CC BY
174
12. URL: http//:www.narconon.ca (дата обращения: 3.12.2008).
13. Austen J., Bree L. Persuasion. Broadview, 1998. P. 271.
14. URL: http://slovar.lib.ru/dictionary/termin.htm
(дата обращения: 15.03.09).
15. Barbara C. Long, Wilma J. Phipps Essentials of Medical-surgical Nursing: A Nursing Process Approach C.V. Mosby Co. 1985. P. 1105.
16. URL: http//:www.timesonline.co.uk (дата обращения: 4.05.2007).
Поступила в редакцию 3.04.2009 г.
Aleksikova Y.V. Euphemy as a particular case of synonymy. The article touches upon the correlation of synonymy and euphemy and analyses the main types of synonymic relations in their connection with the theory of euphemisation in modern English. The author dwells upon the hypero-hyponimic relations as a basis of the cognitive mechanisms of generalization and deprofiling.
Key words: synonym; euphemism; concept; generalization; deprofiling.
УДК 8
СТРУКТУРА И КОНСТАНТЫ ФОЛЬКЛОРНОГО СОЗНАНИЯ
© И.А. Голованов
В статье раскрывается понимание фольклорного сознания как особого типа художественного освоения действительности, устанавливается его структура, выявляются и характеризуются основополагающие константы русского фольклорного сознания, одна из которых рассматривается на материале несказочной прозы Урала.
Ключевые слова: фольклорное сознание; русский фольклор; константа; фольклорный образ; мотив; несказочная проза.
Термин «фольклорное сознание» длительное время используется в трудах ученых-фольклористов без конкретизации его содержания. Так, например, употребление данного термина характерно для работ Б.Н. Путилова. Уже в 70-х гг. ХХ в. он писал: «В основах своих фольклорное сознание (возникшее в глубокой древности) <...> продолжает творчески действовать и в условиях, когда реализм уже открыт как метод искусства» [1]. В широко известной и наиболее цитируемой работе «Фольклор и народная культура» Б.Н. Путилов, один из апологетов концепции бессознательной природы фольклора, неоднократно использует термин «фольклорное сознание», тем самым признавая правомерность и даже необходимость его применения для осмысления особенностей фольклора, но нигде не останавливается на его научной трактовке, ср.: «Реальные события, оказываясь в поле зрения фольклора, трансформировались, обретая специфический вид и получая особенную трактовку, перерастали в вымысел, органически преобразовывались в художественную конструкцию по специфическим законам фольклорного сознания» [2]. Е.А. Костюхин, рассуждая о
специфике художественной системы фольклора, отмечает, что она определяется «особым миропониманием, т. н. «фольклорным сознанием», корни которого уходят в историческое прошлое человечества» [3]. На наш взгляд, определение содержания данного термина могло бы способствовать осмыслению важнейших закономерностей фольклора, его связи с действительностью, динамики фольклорной традиции в ту или иную историческую эпоху.
Целесообразно выделять два взаимосвязанных аспекта этой проблемы: своеобразие фольклорного сознания по сравнению с другими типами художественного сознания (например, с авторским сознанием, репрезентированным литературой) и качественное содержание фольклорного сознания, получающее репрезентацию в жанрах национального фольклора.
Цель настоящей статьи - раскрыть специфику фольклорного сознания как особого типа художественного освоения действительности и охарактеризовать основополагающие для русского фольклорного сознания константы на материале несказочной прозы Урала (в записях ХХ в.).
Под фольклорным сознанием нами понимается идеальный объект как совокупность (система) представлений, образов, идей, получающих свою репрезентацию в произведениях фольклора. Фольклорное сознание можно рассматривать как качественно особую духовную систему, которая живет относительно самостоятельной жизнью и которую невозможно анализировать изолированно от других явлений бытия носителей фольклора. Фольклорное сознание служит основой для практической и духовной деятельности людей, придавая ей целенаправленный характер.
Как отмечает философ М.С. Каган, «поведение и деятельность человека не запрограммированы генетически, не транслируются из поколения в поколение стойким наследственным кодом и не передаются поэтому каждому индивиду императивно, от рождения, через ансамбль управляющих его активностью инстинктов, а направляются прижизненно обретаемыми индивидом потребностями, способностями и умениями, опосредуемыми опытом предшествующих поколений и его собственным» [4]. В фольклоре и фольклорном сознании как его источнике (генераторе) и идеальном аналоге зафиксирован именно этот опыт предшествующих поколений в рамках определенной этнической культуры. Через фольклорное сознание, которое приобщает людей к духовному опыту этноса, формируются необходимые каждому члену сообщества качества. Следовательно, формирование фольклорного сознания необходимо рассматривать как особый способ социализации индивида, его национально-культурной идентификации.
