.) - это конечная цель (итог) аргументации судебного оратора.
Для достижения этой конечной цели оратор должен пройти определенный путь, подвести к необходимому выводу постепенно, формируя у слушателей с помощью других оценок запланированное им отношение к подсудимому и совершенному
деянию. Для этого чаще всего используются два пути.
Первый путь прост, очевиден и особенно продуктивен в судебной речи. Все виды оценок здесь располагаются на одной оси, начальной точкой которой является эмоциональное восприятие объекта, а конечной - нормативно-правовая оценка. Самый нижний сегмент этой оси могут занимать сенсорно-гедонистические оценки, следующий сегмент - психологические, за ними следуют морально-нравственные и этические и, наконец, нормативные и правовые оценки. Основанием для формирования нормативно-правовых оценок служит закон - точка зрения, которая рассматривается в юридическом дискурсе как высшая ценность.
Эта последовательность вместе с тем показывает степень влияния общества на восприятие субъектом людей и событий: если сенсорные оценки - это только индивидуальное (причем немотивированное) восприятие объекта (громкий, вкусный), то в психологических оценках появляется элемент мотивации, осмысления основания оценки, однако это осмысление осуществляется с позиции говорящего (рассудительный, несчастный). В моральных оценках проявляется общественный опыт, который и диктует основание оценки, хотя здесь еще велико индивидуальное начало и возможны варианты различного оценивания одного и того же события (жадный, грубый). Этические оценки оказываются гораздо более регламентированными обществом, в них личное начало сведено к минимуму (обманный, халатный). Наконец, нормативные оценки принципиально безличны, безвариантны, однозначны, закреплены в фиксированных правилах и законах (виновен, незаконно).
Отсюда вытекает закономерность использования этих оценок в судебной речи, где нормативные (в частности правовые) оценки используются как итог аргументации, вывод, к которому должен прийти оратор. Для того чтобы эта оценка выглядела обоснованной, необходимо, чтобы она опиралась на оценки более низких уровней от психологических к нормативным. Сенсорные оценки для институционального дискурса в целом нехарактерны. Видимо, контроль над выражением реакций у судебного оратора очень высок: он понимает, что в официальной обстановке можно оперировать только мотивирован-
ными оценками, ориентированными на норму, стандарт, образец и т. д., а не на чувственное восприятие. Поэтому обычно в судебных речах такие оценки встречаются крайне редко.
Итак, чтобы прийти к выводу, что подсудимый виновен, оратор сначала говорит: они дремали в часы бодрствования и труда, они ленились изучать дело, где присутствует психологическая оценка ленивый. Это позволяет оратору сделать вывод, что они сделались нерадивыми (моральная оценка), а затем, что их руки недостойны и что они причинили вред (этическая оценка). Это позволяет ему обратиться к присяжным с требованием: раз деяние преступно, скажите, что оно преступно (Ф.Н. Плевако. Дело Харьковского общества взаимного кредита). При этом психологических оценок требуется больше всего, а правовых -меньше всего. Таким образом, судебная аргументация проходит путь от человека к обществу, от индивидуального восприятия к законодательной норме.
Второй путь менее очевидный, чаще всего имплицитно выраженный. Здесь нижний сегмент занимает простая утилитарная оценка, констатация того, что условия неблагоприятные, сделка невыгодная и т. п. Это безличная рациональная оценка, когда оратор как бы со стороны, объективно оценивает то, что было. На второй ступени появляются телеологические оценки, которые вносят элемент личности человека.
Мы говорим, что убыток этот не верен, ибо правление дороги, с г-ном Хитрово во главе, продешевило и не проявило достаточной заботливости в ограждении интересов вверенного им дела (Ф.Н. Плевако. Дело С.И. Мамонтова).
На этом этапе формулируется и понятие умысла (сугубо юридический телеологический термин), с помощью которого объясняется, чту именно и почему собирался сделать подсудимый. Телеологическая детерминация означает, что деятельность субъекта обусловливается не просто сочетанием внешних обстоятельств, но и конкретной целью, которую он ставит перед собой с учетом этих условий. «Он полагает определенный эффект в качестве “цели”, т.е. соединяет с ним некоторую ценность» [5: 150].
На третьем этапе появляются нравственные и этические оценки, помогающие установить отношение общества к таким
деяниям. Наконец, на последнем этапе необходимы нормативно-правовые оценки, с помощью которых оратор подводит итог анализу совершенного деяния. Таким образом, здесь оратор идет от оценки ситуации к правовой оценке через оценку намерений подсудимого.
Например, в речи Ф.Н. Плевако (гражданский истец) по делу Булах сначала условия, в которых жила потерпевшая Мазурина, оцениваются как недопустимые, неблагоприятные, разрушающие ее здоровье:
Систематично, бездушно соединено все, что сокращает период разрушения больного ума, устранено все, что, питая и поддерживая силы, отдаляет конечную гибель.
Далее предлагается оценка умысла -того способа уничтожения Мазуриной, который представлялся Булах в той ситуации наиболее целесообразным:
Остается одно - держать ее около себя. Для этого не нужно тюрьмы: без гроша в кармане, без достаточной силы, чтобы не смутиться властью Булах, Мазурина будет опять покорна, как рабыня. Не нужно будет теперь и ухаживать за ней: она ничего более дать не может. Не ясно ли, что боязнь потерять приобретенное и уменьшить его хоть бы на малую долю руководила волею Булах, и она сознательно шла к быстрой и желанной развязке, терпя Мазурину около себя лишь из расчета, чтобы не выпустить в свет улику против своего бездушного эгоизма?