Исходя из того, что фольклор - это специфическая форма художественного освоения действительности, фольклорное сознание имеет образную природу. Образы составляют его основное содержание, вокруг них группируются мотивы, стереотипы, представления. Художественный образ, как известно, не просто отражает, но и обобщает действительность, раскрывая в единичном, случайном сущностное, неизменное, общее. В отличие от понятия, которое разлагает явления на составляющие, образ транслирует целостное и обобщенное впечатление. Фольклорный образ всегда является результатом идеализации действительности: наряду
с реальными чертами, он отражает желаемые характеристики. Индивидуальные черты изображаемого не столь важны, более значимо то общее, что объединяет объект изображения с определенным типом объектов. Характер вымысла в фольклоре, в отличие от вымысла в других видах искусства и, прежде всего, в литературе, «это не просто преувеличения, заострения, создания увлекательного сюжета, это принцип «осуществления» идеала, когда иного пути к его достижению не имеется» [5].
Поскольку фольклорное сознание получает свое реальное воплощение в фольклоре, именно через анализ и осмысление фольклорных текстов возможна его реконструкция. Фольклорное сознание представляет собой обобщение, «укрупнение» и упорядочение тех концептов, которые присутствуют (реализованы) в фольклорных текстах. Кроме того, фольклорное сознание во многих своих фрагментах выходит за пределы фольклора, смыкаясь с обыденным языковым сознанием (языковой картиной мира) и образуя интегральный феномен коллективного народного сознания. Если с помощью языка человек ка-тегоризует и концептуализирует все многообразие мира, то с помощью фольклора он достигает его целостного понимания для осуществления преобразующей деятельности.
Центральной проблемой фольклорного сознания является отношение «человек -мир». В этом заключается его философская сущность, которая не исключает онтологической, гносеологической, аксиологической и эстетической его природы. К анализу этого отношения фольклорное сознание подходит с точки зрения не отдельного человека, а коллектива, социума. Как писал В.Е. Гусев, в центре образного моделирования действительности в фольклоре оказывается то, что «затрагивает интересы не отдельно взятой личности или выделившейся из общего группы, а непременно всего коллектива как целого» [6].
Фольклорное сознание представляет собой многослойную, многоуровневую структуру. Прежде всего, отчетливо выделяются два уровня: мифологический и исторический. Названные уровни не изолированы друг от друга, между ними существуют напряженные отношения противопоставленности и взаимовлияния. Первый уровень является
наиболее древним, поскольку возникновение мифологического типа мышления предшествует возникновению собственно фольклорного сознания. Мифология как способ понимания природной и социальной действительности зарождается на ранних ступенях общественного развития. Она тесно связана с мифологическим мышлением, которому свойственно неотчетливое разделение субъекта и объекта, предмета и знака, вещи и слова, существа и его имени, пространственных и временных отношений, происхождения и сущности. Для мифологического мышления характерна замена объяснения вещи и мира повествованием о его происхождении и творении. Мифологическое событие, как правило, отделено от настоящего значительным промежутком времени и воплощает не просто прошлое, но особую форму первопред-метов и перводействий. Происходящее в мифе выступает своего рода образцом для воспроизведения, повторения в настоящем и будущем. При этом само различение прошлого, настоящего и будущего для мифологического сознания нерелевантно. Мир с позиций мифологического сознания составлен из одноранговых объектов, нерасчленимых на признаки (поскольку каждая вещь рассматривается как интегральное целое). Фольклор как самостоятельная художественная система формируется на основе мифологии и продолжает функционировать, опираясь на мифологические образы и мотивы.