Далее оратор переходит к обсуждению степени виновности подсудимой. Поскольку с сугубо юридической точки зрения вина ее вряд ли может быть доказана, адвокат использует нравственные и этические оценки: безнравственный, подлый, коварный, человеконенавистный, циничный:
Вас спросят не о том, преступны ли дела этой женщины; вас спросят, творила ли она то, что ей приписывается, и, творя, была ли нравственно повинна. Если дела ее и ее вина в них, вами установленная, однако, просмотрены законом — суд освободит ее, а если ошибется суд, силу закона восстановит Сенат. Ваша же задача, судьи совести, - вменить в вину человеку его дела, если они не могли быть совершены без злой и преступно настроенной воли...
Все это позволяет ему прийти к общему оценочному выводу виновна.
Таким образом, система риторической аргументации судебной речи выполняет свое назначение только в том случае, если
она содержит ценностный компонент, который определяет отбор и соотношение всех остальных компонентов и является фундаментом всей системы.
Литература
1. Анисимова, Т.В. Назначение ценностного аргумента в системе судебной аргументации / Т.В. Анисимова // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики: сб. науч. тр. Владикавказ, 2008. Вып. Х.
2. Волков, А.А. Основы русской риторики / А.А. Волков. М.: Изд-во МГУ, 1996.
3. Дементьев, В.В. Когнитивная генрис-тика: внутрикультурные речежанровые ценности / В.В. Дементьев, В.В. Фенина // Жанры речи - 4: сб. науч. работ. Саратов: Колледж, 2005.
4. Паскаль, Б. О геометрическом уме и об искусстве убеждения / Б. Паскаль // Логика и риторика: хрестоматия / сост. В.Ф. Берков, Я.С. Яскевич. Минск: ТетраСистемс, 1997.
5. Риккерт, Г. Философия жизни / Г. Рик-керт. М., 2000.
6. Соболева, А.К. Топическая юриспруденция: Аргументация и толкование в праве / А.К. Соболева. М.: Добросвет, 2001.
7. Соколова, Г.Н. Экономическая социология: учеб. / Г.Н. Соколова. М. - Минск, 2000.
8. Философский энциклопедический словарь / ред. Л.Ф. Ильичев, П.Н. Федосеев [и др.]. М.: Сов. энцикл., 1983.
9. Perelman, Ch. The New Rhetoric: A Treatise on Argumentation / Ch . Perelman, L. Olb-rehts-Tyteca. London: Notre Dame, 1969.
Н.Н. УБУШАЕВ (Элиста)
ДОЛГИЕ ГЛАСНЫЕ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ
Рассматриваются долгие гласные в монгольских языках как результат выпадения интервокального согласного или переменной позиции этого согласного с одним из соседних гласных, между которыми он находится.
Вопрос о долгих гласных в старописьменном монгольском языке (СПМЯ) является дискуссионным. Одни ученые отрицают наличие долгих гласных в общемонгольском праязыке, который лег в
основу монгольского письменного языка. Другие ученые предполагают существование первичных долгот. П.Ц. Биткеев, проанализировав материалы квадратной письменности монголов, памятники монгольской речи XIII - XVI вв., созданные среднеазиатскими и арабскими филологами, в частности, сочинение анонимного арабского автора 1245 г., труд Ибн Муханны (начало XIV в.), словарь Мукаддимат аль-Адаб, пишет, что нет сомнений в отношении бытования долгих гласных в монгольском языке XIII и начала XIV вв. В то же время он утверждает, что не все монгольские языки развивались синхронно, соответственно возникновение долгих гласных могло происходить в различных монгольских языках и наречиях в разное время [2: 140]. Однако независимо от времени и от того, были или нет первичные долгие гласные, исходным моментом, видимо, был комплекс ‘Г+С+Г’ и дифтонги.
Образование долгих гласных из зву-кокомплексов в результате выпадения интервокальных согласных - один из основных способов образования долготы. Говоры калмыцкого языка, как и литературный язык, знают долгие гласные, качественно не отличающиеся от кратких, но количественно звучащие гораздо дольше. Здесь длительность произношения имеет фонематическое значение, потому что выступает различителем слова.
Г.Д. Санжеев в своей работе подробно остановился на фонетическом составе и последовательности звуков в долготных комплексах и развитии их в ойратском письменном языке (ОПЯ). При этом в ОПЯ им выделяются ранний и поздний периоды. Ранний - примерно с XVII в. до середины XVIII в., поздний период - с середины XVIII в. Далее он показывает соответствие долготных комплексов СПМЯ и ОПЯ в раннем и позднем периодах [10: 94 - 96].
Много споров вызывает способ обозначения долгих гласных в ОПЯ при помощи диакритического знака долготы справа от строки.
Монгольский ученый Г. Жамьян, принимая во внимание современное чтение старописьменных слогов - га - , - ге - , -]а - , -]е - как - га, - ге - , - jа - и - jë - (т.е. ха-
© Убушаев Н.Н., 2008