Второй уровень фольклорного сознания -исторический - соответствует новому (по сравнению с мифологическим) пониманию действительности и ее интерпретации. В отличие от статичного мифологического членения мира на бинарные оппозиции исторический уровень определяется представлением о текучести, изменяемости мира, его необратимости. Этот уровень соответствует новому пониманию времени: не циклическому, а историческому. Историческое сознание организует события в причинно-следственный ряд. События прошлого последовательно предстают как результат каких-то других, относительно более ранних событий. Иными словами, историческое сознание предполагает отсылку к некоторому предыдущему, но не первоначальному состоянию, которое, в свою очередь, связано такими же причинноследственными отношениями с предшест-
вующим, еще более ранним состоянием. Если в мифологическом сознании события соотносятся с первоначальным, исходным состоянием, которое «никогда не исчезает», а в процессе времени постоянно повторяется один и тот же онтологически заданный текст, то историческое сознание предполагает линейное и необратимое время. Идея эволюции является системообразующей для данного типа сознания.
Синтез в фольклорном сознании двух типов сознания - исторического и мифологического - создает стереоскопичность видения мира, препятствует одномерному его восприятию. Именно благодаря сложному переплетению исторического и мифологического в фольклорном сознании возникает феномен народной истории. История в народном понимании - это совокупность определенных имен и событий, образующих неоднородное, структурированное историческое пространство. Каждый элемент этого пространства (имя или событие) является центром смыслового притяжения, объектом познания и/или эмоционально-эстетического переживания.
Помимо мифологического и исторического уровней в фольклорном сознании разных исторических эпох могут быть представлены и другие уровни, сформированные под влиянием иных типов сознания: религиозного, научного, а также практического сознания. Однако указанные разновидности сознания присутствуют внутри фольклорного фрагментарно и редуцированно. Это именно дополнительные уровни в сознании фольклороносителей, которые получают репрезентацию в текстах фольклора.
Отметим, что элементы религиозного сознания (отдельные представления, образы) преимущественно объективируются в таких жанрах русского фольклора, как легенды, духовные стихи, заговоры, бытовые сказки, пословицы и поговорки. Элементы научного сознания в современных условиях проникают в фольклорное благодаря средствам массовой информации и касаются, главным образом, категории необычного, удивительного, не до конца понятого и объясненного, например, в связи с такими областями знания, как «снежный человек» (гуманоид), космос (инопланетяне), психология и парапсихология. Практическое сознание (логика здравого
смысла) как результат эмпирического опыта человека, полученного в его повседневной деятельности, также получает репрезентацию в фольклорных текстах. Традиционно этот тип сознания представлен в пословицах и поговорках, загадках, которые рождаются в процессе предметно-практической деятельности людей и связаны с рефлексией по поводу тех или иных значимых для человека явлений, отношений и закономерностей. В современном фольклоре практическое сознание может быть эксплицировано и в других жанрах фольклора, например, при воспроизведении сказок, преданий. Подобные случаи проникновения обыденных представлений объясняются характерным для сегодняшнего функционирования фольклора процессом демифологизации сознания. Так, например, в сказках появляются комментарии рассказчика, ориентированные на реалистическое (а не мифологическое) объяснение поведения героя.
Взгляд на фольклор через категорию фольклорного сознания позволяет увидеть его системообразующие основания в пределах отдельных национальных разновидностей. В русском фольклоре эти основания возможно представить в виде пяти констант - наиболее устойчивых, постоянных, пронизывающих все жанры ментальных «русел», матриц, программ: двух онтологических и трех аксиологических.
Онтологические константы - пространство и время - служат для структурирования мира, концептуализации и категоризации его составляющих. Они выполняют важнейшую для существования человека ориентирующую функцию. Аксиологические константы служат для «очеловечивания» мира, наделения его смыслами. В русском фольклорном сознании целесообразно выделять следующие три константы: соборность, софийность и справедливость.
Первая константа - соборность - состоит в понимании единства человека с миром, его причастности к миру природы, миру людей и к миру смыслов. Соборность наделяет часть целого смыслом целого. Путь к соборности как согласованности индивидуальных сознаний лежит не в последовательном научении, а в нравственном очищении. Другими словами, для русского фольклорного сознания значительно важнее не познание мира, а понимание его, органическая причастность
к нему. Соборность предстает как объединение и воссоединение разнородного. Носитель фольклорного сознания не противопоставляет себя миру, не возвышается над миром и не выделяет себя из него. Думается, что именно эта константа способствовала формированию хорового, или симфонического (Л.П. Карсавин), начала русской культуры.
Софийность представляет собой сложный комплекс трех взаимосвязанных сущностей: Любовь, Красота и Добро. Любовь выполняет в этом триединстве синтезирующую и одухотворяющую функции, она служит источником видения Красоты. Красота и Любовь, связанные вместе, рождают желание творить Добро. Все три сущности переплетены, взаимосвязаны и взаимообусловлены, их единство соответствует народному пониманию Мудрости (отсюда - софийность). Вы-деленность такой ценностной доминанты, как Красота, в составе рассматриваемой константы, соотносится с созерцательным типом мышления, присущим носителям русского языка и культуры. Созерцательность в русском сознании оценивается выше прагматичности, под которой понимается стремление к расчетливости, получению материальной выгоды. Созерцательность позволяет достигнуть внутреннего покоя, необходимого для размышлений о мире. Не случайно в фольклоре русский человек предстает как человек думающий, рефлексирующий над собой и миром. Его волнуют проблемы сущности мира, смысла жизни, смысла существования человека.
Справедливость - константа осмысления отношений «человек - мир», имеющих ключевое значение для фольклорного сознания. Она организует понимание места отдельного человека в мире людей, оценки миром его деятельности. Это образное преломление представлений о Добре и Зле. Поиски правды как совершенного состояния человека на земле, борьба правды и кривды составляют стержень многих фольклорных сюжетов. Остановимся на этой константе более подробно. В уральской несказочной прозе константа справедливости репрезентируется двумя основными образами - «народного заступника» и «царя-избавителя», а также серией мотивов, группирующихся вокруг них.
Значимость идеи справедливости для русского сознания подтверждается многооб-
разием в языке устойчивых сочетаний, включающих соответствующие слова: чувство справедливости, борьба за справедливость; высшая справедливость, социальная справедливость; справедливый суд, справедливый судья, справедливое решение, справедливые законы, справедливое устройство мира, справедливое требование, справедливый гнев, справедливое негодование.
В словаре русского языка под ред. А.П. Евгеньевой у слова «справедливый» отмечено четыре значения: 1) действующий беспристрастно, в соответствии с истиной; 2) основанный на требованиях справедливости; 3) имеющий под собой основание, оправдываемый чувством справедливости; 4) соответствующий истине, действительному положению дел; правильный, верный [7]. Производное от него наименование «справедливость» имеет три значения: 1) свойство по знач. прил. справедливый; 2) беспристрастное, справедливое отношение к кому-, че-му-л.; 3) соответствие человеческих отношений, законов, порядков и т. п. моральноэтическим, правовым и т. п. нормам, требованиям [7]. Таким образом, за этими словами стоит социально значимый смысл, который прошел длительный путь формирования. Этот смысл предполагает сопоставление, корреляцию двух сфер: того, «как есть в реальности», и того, «как должно быть (с точки зрения народного сознания)». Сама необходимость обращения к понятию «справедливость» связана с отсутствием гармонии между реальным и желаемым. Именно тогда возникает потребность в исправлении ситуации в соответствии с народным идеалом. Отсюда выражения восстановить справедливость, попранная справедливость и под.
Примечательно в этом отношении толкование В.И. Далем важного для понимания концепта ‘справедливость’ глагола справли-вать, справлять - «править, прямить, выправлять» [8]. Справляют (выправляют, выпрямляют) то, что изогнулось, искривилось (ср. пример из словаря: Справить ствол по струне), то, что содержит неточности, ошибки (ср. Как ни справляй, а в печатне новых ошибок наделают). Отсюда употребление слова чаще всего связано с оценкой какой-то конкретной ситуации, принятия решения по ней.
Исправление действительности находится в руках конкретных людей. Они могут заниматься этим по своему статусу: старший в семье (отец, мать), судья, барин (приедет барин - все рассудит), начальник, староста и т. п. Наивысший в этом смысле - царь-батюшка. Но исправить положение может и простой человек, равный другим по званию. И тогда это народный заступник. В преданиях о «народных заступниках» или «царях-избавителях» на первое место выступает художественное исследование личности, основанное на традиционных мифологических моделях.
Интерес к исторической личности в общерусском и уральском несказочном фольклоре стойко связан с образами Ермака, Емельяна Пугачева и царя Петра I. Ермак в преданиях предстает как атаман, разбойник, казак, который пришел на Урал с Волги или Камы [9]. В некоторых текстах рассказчики стремятся доказать, что «Ермак Тимофеевич родом из чусовских казаков» [9, с. 40], что сразу делает его образ более близким, «своим» для уральцев. Культурная значимость образа Ермака подчеркивается наделением героя магическими способностями и свойствами: «на нем кольчуга была - пуля не брала его» [9, с. 40]. Как и в народных песнях, главной функцией этого образа в преданиях является заступничество: «бедного человека он не трогал, богатых грабил» [9, с. 40]. Важным в преданиях является мотив военного предводительства: в ряде произведений воспроизводятся исторические факты завоевания Ермаком Сибири. В изображении фольклороносителей Ермак добывает свои победы умом, хитростью. Характерно сравнение Ермака с другими персонажами русской истории, через которое дается оценка каждого из них: «С Ермаком вместе ходатайствовали Стенька Разин, Ванька Каин, Гришка Отрепьев. Шайкой ходили. То ли они шли -Гришка, Стенька и Ванька - на министерство, а Ермак - за министерство. Вот я в церкви слыхала - Ермаку вечную память поют, а этим - проклятье» [9, с. 45].
С образом Ермака часто связывается мотив укрытия в пещере: «Камней тут много по Чусовой... там была у него пещера. Он сверху спускался туда» [9, с. 42]; «...Ермак тут был, зимовал со своим войском. Пещера у него тут была» [9, с. 44]; «Ермак жил в пе-
щере и стрелял из пушки по баркам, чтоб добыть добро» [9, с. 46-46]; «Дыра тут у камня-то Ермака есть, так, сказывают, тут он и был, у дыры-то веревочка висела, по ней он и лазил» [9, с. 50]; «Там внизу есть камень на Чусовой, Ермак... Говорили, что там конец каната болтался, со скалы вход был в эту пещеру...» [9, с. 52]. В мифопоэтической традиции пещера - сакральное убежище, она включается в мифологический комплекс «жизнь-смерть». Использование мотива укрытия в пещере в преданиях о Ермаке отражает представление о возможном воскресении народного заступника. Этот вывод подтверждается наличием в некоторых преданиях «открытого конца» в повествовании о Ермаке: «Как погиб [Ермак], я не слыхал от стариков: разговору об этом не было. Про него песню поют» [9, с. 51]; «Куда Ермак потом делся, не скажу...» [9, с. 40].
Образ Пугачева как реализация народных представлений о справедливости - центральный в русских преданиях. Подобно тому как в волшебной сказке социально обездоленный становится царем, так и в преданиях о Пугачеве бывший казак, бедняк обретает царскую власть: «Пугачев шайки собирал, чудеса творил. За бедных, за низкий класс был. Старики говорили, что он вообразил себя за царя. Я, говорит, Петр Федорович, царь» [10].
С образом Пугачева в преданиях связано использование мотива мудрого суда. В этом мотиве получило отражение древнее представление, что божественные силы оказывают покровительство невиновному [11]. Однако в преданиях мифологические элементы, изначально входившие в рассматриваемый мотив, приобретают реалистический характер: «Вскоре он [Пугачев] вышел на площадь, где народ собрался, и стал судить схваченного казаками приказчика: «Обижал народ?» - «Обижал, измывался над нами». Постановил тут же повесить приказчика. Повесили при одобрительных криках крепостных» [12].
К числу мотивов, с помощью которых раскрывается сущность Пугачева как «народного заступника», относится мотив пожалования, одаривания им своих подданных, который часто соединяется с мотивом мудрого суда. Так, например, в одном из преданий рассказывается о «царском» дознании,
проводимом Пугачевым с целью выяснить, где запрятаны клады заводчика Лугинина (Илларион Лугинин - реальное историческое лицо, владелец Саткинского железоделательного завода). Когда «государев суд» был завершен и «государь-император Петр Третий» велел всем расходиться, из толпы вышла женщина и упала к ногам Пугачева: «Государь, ты не всех еще судил. Не всех казнил. Вели допросить старую ведьму Ша-рабаниху, компанейщикову приживалку. Она знает, куда упрятал компанейщик свое золото». Шарабаниху вытащили из толпы. Пугачев обращается к старухе: «Так куда же запрятал от меня злато-серебро подлый компа-нейщик, Василиса Илларионовна?» - «Право, не знаю, батюшка-государь! Ненароком слыхала от внука, будто на реке и на Кара-гай-горе, а доподлинно не знаю, хоть убей старуху на этом месте». «Полне-те, полне», -смягчился Пугачев и отпустил Шарабаниху с миром, даже подарил ей золотой рубль» [13].
В преданиях наказывается не только социальное зло, но и нравственные пороки: лень, воровство, самодурство. В одном из пугачевских преданий говорится: «...сгорела и наша старая церковь: мужики, что с Пугачевым пришли, самогонки лишку хватили и спалили. А сам он тогда в Касеве находился, в избе Данилки Шитова. <...> Утром вышел он к народу в императорской форме и велел тут же выпороть перед всеми озорников, которые зря пожар затеяли» [14].
В повествованиях о гибели Пугачева народное художественное сознание возвращается к использованию отработанного в фольклорной прозе мотива предательства. Судя по одним текстам, его предали соратники: «Раз подъехал к крепости, а там облава. Он в реку бросился, выплыл. Его своя артель предала, его выдали» [10, с. 55]. По версии, изложенной в других преданиях, Пугачева предала женщина: «Его какая-то
женщина подвела, уследила его, увела ночевать, а его и пленили» [9, с. 49]. Обращает на себя внимание устойчивая стыковка мотива гибели героя-избавителя с мотивом его возвращения. Судя по преданиям, Пугачеву приписывалось обладание некой программой действий, что придавало его «самозванству» осознанный и даже целенаправленный характер: «Ермак в Иртыше утонул <...> никакой программы у Ермака не было. А у Пуга-
чева была - вот завоюю все, будете у меня свободны» [9, с. 49]. В уральские предания о Пугачеве вошел также универсальный и типичный мотив оставления следов своего пребывания в той или иной местности. В частности, так строится предание об оставленном им пороховом складе на обрывистом берегу в устье речки Карсакаловки. Кто ни пытался найти этот склад - все тщетно [13, с. 142].
По своим функциям близок к Пугачеву и Ермаку другой персонаж уральской фольклорной прозы - Салават Юлаев. Этот герой «вспоминается» народным сознанием в тех случаях, когда отсутствует и реальная, и фольклорная мотивация пребывания Пугачева в данной местности: «Пугачева здесь не было. А был Салават Юлаев - его «генерал», с башкирами» (архив автора). В образе сподвижника Пугачева подчеркивается общее для башкир и русских стремление к справедливому мироустройству: «Сам-то Салават был таким же, как все, крестьянином. Из бедноты происходил. Пахал, сеял, вот и вся биография его. Жил в местечке Малояз. <...> Напротив, через Юрюзань, - гора, в ней пещера, где жил Слават, как без войска остался. А войско-то когда было, так он за освобождение земли шел, чтобы у богачей отнять землю и передать ее крестьянам» [15].
В преданиях о Салавате Юлаеве оказывается востребованным мотив неуязвимости героя: «Сильный был человек: никто его убить не мог. Он носил специальную кольчугу под рубахой - ее никакая стрела, ни пуля не брала» (архив автора). В этом же предании использован другой древний мотив, организующий сюжетную коллизию, - мотив предательства: «А у него жена была и он к ней приезжал. И вот богатые башкиры договорились с ней - чтобы она помогла им убить Салавата Юлаева. Он пришел, снял кольчугу-то, когда спать-то лег с женой. Потом уснул крепко. А она тех и назвала. Он выскочил в окно, а его там караулили. Он вырвался, побежал, ну ему в спину-то стрелой и попали - без кольчуги же был» (архив автора). Финал жизни народного заступника остается открытым для возможного впоследствии воскресения героя в соответствии с социально-утопическими представлениями русского народа. Продуктивность этого мотива в связи с образом Салавата Юлаева подтверждается и таким записанным на Южном
Урале фольклорным текстом: «Богачи говорили, что Салават сослан на каторгу и больше не вернется. А старики-аксакалы видели и рассказывали, как лунными вечерами ходил по тропе человек в лисьей шапке. Говорили, что это бродит тень Салавата» [16].
Идея справедливости в уральских преданиях связывается также с образом «доброго царя», «царя-избавителя» Петра I. Обращает на себя внимание близость Петра к рассмотренным выше образам Ермака, Пугачева, Салавата Юлаева. Различие между реальными прототипами оказывается гораздо более значительным, чем между соответствующими фольклорными персонажами. В большинстве преданий при изображении народного вождя, заступника или царя используются одни и те же традиционные средства. Такое сходство объясняется генетической общностью образов: каждый из них в какой-то мере восходит к древним патриархально-родовым представлениям о вожде.
Петр Великий выступает в преданиях как внимательный и справедливый по отношению к простому народу император. Образ такого Петра складывается из рассказов о том, как он участвовал в процессе производства наравне с рядовыми работниками; как приближал к себе самых талантливых рабочих; как урезал барские вольности и т. п. С образами приближенных Петром I людей связан художественный взгляд народа на личность «первого» Демидова - основателя многих заводов на Урале: «Демидов здешними заводами управлял. Очень любил, по рассказам старых, честность, справедливый был» (архив УрГУ). В повествованиях о Демидове отразились взгляды людей на возможность существования «доброго» барина, который справедливо управлял своими подчиненными и даже «заступался» за напрасно обиженных. Во многих преданиях говорится о личном участии Петра I в судьбе Демидова, этим как бы подчеркивался факт передачи царем части своих функций талантливому человеку из народа. Почти во всех преданиях говорится о близости и даже дружеских отношениях между Петром I и «первым» Демидовым, которые реализуются через мотив царского пожалования: «Демидов с царем хорошо жили. А почему Никитка царю понравился? Именины у царя были, ну и Никитка подарил царю первый пистолет. И полюбился
он царю, и наградил его царь землями и разрешил ему взять наделы» [10, с. 57].
Как видим, в образах «народного заступника» и «царя-избавителя» раскрывается народный идеал исторической личности, проявляются социальные и этические воззрения простых людей. Совокупность реализуемых в текстах преданий устойчивых мотивов, связанных с реализацией концепта ‘справедливость’ и близких к нему концептов ‘добро’, ‘милосердие’, ‘любовь’, отражает, с одной стороны, процесс непрерывного духовного поиска русского народа, а с другой -стабильность традиционного мировоззрения, сохранение вечных, нетленных, передаваемых из поколения в поколение ценностей.
Таким образом, фольклорное сознание выполняет интегративную функцию, сохраняя и транслируя последующим поколениям заключенный в образах и мотивах духовный опыт (знания и оценки), ценностные ориентиры, критерии поведения, способствуя формированию этнического самосознания, обеспечивая возможность культурного единения живших и живущих. Отсюда основная функция фольклора как средства репрезентации фольклорного сознания - обеспечение устойчивости существования социума и человека как его части.
1. Путилов Б.Н. Историко-фольклорный процесс и эстетика фольклора // Проблемы фольклора. М., 1975. С. 16.
2. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; Іп тетопат. СПб., 2003. С. 67.
3. Костюхин Е.А. Лекции по русскому фольклору. М., 2004. С. 11.
4. Каган М.С. Эстетика как философская наука. СПб., 1997. С. 71.
5. Лазарев А.И. О художественном методе фольклора. Иркутск, 1985.
6. Гусев В.Е. Эстетика фольклора. Л., 1967. С. 219.
7. Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1984. Т. 4. С. 231.
8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М., 1991. Т. 4. С. 298.
9. Кругляшова В. П. Предания реки Чусовой. Свердловск, 1961. С. 40-41.
10. Фольклор Урала. Вып. 1. Исторические сказы и песни / зап. и сост. В.П. Бирюков. Челябинск, 1949. С. 55.
11. Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб., 2003. С. 324.
12. Материалы и исследования по фольклору Башкирии и Урала. Уфа, 1974. Вып. 1. С. 133134.
13. Легенды и были / собр. В.П. Чернецов // Горное сердце края. Челябинск, 1994. С. 144.
14. Народные сказки, легенды, предания и были Башкирии / ред., вступ. ст. и прим. Л.Г. Бара-га. Уфа, 1969. С. 131.
15. Народная проза / сост., вступ. ст., подг. текстов и коммент. С.Н. Азбелева. М., 1992. С. 234.
16. Ахметшин Б.Г. Несказочная проза горнозаводского Башкорстостана и Южного Урала. Уфа, 1996. С. 137.
Поступила в редакцию 15.04.2009 г.
Golovanov I.A. Structure and constants of folk consciousness. The article reveals the understanding of folk consciousness as a special type of artistic comprehension of reality, determines its structure, finds out and defines basic constants of Russian folk consciousness, one of which is considered on the material of the non-fable prose of Ural.
Key words: folk consciousness; Russian folklore; constant; folklore image; motif; legends (non-fable prose).
